Текст книги "Сказка про наследство. Главы 1-9"

Автор книги: Озем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

На протяжении двух поколений Сатаровы упорно обустраивали свою жизнь в Кортубине. Первый Пров, пока еще был молод, здоров и устанавливал рекорды, работая лопатой вместо экскаватора – силушка имелась, и жадность до жизни, крестьянское упорство – обвыкался к суровому быту на строительстве. Сперва приходилось ночевать даже в шалашах до глубокой осени. Сырую одежду сушили на костре, там же варили еду. Можно рассказывать ужасы про брезентовые поселки. Укрытое длинное внутреннее пространство, в нем трехъярусные нары как полки в вагоне. Каждая палатка набита до отказа – люди на нарах лежат, сидят, с верхних нар болтаются чьи-то ноги и благоухают непередаваемо. Нары не только для спанья, но и для складирования личного скарба – мешков, чемоданов, узлов – нары могли обрушиться, и тогда сломать руки, ноги, пробить голову. Посреди жилья дымится плита с чайниками, кастрюлями, сковородами, консервными банками – в них что-то варилось, шипело, дымило. Курить не запрещалось – смолили вовсю. Летом жара, духота, вонь, зимой страшный холод, и чтобы уснуть, приходилось навздевывать на себя всю одежду, тряпье. Канализация, водоснабжение, тротуары – из области фантастики. А реальная жизнь – вот она: грязь, скученность, скандалы, пьянство, никакого шанса уединиться и отдохнуть. Так жили строители коммунизма – что, язык поворачивается съязвить?

Коммунистический поселок планировался в красивом месте – посреди березовой рощи, на возвышении от промплощадки. Поскольку название было связано с коммунизмом, то здесь должно быть все самое лучшее. По первости так и сделали – возвели коттеджи из саманного кирпича для комбинатовского начальства, и посторонних туда не пускали – нечего шляться, беспокоить важных людей. Но стройка разрасталась, пришлое население росло, а брезентовые поселки пользовались ужасной славой, туда соглашались идти от полной безысходности. Кто имел хоть малейшую возможность разжиться досками (дефицитнейший товар) и другими подручными материалами – листами, гвоздями, проволокой и др., строили себе землянки. Когда Пров Сатаров задумал жениться на дочери своего товарища по бригаде Александра Пивых Наталье, он сначала приготовил землянку, чтобы семья обреталась пусть в тесноте, но обособленно. Другие тоже строились, и вскоре коттеджные домики обросли самочинным жильем. Березовая роща сгинула быстро. Со временем владельцы землянок стали возводить дома – скромно и просто, но все-таки стены и крыша над землей, вокруг участки ограждали заборами. Сложившуюся частную застройку называли Коммунистическим поселком – в просторечии Коммуздяки. Теперь это престижная и дорогая зона в Кортубине – здесь расположены особняки городской верхушки – семей Сатаровых, Тубаевых, Пивых, Щаповых. Бабушка Максима Елгокова до сих пор живет в Коммуздяках. Генрих Сатаров после смерти отца не приезжает, но фамильный дом сохранил. То есть Сатаровы заслуженно вступили в рабочую аристократию Кортубина. Затем потомки забрались вверх по административной лестнице.

В городах и поселках в российской глубинке (а Кортубин являлся именно глубинкой – не по своим географическим размерам и не по масштабам производства, а по сути своей – по духу, настроению, вековечной морали) – в глубинке люди поколениями живут бок о бок, тяжело работают и исполняют правила такого сурового общежительства. Да, сам Кортубин возник с нуля, но люди туда не с Марса свалились. Основную долю строителей комбината и будущих городских жителей составили крестьяне, к ним прибавился еще и спецконтингент, согнанный принудительно. Выскажу крамольную мысль – чем, собственно, отличалась жизнь работяг с разных сторон колючей проволоки? В лагере быстрее возвели саманные бараки, капитальное здание администрации, приспособили отдельное помещение под медчасть, а строители продолжали ютиться в землянках и палатках. В пятидесятые годы – еще до запуска комбината – ИТЛ№9 тихо, без шума и пыли, закрыли. Лагерное начальство (преемники Г. Решова, то есть) уже к тому времени куда-то подевалось, а местные власти, чтобы побыстрее даже следов не осталось, не то что разрешили, но демонстративно закрыли глаза, когда народ стал прибирать брошенное лагерное имущество. Охранные вышки разметали первым делом, моментально растащили деревянные бараки, хорошее дерево приспособили для своих домов в Коммуздяках, кирпичные постройки использовались под общие нужды – еще долго там размещались городская инфекционная больница, отделение ДОСААФ, юношеский технический клуб, гаражи местного автохозяйства. Был лагерь – и не оказалось его, но люди не запамятовали, а как же? Власть себя обелила – Хрущев выступил с докладом перед ХХ съездом. Дела-то пересмотрены, заключенные амнистированы, освобождены из-за колючей проволоки, но многим некуда было ехать – вернее, не было уверенности, что где-то там их ждут, уцелели семьи и родственные связи, и жизнь облегчится. Поэтому бывшие зэки остались в Кортубине – привыкли к работе и условиям. Комбинат вырастал, за ним тянулся город; оформился в архитектурном плане Ленинский район, в нем возвели не только помпезные сталинки по главной улице Социалистической, но и другое жилье – попроще, что вполне возможно обосноваться и жить. Для одиноких койки в общагах, а для семейных комнаты в коммуналках. Кто остался, сумел утихомирить боль и обиду в душе, тот не прогадал. В числе амнистированных очутился и прежний соратник Аристарха Кортубина Анютин, сидел он не в ИТЛ№9, а гораздо севернее, и вернулся дряхлый, больной, с изношенным сердцем. Возвратился фактически доживать, ему предоставили комнату, определили пенсию, но приехала сестра – та самая Анюта – и забрала страдальца к себе; умер Анютин вдали от города Кортубина и кортубинского комбината. Грустная история, и таких – масса. Приезжала в областной центр другая девочка – хорошая девочка Лида, будто бы дочка видного деятеля Г. Решова – разумеется, не к отцу, а к другой родне, но так и уехала, не задержавшись. Но многие остались. В пятидесятые годы Кортубинская стройка ускорилась – она, вообще, получилась очень растянутой – первая домна выдала чугун, затем дожидались мартеновские печи, прокатный стан и др. Численность населения увеличивалась, поднимались и хорошели Ленинский и Южный городские районы. Целые кварталы знаменитых хрущевок, для новоселов – счастье первого собственного жилья. Вот когда Никита Сергеевич оправдался и обелился, а не когда доклады читал; и то верно, языком молоть – не работать. А Кортубин работал и в хвост, и в гриву!! Старик Порываев в недавнем разговоре явно сгущал краски про зловещего Гранита Решова, про лагерь да про лагерные страдания – возможно, не нарочно, а просто в некоей ажитации, в приливе искренней обиды за своего предка Макария Порываева – ну, простим ему это.

Тот же Порываев А.Г. – вздорный и скандальный старик! – какие претензии он мог предъявить? кому? Ну, ничего не подозревавшему Максиму, который в данный момент ехал в своем Форде Фокусе и дергал одним глазом – куда ехал? зачем?.. Или другим. Хотя бы директору П.П. Сатарову! Правда, Пров Прович уже покойник, и ему от Порываевских претензий не холодно и не жарко, но в свое время он руководил комбинатом, построенным благодаря труду заключенных. ИТЛ№9 существовал в действительности, его никто не выдумал, и начальником лагеря был Гранит Решов – все правильно, у Порываева на этот счет документики имеются. Вот и пожалуйста, в суд с документами! Только в какой суд? божеский или человеческий? Где подобные дела рассматривают и выносят справедливый вердикт?

А можно еще подбросить в костер поленца? Ради объективности. Да, кровавый сталинский режим создал целую систему принудительного труда, но что, Сталин очутился здесь первооткрывателем? Лагеря в СССР «обслуживали» (слово-то какое!) многие стройки, а как иначе было строить? в отдаленных и зачастую малолюдных районах, в крайне неблагоприятных климатических условиях? Например, в диких пустынных местах на границе Уральских гор и Казахстана – это наш случай. Волшебства и джиннов из бутылки не существовало, роботов тогда не придумали, их и сейчас нет в потребном количестве, но наиболее дальновидные умники уже сейчас предостерегают, что они, роботы эти самые, есть страшное зло – проще и даже человечнее (о как!) согнать людей в одно место и с помощью кнута заставить работать. Созидательный труд сплачивает, а в основе любого общества лежит насилие. В то время все было просто и честно – прямо-таки убийственно честно. Но разве сейчас по-другому?.. Ладно, ладно! нет оправдания гулаговским жестокостям и тем, кто их совершал – всем, в том числе и майору НКВД, служителю зла и полному провинциальному ничтожеству Граниту Решову! Не забудем, не простим! Предъявим персональный счет! и документы – выписки из личных дел, заметки из Трудовой Вахты, расстрельные акты и пр. Должна остаться одна правда! На такие слова Максим Елгоков не нашелся, что ответить…

Или попробовать ответить? Так, попытаться… У бывших зэков в Кортубине родились дети, жизнь складывалась как у всех. Болезненный, вертлявый Андрюша Порываев в стенах школы сталкивался с рослым, крепким, основательным Провшей Сатаровым – и что им находилось делить? Для молодежи советской страны открывалась огромная, интересная и осмысленная жизнь, материальный фундамент которой заложили их отцы и деды, трудясь по ту и другую сторону колючей проволоки. И жить детям предстояло в самом справедливом обществе – при коммунизме. Святая уверенность, что все страдания, все войны, все жертвы остались в прошлом, а люди просто должны быть счастливы – ДОЛЖНЫ! они это заслужили.

Во всем мире миру быть!

Счастья всем должно хватить!

Да, лучшие шестидесятые годы. Страна просто жила, дышала, радовалась и никому не намеревалась мстить. Это такое счастье, сказочная легкость, что в твоем голосе звучат певучие нотки, а не душат стоны обиды и гнева, что горе не туманит разум, и ты свободен – СВОБОДЕН ЖИТЬ!.. Впереди широкая и светлая дорога в будущее.

Шире – дале, вверх и вниз

Воцарится коммунизм!

Оставалось немного.

Еще немного, еще чуть-чуть,

Последний бой-то мы проср… (автор извиняется…)

Последнее поколение Homo Soveticus, к которому по возрасту принадлежали Максим и его сверстник и родственник, нынешний глава АО Наше Железо Генрих Сатаров, да и товарищ Максима по Правому Блоку Леонид Чигиров – все они по молодости отличались беспечностью и вместе неясным недовольством, склонностью к самокопанию. У Сатаровых, правда, изначально сильна была очень практическая жилка – очевидно, у Чигирова тоже – а Елгоковы склонялись к излишнему теоретизированию; но трое наших товарищей (которые вовсе и не товарищи) – Максим, Леонид и Генрих – были из того последнего поколения, что оказалось вдруг без советского наследства. Отчего же так? ведь вроде решены первостепенные вопросы, одержаны колоссальные победы, материальные блага обеспечены, будущее прекрасно и абсолютно прозрачно. Живи и радуйся! Но дети тех, кто через огромное напряжение сил осуществил социалистический проект, построил фабрики и заводы, кто реально созидал – не последовали по проторенной дороге. Максим закончил учиться в институте аккурат к 1990 году – то есть поспел к краху Союза, подлинной геополитической катастрофе конца 20 века.

Россия как великая тайга – вверху шумит, внизу ничего не слышно, а в Кортубинской области даже не тайга – нет деревьев, чтобы передать движение. Во многих ситуациях это спасало. В 90 годы жизнь в глубинке продолжалась по накатанной колее, главное разнообразие – в телевизоре. Но отсидеться в своем углу не получилось (и потом, что значит отсидеться? аборигены не сидели, а работали – на комбинате пахали), когда бурные капиталистические ветра с политического Олимпа достигли южноуральских степей. Плановая экономика рухнула. С ней вся надстроенная гигантская пирамида в виде министерств, ведомств, промышленных отделов на местах, номенклатурной иерархии, партийного контроля. Все к чертям!! Как в сказке – комбинат падал в пустоту – никто не спускал планы, не устанавливал контрольные цифры, не диктовал, кому отправлять продукцию, не вмешивался в отношения со смежниками. Воцарился сплошной бардак – простите, бартер, и он, конечно, не мог выручить. Действовать приходилось в непривычных условиях. Уже нельзя пробиться к цели с привычным лозунгом «Даешь!». Сама цель преобразилась. Понадобилось искать новые методы, новые пути, вылезать из советских принципов. И красному директору Прову Провичу Сатарову пришлось вылезать – и ох! как нелегко ломать-то себя, достигнув шести десятков лет от роду. Но времени на раскачку не было. Впрочем, как всегда в российской истории.

Забегая вперед, скажем, что предприятие в тех условиях выжило и успешно функционировало. Вместе с комбинатом выжили город и область, когда властный центр, занятый увлекательным процессом дележа общего добра, не интересовался, чем живет остальная страна, и какой ценой она выживает. Все должен был решить рынок! казнить или помиловать (бум-бум-бум! истовый стук лбом в пол перед этим верховным божеством, как положено).

Поразительные достижения КМК и лично его директора нуждаются в пояснении – но отнюдь не в умалении. Вот и поясним. Пров Прович Сатаров сидел на своем месте – в директорском кресле – и слава Богу, что усидел. Советское мышление в нем укоренилось глубоко, многие вещи в жизни он воспринимал буквально. Только вспомнить, чем обернулись девяностые годы для Кортубина – никакой не свободой и не демократией! – остановкой производства, деградацией, нищетой. Зарплату не платили от слова совсем – ну, вот не платили! Две зимы в бытовых и конторских помещениях, и кабинетах вообще не включили отопление (тогдашними зимами температура достигала минус тридцати), в жилых квартирах батареи согревались лишь к концу ноября. Уличное освещение разом потухло, с городских улиц, даже с Площади труда, исчезли нарядные цветники, фасады домов перестали ремонтировать, и даже чугунная статуя основателя А. Кортубина перед заводоуправлением покрылась грязным налетом. Вроде как не смертельно, но все вокруг сразу сделалось серым, замызганным, воцарилось общее ощущение депрессняка. Коммунизм сгинул в туманной дали… Это лишь яркие видимые симптомы, а подлинной ситуацией владели П.П. Сатаров и его команда. Комбинат торговал своей продукцией по бартеру. Работники получали талоны на питание в столовой и также продуктовые наборы для семей – в них отнюдь не дохлые ножки Буша и не маргарин вместо сливочного масла, а мясо, гречка, мука, сахар, колбаса. Через время до Кортубина доехала гуманитарная помощь – ее тоже распределили, но особо не хвалили (область была сельскохозяйственной, население привыкло к натуральным продуктам). Словно в лихие времена прошла война, лязгая тяжелыми гусеницами. Денежные отношения в городе тогда оказались парализованными. Выживали все вместе. Пров Прович не устранился от проблем. Комбинат своими силами ремонтировал школы, детские сады, больницы, организовал собственное подсобное хозяйство, взялся поддерживать соседние колхозы – там создавалась разная переработка: маслобойка, крупорушка, сыроварня, мини-мясокомбинат. Опасения голода не оправдались – пусть не роскошествовали, но никто не голодал. Городские власти обратились к Сатарову за помощью – учителя, воспитатели, муниципальные служащие, работники коммунального хозяйства точно также не получали зарплату – и комбинат откликнулся, не бросил на произвол судьбы. Тогда советская психология выручила. Но и для нее настал предел.

Пров Прович был умным и проницательным человеком – ему очень горько осознавать свою принадлежность к прошлому. Можно сожалеть, нельзя вернуть. Опытный производственник, сильный, упрямый мужик (в точности, как его отец), трудоголик. Начинал с самых низов – слесарем ремонтником металлургического оборудования, затем выучился в институте на металлурга и прошел все ступени на комбинате – мастер в мартеновском цехе, диспетчер, зам. начальника цеха, зам начальника производственного отдела комбината, Главный сталеплавильщик и, наконец, директор КМК. При нем запущен мощный прокатный стан, начинались работы по реконструкции доменных печей, но перестройка похе…ла. Человек реального дела. Это не на партийной синекуре прохлаждаться, продвигать реформы, плюрализм и гласность, писать разоблачительные статьи, бороться с режимом, петь и плясать, блистать в ток-шоу – это реально рулить крупным и сложным предприятием, обеспечивать выполнение ударных планов (не сочинять их, а выполнять), чтобы было чем области рапортовать на партийных съездах. Историческая аналогия напрашивается сама – Иван Глайзер работал, а секретарь А. Кортубин … тоже работал языком. Уже не в первый раз подобное. Пров Прович был опорой советского строя – его рабочей лошадью. Лошадь выдохлась.

Однако в жизни ничего не кончается – не проваливается в никуда. Дело отцов продолжают сыновья. У Прова Провича и его жены Веры Васильевны (в девичестве Тубаевой) имелся сыночек Генрих. За непривычным немецким именем стояла своя история. С самого начала на строительстве комбината среди разных национальностей – русских, украинцев, казахов, татар, башкир – были немцы. Немецкие колонии образовались здешних землях еще в 18 веке и всегда жили зажиточно. Поэтому когда пришло время перелома, раскулачивать было кого. Спасаясь, многие семьи покидали родные деревни Люксембург, Ротштерн, Форвертс, Элизабетфельд, Гехт и др. и, например, нанимались на стройки добровольно, а другие их сородичи очутились в Решовском лагере на более определенных условиях. Немцы считались хорошими работниками, в большинстве грамотными. Сам начальник строительства Глайзер – чистокровный немец, у его спецов тоже встречалась эта национальность. А вообще, на комбинатовской площадке трудились тысячи неграмотных и русских, и нацменов, еще к ним добавлялись дети. Школа значилась среди первоочередных объектов. Четырехлетнюю подготовку для детей открыли в бараке, взрослых учили совсем ударными темпами, без отрыва от основных обязанностей. Затем организовали ФЗУ, где обучались строительным профессиям. Старый Пров тоже обучился. Штаб всеобуча на комбинате возглавил немец Генрих Шульце, он же впоследствии стал первым директором первой школы. Сколько прошло через Генриха Шульце мальчишек из землянок, палаток и бараков – скольких он направил в техникумы и институты, Прова Провича в том числе. В память о школьном директоре и появилось у Сатаровых немецкое имя – Генрих.

Молодежь, родившаяся в конце 60 годов – Генрих Сатаров, Максим Елгоков и их друзья – уже третье поколение кортубинцев, но это не послевоенное поколение – это те, до кого не долетело даже эхо войны. Они не ведали нищеты, жили в квартирах в новом благополучном городе, гуляли по широким зеленым улицам, посещали Дворцы культуры, стадионы, с детства привыкли ощущать мир и безопасность, уверенность, что впереди – счастье для всех и для каждого. Как раз это поколение советских людей должно было начать жить при коммунизме. Их родители получили хорошее образование, серьезную работу, стабильность, уважение. Известные фамилии – Сатаровы, Тубаевы, Елгоковы, Пивых, Щаповы – составили золотые кадры комбината, поднялись и породнились. Это нельзя было назвать системой блата – в СССР они производили материальные блага, а не перераспределяли их. Кортубин сам вырастил свою элиту, и карьера Прова Провича Сатарова оказалась логическим завершением этого процесса. Кортубинцам все по силам и по заслугам. И их дети должны были жить лучше родителей. Вообще, последние три десятилетия – пусть далеко не беззаботные, но спокойные и счастливые времена. Куда все подевалось?

Единственный сын и наследник Прова Провича Генрих рос весьма обыкновенно, учеба ему давалась не в напряг и не отнимала много времени. Генрих не был примерным учеником, отличником, как Максим Елгоков, но без лишних стараний удерживался в составе крепких середнячков – случалось, что и двойки в дневник отхватывал, и гневные записи с предложением родителям навестить школу, но не переживал – и никто, включая его отца, тоже. Общительный неглупый пацан находил, чем заняться – бегал в дворовые компании и даже участвовал в драках, но тогда разбитый нос и синяки не считались поводом для разбирательства – на то и мальчишки, чтобы пробовать друг на дружке растущую силушку, а среди приятелей не различалось, кто сын начальника, а кто простого работяги. Типичное советское детство в провинции. И казалось бы, судьба уже определена – институт, комбинат, карьера – все как у людей и даже гораздо лучше. Но особый конвейер, запущенный до войны и поставляющий для деятельности КМК необходимые, скажем так, ингредиенты – с одной стороны, железную руду, кокс, огнеупоры, легирующие металлы, топливо, а с другой – человеческий материал для оживления процесса – этот конвейер тогда стукнул и дал заминку на Генрихе Сатарове. Получив приличный школьный аттестат, Генрих заявил отцу, что не желает посвящать свою жизнь гигантскому металлургическому монстру – проще говоря, он не пойдет работать на комбинат. Пров Прович настолько поразился, что даже забыл вспылить:

– А кем ты себя представляешь, умник?

Генрих пожал плечами и ответил, что мир велик, и на Кортубине свет клином не сошелся. После детальных родительских расспросов выяснилось, что для сына существует единственное иное стоящее место – Москва, и Генрих собрался туда на учебу.

– Да зачем же дело стало? Езжай, учись, дерзай. Все в твоих руках.

– Но Генриха нельзя было обмануть: только не комбинат!

– Посудившись – порядившись, на семейном совете выбрали экономическое образование – дальше фантазия кортубинцев распространялась с трудом. И Генрих уехал в Москву в превосходном расположении духа. Ему предстояло провести пять счастливых студенческих лет – целую вечность. А насчет возвращения на комбинат, как в анекдоте – за пять лет кто-нибудь сдохнет – комбинат или… еще раз комбинат. Ну, в самом деле!!.. Генрих очутился плохим провидцем. К девяностому году из столичного финансового института выпустился дипломированный экономист Г. Сатаров, а в стране и в экономике начался разброд. Пров Прович счел благоразумным настоять на приезде сына и невестки домой – хотя бы на время, пока все не утрясется, не войдет в нормальные рамки. Не нажим отца здесь был решающим, а другое, очень печальное обстоятельство – Вера Васильевна серьезно болела, а к матери Генрих был сильно привязан. Она уже умирала, и вскоре после приезда пришлось ее хоронить. Генрих переживал утрату, когда отец сказал ему:

– Незачем тебе просто так слоняться. Тоскливые мысли в голову лезут. Не пущу я тебя никуда. Да поработай же как-нибудь – давай, устрою к экономистам, хоть на людях посидишь. Поверь, сын, работа лечит.

Отец не ошибся, а Генриху не удалось избежать своей участи – металлургический монстр, разинув огненную пасть, проглотил его, но – о, чудо! – взял и подавился. Рассказ об этом здесь. Пров Прович поступил тогда против традиционных правил. В Кортубине считалось, что настоящий мужик должен специализироваться в солидном деле – вроде литья, штамповки, прокатки и др. – и потрудиться в цеху, побегать в мыле, повкалывать, а уж после в кабинеты переселяться и руководить. А щелкать костяшками на счетах и чихать над бумажками – не велика заслуга. В советское время бухгалтера были незаметны – сидели в заводоуправлении где-то в конце коридора, и не светились. Заводская многотиражка Трудовая вахта размещала репортажи о героях соцсоревнования, сводки выполнения производственных показателей, очерки о знаменитых людях комбината – о мастерах, прокатчиках, сталеварах, лаборантах, командирах производства – начальниках цехов, лабораторий, служб – обо всех, в том числе о воспитателях комбинатовского садика или подведомственной спортсекции. Но даже Главный бухгалтер мог удостоиться краткой заметки разве что по случаю шестидесятилетнего юбилея – и это было отношением.

Внезапно все изменилось. В худшую сторону. Прежние способы хозяйствования приказали долго жить. Такие понятия, как общенародная собственность, социалистическая законность, Госплан, партком, класс – гегемон лишились прежнего смысла. В приоткрытую дверь врывались резкие капиталистические ветра. Полную силу забрал себе бартер – ненадолго позволил удержаться на плаву. Но все понимали – это не выход. Комбинату, чтобы выжить, нужны были средства – реальные, а не обесцененные бумажки. В России предприятия получили право самостоятельно реализовывать продукцию за рубежом за валюту. Потребовалась целая система продвижения на мировой рынок. И тут масса проблем – как продвигать? вопросы с рекламой, формами сделок, условиями поставок. Понадобились финансисты – свои, доморощенные. Прозорливости и управленческому таланту Прова Провича надо отдать должное – он оценивал текущую ситуацию и мыслил на перспективу. Команду красного директора составляли его старые товарищи с огромным опытом производства, жестким костяком наработанных советских традиций – случись, не дай Бог, война, они развернули бы мобилизационный проект – и черта лысого! кто бы мог им помешать, уж кортубинцы за родину горы бы свернули… Но громовой клич «Родина в опасности!» не раздался, и даже последние судороги уходящего режима обернулись не трагедией, а малопонятным фарсом – кто там с кем боролся? ГКЧП с Белым Домом (нашим), Ельцин с Горбачевым, действующие коммунисты с бывшими? Идеалистов не было ни на чьей стороне, зато подлецов в избытке! И Пров Прович пришел к итогу своих нерадостных размышлений – надеяться не на кого, нужно искать свои способы выжить. Нужны новые люди и новые знания. На кого же еще опереться директору, если не на собственного сына? Генрих Сатаров получил годичную стажировку в крупнейшей европейской сталелитейной компании, по возвращении ему поручили работу с крупными московскими банками – партнерами КМК. И компания по акционированию комбината тоже проходила под бдительным вниманием Генриха Провича (к тому времени отец убедился в его способностях и доверял в достаточной мере).

Перемены неотвратимы, неумолимы. Время в стране ускоряется – только не как в книге В. Катаева «Время вперед!», а в обратном направлении. Правительством реформаторов объявлено решение об акционировании предприятий. Цель рыночной реформы – создать эффективных собственников. Пров Прович, конечно, менялся вместе со временем – был коммунистом, потом ренегатом, но не дураком – у него мелькала логичная мысль: значит, будут грабить. Дальше – дело техники.

А как хорошо начиналось! В России в одночасье больше половины предприятий стали негосударственными, и образовалось несколько десятков миллионов акционеров. Умеем мы проводить компании! Коллективизация, приватизация, национализация, капитализация, еще какая полная …-зация – а мы все идем и идем по пути к лучшему будущему – дороге той нет конца. Большинство везет – меньшинство едет. Ура, господа – товарищи!..

В данном же кортубинском случае неважно, какой избран способ приватизации. Среди трудового коллектива комбината распределили по закрытой подписке 51% акций, 30% выставлялись на чековый аукцион. Что за акции, что за чеки? с чем это, вообще едят? Кому надо – съели и не подавились. Первым главой акционерного общества Кортубинский металлургический комбинат избран, разумеется, Пров Прович Сатаров. Рядовые акционеры доверили ему свои голоса. Комбинат превратился в независимое предприятие и пустился в свободное рыночное плавание. Куда же он направился? На внешний рынок – на мир посмотреть и себя показать, и заработать столь нужную ему валюту. Торговать не умели совершенно – умели производить чугун, стали, листовой прокат, непрерывнолитую заготовку. Но нашлись быстро помощники – трейдеры. Лезли с предложениями как мухи на мед – говорили, дайте нам столько тысяч тонн металла, и мы продадим в Европу, Китай, Америку, на Луну, Марс – куда угодно. Бессовестные трейдеры получали баснословную прибыль, и аппетиты росли. В итоге мухи – паразиты, усевшись на быка, захотели установить полный контроль над комбинатом. Предлагали организовать торговое финансирование и офшорные схемы. Приходилось отбиваться – и КМК отбивался по-умному. Заслуга в том принадлежала молодому Сатарову. На комбинате открывают собственный банк, страховую фирму – все под названием Стальинвест. Товарно-финансовые потоки ставятся под контроль современных компьютерных программ. Экономический блок управленцев КМК сформирован полностью Г. Сатаровым. Его влияние на комбинате росло.

Но и другая сторона – многочисленные партнеры комбината, столичные коммерческие структуры – тоже не дремали, хотели урвать. Как выразился талантливейший апологет прошлого политического строя – к вечеру на дележ приспел и дед Щукарь. Для социализма не вечер – ночь наступила. И эти тоже… поспевали изо всей мочи. Отнюдь не милые наивные Щукари. Предпринимались энергичные попытки скупить акции – у миноритарных акционеров и оставшийся госпакет на аукционах. Вот это было вполне реально. В мутной российской водичке плавали молодые (не по возрасту) акулы капитализма, выискивали добычу и рвали. И мысли не допускалось, что местные управленцы – еще советский состав – способны помешать. А уж про рабочее быдло никто не заморачивался – у этих акции скупали по дешевке, а они еще благодарили. Все по законам рынка. Благодетели вы наши.

Сатаровы – молодой и старый – сознавали, на какой скользкий путь ступили. Ожидала борьба – покруче, чем за пятилетку в три года. Правил в драке не было. Но Пров Сатаров по старинке думал об интересах предприятия и всего города, его, Прова, возмущало, что комбинат – итог трудов поколений кортубинцев (тоже и его деда) – вот так просто попадет в собственность к чужакам. Капитализм, едри… тя!.. В Прове Провиче еще говорила властная директорская привычка – он всегда распоряжался, но он же брал ответственность, вез кортубинский воз. И что теперь? все псу под хвост? отдать чужому дяде? Тогда уж лучше взять себе – и местным тоже будет лучше! Ну, правда ведь! Пров Прович имел право так рассуждать. Генрих свои мысли не озвучивал, но с отцом образовал тандем, чтобы противодействовать попыткам внешнего контроля над комбинатом. Слаженность Сатаровых позволила одержать верх. Против каждого по одиночке нашлись бы средства, но против тандема как? Народ признавал за Провом Провичем не только директорский, но и моральный авторитет, в нем видели заслон, защиту, поэтому доверенность на голосующие акции трудового коллектива он получил. Т.е., здесь броня – не пробиться, аборигены не терпели чужаков, потому и не было у чужаков приема против Кости Сапрыкина (это к слову лишь). Обход с флангов натыкался на молодого Генриха – он мыслил современными капиталистическими категориями и не давал развести кортубинских совков. Но именно Генрих сказал отцу, что на прошлом авторитете не вылезти, проблему надо решать кардинально. Необходимо скупить контрольный пакет, не допустить посторонних, стать владельцами предприятия. Пров Прович с ехидцей покивал головой – очень разумно, но откель деньги взять?! Генрих вспомнил первый неудачный опыт сотрудничества с трейдерами и предложил схему – она сработала в Кортубине и в других местах России. Для скупки воспользовались уже существующей фирмой Стальинвест. По закону в приватизации не могли участвовать предприятия, в которых госкомпании имели более 25%, поэтому в Стальинвесте комбинат имел 24% , а остальные были у Сатаровых. В кортубинской глубинке в таком звере, как приватизация, мало кто разбирался – не лез в это новое дело. Комбинат продавал продукцию Стальинвесту по низким ценам, маржа от перепродажи шла на покупку акций у работников и ваучеров. Стальинвест даже брал большие кредиты у комбината. На чековом аукционе Стальинвест заполучил весь пакет акций. Нечестно? А как иначе становились крупными собственниками в России? Выпускник университета благодаря своим блестящим предпринимательским талантам сделался алюминиевым королем. Еще кто-то начинал с производства мягких игрушек (милое занятие!), а потом – раз!! – через промежуточную губернаторскую стадию перепрыгнул – переплюнул британских олигархов. И простой буровик, после горный инженер сумел возглавить крупнейшую нефтяную компанию России. Конечно, это благодаря универсальным добродетелям – бережливости, упорству, трудолюбию и отчасти везению – это ж сколько везения привалило! почему не всем?