Текст книги "Любовь без тормозов - авария (СИ)"

Автор книги: Ores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Вырубаюсь на пару минут, запомнив время. Словно закрыл и открыл глаза, а время прошло. Даня и Степа на кухне тихо разговаривают, и я бы не подслушивал, но происходящее очень уж сильно касается меня.

– Ты же его лучше знаешь. – Голос Данилы приглушен закрытой дверью, но даже так чувствую, как тяжело ему говорить. – Понимаешь, что я сделал все правильно. Нам вообще не стоило встречаться.

– Вам обоим нужны эти отношения. И да, Миха дурак, взбалмошный, резкий, упрямый до невозможности, но он искренне к тебе относится. Ты же этого хотел. Чтобы взаправду. Чтобы по-настоящему.

– У него семья, ребенок, черт, я даже не представлял…

– В разводе. И Мишка всегда свои отношения от родни скрывал, ему условия ставили: либо ты нормальный, либо сдохни, сука. Дань, если он из этого трагедию не сделал, значит, не винит тебя. Значит, уже сам все решил.

– Думаешь? – усмехается, и мне его усмешка совсем не нравится. – Я видел, с кем он… ну…

– Спит? – помог ему Степа. Как я понял, ему кивнули в ответ.

– Они другие. Не как я. Ну… – Пьяный мозг бунтует и отказывается предоставлять информацию. – Охуевшие все такие. А я…

– А бегает он за тобой, если ты не заметил. – Степа закурил, Даня хлопнул стаканом об стол. – Я не буду его защищать, Миха иногда переходит все границы, но это потому, что иначе он любить не умеет. Не сможет объяснить, показать, донести, он будет брать и делать, и потом когда-нибудь ты поймешь его чувства, а пока просто будь с ним рядом – ты ему нужен даже больше, чем он тебе.

– Почему?

– Потому что если ты, пройдя через все, смог остаться собой, справиться, то Миха с каждым годом становится все злее и агрессивнее, он закрывается от социума. Он не сможет пережить все это в одиночку. Или сопьется, или сколется. Каким бы он внешне сильным ни был, внутренне он все еще пятнадцатилетний мальчишка, оставшийся один на один с миром. Только тебе надо быть сильнее. Не бойся его ломать. Не бойся обидеть, даже если будет орать, потом до него дойдет и он извинится. Сможешь им управлять – сможешь все, приручить ты его уже сумел. Даже до вашего знакомства.

Я за дверью чуть башкой о косяк не ударился с психу.

– Как это?

– А так. Этот говнюк тебя у меня на фотке увидел, полгода мне мозг выносил, кто такой, что за человек…

– А?..

– В тот раз, когда вы познакомились, он не ко мне ехал, а к тебе. Поэтому я тебя и уговаривал быть на днюхе, ты же к родне в деревню собирался, помнишь?

– Вы это подстроили?

– Грамотно спланировали, – резко поправляю его, не в силах больше терпеть этот слив информации. Давай расскажи еще, как фоткать Данилу заставлял, как задолбал вечными расспросами, вытягивая всю подноготную. Друг называется!

Даня с удивлением и легкой обидой уставился на меня, я нагло, как был голый, так и прошел внутрь и уселся к нему на колени, и срать я хотел, что ему тяжело.

– Он тебя сам выбрал, задолго «до»… – Степа заткнулся на полуслове, поймав мой очаровательно-взбешенный взгляд. – И плевать ему было, что ты в отношениях был до этого… – Моя улыбка шире, голос Степы все тише. – И что другие заводить не собирался… – Я наклонился вперед, Даня мне в грудь вцепился, подтаскивая обратно. – Он нагло тебя себе сразу присвоил, эгоист чертов, не оставив выбора. Все, я пошел, ну вас, психов, к черту, сами разбирайтесь! – С детской непосредственностью одарил меня щелбаном и в прямом смысле слова ускакал в комнату.

– Тяжело? – спрашиваю с нажимом.

– Ты не много весишь, – поднимается руками по груди, придерживая за предплечья.

– Со мной тяжело? – еще раз.

– Очень, – признается на выдохе.

– А будет еще тяжелее, когда свои права на тебя начну заявлять, когда душить буду опекой, когда следить за каждым шагом и материть почем зря за каждую переписку, потому что везде опасность вижу. Хочешь этого? – повернувшись к нему и с вызовом глядя в почти трезвые распахнутые глаза.

– Хочу, – кивает, и его уверенность у меня в теле мурашками отзывается. Даня, чувствуя, как реагирую на него, приглаживает их, упираясь лбом в мой лоб.

– Тогда пообещай мне, что больше ни один из нас, даже в ссоре, даже в бешенстве не будет сбегать? Бей посуду, кричи, вызывай ментов или сдай меня в дурку, прокляни – что угодно, но в зоне моей видимости. Обещай!

– Обещаю, – вскользь касается моих губ, у меня все тело зудит, и становится мало его прикосновений. – Миш, – зовет мягко, целуя еще раз, уже по-настоящему. – Если с кем поймаю, я тебе яйца оторву…

– Знаю, – кусаю его за губу, удерживая так, чтобы понял, я не шучу. – А теперь собирайся, мы уезжаем.

– Куда?..

– Домой. Мне на работу надо, а еще пилить хуеву тучу километров.

– Миш… я не могу уехать, – как ушат воды на голову, и сразу резкая, болезненная мысль: я не смогу остаться.

Вырвав себя охреневшего из его объятий, встаю напротив, скрестив руки на груди, и тупо жду. Жду долго, он пилит взглядом стену за мной и отвечать, как видно, не торопится.

– Что на этот раз? – Нервная система трясется и плачет, требует никотина.

– Может, перед серьезным разговором трусы наденешь? – предлагает учтиво, я ему фак показываю.

– Ты там уже все видел. Рассказывай. Женат? Дети? Родители, которых не можешь оставить? Долги? Наркота? Что, блядь, такого, что тебя тут держит?

– Семья, да. Но не только. Я… Мих, ты только пойми правильно, – его взгляд темнеет, он снова закрывается, причем наглухо, не достучаться.

– Степа? – ору в потолок, сползая на ослабевших ногах прямо жопой на кафель.

– На учете он стоит. Руки видел? – Зайдя к нам, кидает в меня моими же джинсами, я под его суровым взглядом решаю одеться.

– Это проблема? – пока воюю с ремнем, теряю слишком много времени, надо было сразу сказать, что мне плевать, я тоже псих, только справка есть, что нормальный, чтобы права дали, а так дурак дураком.

– А разве нет? – тихо спрашивает Даня, подтягивая на стул колени и опуская на них подбородок. В первых сумерках он кажется окутанным дымкой, задумчиво и с паршиво скрываемым беспокойством следит за мной: как дышу, как двигаюсь, как смотрю на него, подмечая любую эмоцию. И у меня волосы на голове дыбом встают от мысли, что он действительно уверен в том, что из-за такой ерунды я могу его оставить.

– Данила, – начинаю по нарастающей, он с первых интонаций начинает улыбаться, прикусывает губу, скрывает свои эмоции – не выходит, я эту заразу насквозь вижу, – не еби мне мозг! – прошу эмоционально, плюнув на ремень и оставив его болтаться так. – У нас тоже больницы есть, я не в тайге глухой живу, где кроме медведей один я такой ахуевший обитаю. В чем сложность?

– Сложность в том, что он под опекой. И чтобы изменить место жительства, ему необходимо согласие родственников, а тебе, как опекуну – согласие своих родных, что они не возражают против такого соседа.

– Какого, блядь, такого?!

– Миш, успокойся, – просит осторожно, вставая на таких же негнущихся ногах, и, подходя ко мне, сжимает плечо, поддерживая. Машинально накрываю его пальцы своими, согревая.

– Степ, я поплыл мозгом. Разъясни, какие мои родственники, я сирота с утра был.

– Ближайшие.

– В разводе. – По телу прошелся неприятный холодок. Степа ушел к окну, прикурил и передал мне, дожидаясь, пока я затянусь.

– Это не имеет значения. Официально ты отец Артема и как его родственник должен получить согласие, в данном случае бывшей супруги, что она не возражает против этого.

– Что она не возр… Детка, закрой уши! – Нахалом закрываю Даньке уши, и мне хватает пары мгновений прошипеть Степе «чтобы я, пидарас, притащил с собой такого же, еще и психа?»…

– Миха, бля! – вырвавшись, отталкивает меня, я чудом не заваливаюсь, прислонившись жопой к плите.

– Что ж так заебись-то, а? – хотел бы взвыть, да больно весело мне.

– Поэтому я и просил тебя приезжать ко мне, – напоминает Данила, намереваясь забиться в дальний угол, но остается стоять на месте, зацепленный моей рукой, и в ответ так же крепко сжимает мои пальцы.

– Мне мало приезжать, – сам себе напоминаю капризного ребенка, – мне надо чтобы ты был дома. Со мной.

– Даже если тебя самого дома не бывает, – подъебывает, зараза злопамятная, но конфликт не продолжает.

– Даже если буду заходить только поздороваться! – не могу промолчать в ответ.

– Насколько я понял, ты не очень ладишь с бывшей женой, – начал мягко Даня, а я уже знаю, что он скажет, и мороз по коже, и в пот бросает, и скулы сводит от напряжения, но я молчу. – Согласия она не даст. Не нагнетай отношения с близкими, пожалуйста.

– Даст, – переглянувшись со Степой, невесело усмехаюсь, друг грустнеет еще больше, буквально темнея лицом, и достает три стакана и пузырь, – если подпишу бумаги о ее полноправном опекунстве над сыном и отказ от претензий.

– Она не даст вам видеться, – напомнил Степа. – А Темке нужен отец.

– У него уже давно нет отца, – отпускаю руку, отходя к стене и сползая по ней. В раковину над головой стряхиваю пепел. – Отец – когда рядом, а я так, приезжий, который бывает набегами на пару часов, чтобы повидаться и бабки отдать. Что я могу ему дать? За эти два часа, что меня хуями обкладывают? ЧТО?!

– Себя.

– А ему не я нужен, а отец, которого он бы уважать мог, а не защищать от тирании мамаши. К этому все шло, мужики, меня бы все равно выжили, а судиться с ней я не буду, не потому что не хочу и проиграю, а потому что выиграю и когда малого заберу, мы с ним один на один останемся, и вот тогда он поймет разницу. Ему нужна мать, хорошая мать, и она у него есть. А я буду рядом, если понадоблюсь или пока он не вырастет и лично мне ебло не разобьет за мой образ жизни.

– Ты понимаешь, на что себя обрекаешь? – с глухой тоской в голосе спрашивает Даня, так же, как и я, сползая на пол.

– Кому будет лучше, если я всю жизнь буду один, а потом, когда у него появится семья, любимый человек, он придет и спросит, а не дурак ли я, что так бездарно просрал свою жизнь? – усмехнувшись, выбрасываю окурок в раковину, он с шипением затухает, распространяя по кухне едкий дым. – Я не молодею и не бессмертный, а еще я не представляю, как буду дальше врать или прятать тебя от всех. Устал. – Откинув голову на стену, прикрываю глаза, скрестив руки на подтянутых к груди коленях. – Устал ждать, когда эта ебанная жизнь перестанет меня иметь и мы с ней поменяемся местами. Хватит, наверно. А, Степыч?

Друг отмахивается, наливает три стопки, свою выпивает залпом и не чокаясь уходит к себе. Даня тянет мне руку, встаю с трудом, чуть не завалив его. Даньке пить не даю, ему и так на сегодня хватит, залпом осушаю свою и, перехватив его запястья, пока не вырвался, опрокидываю и его, морщась от вкуса спирта, перехватившего горло.

– Совсем паршиво было, раз в больницу забирали? – задаю вопрос, который не идет у меня из головы, и становится физически больно от его виноватого взгляда.

– Совсем, – признается честно. – Думал не справлюсь.

– Ты сильный, справился бы. А я вот нет… Даня, не бросай меня, – собственные слова застревают в горле и их так трудно произносить, – я сойду с ума.

– Здорово, – замечает не без иронии, – в соседних палатах лежать будем.

Пока мы ржем, Степа нервничая скитается по квартире, не найдя пятый угол, приходит к нам и молча обнимает. Растроганные таким отношением, стоим неподвижно, пока эту махину чистого тестостерона не начинает отпускать, и мы с ним приговариваем еще по одной.

– Ну что, – хлопнув ладонями по столу и разлив Данин чай, покачиваясь, встаю, отмечая, что когда мы садились, Степа был один, а сейчас его три, и все они кружатся. – А теперь пошли знакомиться с родственниками!

========== Часть 10 ==========

Утром меня тошнит. Я понимаю, что это пережитки нервного стресса, но Данила утверждает, что я алкаш, но отказывается покупать мне опохмел, опровергая свои суждения, и сам садится за руль.

Когда мы въезжаем с трассы в частный сектор, где живут предки моего спутника, я готов поклясться – ничем хорошим это не закончится. Я бы на их месте недолюбливал меня, собирающегося увезти их сына в сомнительную авантюру. Но Даня на бодряке, хоть и хмурится, тревожась, скорее, комфортно ли чувствую себя я, а не они. А еще меня возбуждает, когда он за рулем, и ему это известно – то и дело поглядывая на меня искоса, покрывается румянцем.

У калитки меня облаяла собака, хотя обычно стаями за мной ходят на территории, а тут такая агрессия, хотя оно и правильно, но неприятно. Остаюсь подпирать капот и дышать свежим воздухом. Высунувшись из дверного проема, недовольная осмотрела меня сестра, потом молча проигнорировала мать, отец вообще не вышел, прям чувствую себя как дома, но меня это совсем не трогает, куда больше беспокоит напряженная прямая спина уходящего парня.

Видимо, его предки не такие развитые, как мое царство, потому что когда я взял за руку Данилу, поддерживая, мать выронила из рук что-то хрупкое и легко бьющееся и убежала в дом.

– Потерпи немного, ладно? – просит меня, разжимая пальцы, всем своим видом давая понять, что хочет оказаться поскорее дома. Молча киваю, оставаясь один.

С его уходом становится одиноко. Успеваю выкурить две, пока они разговаривают о будущем переезде, и на каждый крик, что слышу из открытого окна все отчетливее, реагирую дрожью. Злой, нервной дрожью. Хочу выдернуть парня из этой клоаки, которую прошел сам, защитить, спрятать от человеческого эгоизма, чувствуя нервное напряжение каждой клеткой.

– Ты не похож на гея, – выглянув из-за забора, делает замечание его младшая сестра, лет двадцати, приглядываясь к золотому браслету на руке и ключам от тачки, что кручу чисто на автомате. Симпатичная, но взгляд мне не нравится, холодный.

– А должен? – Рассматриваю деревенский пейзаж сквозь нее, предполагая, что если бы не обстоятельства, то мне бы тут понравилось. Да мне бы хоть где понравилось, будь там поменьше людей.

– Ну… вы же с ним вместе?

– Вместе, – подтверждаю ее опасения. Прости, детка, ты не в моем вкусе.

– Ты слишком нормальный, – звучит как оскорбление. Я, кстати, предлагал Даньке приехать в обтягивающих розовых штанах и майке в облипку, он обозвал меня идиотом и сказал, что тогда со мной никуда не пойдет. Все-таки надо было, они же именно этого ждали: подвоха, ущербного женишка, которого можно высмеять, а тут, как говорит Макс, я нарисовался.

– А он какой? – стало интересно.

– Он всегда не от мира сего, – прячет распущенные волосы под шапку, а руки в карманы старенькой телогрейки, скорее всего, отцовской.

– Особенный, не то что пустое большинство, – глянув на нее высокомерно, остужаю пыл. Злюсь.

– Они все равно не согласятся, – говорит тише, осматривая пространство за своей спиной. – Мама сказала, так ему будет лучше.

– А трахать его тоже мама будет? – на языке чувствую яд собственных слов. – И любить будет мама? Или она считает, что ему в его двадцать шесть для полного счастья хватит ее пирожков и воодушевляющего «Сынок, ты супер!»?

– Нет, но…

– Хватит делать из него инвалида, – прошу серьезно, припоминая, сколько пацанов вот так себе жизнь поломали. – Не срастется – привезу обратно в целости и сохранности. Не маленький, сам разберется, с кем ему быть, – выбрасываю окурок в сырую траву.

– А если не углядишь? – с напором и слишком резко бросает из-за ее спины отец, я даже не поднимаю на него глаз. Только Данин одеколон рядом чувствую и волнение, будто незримо меня за плечо держит, просит быть мягче, а я не умею иначе – правда мягкой не бывает.

– Я смотрю по шрамам на его теле – тоже не углядели?.. – Глаза в глаза, повисла тишина, и только вой собаки за сараем давал понять, что мир не остановился. – Ну так что, подписываем согласие?..

– Они сказали, подумают, – в сотый раз твердит Данила, крутясь возле моей машины и не давая мне сесть за руль.

– Их решение ничего не изменит. Если понадобится, будешь приезжать сюда, когда потребуется.

– Обследования, прописка, больница если потребуются?

– Платные услуги еще никто не отменял.

– Это не выход.

– Тогда чего ты от меня хочешь? Забить и дрочить друг на друга по переписке? Это выход? Говорю сразу, у меня паршиво с фантазией, мне надо щупать.

– Просто рассмотри вариант, что ничего не получится. Чтобы не разочаровываться после.

– Если нас кинут, то я разочаруюсь в людях, а не в своем решении. Все, пакуй вещи, я со своими улажу нотариально и вышлю тебе документы, – подняв глаза, улыбаюсь, а у самого сердце замирает. – Глупостей не наделай, – прошу обеспокоенно, улыбнувшись ему на прощанье.

– Ты тоже. – Ох уж эта ревность, чтоб ее!

– Я не хочу уезжать один, – говорю ему, потому что он хочет это услышать, – но приходится. Постарайся донести до своих правильное решение, чтобы процесс пошел быстрее.

– Хорошо…

Хорошо оказывается только на словах. Все затягивается. Бывшая жена идет на уступки, хотя и напоминает регулярно, что я сына на пидорскую еблю променял, а я потом отхожу от ее слов сутками – ни жрать, ни спать, ни работать. Даже Макс забеспокоился и нанял мне помощника, чтобы я стал немного свободнее. В какой-то момент стало совсем паршиво от одиночества, тогда осознал, что за попытками быть для семьи тем, кем никогда не стану, остался совсем один. Приехал к Максиму, поддатый, признаю, заперся без приглашения, спугнул какую-то девицу, но Макс простит, и я даже извинился. А потом тупо уткнулся ему в спину, пока он курил, и стоял так, в себя приходя. Пока не стало стыдно, тошно от себя самого, от слабости этой, что вместе с кровью по венам течет, от нервного напряжения, которое выплескиваю на других – горько.

– Пришел в себя? – спрашивает не оборачиваясь, я отступаю, прикидывая, как бы так уйти, чтобы будто меня тут и не было.

– Почти.

– Мне не нравится, как ты изменился, – не жалея, оборачивается и, схватив волчьей хваткой, тащит к себе. Организм так привык реагировать на его грубость нормально, и не сразу чувствую подвох, пока его возбужденный пах мне в бедро не упирается. – А еще мне не нравится, что ты страдаешь. Не надоело?

– Только во вкус вошел, Макс, руки убери, я как бы занят.

– Чем? Ничего не вижу.

– Ебать тебя некому! Не чем, а кем. Пусти! – Начинается нервная истерия по-новой, он разжимает пальцы, и я заваливаюсь на стол позади себя, сметая с него пузатую сахарницу.

– Да, в прошлый раз на столе мне понравилось, – усмехается, – и ты прав, ебать меня некому. Не люблю менять партнеров как перчатки.

– Найди другого, на мне свет клином не сошелся.

– Мне нравилось иметь тебя, – я страдальчески закатываю глаза, присев на самый край, – и на твоей совести найти мне замену. Не так просто найти человека, который получает удовольствие от самого процесса. Как ты.

– Как найти? – Это даже весело. – Объявление дать: «Срочно ищу мужика для ебли, отдам руководству, секс удовлетворительный, своевременный, бывают премии в виде порки»?

– Можно и так, лишь бы как ты… – закрываю ему рот руками, пока он не сболтнул лишнего. В этот момент приходит смс: «Подписали. Документы оформил. Ждем твое согласие. И тебя я очень жду. Данила».

С меня упал неподъемный груз, казалось, оборванные крылья, висящие окровавленными культями, покрылись легким пухом, и пускай не полечу, но от земли оторваться смогу. Полились слезы. Без эмоций, без всхлипов и шмыганья носом, просто полились из глаз, и я даже не сразу понял. Первым отошел Макс, обняв меня и проворчав, что меня последнее время прям распидорасило, был же нормальный мужик.

«Выезжаю», – пишу и проговариваю вслух. Отправляю.

– Не угадал. Завтра встреча, – шепчет так же интригующе, я скулю в голос, проклиная его на всех языках, которые знаю. – И гололед. Убьешься.

Весь вечер умоляю его меня отпустить. В последний раз. Вообще в отпуск больше ходить не буду! Готовлю ему ужин, правда, спалив все к чертовой матери, но ему нравится смотреть на мою суету, он сразу становится добрее, одомашниваясь, что ли. Соглашается. Но когда ухожу, смотрит так, будто прощается.

Я выехал в утро, почти не спавши, по зиме, мороз хорошо за тридцать давит, кто бы мог знать, что все так обернется…

Данила

Сверившись с часами, набираю знакомый до единой цифры номер и долго жду, пока на том конце провода ответят. По моим подсчетам Мишка должен быть уже в гостинице и завтра, если выедет рано утром, то к обеду будет у меня.

– Привет, – говорю раньше, чем слышу его «Да». Тишина длится недолго, сначала слышу хлопок двери, потом тяжелое дыхание, свистящее, словно с надрывом, у меня в этот момент что-то внутри рушится, как с трудом собранный карточный домик, и сердце уходит в пятки. – Мишка?

– Милый, тут такое дело… – произносит невнятно с улыбкой, но слышу плохо, словно он не выговаривает слова. То ли пьяный, то ли обдолбанный – теряюсь в догадках.

– Что случилось?

– Почему сразу случилось? – молчит, дышит себе на пальцы, слышу, как скрипят дворники, и чисто на автомате из бегущей строки в телевизоре отмечаю, что на улице минус тридцать пять… Цепочка случайных совпадений выстраивается в ебанную кривую, которая уводит не туда, куда задумывалось.

– Ты где? – не дожидаясь ответа, роняя трубу, хватаю свитер, матерюсь, натягивая его задом наперед.

– В машине, – отвечает уклончиво, зевает, меня бросает в холодный пот.

– Ты должен был быть в гостинице, – не к месту начинаю на него орать, падаю на диван, взявшись за голову, которая идет кругом. Нехорошее предчувствие, что тревожит уже третьи сутки, пока он в пути, теперь взяло плотным кольцом за горло.

– Там закрыто… – молчит, тяжело выдохнув ртом. – Вру. Я просто на нее забил. Решил сократить путь, – глотает окончания слов, будто ему тяжело говорить. – Не скажу, что совсем неудачно… Ты только не ругайся… – Сердце начинает колотиться под ребрами раненой птицей, шум в голове мешает слышать, хотя и так со связью паршиво. – В общем, у меня на объездной сдохла тачка. Пиздить до трассы километров сорок что в одну, что в другую сторону, и машины почему-то не ходят… совсем. Короче, на улице свежо так…

– Тебе смешно? – голос сел, сердце прострелило, от боли потемнело в глазах. – Включи печку на полную…

– Эм… как бы тебе объяснить… Не работает она. Вообще ни хуя не работает, не заводится, сука, искра есть, а не заводится. Как думаешь, что это может быть?

– Все что угодно, – бьюсь головой о ладонь, не помогает, хватаю ключи от тачки из ящика стола, и плевать, что прав нет, когда-то же они были. – Ты там замерзнешь, на хуй, – этой мыслью прошибает насквозь, и начинают трястись руки.

– К чему я и вел… бля, руки обморозил… – молчит недолго, снова зевает. – Я немного опоздаю, – начинает смеяться, у меня волосы дыбом встают от его смеха. – Всю облазил, не вижу поломки, Дань. Телефон не берет, не могу МЧС вызвать, не представляю даже, как ты дозвонился, хотя… зная тебя, ты и на выключенный дозвонишься. Извини, что так…

– Ты еще давай прощаться начни, идиот! – хотел сказать грубее, но язык не поворачивается. – Говори, где сворачивал: километр, трассу – все говори.

– А еще у меня телефон садится. Прикинь прет!

– Миша!

Диктует мне быстро все, что запомнил; я, уже сидя в машине, забиваю в навигатор, примерно представляя, где он, но это час езды даже на полной скорости. Час в таком морозе, в холодной машине, которая сейчас как холодильник, еще и раздетый, поди. Хули нам утепляться, мы же за рулем!

Только на свои силы не рассчитываю, звоню в службу спасения. Переговорив с оператором и убедившись, что они среагируют на вызов, не в состоянии оставаться в стороне, еду сам, надеясь приехать раньше и постараться помочь, хотя чем можно помочь человеку, если он клинический непрошибаемый идиот, который слишком высокого о себе мнения!

По трассе минуты тянутся как жвачка и кажутся бесконечными. Как сам по дороге не разбился, никто не ведает, но съезжал я с трассы мокрый насквозь, и трясло меня вовсе не от холода. Нестерпимо щемило сердце, до скулежа и утробного воя, когда казалось, что я не успел. Каждый раз, задумываясь об этом, вдавливал педаль газа в пол, на скользкой дороге машину начинало таскать по всей трассе, и приходилось глушить тормозом, чтобы не сделать еще хуже.

Съезжал на объездную с замиранием сердца, и чем дольше ехал, тем больше мне казалось, что я приехал не туда, что опоздал, что неправильно его понял, и сейчас он где-то там меня ждет, а я в сотый раз звоню на выключенный телефон, проклиная все на своем пути.

Невыносимо.

Немыслимо.

Сворачивая на очередном повороте и с трудом протащившись по колее, вижу вдалеке, метрах в пятидесяти от самой дороги, блеснувший свет. Не став испытывать судьбу и предполагая, что только долбоеб полезет в сугроб, не проверив его на глубину, выскакиваю из тачки и бегу, проваливаясь в снег по колено.

Мороз кусает за все открытые части тела, промораживая насквозь, ветер, завывая в голых кронах деревьев, сгибает молодые стволы берез почти до земли и все норовит сбить меня с ног. Холодно. И это мягко сказано, словно мороз, не замечая одежды, пробирается под кожу и студит в венах кровь. Бежать все труднее, мышцы горят, ноги вязнут в снегу и кажутся неподъемными, но это неважно. Кажется, не останется выбора и подведут ноги – буду ползти на чистом упрямстве, потому что фонарик, что торчит, зажатый стеклом, как маяк ведет меня за собой.

Подскочив к знакомой тачке, заметенной по колеса снегом, распахиваю дверь, задержав дыхание и боясь вдохнуть.

Миша

Слышу на периферии сознания щелчок, но не могу открыть глаза. Тело не слушается. А еще на смену холоду пришло тепло, и только легкое покалывание в конечностях мешает полноценно погрузиться в сон. Очень хочется спать, как после анестезии.

Резко тянет вбок, снова хлещет по роже январский ветер, кто-то трясет за плечи, а руки, что падают в сугроб, обжигает, будто в кипяток их опустил.

Знакомый испуганный голос просит или предлагает – не могу разобрать, сознание плывет и не хочет запускаться.

В себя прихожу сидя в тачке, в лицо бьет горячий воздух от печки, на плечах чужая куртка со знакомым запахом. Руки и ноги сводит судорогой, без ботинок пальцы начинают отходить в тепле, и их ломает с такой силой, что даже детский перелом кажется шалостью. Стиснув зубы, открываю глаза, приценившись к неудобной позе, и первое, что вижу, темные пряди, что падают мне на лицо. Даня так и сидит, обмотав меня своими шмотками и обняв. Сам трясется, и я рад бы его обнять, соскучился же, но руки не слушаются, и вместо задуманного «привет» издаю невнятный стон, парень вздрагивает и резко отстраняется.

В глазах испуг и детская паника. Красные, увлажнившиеся, кажущиеся в тусклом свете болезненными, и если бы не мое жалкое состояние, готов поспорить, он бы мне вмазал от всех щедрот, потому что вместе со страхом там плещется адская злость.

– Как погодка? – выдаю, не подумав, Данила резко втягивает воздух носом и кусает себя за губу, предупреждая поток бранной речи.

– Чудная, – произносит сквозь зубы. – Хочешь прогуляться?

– Да я нагулялся уже, – пожимаю плечами, точнее, пытаюсь. На неосторожное действие тело отзывается горячей болью, и меня всего передергивает.

Поговорить нам не дали, оно и к лучшему: я бы начал острить, Даня злиться на мой сарказм, и мы бы поссорились. А так сирены, мигалки, мужики в форме симпатичные бегают, какую-то дрянь мне в руку воткнули, закачивают жидкость, хотя у меня и своей хватает. Пока тачку выдернули… Не надо спрашивать, как я туда приехал, я сам не помню, задремал, наверно. Пока обследовали, пока в город отвезли, там полночи промурыжили, предлагали остаться на реабилитацию, так вы бы видели физиономию Данилы, когда ему это сказали, – я думал он их порвет. В итоге сижу я на диване, в одеяло закутанный, Даня надо мной стоит с кружкой чая, и я понимаю, что он мне его в рожу выплеснуть хочет, аж рука дрожит, но держится из последних сил. Смотрит долго, внимательно, изучая мое лицо, глаза, губы, досконально считывая эмоциональный фон, и только перегорев вспышкой гнева, медленно выдыхает.

– Ты почему такой? – задает вопрос, на который сам долго ищу ответ.

– Каким сделали, – вытащив из-под одеяла руку, тянусь к нему, цепляя за пояс штанов, и тащу к себе, утыкаясь ему в теплый живот, обнимая за поясницу, пробираясь под футболку и холодными руками раздражая кожу.

– Я бы убил того, кто это сделал, – признается честно, в полной красе рассматривая шрамы моей души, убрав стакан подальше, чтобы ненароком меня не облить, – голыми руками.

– Глядя на тебя, могу сказать то же самое. – Не хочу отстраняться, но сейчас важно видеть его лицо. – Ты тоже не всегда был таким. – Обнимает меня за шею, сжимая пальцы до легкой боли, и долго, волнующе смотрит в мои глаза. – И знаешь, – руки сами к нему тянутся, останавливаясь на бедрах, – если бы не все те обстоятельства, через которые мы прошли, вряд ли мы бы поладили.

– А сейчас? – Потянувшись к шкафу, убирает на него кружку, возвращается ко мне и забирается на мои колени лицом к лицу. Меня от его уверенности начинает постепенно вести, возбуждение ленивыми, пока только просыпающимися волнами подбирается все ближе.

– А сейчас я уже не представляю, что делал бы без тебя, – трусь носом о его плечо. Да, прячу смущение, не привык говорить о своих чувствах. – Такое ощущение, что до этого момента я и не существовал.

– Миш, все плохо.

– Опять?

– Стало. Я от квартиры отказался, чтобы они подписали.

– Типа я хочу у тебя хату отжать?

– Типа да.

– С бомжами я еще не встречался, – начинаю по-свински ржать, но, выхватив подзатыльник, затыкаюсь, состроив умилительную морду.

– Из-за меня у тебя проблемы с семьей.

– Проблемы с семьей у меня случились потому, что надо держать язык за зубами. И на хату мне твою плевать, у меня есть. Хочешь, на тебя перепишу? Какая вообще разница? Это все материальные трудности, и проблемой я их не считаю.

– Мне некоторое время придется висеть на твоей шее.

– Я предпочитаю, когда на моей шее твои ноги, но и так сойдет. За то, что будешь меня терпеть, тебе надо будет еще доплачивать. Только ты сам твердо должен решить, что готов бросить все и уехать. Со мной. Потому что если ты это сделаешь, то станешь частью моей семьи, и я уже не смогу тебя отпустить. Не захочу. Буду отравлять тебе жизнь, отпугивая от тебя абсолютно всех. Я вообще не самый хороший чел… – Заткнув меня поцелуем, растягивает ласку, мучая меня своей нежностью, к которой я никогда не привыкну, и с замиранием сердца ловлю каждое его прикосновение.

– Ну так что? – спрашиваю, облизнувшись и покрепче сжав его задницу. – Детка, ты скажешь мне «да»? – Поиграв бровями, с наслаждением слушаю его смех.

– Да, – смущенно трет нос, матерится и начинает смеяться еще сильнее, – при условии, что ты никогда не будешь называть меня деткой.

Не знаю, чем все это закончится или только начнется, как он себя поведет, когда узнает, что доки я выкупил и хаты теперь нет и у меня, а живу я временно у Макса, что с сыном мне не разрешают видеться и малой скоро начнет забывать, как я выгляжу. Не знаю, как отнесется к тому, что и правда сутками пропадаю на работе и мне это нравится – чувствовать себя нужным. Как сможет смириться с моим обширным кругом знакомых, которые все без исключения его бесят, а с половиной я спал. Как вытерпит мои эгоистичные замашки ни с кем его не делить, как он вообще сможет со мной жить, ведь я бы себе такого никогда не выбрал. Всего этого я не знаю, но в данный момент, нежась в его руках, если бы он поставил условие: «Либо ты остаешься со мной, либо мы расстаемся», – я бросил бы все, потому что по-другому уже жить не смогу.