Текст книги "Из года в год (СИ)"
Автор книги: Orlovthanka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
– Хватит! Неужели ты не понимаешь?.. Она лишь посмеялась надо мной… Сказала, зачем мне она, если у меня уже есть «подружка»… Они все смеются над тем, что ты всюду следуешь за мной, будто привязанный. Это не нормально, Вик! Так не должно быть…
Амелл не слушает дальше. Он разворачивается и быстрым шагом уходит прочь, пока Йован не стал просить прощения за сказанное. Мальчик понимает, что слова сказаны на эмоциях. Равно как и понимает, что в них правды больше, чем то кажется на первый взгляд.
Виконд прячется в одном из тёмных закутков Башни. Он слышит, как Йован ищет его, желая извиниться. Но не отзывается. Зачем?.. Йовану не за что просить прощения, он просто сказал, что чувствует.
Виноват тут только Амелл, и никто кроме. Его вина во всём. Всегда. Она тянется через всю его жизнь, начиная, вероятно, с самого первого дня. Если бы он не родился, матушка и сестра были бы живы. Йовану жилось бы легче, так как старшие ребята не стали бы его задирать из-за общения со Змеёнышем. Первый Чародей куда меньше расстраивался бы, да и конфликтов с Рыцарем-Командором у него было бы гораздо меньше.
Если бы Виконда Амелла не существовало, было бы лучше всем.
Но он существует и портит жизнь всем, кто рядом. Мешает им, сам того не желая. Ему хочется сделать хоть что-то с этим, перестать быть обузой, тяжёлым грузом, который тянет за собой единственный друг лишь потому, что слишком мягок, чтобы избавиться. Только вот, решиться на что-то серьёзное мальчик так и не может. Сидит на холодном грязном полу до самой ночи, пока не стихают голоса искавших его магов и храмовников. Они проходят мимо, не замечая его за углублением в стене. Филактерия тут бессильна – она лишь подтверждает, что ученик из Цитадели Кинлоха не сбежал, но указать, где именно он находится, не может – слишком мало расстояние до него.
Ирвинг спорит с Грегором, настаивающим на необходимости дальнейших поисков. Первый Чародей считает, что его ученику нужно лишь немного времени побыть в одиночестве. Что не стоит давить на него, а тем более наказывать за подобную малость. И Грегор, нехотя, с ним соглашается.
Когда вновь воцаряется тишина, мальчик выходит из своего укрытия и неслышно направляется к одному из обнаруженных им недавно тайников. В Башне кто-то из ребят ворует – небольшие вещицы пропадают у многих почти ежедневно – а Виконд находит тайные места случайно. В одном из них, куда он и идёт, есть ножницы. Это он точно помнит, так как порезался ими. Кто-то – воришка или бывший владелец – их наточил почти как оружие. Такими без особого труда можно поранить себя или кого-то.
Юный маг ледяной стихии с мрачным удовлетворением взирает на себя в зеркало. Швейные ножницы, которые неизвестный воришка, должно быть, стащил у одной из увлекающихся рукоделием девчонок-эльфиек, лежат на подоконнике. В полумраке, рассеиваемом лишь тусклым магическим светлячком, из зеркала смотрит худощавый угрюмый парнишка с большими чисто-зелёными глазами. На голове у него кавардак, короткие солнечно-светлые пряди непослушно торчат во все стороны, придавая ему сходство то ли со взъерошенным воробьём, то ли со странным растением с неподходяще-серьёзным названием «Тараксакум», изображение которого он как-то видел в одной из книг для целителей. А длинные волосы, к которым он не позволял прикасаться никому со дня смерти матери, за исключением лишь Йована да той храмовницы, что привела его в Круг, сострижены и выброшены в урну.
Мысли мечутся в голове словно стайка перепуганных мышат, и Виконд сжимает руками голову и отступает на один шаг от зеркала.
Амелл и сам не знает, кому и что пытается этим сказать.
«Глупо. Истеричная детская выходка, которая ни на что не повлияет», – проскальзывает в голове наиболее отчётливая мысль.
Тяжело дыша, мальчик подавляет неконтролируемый выброс магической энергии, но по стеклу всё же расползается изморозь, обрамляя его отражение причудливыми завитками.
«Змеёныш сбросил кожу», – внутренний голос насмешлив, и Амелл тоже едва сдерживает болезненный смешок. Сравнение ему нравится. Он не просто состриг волосы – для него это нечто образное. Мальчик чувствует, словно он изменился не только внешне, но и внутренне. Что-то сломалось в нём. Теперь злости в мыслях много больше, нежели до этого. Холодная злость, холодная ненависть… к себе.
В спальню он возвращается тихо. На входе дежурит Алек, который хоть и с удивлением его разглядывает, ничего не спрашивает ни о том, где Виконд был, ни о том, почему он это с собой сделал.
Храмовник только молча открывает дверь в спальню учеников и закрывает её за ним.
Утром Йован обеспокоенно вьётся вокруг Амелла, пока тот не просыпается сам. Только вот, разговор не клеится: Вик упорно продолжает делать вид, что не замечает его и предпочитает заняться чтением одной из самых занудных книг, входящих в обязательную программу обучения.
Уже совсем отчаявшись, Йован садится напротив и просто молчит, разглядывая обиженного им друга. Душу терзают неприятное чувство вины и необъяснимая тревога. Парень знает, что поступил просто ужасно, сорвавшись на единственном близком ему человеке, но как всё исправить и возможно ли это вообще, он не знает.
– Зачем ты это сделал? – через какое-то время всё же спрашивает Йован, имея в виду коротко подстриженные волосы. Это он понять и правда не в силах, но что-то подсказывает ему, что тот отвратительный срыв был этому причиной.
– Мешали, – раздаётся лаконичный ответ. Первое произнесённое за сегодня слово. Можно ли считать это хорошим знаком?
– Вик… Пожалуйста, прости меня. Я…
Но едва завязавшийся разговор прерывается вездесущим Алимом Сураной. Он возникает внезапно, приносит с собой столько суеты и шума
– Храмовники совсем совесть пропили! Ловят на лестнице и задирают подол мантии: мол, у нас, эльфов, только так пол понять и можно! – возмущённо заявляет Сурана вместо приветствия, по-хозяйски садясь на одну из кроватей. Сам он спит в другом конце комнаты, но оттуда говорить с Виком и Йованом не очень-то удобно, если только нет желания посвятить в свой разговор половину учеников Круга.
– Здравствуй, Алим. Ты чего-то хотел? – Йован устало трёт переносицу. Резкий переход от недоразговора с обидевшимся другом, прячущимся от него за книгой, к общению с гиперактивным эльфом отзывается в голове тупой болью.
– Я не могу подойти просто так?.. – Алим улыбается как-то нервно, а может, это лишь кажется Йовану. – О! Ты как-то изменился, Викки. Новая мантия? Нет?
– Оставьте меня в покое, – почти шипит Вик, и Йовану становится вовсе не по себе. Никогда, даже мысленно, не принимал он, что к его другу приклеилось неприятное прозвище. Но сейчас Амелл действительно его пугает.
– Ой, да ладно вам! На вас двоих же смотреть невозможно: такие кислые, будто лимонов объелись, – вновь перетягивает на себя внимание Алим и мечтательно прикрывает глаза. – Лимоны… обожаю их! Вы не знаете, контрабандистам можно заказать лимоны? Я бы заплатил за десяток лимонов втридорога.
– Какие контрабандисты? Какие лимоны?.. – удивляется Йован, отвлекаясь от проблемного разговора с другом. Краем глаза он замечает, что и Вик тоже убирает книгу, хоть и смотрит по-прежнему хмуро и недовольно.
– Обычные контрабандисты. Лириумные. А лимоны вкусные – моя троюродная тётушка такой лимонный пирог делала… м-м-м!.. пальчики откусишь! Она, кстати, их правда откусила. Только не себе, а своему сожителю. Такая забавная история получилась: как-то раз он…
– Сурана, – прерывают его рассказ сразу два голоса, и эльф удивлённо моргает, как будто лишь сейчас вернувшись в реальность.
– Снова отвлёкся, да?.. В Башне полно тайников с золотом. Наверняка оно принадлежит контрабандистам. Так вы не знаете, можно им делать заказы или нет?.. Забавно же – платить им их же деньгами!
– Почему бы тебе самому об этом у них не спросить? – недовольно бурчит Амелл, сутулясь и отводя взгляд.
– Хорошая идея! Я пойду. А вы миритесь уже, наконец. А то сколько ж дуться-то можно? – насвистывая привязчивую, как и он сам, мелодию, Сурана удаляется пружинистой походкой, забирая с собой всю мешавшую говорить напряжённую атмосферу.
– Пожалуйста, прости меня. Я не должен был говорить всё это. Я вовсе так не думаю. Ты же мой лучший друг, и у меня никого нет ближе тебя, Вик.
– Моё имя не сокращается, – недовольно бурчит Амелл, и Йован робко улыбается, понимая, что прощён. Нет, никогда больше он не станет срываться на Вике, ведь повторения этого ему просто не вынести.
Сурана чуть поодаль наблюдает за ними, абсолютно довольный собой. Ему удалось помирить своих друзей – славный поступок, который, возможно, зачтётся Создателем. Нет, он сделал это не ради того, чтобы очистить хоть частично свою греховность. Нет, вовсе нет, он не настолько глуп, не настолько наивен, чтобы считать, что ему будет даровано прощение. Он грешен, его душа отвратительно грязна.
Для таких, как он, нет второго шанса.
И маг беззвучно повторяет строки, тщетно пытаясь обрести душевный покой, утерянный годы назад, кажущиеся мучительно долгими:
Мой Создатель, узнай моё сердце:
Забери у меня жизнь из печалей.
Возвысь меня над миром боли…
Алим чувствует на себе взгляд храмовника и опускает голову, словно пытаясь спрятаться, не привлекать к себе его внимание. Но эльф знает, что уже слишком поздно. Его проступок, разговор с ними, не остался незамеченным, а наказание за него не заставит себя ждать.
Как и всегда.
Комментарий к Год восьмой. Сложности в общении
Автор ушла на сессию, просьба проявить терпение и сострадание :(
Новая глава будет в ближайшее время, как только выживу на зачётах (к которым морально не готова).
Благодарю за понимание!
========== Год девятый. То, что казалось неправильным ==========
Виконду четырнадцать, и ненависть к себе становится сильнее с каждым днём. Причина тому – эмоции, которые он испытывает, когда видит своего лучшего друга. Виконд понимает, что его чувства неправильны, но заставить себя игнорировать их после осознания, а тем более принятия их существования, невыносимо сложно.
Заклинания всё чаще срабатывают не так, как надо. Один раз молния едва не попадает в Первого Чародея. Ирвинг удивлён состоянием ученика, но его расспросы ожидаемо не приносят результата. Виконд не дурак, он знает, что его могут отправить на Усмирение. Возможно, это и правильно. Но стоит только представить, что он может враз лишиться всех чувств, станет абсолютно безразличен к другу, причинит ему тем самым боль и даже не почувствует этого… Нет, он не может так поступить. Даже не столько из-за себя, сколько из-за Йована. Бросить его одного будет неправильно. Ведь он же не виноват, что Виконд так одержим им.
Амелл эмоционально вымотан. Он пытается избегать Йована, но это не приносит никакого результата. Лишь расстраивает его друга, так как тот почему-то считает, что вновь чем-то обидел его. И эти растерянность и вина в его взгляде лишь добивают Виконда. Он из раза в раз, при каждой встрече с ним говорит, что невозможно занят, скрывается в библиотеке, спрятавшись за огромными стопками книг. Но они стоят вовсе не для предлога. Он правда ищет в них важную для него информацию. Когда-то давно, то ли в шутку, а то ли всерьёз, он слышал о любовной магии. Зелья и заклинания, способные воздействовать на разум человека, на его чувства. Так что, если это правда?
Нет, он ни за что не стал бы пользоваться чем-то таким в отношении Йована. Но их существование означало бы, что есть и обратная сторона. Что-то, способное заглушить чувства. Не как Усмирение, выжигающее абсолютно всё, а нечто, убирающее лишь некоторые, конкретные. Чтобы он мог общаться с другом как раньше, не испытывая за это вины, не ненавидя себя.
– Слушай, ты не видел здесь парня примерно вот такого роста, с золотой серьгой в ухе?
Он мог бы и не описывать. Разумеется, Карл ищет Андерса. Весь Круг знает, насколько эти двое близки. Лучшие друзья, так же как он и Йован. Нет, не так же. Не существует никого настолько же отвратительного, как Виконд Амелл.
– Его заперли, – тихо отвечает парень, на вопрос Чародея. Совладать с голосом крайне сложно, в горле как будто застревает комок из непроизнесённых слов.
Карл обречённо опускается в кресло рядом с ним.
– Создатель милосердный! За что на этот раз?
Как будто Амелл должен это знать. Хоть он незаметный, хоть он и слышит многое, но это не значит, что он слышит всё. Хотя… Кажется, Сурана причитал что-то про «раскрытую тайну» и говорил, вроде: «Наказать должны меня, а не его!».
Ну разумеется. Виконд прикрывает глаза, пытаясь припомнить, что он вообще слышал об этом. «Порочная добродетель»? Да, вполне подходит.
– Азартные игры. У него нашли карты.
– Карты?
Виконд кивает, не отрываясь от чтения. На короткий миг ему кажется, что поиски завершены, но волна разочарования захлёстывает его, когда на глаза попадается следующее предложение. Ещё одна бесполезная книга.
Карл ёжится и потирает плечи, пытаясь согреться. Он не понимает, почему вдруг так резко похолодало. Амелл наконец поднимает на него недовольный взгляд.
– Сурана, – тихо говорит парень и встаёт, чтобы подойти к полкам и выбрать новую книгу.
– Что? – Карл непонимающе следит за его движениями.
– С ним играл Сурана, карты принадлежат ему. Должно быть, он сейчас у Ирвинга, пытается всё исправить.
– Спасибо, – Текла тут же спешит уйти, а Амелл удивлённо останавливается, поражённый собственной мыслью о схожести ситуаций с картами и с книгой. Не такие уж они с Алимом и разные, хоть это для него и неприятное открытие.
Помимо чтения и самобичевания у Виконда появляется новое увлечение. Появляется случайно, во время конспектирования одной из тем по теории магии. А уже через несколько дней он просит у Ирвинга разрешения взять пустой дневник «для личных нужд», и Первый Чародей предсказуемо не отказывает. Ещё через неделю почти каждая страница пестрит перечёркнутыми набросками тех или иных предметов. Парня злит, что у него ничего не выходит, но он упрямо раз за разом ведёт линию, царапая бумагу пером, то и дело оставляя кляксы, но не сдаваясь. Ведь не может же здесь быть как с магией огненной стихии. Если у него получается хоть немного – значит, должен получиться и полноценный рисунок. Нужно лишь продолжать, запасшись упорством или же упрямством, которого у него и без того в избытке. И Амелл продолжает, уверяя себя, что из раза в раз получается всё лучше.
Куда там! У него так ничего и не получается. Писать пером не сложно. А рисовать…
– Слушай, ты не должен был в это вмешиваться! – где-то совсем близко восклицает Андерс. Он не видит Виконда, считает, что в библиотеке сейчас никого нет. А может, он и знает, что он и его собеседник не одни, но не придаёт этому никакого значения. – Это касалось лишь нас с Сураной!
– По-твоему, было бы лучше, если бы тебя снова закрыли? – вторым зашедшим в библиотеку человеком оказывается Карл Текла. Он злится, причём ничуть не меньше самого Андерса.
Виконд склоняется над дневником ниже. У него нет ни малейшего желания слушать это, но и уйти, выдав своё присутствие здесь, он тоже не может. А потому Амелл пытается отвлечься от чужого разговора, вновь старательно выводя линию. А затем ещё одну. Ещё и ещё… Клякса. Лист перевёрнут, рисунок начат заново. Парень всё равно не сдастся, пока не сможет закончить розу без единой помарки.
– Да. Потому что я не хочу, чтобы… – голос Андерса затихает резко. Тишина длится довольно долго, и Амелл начинает думать, что они наконец-то ушли. Он даже приподнимает голову, отвлекаясь от своего занятия, но тут же понимает, что ещё рано выходить. – Это не должно как-либо сказываться на тебе. Это только мои неприятности, честно заслуженные. А ты…
– Всё хорошо, – почти что шепчет Карл, перебивая его. – Я знаю. Я тоже.
А после их голоса вновь стихают, и Амелл сидит, не шевелясь, несколько минут, опасаясь, что даже малейший шорох может выдать его. Но больше он ничего не слышит. Должно быть, они и правда ушли.
Парень придирчиво осматривает завершённое изображение. Оно вышло кривоватым, быть может, не таким хорошим, как предыдущие попытки. Но у него получилось. Единственный завершённый без помарок рисунок. Хоть какое-то успокоение для чрезмерно напряжённых в последние дни нервов.
Амелл обескуражен, когда совершенно случайно, в одном из безлюдных коридоров, куда он обычно уходит подумать, натыкается на Карла и Андерса. Ему нужно побыть в одиночестве, он жаждет этого, но, подчинившись ехидному совету внутреннего голоса, парень прижимается к стене и не уходит, наблюдая за ними.
Маги стоят непозволительно близко друг к другу, вьющийся над головами магический светлячок освещает их лица. Они о чём-то говорят вполголоса, и их слов не разобрать, но Андерс улыбается. Руки Карла обхватывают его талию, и блондин смеётся, шутливо пытаясь вырваться из объятий, но тут же сам прижимается к нему ближе.
Виконд потрясённо наблюдает за тем, как Текла нежно касается лица своего друга, а тот, довольно прикрыв глаза, трётся щекой об его ладонь, будто пытаясь подражать коту. Когда Карл чуть подаётся вперёд и целует Андерса, Амелл и вовсе перестаёт дышать, а лишь заворожённо смотрит на это, не в силах отвести взгляда.
Парнишка чувствует, как где-то в районе груди лопается противно-горький, душивший его всё это время пузырь отчаянья. Осознание пронзает всё тело подобно магической молнии. Его чувства к Йовану вовсе не неправильные. Такие отношения возможны между людьми одного пола, он вовсе не свихнувшийся извращенец, ему не за что себя ненавидеть!
Но радость тут же сменяется отрезвляющей болью до противного верной мысли: это ничего не поменяет, Йован никогда не примет его, не поймёт его чувств.
Правильно будет молчать об этом, иначе он может лишиться Йована навсегда.
========== Год десятый. Кошмары во сне и наяву ==========
Комментарий к Год десятый. Кошмары во сне и наяву
Достигнут максимум “возможного” для истории Виконда слэша, ничего большего после этой главы не будет. Лишь эмоции и чувства, как прежде.
А я ухожу восстанавливать нервы.
Виконду пятнадцать, и дурные сны случаются всё чаще. Это не кошмары в привычном представлении: нет ни страха, ни желания вырваться в реальность, ни демонов, искушающих своими предложениями.
Всё хуже – его посещают воспоминания, искажённые то ли Тенью, то ли прошедшим временем. Те, что из детства, уже не так терзают душу болью. Время, хоть и очень медленно, но всё же лечит.
Одно из самых редких, но хронологически самое первое, самое раннее воспоминание-сновидение, состоит из одних лишь чувств и голосов.
– Хватит, ему же больно! Отпустите его! – голос принадлежит ему, но картинка памяти сильно смазана, разобрать остальных людей невозможно. Имена их тоже давно забылись. Он помнит лишь эмоции: страх и тревога, но не за себя, а за того, кто намного слабее, кто беззащитен перед деревенской ребятнёй на две головы его выше.
– Отпустить? – звучит вопрос-насмешка, что был задан самым старшим мальчишкой, главарём небольшой группки детей.
– Лишиться такой забавной игрушки? – смеётся второй голос. Смеётся недобро, с издёвкой. И фоном звучит тихий скулёж, что и привлёк внимание Виконда.
– Погоди-ка… – вновь говорит главарь, и тон его сейчас отчётливо отображает дурной умысел. Сейчас. А тогда мальчик и подумать не мог об ужасной затее скучающей детворы. – Мы отпустим, его. Если ты займёшь его место.
– Я…
– Что, смелости поубавилось? – ехидно спрашивает третий голос, принадлежащий девчонке.
– Ведьмин выродок, – звучит уже с неприкрытой злостью, почти что ненавистью, и чья-то рука хватает за горло, давит его, пока сон не обрывается.
Следующее воспоминание о том дне: сестра вынимает его из петли, ребята сбегают, едва заметив её приближение. Лишь чувства и голоса, картинок вовсе нет, стёрто временем, страхом и жаждой забыть.
– Твари грёбаные. Ублюдки. Они за это ответят… а ты какого демона им это позволил?! – звучит нервно, с тревогой, сестрица зла, но не на него. Она напугана произошедшим не меньше его. Опоздай она на несколько минут – всё сложилось бы иначе.
– Прости… – сквозь плачь шепчет мальчишка, судорожно всхлипывая и стараясь не разреветься совсем, – они хотели повесить щенка. Я не мог уйти.
– Матушке не рассказывай, у неё сердце слабое. Иди сюда. Обработаю царапины от верёвки бальзамом. Надеюсь, она не заметит.
Не заметила. Повезло… повезло ли?.. Как знать, сложилось бы всё иначе, узнай она об этом? Быть может, соседские ребята не стали бы жаловаться своим родителям на месть его сестры, если бы вместо сестры с ними говорила матушка. Не было бы скандала… Узнали бы о них храмовники?.. Быть может, он, сестрица и матушка и сейчас жили бы в той деревеньке?..
Следующее воспоминание – чёткое, относительно недавнее. Они с Йованом в подвале Башни, в соседних камерах.
– Зачем, Вик? – во взгляде Йована лишь боль и усталость. Это вечер того дня, когда растаяла роза. Йована так и не выпустили, но самого Амелла посадили в соседнюю камеру. Сомнительное достижение, но тогда это было совсем не важно.
– Потому что несправедливо, что из-за меня наказали тебя. Ирвинг знает, что ты ни при чём, но всё равно сделал это.
– А ты, похоже, впервые столкнулся с «несправедливостью»! – смеётся Андерс, сидящий в одной из камер неподалёку. Амелл уже и не помнит, за что он был наказан в тот раз. – Поверь, дальше будет лишь хуже. К примеру…
Хлопнувшая дверь прерывает его. Все трое напряжённо прислушиваются к последовавшей за этим тишине, пока не различают в ней лёгкие шаги. А после в темноту врываются магический светлячок и растрёпанный, запыхавшийся, встревоженный Сурана.
– Ты что, демону продался? – удивлённо восклицает целитель, вставая и сжимая прутья решётки. Эльф растерянно смотрит на него, сбитый с толку этим вопросом.
– Нет, я… сторговался с одним храмовником.
– Не велика разница, – смеётся Андерс. – И что он с тебя стребовал?
– Да так, мелочь, – уклончиво отвечает эльф, а затем, запустив руку в карман, извлекает пригоршню мелких яблок. – Держи. Я их всё равно не люблю.
– Доброта от храмовника? – скептически хмыкает Андерс, но предложенное угощение всё же забирает. – И что же ты, всё-таки, должен ему?
– Я… – Сурана оглядывается, замечает ещё двоих людей и вдруг широко улыбается: – Сегодня Катрина дежурит. Ты же знаешь, какая она доверчивая: ей любую слезливую историю расскажи – сердце и ёкнет. А я просто мастер сочинять! Это у меня от дедушки. Ох, какие истории он рассказывал! Как-то раз он…
– Нет, только не снова! – стонет Андерс, и эльф весело смеётся.
Йован грустно усмехается и, просунув ладонь между прутьями решётки, берёт Виконда за руку, чтобы хоть немного приободрить. Но мальчишка вырывается, вовсе не нуждаясь в жалости или чём-то подобном.
Но есть и иные сны. Не воспоминания, нечто… неправильное. Отчего ему противно об этом думать после пробуждения. За что он себя всё же ненавидит, хоть и обещал себе перестать.
Эти сны медленно сводят его с ума. Тень рисует в его грёзах картины немыслимой для него откровенности, вроде тех, что были на иллюстрациях одной из книг, найденных в запрещённой для учеников секции библиотеки. Виконд ожидал найти там заклинания, но текст оказался… романом?.. Кажется, именно так называют подобные книги.
Однако, вместо героев рассказов в его снах появляются они с Йованом. И в той иллюзии не существует посторонних, весь остальной мир как будто вымер или сузился до размеров одной-единственной комнатки. Он осторожно прикасается к лицу Йована, проводит костяшками пальцев по щеке в неумелом подобии ласки, и тот подаётся вперёд, крепко обнимает, шепчет, что знает о чувствах и принимает их. Его губы тёплые и мягкие, а ладони осторожно, но горячо касаются спины, успокаивая, исцеляя душевные раны, которые Амелл нанёс сам себе.
Всё это длится лишь несколько мгновений, не заходит дальше поцелуя и объятий, но впечатлительному парню слишком много и этого.
В эту ночь, как раз после одного из таких снов, Виконд просыпается в холодном поту. Дышать тяжело, сердце бьётся в груди так быстро и яростно, словно пытается вырваться из груди, сбежать от глупого юного мага, решившего, что лучший вариант – замолчать чувства. Если ему и удаётся врать Йовану, продолжая называться при этом его другом, то врать собственному подсознанию, собственному телу не выходит. Внизу живота издевательски тянет, и Виконд утыкается лицом в подушку и отчаянно пытается припомнить хоть что-нибудь отвратительное, заглушающее это невыносимое, унизительное чувство.
Он не может находиться в душной спальне учеников. Ему нужно выбраться отсюда, пройтись по прохладным коридорам и прийти в себя. Это уже становится привычкой, храмовник, дежурящий у входа в спальню, давно выпускает его без вопросов.
Но в эту ночь храмовника у двери нет.
Виконд блуждает по Башне, погружённый в свои мысли, и сам не замечает, как оказывается возле часовни, откуда доносится знакомый тихий шёпот. Амелл останавливается у двери, вглядываясь в силуэт молящегося эльфа, которого узнаёт без труда – не кто иной, как Алим Сурана. Это кажется ему странным: Сурана не выглядит глубоко верующим, но, с другой стороны, про самого Виконда тоже нельзя сказать, что он одержим жаждой ближнего своего.
Алим то и дело вздрагивает, голос его дрожит, словно огненный маг… рыдает?.. Как такое вообще возможно?
Амелл толкает дверь, и та с тихим скрипом открывается, привлекая к нему внимание молящегося.
– Викки? Тебе тоже не спится?.. А я тут… так, от скуки заглянул.
Виконд подходит ближе, выпускает магического светлячка, который светит достаточно ярко, чтобы было видно красные от слёз глаза, разбитую губу и разорванный ворот мантии.
– У тебя кровь.
– Упал неудачно, – шепчет эльф и съёживается, пряча взгляд, пытаясь избежать расспросов. Но Амелл не из тех, кто лезет с разговорами из собственного любопытства. Он знает, что слова могут причинить огромную боль. А потому молчит. Молчит и смотрит, как на шее набирают цвет синяки-отпечатки – следы удушения. Видит ключицы в специфических кровоподтёках, не похожих на обычные ссадины.
Произошло что-то по-настоящему ужасное, и дело даже не во внешних последствиях этого. Сам вид Сураны – плачущего, беспомощного и разбитого морально – потрясает его до глубины души. И, к своему ужасу, Виконд понимает, что произошло.
– Знаешь, некоторые чувства сильно переоценивают, – шепчет вдруг Алим удивительно твёрдо и связно. – Как говорил мой двоюродный дед: «Любовь хороша лишь до тех пор, пока она не ломает одного. Иначе – к демонам всё это… к демонам…».
Взгляд эльфа пустой, направленный куда-то сквозь Амелла.
– Тебе нужно в лазарет, – шепчет Виконд, осторожно протягивая руку то ли чтобы помочь ему подняться, то ли чтобы дотронуться и убедиться в реальности происходящего.
Сурана тут же дёргается прочь, смотрит на него так, словно ожидает удара, и лишь через несколько мгновений понимает, кто перед ним, и успокаивается хоть немного.
– Нет, Викки, нет! – отчаянно шепчет эльф, сам хватая его за руку, до синяков впиваясь пальцами. – Прошу тебя, нет…
Амелл, с трудом сдерживаясь, чтобы не скривиться от боли, как может мягко высвобождает руку.
– Я могу позвать Андерса. Или Карла. Если ты не хочешь, чтобы это был кто-то из Чародеев.
– Мне нельзя, – повторяет эльф отстранённо, обхватывая себя руками и тихо всхлипывая. – Ни к чему снова провоцировать его. Он хороший человек… хороший… Но рука у него тяжёлая. Вот как бывает. Господин… нет, нет! Он не господин мне… О, Создатель, услышь мой плач, направь меня сквозь чернейшие ночи, закали моё сердце от искушений зла…
– Я должен сказать Ирвингу, – тихо говорит Амелл, зная, что эльф его всё равно не слышит.
Но Сурана тут же перестаёт бормотать, ошалело смотрит на него и зажимает рукой отметины на своей шее.
– Не о чем говорить. Я в порядке.
Эльф говорит это неожиданно твёрдо и спокойно, сам уверенный в своих словах. Когда он убирает ладонь, синяков на шее уже нет.
– Целитель.
– Нет. Лишь ссадины, с переломами не срабатывает, – равнодушно бормочет Алим, как будто говорит о каком-то обыденном пустяке. – Всё так, как должно быть. Иного я не заслуживаю. Создатель послал мне искупление, ибо я грешен. Полна грехов жизнь моя, мысль моя и действие моё.
– Я всё равно пойду к Ирвингу. Подобное не должно повториться.
Алим цепляется за его мантию, удерживает его на месте.
– Нельзя! – даже от мысли об этом эльф в ужасе. – Нельзя, Викки… Я правда, правда-правда, в порядке.
– Кто-то ещё знает? – Амеллу не хочется быть тем единственным, на ком лежит выбор о чьём-либо спасении. Он не хочет, чтобы от него зависела хоть чья-то жизнь, кроме его собственной.
Но он знает ответ ещё до того, как Сурана произносит:
– Я не мог сказать Андерсу. Не мог, понимаешь? Он наконец-то спокоен, он так счастлив с Карлом… Если он даже случайно услышит об этом… если вдруг узнает, ты хоть представляешь, как он себя поведёт?.. Нельзя, нельзя ему знать… пожалуйста, не рассказывай. Не говори.
Амелл отводит взгляд. Он может совершить огромную ошибку, если промолчит, но внутренний голос подсказывает ему, что вмешиваться не стоит. Нужно ждать. Неизвестно сколько и неизвестно чего, но ждать.
– Давно? – спрашивает Виконд, всё ещё сомневаясь.
– Четыре года, – нехотя отвечает эльф, залечивая отметины и на ключицах. Видно, что эта магия даётся ему с трудом, но, очевидно, практики было много. Четыре года… На ум парню приходит тот сон-воспоминание о внезапном визите Алима в камеры. Сторговался с одним храмовником. – Я в порядке. Я правда буду в порядке, как и всегда. Посиди со мной, пока не рассветёт. Я не могу один, я… я… Прошу тебя, дай мне время. Я сам всё расскажу Первому Чародею. Но не сейчас, дай мне время. Совсем немного времени… Создатель милостивый, прости меня, ибо я грешен…
Четыре года ужаса и унижений, не выданных ничем, ни единой фразой, ни единым словом. Улыбка через силу, вымученные шутки, ежедневный бессмысленный бред – всё казалось таким естественным, беззаботным, настоящим. Выходит, хоть в чём-то Амелл не ошибся – Сурана и правда превосходный актёр, на свою беду.
Все собственные проблемы кажутся Виконду сейчас такими ничтожными, такими бессмысленными.
Он чувствует себя ответственным за эльфа. Но к Первому Чародею идти нельзя. Виконд успел пообещать, что даст Алиму время самому разобраться с этим. Быть может, это и ошибка, но разве имеет он право вмешиваться в чужую жизнь, игнорировать чужое решение, даже зная, что так будет лучше?
========== Год одиннадцатый. Перемены к худшему ==========
Виконду шестнадцать, и он единственный, кто не верит в смерть Алима Сураны.
Сообщение о гибели вездесущего эльфа потрясает весь Круг Магов. О нём скорбят все, даже несмотря на то, что особенно близкими друзьями вряд ли могут назваться многие из тех, кто так говорит.
