Текст книги "Сказка про наследство. Главы 1-9"

Автор книги: Озем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Погодите. Я не поспеваю за вашими криками. Стоп… Я что, недостоин этого выдвижения, по-вашему? К чему зловещие намеки?

– Конечно, достойны! Как правнук Иннокентия Елгокова – соратника знаменитого Ивана Глайзера, первого начальника строительства комбината. Вы же по происхождению принадлежите верхушке, как раньше бы сказали, нашего кортубинского партийно-хозяйственного актива, а сейчас говорят – истеблишмента. Голубая кровь – извините, советская, красная… И отец у вас – известный ученый Марат Елгоков, директор отраслевого института, лауреат Государственной премии. Знаменитые у вас предки! Биографические данные хоть на иконостас… А мой предок – священник! И я этим горжусь!

– Вы, вообще, нормальны, Порываев? Пургу несете…

– Верно. То есть, я-то нормален. Андрей Гераклидович Порываев. На известность не претендую. Я даже не обиделся, что моя фамилия для вас – пустой звук. Поясню. Мы из простых смертных – деда репрессировали, отец на войне погиб, я сам после школы прямиком пошел на комбинат – все дорожки в Кортубине ведут на КМК. Работал, поступил на заочное отделение в политех – учили нас по книжкам вашего прадедушки Иннокентия Павловича Елгокова. Десятилетия отработал в листопрокатном цехе – катали слябы в листы. Немного не угадал до пенсии – по профзаболеванию ушел с производства, устроился в музее при комбинате, здесь многое изучил, переосмыслил обстоятельства нашей общей жизни и личную историю, даже написал книжку «Огненное мужество» про создание комбината – про него, родимого…

– Извините, не читал.

У меня в активе не единственная книжка. Печатался регулярно в многотиражке «Трудовая вахта», но для вас, нынешних деятелей, это мелко. Что ж, назову дела покрупнее. Сотрудники нашего музея выступили единым авторским коллективом при создании обширного труда «Цена жизни и стали», в котором обобщили массу фактов, свидетельств очевидцев, архивных документов, в том числе и закрытых – например, по местной ИТК и системе лагпунктов. Мы постарались отразить реальные условия строительства комбината, колоссальные трудности и жертвы. Наша старейшая газета «Родные просторы» из номера в номер печатала полные главы из «Цены жизни». На этой основе ваш покорный слуга составил материал с тем же заголовком, который Виталий Коротич поместил в своем «Огоньке». Потому звание дилетанта я отвергаю – и не рабкор какой-нибудь. Оказался среди авторов первого в Кортубине демократического издания «Свободно мыслить!» – опять-таки с публикациями исторической тематики. Это мое направление. Я не просто с улицы к вам зашел, Елгоков.

– Странно. Выходит, вы раньше Ельцина оппонировали советской власти…

– По мере своих скромных сил и возможностей. Нет, я не превозношу себя. В эпоху тоталитаризма открыто не выступал, хотя уже составил личное мнение о тогдашней действительности. Нас было много, кто молчал и не одобрял. Осознание недопустимости молчания пришло ко мне, когда Союз агонизировал. Я стал плотно сотрудничать с демократической прессой. Я и мои друзья поддержали уральского земляка Ельцина, мы организовали митинг в Кортубине против путча ГКЧП, готовы были ехать в Москву, грудью защищать Белый дом… Затем работал в Городском Совете, был среди участников Дискуссионного клуба, организованного редакцией «Свободно мыслить!». И еще много чего. Для вас это прошлое, а для меня – моя жизнь. Смею надеяться, небесполезная.

– Получается, я удостоился чести беседовать с настоящим диссидентом. Разве на Урале были диссиденты? Я не знаю, но чувствую диссонанс – сочетание несочетаемого. Уральский мужик – да, работяга – тоже вполне, уральский медведь… Однако же листопрокатный цех – ну, ведь не доменный и не огнеупорный… Хотя зажигали по вашим же словам…

– Потому что я не диссидент! Я всю жизнь честно пахал! И хватит злоязычничать!

– Не буду, не буду. Я давно предлагаю вам перейти к сути вопроса.

– Без вас знаю!

– Итак, вы за демократию листы катали и книжки сочиняли – в порядке очередности, конечно. Наша партия – Правый Блок – тоже за демократию. Давайте дружить, Порываев.

– Ни за что! Никогда! Не надейтесь даже. Ваш Блок возник недавно – выскочил как прыщ на ровном месте…

– Некрасивое сравнение. Не прыщ. Тогда уж как пузырек – в неисчислимом хаотичном множестве таких же пузырьков мы всколыхнули, смешали ровное течение вашего коммунистического потока, нарушили прежнее русло. Общество обновилось кардинально, а вы все листы катаете – пусть даже в мыслях. Важно, кто ты есть сейчас, и чего добиваешься, а у кого дедушка Духовную семинарию кончал… Кстати, Елгоковы – из потомственных дворян. Я предками горжусь, как и вы.

– Погодите гордиться. Вся ваша политическая болтология – вашего Правого Блока – безответственна, лжива насквозь, бесстыдна. Собрались молодчики с хорошим аппетитом, когда со стола уже все растащили – фабрики, заводы, шахты, пароходы – у всех хозяева нашлись, вот вы зубами и защелкали. Куда податься? где дверь еще не захлопнута, чтобы в щелку пролезть? Заделались политиками, начиная с главного вашего Чигирова. Познакомился я с его биографией – между прочим, после диплома мехфака КГУ ему тоже была прямая дорожка на комбинат – опять же, в доменный цех или, наконец, в листопрокатный. Нашлось бы, куда силы приложить. Не захотел кожилиться, занялся коммерцией. Помним, как чугун, заготовку, лист с предприятия вагонами продавали – масса левых контор тогда кормилась, соки сосала. Но Чигиров еще зеленым считался, когда комбинат делили – крупные хищники себе все загребли, а мелкотню прихлопнули. Ваш Чигиров в чиновники подался – в областном правительстве, в каком-то подотделе специалистом низшей категории – штаны за столом протирать да чай на заседаниях подносить. Но опять уперся лбом в глухую стенку. У Чигирова не как у вас родня – Сатаровы, Тубаевы, Пивых. Снова в свободное плавание рискнул, но с другой целью – слепил и под себя поставил сразу несколько организаций – Союз бюджетников, Независимый профсоюз трудящихся Кортубина. Блестящий план, верх цинизма! Этот профсоюз забастовку на комбинате спровоцировал, а после рабочих сдал хозяевам с потрохами – да, да, надо не их краснобайству внимать, а на результаты смотреть. Стремительно перекрасился! – вчера еще за социальные права и гарантии, за солидарность трудящихся, а сегодня либерал, сторонник частной инициативы, рыночник, реформатор, жулик, едр… Теперь, значит, ваша молодая красивая компания на выборах электорату мозги морочит. Берете пример со старших товарищей – с СПС, конечно. Даже название похожее – Правый Блок.

– Ну, ну, Порываев, только не возгордитесь. Аналитика у вас хромает. Всюду заговоры и подлости мерещатся. Страна в опасности, так что ли? Уже некого спасать и нечего опасаться. То, что было раньше, повержено, а новое только создается. Новые люди станут создавать – молодежь, которой вы не доверяете. Вы уже попробовали и проиграли. Теперь мы.

– Вы! Жулики, вертопрахи, ветрозвоны! Цену прошлому не знаете, своего не создали, в общий воз не впряглись!

– Впрягаемся!

– Словесами! Шутовством! Демагогией! Язык у вас хорошо подвешен – ботало! Все очернить, обсмеять, задвинуть подальше! Листопрокатный цех ему не нравится! и даже доменный! В музей комбината сходи! Или почитай «Цену жизни и стали» – там и про твоих предков написано. После войны запускали первую домну, твой прадед Иннокентий Елгоков на больных ногах ходить не мог, но пришел, на скамье сидел. Когда на вершину печи красный флаг поднимали, все пели Интернационал, сердце обмирало. Твой прадед пел и плакал! А теперь получается, что проиграли! Попробовали и проиграли! Столько жизней положили – это мы лишь пробовали. Наплевать и забыть! Попробуем заново – теперь уже по-капиталистически! У нас же бессчетное количество попыток… Да, а вы что попробовали, детки? Наследством своих отцов и дедов торговать?

– Я ничем не торгую!

– Зато Чигиров торгует. Сколачивает политический капитал. И все вы в одной упряжке. И ты не лучше прочих!

– Кто вам дал право мне тыкать?! Я вас вижу в первый раз – надеюсь, что в последний. Уходите! Мне кажется – еще немного, и мы подеремся. Но вы же старый человек. Как не стыдно?!

– Не стыдно. Мне не стыдно. Поглядим, каково вам будет… Ладно, я извиняюсь за несдержанность. И за тыканье. Погорячился.

– Вы еще не закончили, Порываев?

Еще самую малость. Потерпите, Максим Маратович. Такой у вас день выдался. 7 мая. Не все же любоваться царской коронацией и представлять себя на месте тех счастливчиков. Новая элита, а лица все старые. Как у нас в Кортубине. Ну, Пров Сатаров еще настоящим красным директором был. Убежденным. А сынок его Генрих уже хозяин, капиталист.

– Чем-чем любоваться?!

– По телевизору. Вы смотрели, когда я входил. Впечатляет. Больше, чем красное знамя над домной? Интересно, что бы сказал Иннокентий Павлович?.. Да не расстраивайтесь – вы в самом начале пути. Чигирова пока в Кремль не пригласили, хотя чем черт не шутит… Но ведь может быть и так, что никогда не пригласят? А, Максим Маратович? Что если вашим честолюбивым планам не суждено сбыться? Вот трагедия–то!

– Мое терпение лопнуло! Уходите!

– Сейчас, сейчас. Я думаю, что мое отношение к Правому Блоку вам ясно.

– Исчерпывающе. Прощайте.

– А мое отношение лично к вам, Елгоков? Ведь я пришел к вам, а не к господину Чигирову. Заурядной подлостью меня шокировать сложно – я много лет прожил. В конце концов, в политике вечно крутится множество проходимцев. Да мне плевать на него! Но не на вас. Я уже говорил, что сильно удивлен вашей принадлежностью к Правому Блоку. У меня в голове не укладывается.

– У вас там, вообще, что-нибудь укладывается, Порываев?

– В разумных пределах – да. С трудом.

– Кто вам пределы ставит?

– Не вы и не Чигиров. Но я неточно сформулировал свое отношение. Меня удивляет не то, что вы пришли в Правый Блок. Куда же молодым карьеристам еще идти? Мы – перестроечники, первые демократы – оказались наивными идеалистами. Мы ничего не хотели разрушать, только разобраться – ну, нас уже давно в асфальт закатали. На пенсии мемуары пишем – даже не на злобу дня… Полно партий возникло и скончалось благополучно. В Единой России каменные задницы ни на миллиметр не сдвинешь. Союз правых сил – ваш образец. Но времена триумфа у него прошли. Сколько СПС набрал на парламентских выборах? меньше процента? Пшик! пузырек лопнул… Хотя на региональных уровнях выстреливали. И у нас решили воспользоваться. Правый Блок – это клон. Обман, надувательство… И даже с учетом всего означенного повторюсь – не то удивительно, что вы туда пошли, а то, что вас-таки там взяли. Вот нонсенс.

– Полегче с ярлыками. Сейчас не тридцать седьмой год прошлого века, если что…

– Ах, нет? Да что вы говорите?.. А поговорим и про тридцать седьмой, Максим Маратович – этот ваш козырный туз, который замусолен…

– Почему не поговорить? Только шире брать надо – тринадцатый год, отмену крепостного права, крещение Руси… Нет, лучше про неандертальцев – и их вы обличите. Просто дар у вас, Порываев! Вынужден признать ваше превосходство – я все никак в толк не возьму, о чем мы битый час толкуем!

– Все вы можете. Настала пора объясниться.

– А до этого момента что было?!

– Дорогой мой, это присказка – не сказка, сказка будет впереди…

– Я весь внимание. Чувствуется, что вы не посторонний – называете известные в Кортубине фамилии – среди них мои родственники. Перед приходом покопались в моей биографии. Бога ради, зачем? У меня самая обыкновенная жизнь – порой так называть даже больно… Политиком я еще не стал, хотя вы сорвали завесу с моих честолюбивых планов. Но Ленька Чигиров хочет гораздо больше, а вы осчастливили своим вниманием меня…

– Вы начинаете что-то подозревать.

– Что? Биография моя унаследована от Союза. Я родился и прежде, чем жениться, успел освоить стандартный набор: ясли, детский садик, затем школа и дальше как по накатанной. Октябрята – внучата Ильича. Пионеры – лагеря, костры, тимуровцы, первое звено – «в борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!» – всегда готов был… Комсомол – молодая смена, верный помощник партии. В промежутках этой круговерти – учеба, математический класс, институт, металлургический факультет, студенческий отряд, целина, гитары, диплом, распределение в КорИС – диссертация, работа, карьера, женитьба… За что вы на меня взъелись, Порываев? Что я папенькин сынок, протеже могущественных родственников, блатной ученый, бездарность? что я полный ноль? Так наука уже в прошлом – действительно, с прадедом и отцом мне не равняться… Политика – дело современное, живое, непредсказуемое. Да, моя семья занимала далеко не последние места при Союзе – удостаивалась и орденов, и званий, но ведь и вы признались, что не боролись – только ясно осознавали… Мой прадед Иннокентий Елгоков, может, лучше вас видел.

– Иннокентий Павлович – фигура. Исторического масштаба. Про него я тоже материалы почитал в музее комбината. Инженер. До революции закончил Петербургский институт. Умница. Начинал заниматься металлургическими печами еще под руководством знаменитого Грум–Гржимайло. Затем переезд с семьей – женой и дочерями – на Урал, работа в Уральском университете. Видный советский хозяйственник Иван Глайзер позвал вашего прадеда на строительство Кортубинского комбината. Того Глайзера перед войной расстреляли за контрреволюционную деятельность, срыв сроков строительства и тем самым нанесения ущерба государственной безопасности. А Иннокентий Елгоков так навсегда здесь остался, прижился. Принимал непосредственное участие в запуске и отладке оборудования, становлении производства. Очень ценный специалист. Без его знаний, без его светлой головы местной металлургии было не обойтись никак… Ваш прадед когда умер?

– После войны. Сердце не выдержало. Уже глубокий старик… История эта давняя. Люди, в том числе и мои предки, тогда государственное задание выполняли, претворяли в жизнь политику партии и правительства по индустриализации страны. Труд их оценили, признали. Что вы ходите вокруг да около, Порываев?

– Я намерен раскрыть и предъявить правду – всю правду до конца. Полагаю, она вас впечатлит. Я все же думаю, что вы до конца не осведомлены. О таком предпочитали молчать – и в советские годы, а уж сейчас тем более.

– Вопрос касается лично меня? Заинтриговали вы нашим семейным скелетом в шкафу.

– Вам должны были рассказать родственники. И вы не пыхали бы самодовольством.

– Порываев!!

– Что ж… Ваш прадедушка – честный, уважаемый, мужественный человек. Снимаю перед ним шляпу. Ваша прабабушка Агриппина Ивановна?

– Она тоже умерла. После мужа. В девяносто лет. От старости. Ну и?

– По происхождению Елгоковы – потомственные дворяне. Это сейчас модно. Только недавно все были безупречных рабоче-крестьянских корней, как вдруг снова – потомки эксплуататорских классов. Не вырвали, не выжгли каленым железом…

– Подобные крайности изжиты. И хорошо.

– Ага. Но с другой стороны – Сатаровы могут перетряхнуть свою родословную хоть до какого колена, но там одни смерды. Зато Генрих Сатаров – хозяин комбината, жизни и судеб кортубинских жителей. От него много чего зависит. Хорошо это или плохо…

– Оставьте. Генрих Прович – современный человек. С большим опытом, выдержкой, открытостью. Он – не феодал. У него широкие взгляды. И солидные планы на комбинат и Кортубин. Все сложится, как надо. У города есть будущее. Нынешние трудности – временные. Издержки переходного периода.

– Дай-то бог. Или не надо бога. Герой нашего постсоветского времени… Или пусть все будет как в Союзе?

Мы все добудем, поймем и откроем:

Холодный полюс и свод голубой,

Когда страна стать прикажет героем,

У нас героем становится любой.

– Прекрасно!.. А Генрих Сатаров – далеко не любой. И вы не любой. Теперь не худо понять бы, почему вы – не любой.

– Что-то слишком умно. Чем в ваших поисках помогут мои прадед с прабабкой? Про Агриппину Ивановну я слышал, что она была умной, властной, красивой женщиной – рослой и крупной. Волосы от природы черные, а после уже сплошь седые – хотя на старых снимках не разглядишь – там и лица не разобрать, черты как бы смазанные. Но я верю, что бабушка – красавица… Она не работала, занималась мужем и детьми.

– Наверно, особой нужды семья не испытывала. Комбинатовское начальство с домочадцами жили в новеньких коттеджах, построенных в красивом месте – на небольшом пригорке, среди березовой рощи – ее не стали вырубать. На краю открывался великолепный промышленный пейзаж – ТЭЦ, электросталеплавильный, литейный, листопрокатный цеха, котельная, первая домна. Разворачивалось гигантское металлургическое производство… После рощу все-таки изничтожили и возвели жилой квартал – Коммунистический – в просторечии звучит очень обидно – Коммуздяки.

– Ну, да. Бабушка до сих пор живет в Коммуздяках – там наш семейный дом. Первые коттеджи из шлакоблов никто даже помнит.

– Почему же, Максим Маратович? В музее сохранились воспоминания. Как жили партийные вожди и хозяйственники. Я приведу интересную подробность, что пришла сейчас на ум. На строительстве комбината практически не применялась техника, не считая нескольких полуторок. Все вручную да на конской и верблюжьей тяге. А для начальства и ценных специалистов имелись два или три автомобиля «Форд». Иннокентий Павлович с супругой и дочерями ездили как короли. Уже тогда жили при коммунизме. В Коммуздяках.

– Мне что, извиниться за поездки моего прадедушки?

– Не обязательно. Это представляет исторический интерес. И еще то обстоятельство, что основная масса рабочих вплоть до пятидесятых годов жила в саманных бараках и даже в землянках. Так жила моя семья… Но сегодня я пришел поговорить о вашей.

– В отличие от вас, я не историк. Прадед давно умер – и пусть спит спокойно. Его не воскресить. Автомобиль тоже не уцелел. Старые коттеджи снесли. Ничего не осталось – и у вас ничего нет. Я не испытываю желание беседовать, Порываев. Это ясно?

– А придется!

– Да почему же?

– Потому, что переквалифицировавшись из институтского ученого в политика, вы превратились в публичное лицо. Вы сами добровольно подставились под свет софитов общественного внимания. Превратились в цель – для ваших оппонентов, журналистов и прочих заинтересованных сторон. Если у вас и вашей семьи имелись какие-то детали, которые вы не хотели бы афишировать – об этом нужно было думать заранее. Теперь поздно, Елгоков.

– Нет ничего такого! У вас бурная фантазия. Кстати, мне безразлично, обнародуете ли вы факты поездок моего прадеда на Форде. Я переживу.

– Полагаю, что переживете. Иннокентий Елгоков – почетный гражданин города Кортубина. Это только вам в плюс будет. И вашему Правому Блоку – ему даже гораздо выгодней. Наличие в либеральной команде Чигирова человека с фамилией Елгоков позволит смягчить отдельные крайности, привлечь традиционный электорат – да хоть работников комбината. Вы для них – свой.

– Видите, как все прекрасно складывается. И даже ваша «Цена стали» нам поспособствует.

– Если бы все складывалось так, а не иначе, то мне не пришлось бы обратиться к господину Чигирову со своими соображениями. Я прежде пришел к нему.

– Вы? Зачем? Что за дурацкая конспирология? По какому праву вы обсуждаете меня за моей спиной?

– Не обсуждали. Я лишь кратко посвятил господина Чигирова в суть вопроса. А он сказал, что правильней и честней будет изложить вам напрямую. И я пришел!

– Чудеса, да и только. Но я не в восторге. Рассказывайте, Порываев, рассказывайте. Напрямик.

– Я не могу так в лоб. Это касается истории вашего семейства. Однако не только вашего. И дело не в том, что вы станете политиком из демократического лагеря. Именно, что лагеря, ха-ха!.. Учитывая, что ваши достойные предки сплошь были коммунистами… Вашему прадедушке и прабабушке бог не дал сыновей?

– Гм… Вам какая забота?

– Правильно. Только дочери. Звали их Марьяна и Юлия. Старшая дочь умерла молодой? Почему умерла?

– Потому, что умерла. Люди всегда умирают. Судьба такая.

– Короткая, трагичная судьба. Младшая, Юлия, вышла замуж за молодого рабочего Тубаева. Неравный брак. Елгоковы изначально принадлежали к комбинатовской аристократии. Рассекали в Кортубине на Форде. Молодой же Тубаев был из крестьян – как и многие мобилизованные на стройку из ближайших деревень. Скорее всего, даже неграмотен. Но правильного происхождения и политически благонадежен. Это у Иннокентия Павловича в анкете значилось, что из потомственных дворян, и еще можно было нарыть порочащие связи со студенческих лет – общественная жизнь в Петербургском институте шумела и бурлила, лопались пузыри, собиралась разношерстная публика – там и эсдеки, кадеты, эсеры, поэты, монархисты и анархисты и просто алчущие знаний. После революции образовались непримиримые лагеря – и здесь лагеря… Весомые причины у старого Елгокова были для переезда на Урал…

– Да, вы историк, Порываев. Хорошо подготовились к разговору.

– Тубаев работал бетонщиком на строительстве доменной печи. Многотиражка «Трудовая вахта» писала о бригадире ударной бригады Прове Сатарове и его товарищах, в том числе и о Тубаеве. Когда задули первую домну, то из первого же кортубинского чугуна отлили бюст Ленина и памятные знаки для особо отличившихся работников. У вас в семье сразу двое получателей таких знаков – старший Елгоков и его зять Тубаев. Ваша бабушка Юлия Иннокентьевна направляла молодого мужа – он закончил ФЗУ, затем металлургический техникум, сделал карьеру на комбинате, пройдя путь до начальника основного цеха.

– Достойная жизнь. Маленькая ремарка к вашему выступлению – дедушка умер в восемьдесят четвертом, то есть почти тридцать лет назад.

– Я тогда работал на комбинате. Был лично знаком с Василием Петровичем Тубаевым. Могу сказать о нем только хорошее… Итак, младшая дочь Елгокова вышла замуж, родила детей и до сих пор здравствует. Уж Юлия Иннокентиевна заслуживает самого искреннего восхищения.

– Странно от вас это слышать. Ведь с вашей точки зрения, мои предки приложили максимум усилий для становления тоталитарной системы. Вы это ясно осознавали.

– Осталось уточнить последнее, Максим Маратович. Ваш отец, Марат Григорьевич Елгоков, был сыном старшей сестры Марьяны, а не Юлии? правильно? Он рано осиротел, и его еще ребенком взяла на воспитание тетя Юлия. Марат вырос в ее семье, среди ее детей, считал ее своей матерью, а вы относитесь к Юлии Иннокентиевне как к родной бабушке, но она вам – двоюродная, если подходить формально. Марат никакой не Тубаев – он носил девичью фамилию матери. Запутанная ситуация, не считаете?

– Ах, вот оно что! Вы откопали эту давнюю историю и решили, что она вызовет интерес? или даже скандал?

– Упаси Бог! Я, конечно, понимаю, что Елгоковы – это сливки кортубинского общества. Часть здешней легенды. Советской легенды о комбинате. И ничто и никто не может пошатнуть ваш семейный пьедестал – даже эпизод с рождением старшего внука Иннокентия Елгокова. И потом, в наше время кого смутит ребенок у незамужней матери? Хотя, конечно, следует признать, что до войны патриархальная мораль сохраняла свою силу и даже причудливо сочеталась с коммунистической моралью. Бывают чудеса на свете. Но вам, Максим Маратович, это никоим образом повредить не может. Или может? Тем более, что муж у Марьяны все-таки был.

– Порываев, а так ли важно выяснять сейчас подробности? копаться в прошлом? тревожить память давно умерших людей? делать больно живым родственникам? Я не себя имею в виду.

– О-о, ваша бабушка Юлия принадлежит к особой породе людей. Пусть звучит шаблонно, но эти люди испытали колоссальные трудности и, самое главное, сумели им противостоять. Они не были пассивными наблюдателями, тем более жертвами – они вошли в ряды активных участников событий.

– Припоминаю любительские стихи в многотиражке:

Да, смогли мы! Мы стали

Крепче рельсовой стали.

В глубине наших дум

Раскалился чугун.

– Автора не помню. Тогда на почве трудового энтузиазма рождались подобные корявые строки. Но искренность подкупала…

– Вы любитель стихов, Порываев? Удивили…

– Я не про стихи. Юлия – извините, что называю вашу бабушку только по имени, но ее до сих пор все так зовут – не спутаешь, на комбинате просто нет и не может быть другой Юлии… Она пришла на комбинат в период его становления – после войны, когда завершалось строительство ТЭЦ, коксовых батарей, литейки, доменного цеха. Одна из первых дипломированных специалистов – выпускников УПИ. Такой серьезной структуры, как ЦЗЛ еще не существовало, а была маленькая экспресс-лаборатория химического анализа с десятком лаборантов. Это уже потом – под нужды развивающегося производства, внедрение новых процессов – стали создавать полноценное многопрофильное подразделение. Косяком шли НИРы, здесь паслись сотрудники столичных отраслевых НИИ, защищались докторские и кандидатские диссертации, выдавались свидетельства на изобретения, писались статьи и книги, а сама ЦЗЛ на излете Союза насчитывала до четырехсот человек и состояла из двух частей – научно-исследовательской и контрольной. Юлия Иннокентиевна руководила металлографической лабораторией – компетентный специалист, с ее мнением считались, ее уважали за личные качества – ум, работоспособность, порядочность. Она была резка и честна до безобразия. Была и есть. Ваша бабушка – фигура легендарная. Она достойна своего отца – Иннокентия Елгокова.

– Вы спели целый панегирик моей бабушке.

– Я ее очень уважаю. Правда, правда, Максим Маратович!

– Тогда зачем вы… Нет, не понимаю, хоть убейте!

– Сейчас поймете.

***

– Да, я чрезвычайно уважаю вашу бабушку, дорогой Максим Маратович.

Будущий политик провел рукой по лицу как человек, только что очнувшийся, и увидел, что разговор, начавшийся во второй половине дня, незаметно продлился на долгое время. Вечерело. Яркий солнечный свет больше не разливался сквозь окно, не вспыхивал золотыми пылинками в офисном воздухе – наоборот, общий фон снаружи как-то потускнел и посерьезнел. В самом кабинете возник весьма причудливый эффект – словно проступило особое зеркало вместо стекла в оконном проеме. Правда, отражало это зеркало не действительную обстановку, а какие-то странности, оптические иллюзии – не предметы, а настроения, предчувствия… Ну, насчет обыкновенного зеркального эффекта Максим бы сообразил – здешний воздух всегда обладал особыми свойствами, что объяснялось просто. Кортубинский комбинат дымил во все трубы, выбрасывая в воздух кучу вредных веществ – формальдегид, фенол, бензапирен, а еще сажу, тяжелые металлы, сероводород и много чего. Специфическая вонь. Горожане выражались дипломатичнее – «запахло комбинатом». Очевидно, произошел мощный выброс. Воздух насытился до предела, и крупные металлические частички в нем как бы «зеркалили».

– Да, ну, чепуха все это – Максим чуть не пробормотал вслух. – Надо бы закрыть окно… Утром горло будет исцарапанным…

Таинственное зеркало второй раз за день отразилось и исчезло, а к Максиму вернулось проклятое чувство реальности. Что говорит этот старик? ужасные вещи… И как же Максим не заметил – проговорили они довольно долго. Ведь вот уже и вечер! А может, они и не разговаривали, а просто Максим утомился и заснул незаметно, и все это ему приснилось?? Мысли Максима разбежались по-заячьи (вот оно! первое упоминание зайцев – да не простых). Он мог подумать лишь одно:

Совсем как в Мастере и Маргарите – в той встрече на Патриарших прудах…

Снова странное ощущение дало о себе знать – он почувствовал, что каким-то причудливым образом реальность исказилась в несуществующем зеркале и сменилась сказкой… Чудеса, да и только! Но что хочет этот противный старик?

– В конце концов, должна остаться одна правда, очищенная от всяких наносов. Как в зеркале все должно отразиться без малейших искажений, до последней черточки; картина предстать в истинном свете. И это даже не ради правды – ради вас.

– М-м… Не могу особо вас порадовать. Я мало что знаю. Бабушка рассказывала мне про свою сестру – мою родную бабушку, то есть.

– Про Марьяну?

– Про нее! Она умерла чуть старше двадцати лет – такой молодой. Я не ведаю, в чем причина – может, заболела или несчастный случай. Всякое случается. Человек не из стали создан.

– А не мешало бы поинтересоваться. Теперь, когда ваш друг Леонид Чигиров выдвигается на пост мэра Кортубина, и вы вместе с ним идете на выборы. Конечно, компания будет тише и скромней – не президента ведь выбираем. Но борьба развернется. Журналисты напишут о кандидатах. Пиарщики Правого Блока слепят из вас конфетку и упакуют в блестящий фантик. А вот ваши враги не проявят эдакой благости – они вас под микроскопом рассмотрят.

– Нет у меня тайн! Я весь как на ладони. В комсомоле состоял, но в партии уже нет. И семья у меня – честные самоотверженные люди. Вы только это подтвердили.

– Что же, честный человек, слушайте дальше. Разумеется, вы вправе мне не верить – говорить, что я клевещу. Можете считать мои документы фальсификацией. Но тогда обратитесь за подтверждением к родственникам – к бабушке Юлии – уже ей-то, несомненно, известна правда – вся, до конца. Пусть ваша бабушка ответит… Вы готовы? У нас речь пойдет о Марьяне Елгоковой – матери вашего отца, Марата Григорьевича. Очень своеобразная, яркая – я бы сказал даже – экзотическая девушка для своей эпохи. Рано умерла, как жаль… В вашей семье, Максим Маратович, красивые и харизматичные женщины – Агриппина Ивановна и ее дочери. Я слышал, у вас тоже дочь – любопытно… Но Марьяна на особом месте – просто чудо. Красивая, гордая и совершенно не советская – да, да, типажи девушки с веслом, работницы в кумачовой косынке или колхозницы чужды Марьяне. Я бы сравнил с красавицами серебряного века. Высокая, хрупкая, грациозная, нервная. А еще она – талантливая пианистка. Но профессиональной карьеры не сделала – не имелось консерватории тогда в Кортубине. Здесь в то время и улиц-то не просматривалось – беспорядочно бараки, брезентовые поселки, развороченная земля, ямы. Строители комбината и светлого будущего грязь месили своими ногами и тачками – рыли котлованы, таскали раствор и кирпичи… В эдаком грохоте звуки музыки не слышны, гармония не ведома. Комбинат построили, а коммунизма не наступило…

– Моя бабушка Марьяна виновата?

– Марьяна не виновата ни в чем… Разве только в том, что невероятно красива. Как изнеженный вычурный цветок, что мог существовать лишь в тепличных условиях, но его выбросили на голую землю.

– Куда выбросили?

– В реальность, мой дорогой. В жестокую реальность. Она просто не могла выжить.

– Не несите чепухи. Младшая сестра Юлия смогла – вы даже подчеркивали, что в любой ситуации она бы не очутилась в роли жертвы.

– Юлия – из другого теста. И муж у нее Тубаев. Это о чем-то говорит.