Текст книги "Любовь без тормозов - авария (СИ)"

Автор книги: Ores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Я наблюдаю за ним с холодным равнодушием, не задумываясь о будущем, не видя его рядом, просто любуюсь, наслаждаясь именно этим моментом, здесь и сейчас.

Кинув в него зажигалку, маню пальцем. А как я еще его должен был позвать? Стоит гордый весь от костра/меня за пять метров, в кофтенке своей, друг менингита, бля!

– Твое, – отдает мне зажигалку, прижимаясь поясницей к теплому капоту рядом со мной.

Зажигалку прячу в карман, с себя скидываю куртку и цепляю ему на плечи. Молчание длится минуты две, пока он осмысливает, пока подбирает слова, но снять ее не спешит, реально замерз, губы синие.

– Я на бабу похож? – без давления и злости, но царапает глубже, чем если бы заорал мне в лицо.

– Не особо. А что, всегда хотелось? – Понимает меня правильно, ухмыляется с издевкой.

– Если вдруг увидишь меня в женской одежде – убей.

Ржу негромко, Степка на нас оборачивается, Илья вообще глаз не сводит – и это бесит. Бесит его прямолинейность, наглость и распущенность. Бесит лживость и все, что к ней прилагается. Бесит, что Даня напрягается каждый раз, как видит это шоу. Надо с этим что-то решать. Сейчас.

Илья мое подмигивание понимает правильно. Улыбнувшись, кивает в сторону дома и уходит первый. Даня показательно отворачивается, я только усмехаюсь. Как дети, ей-богу.

В свитере морозно, пальцы ледяные, но почему-то совсем не хочется в тепло. Согреться – да, покидать эту атмосферу – нет.

В доме довольно уютно, печка жарит как надо, из освещения только включенный торшер в самом углу комнаты. И Илья. Сейчас все еще старающийся казаться смелым, взрослым, таким уверенным, но пальцы дрожат, кусает губы, мнет рукава короткой курточки, и все это выглядит нелепо.

Врать не стану: будь я лет на пять и на пару жизней моложе – запал бы. В моем вкусе. Невысокий (нет у меня никаких комплексов по поводу роста! Просто реально неудобно, когда тянуться приходится), темненький, глаза ясные, блядливые немного. Но сам пацан не понимает, о чем просит. Не осознает. В следующей ситуации могу быть уже не я. Когда ему захочется больше денег, больше любви, больше секса. Где он окажется?.. Поэтому только ломать.

Шагаю неторопливо, улыбаюсь в ответ, но не столь радушно. Его руки сразу оплетают мою шею, тянется к губам, и я не остаюсь в долгу. Целоваться умею/люблю/практикую, поэтому почему бы не получить из сложившейся ситуации хоть что-то хорошее. И не промахиваюсь. Целуется малой самозабвенно, с отдачей, с напором, свойственным влюбленным придуркам его возраста. Не замечает ничего вокруг. Как притесняю его к столу, как грубее становится хватка, как вместо ласки сжимаю волосы в горсть, оттаскивая голову от себя, и, отступив, прям так разворачиваю спиной к себе. Замирает. Теряется. Но в действиях уже читается непонимание и недоверие – уже близко.

Толчок в спину, грудью на стол – довольно неприятно, но потерпит. Коленом между ног, раздвигая шире худые бедра, слишком пошло обтянутые черной джинсой. Даже не расстегивая ремень, стаскиваю штаны вместе с бельем. И вот тут начинается паника! Еще спокойная, поддающаяся гордости, поддающаяся внушенному самим себе «Я же хотел!», куча дряни в башке борется, хотя давно уже пора дать отпор и понять, что тебя тупо используют. Но юношеский максимализм хуже отравы, хуже яда, потому что нет противоядия и вывести его из крови можно только прожитыми годами.

Шлепнув по круглой ягодице, подтаскиваю ближе к себе. Он резко оборачивается, пытается развернуться, но, опять же, сила на моей стороне – вот это пугает уже сильнее.

Вжавшись бедрами ему в зад имитирую поступательные движения, с совершенно скудной рожей, без всякого возбуждения.

– Хватит!

«Да неужели!» – едва не вскидываю руки к потолку.

– Ты же так этого хотел? – зло усмехаюсь и демонстративно тянусь к своему ремню.

– Миша, хватит! Пожалуйста!

Отпихнув его, отхожу в сторону. Скрестив руки на груди, наблюдаю, как, путаясь в штанах, натягивает их, белье запутывается, приходится расправлять, все это на глазах у меня – краснеет, обливаясь потом.

– А поговорить? – хватаю за локоть, пресекая нелепую попытку побега. Иначе урок прошел зря.

– Да пошел ты! – рычит очень натурально, меня это даже веселит.

– Вот, смотри, – так и тянет на философию, – трахнуть меня хотел ты, – подтягиваю его ближе, он морду отворачивает, – а поимел тебя я. Причем, поимел морально. И какие выводы?

– Ты мудак.

– Ну, хули, нет. А окажись на моем месте другой… или другие, – произношу уже жестче, чтобы дошло до башки безмозглой, – думаешь, они бы остановились? – Поднимает глаза, но смотрит зло – упертый дальше некуда.

– Я бы не позволил.

Бесит.

Как же бесит.

Пара резких рывков, у него определенно будет болеть запястье и лопатка, но это лучше, чем порванная жопа и сломанная психика. Лежит рожей в пол, сопли глотает, стонет от боли в вывернутой конечности. Нет, а как с ними иначе?

– А теперь?

– Больно!

– Больно будет, когда со всем этим жить придется. Когда те, кто тебя ебать будут, даже рожи твоей не вспомнят или в век ебучих технологий заснимут и угрожать начнут. Больно будет, когда в петлю полезешь! Когда реально влюбишься, а человек этот тебя ненавидеть будет, потому что ты шлюха грязная! Тогда больно. – Отпустив его, отхожу подальше, наблюдая, как он корчится, сплевываю и все же помогаю встать. – Прежде чем жопу подставлять, для начала постарайся узнать, кому ты это предлагаешь, не заразный ли он, как с психикой дружит. – Мальчонка кивает и никнет окончательно. Конечно, злой дядька разрушил его детские мечты. – Остальному тебя жизнь сама научит.

Не оборачиваясь, выхожу на улицу, хлопнув дверью, – эмоции. Немного трясет. Немного горчит на губах. Немного тошно от самого себя и от прямолинейности своего мышления. Да, правильно, но жестко – увы, по-другому не привык. Надо успокоиться.

Натягиваю на рожу приветливую улыбку, но, кажется, не прокатывает и Даня видит меня насквозь. Стоит за баней в полном одиночестве, разглядывает небо, слишком внимательно, хотя если спроси, ответит, что не видел ничего, слишком глубоко заглянул в себя. Вокруг него будто витает иной аромат, и этот аромат… Бля, травку курит! Пряча бычок за спиной, а я все видел. А я тоже хочу!

Дождавшись, когда затянется покрепче, взглядом отмечая мое присутствие, подхожу вплотную, разворачиваю его лицом к себе; он не сопротивляется, скорее, ему все равно, что происходит, но когда тянусь к губам и забираю из его легких дым, буквально высасывая его изо рта, округляет глаза до неимоверных размеров. И мне легчает. Вкус его губ перебивает всю гниль, что накопилась внутри.

Забрав дым, жадно держу до последнего, пока легкие гореть не начинают, а от нехватки воздуха дергается грудная клетка. Плавно выпускаю и, обессиленный, сползаю на корточки, обтирая спиной шершавую гладь деревянной стены.

– Как-то ты быстро управился, – начинает говорить первым, искоса оценивая мой внешний вид, все еще переваривая мое варварское вторжение в свое личное пространство.

Трясти перестает. Пульс ровнее, в глазах ясность. Только теперь поджимает ниже пояса давление, и это даже хуже, чем если бы у меня встал на Илью. Того хоть реально можно, а этого?.. Этого уже не сломаешь, он до меня поломанный. Замкнутый одиночка, в то же время спокойно контактирующий с людьми. Все это я читаю в его глазах, пока рассматриваем друг друга. А он наверняка читает в моих, что сегодня я его трахну.

========== Часть 3 ==========

– Замерз? – спрашивает у меня, когда начинаю постепенно ловить кайф от холода. – Миха?

Улыбаюсь в ответ не совсем трезво, он только качает головой и смотрит как на дитя неразумное. Непривычно. А еще я понял, что он не бухает, потому что бухаю я. Как я это понял – не знаю, но в голове столько смешных мыслей, наверное, поэтому улыбка не сходит с лица, поэтому ржу наравне со всеми, блистаю искрометным юмором, и уже Степа просит меня заткнуться, потому что у него болит живот. А я всего лишь рассказал, как доехал. У меня вообще вся жизнь смешная. Рассказал – поржал – повесился.

Илья со мной не разговаривает, но коситься продолжает: то ли обижается, то ли запал повторно, и лучше уж первое. Может, конечно, он проникся уважением к своему «учителю» – но не факт.

– Да, я замерз как сука, – притянув к себе за шею вздрогнувшего Даньку, сообщаю на хрен не нужную ему информацию.

Донес неправильно. Тот к замку куртки тянется, чтобы снять, и тут же получает по рукам.

– Тогда иди в дом, – дает дельный совет, подтягивая собачку на куртке под самое горло.

– Одному скучно.

– Любовника своего возьми, – не без сарказма.

– Мы даже не трахались, а ты уже ведешь себя как сварливая жена! – Хотел сказать это грозно, но уже на середине фразы смеялся я, а ближе к финалу – Даня.

– Пошли, – соглашается, просмеявшись. Когда смеется, прячет лицо в вороте куртки – не любит демонстрировать эмоции. – Если сейчас место не займём, то потом придётся спать стоя.

– Погоди, покурю, – прошу его, когда начинает неторопливо подниматься по лестнице на второй этаж.

Курить не шибко и хочется, но стоит выждать время. Это просто необходимо сделать, потому что иначе мы не дойдем даже до постели. Хочу. Нет, не так: ХОЧУ! До звона в ушах, до ломоты в пальцах, до судорог, отвлекающей дрожью сводящих низ живота. Такого упрямого, своенравного, такого неправильного, сейчас смотрящего на меня с легким раздражением. Что еще в его темной голове делается – боюсь даже представлять. Нечитаемый. Закрытый. Замурованный наглухо сам в себе. Боящийся чего-то настолько сильно, что отказывается вестись на мои провокации. А мне хреново. С каждым вдохом будто откачивают кислород, будто сжимаются легкие и не могут больше развернуться.

Фильтр, уже влажный, плотно держу губами, чтобы не пиздануть лишнего. В упор смотрим друг на друга. Пристально, оценивая. Искра насквозь прошивает обоих: у него темнеет взгляд, у меня перехватывает дыхание. Прикрываю глаза, откидываясь на стекло, рассевшись на подоконнике.

– Что с тобой не так? – спрашивает первым, делает несколько ленивых шаркающих шагов и встает почти вплотную. От него исходит тепло, оно тянется ко мне, проходя насквозь и оставаясь толпой мурашей на плечах.

– Все, – не могу не улыбнуться, фильтр ужасно мешает говорить. Убрав бычок, обжигаю пальцы.

Сев ровнее, чтобы еще ближе, открываю глаза. В этот момент звонит телефон, и я уже ненавижу того, кому так срочно понадобился.

– Да? – Прижав трубу к уху, цепляю пальцами Данькин ремень и подтаскиваю ближе к себе. Не сопротивляется, но смотрит с опаской. Короткий диалог вызывает в нем раздражение.

– Отдыхаю.

–…

– Нет, не соскучился.

–…

– Нет, раньше не приеду, иди ты на хуй со своей работой.

–…

– Не один.

–…

– С парнем.

–… (тут маты)…

– С красивым, – окинув притихшего парня задумчивым взглядом. Даня даже не шелохнулся.

–…

– Не твое дело. Все, отвали, – сбрасываю вызов, пока мне не выжрали весь мозг.

– У тебя кто-то есть? – вопрос, заданный с укором, даже веселит.

– У всех кто-то есть. Как это связанно с тем, что минуту назад ты собирался меня поцеловать? – Я, мать вашу, видел это желание в его глазах, видел, как он хотел вырвать у меня трубку и засунуть ее в лучшем случае в задницу, я даже дышать перестал, потому что ждал его первого шага, потому что силком никого в койку тащить не стану!

Молчит. Борется с собой. Думает. Взгляд бегает по моему лицу, ключицам, шее.

– Я дам тебе один хороший совет, – помогаю ему, пока меня голодный обморок не хватил. – Если ты чего-то хочешь по-настоящему, то делай. Другого шанса может больше не представиться. Жизнь слишком коротка и непредсказуема, в ней нет места сомнениям. – За окном шумит толпа, трещат поленья в костре, протяжно звенит гитара. Дане хватает пары секунд, чтобы послать все к чертовой матери, а может, решить для себя что-то важное, я не додумал мысль, потому что когда его губы приблизились к моим, у меня сперло дыхание и зазвенело до глухоты в ушах.

Я ошибся в нем. Считая его робким. Просто он не хотел открываться мне до этого момента…

Поцелуй был далек от целомудренного: уверенный, глубокий, влажный, затянувшийся надолго – так целуют те, у кого сносит крышу от страсти. Пропустив пряди его волос на затылке сквозь пальцы, сжал их в горсть, запрокидывая голову и ближе притягивая к себе. Горели губы. Участилось дыхание. Кожа, словно воспаленная от долгой болезни, требовала контакта, любого прикосновения.

Его судорожно сжатых пальцев на моих бедрах – мало.

Его беглого, затуманенного желанием взгляда – мало.

Дыхания в поцелуй, тепла его кожи, когда, позволив себе вольность, забираюсь пальцами за ворот куртки, лаская влажную кожу под волосами, – МАЛО.

Как поднимались по лестнице и чудом с нее не убились – загадка для обоих, у меня этот эпизод из жизни выпал целиком, оставив только сладость от поцелуя на губах и боль от жесткой хватки его рук на шее, когда, заваливаясь на него, едва не убил нас обоих.

Перевозбужденные, жадные друг до друга, падающие на пыльный матрас в комнатушке на чердаке. Срывающие одежду, рычащие и матерящие все и вся. Я так и не смог стянуть с него майку. Задрав ее вверх, впился губами в кожу на груди, кусая ключицы, ласкаясь торсом о его грудь, о впалый плоский живот, о шрамы на совсем молодом теле, каждый из которых почему-то отпечатался болью у меня в сознании. И чем горячее отвечал мне он, тем сильнее его хотелось сковать, связать, стянуть наглухо, чтобы шелохнуться не мог, чтобы только принимал, брал, наслаждался. Какие-то неправильные, ненормальные мысли отголосками на краю сознания будоражили что-то страшное во мне самом, и чем жестче была моя хватка, чем злее поцелуй и яростнее ласки, тем больше раскрывался он, подставляясь под укусы, шлепки и меня самого, такого слетевшего с катушек и повернутого на нем придурка.

В какой-то момент стало страшно, что все это психоз, что стресс, протест, который не может выразить словами, но видя желание и чувство вины в его взгляде, это ебучее «прости, но я такой», которое всасывается в стены черепной коробки, и принять его иным ты уже не сможешь, поэтому ломаешься сам – оно хуже пыток, не вытерпеть.

Поэтому и растяжка слабая, быстрая, потому что не удержать его больше, потому что ломает, выгибает на постели, и каждого прикосновения ему мало. Потому что стонет в голос, и плевать ему, что возня слышится внизу. Плевать на все! Берет то, что надо, сжимая мои бока сильными бедрами, вгрызаясь мне в плечо, и совершенно безумно, трепетно и невыносимо нежно целует в висок. И это сильнее, намного сильнее эмоционально, чем если бы он взял мой член в рот. В этом простом прикосновении больше чувств, и все они, пускай и скомканные, не распробованные до конца, но принадлежат мне. Только вот я их не заслужил, от этого бешусь еще сильнее.

Плотнее к телу, толчок пробный, осторожный – как с девственником, бля. Даня шипит и вертится, хотя по большому счету ему не принципиально идти до конца, я с легкостью справлюсь руками или ртом, но так хочется мне.

Его бледное тело распластано по матрасу и покрыто бисеринами пота. Ладонью от губ – шипя, когда кусает пальцы, – по груди, скользнув в ямку пупка, через дорожку редких паховых волос, к члену, чтобы сильнее сжать, продлевая момент его наслаждения, и резкий толчок до упора, закрывая глаза и кусая губы, когда назло моим пыткам сжимает меня сильнее изнутри. И так по кругу. Его тело полностью в моей власти: куда не добираются губы, там вовсю хозяйничают руки. Данька часто дышит, приоткрыв рот, хватает жадно воздух и отдается весь без остатка каждому движению, отвечая на любое мое действие. Отзывчивый, жадный, напористый и, несмотря на свою пассивно выбранную роль, кажущийся невероятно сильным в моих глазах.

У меня занемела спина, горло пересушило и все дерет, на полный толчок нет сил. Впившись в его бедро, все чаще замираю, не понимая, почему так выжат за какие-то пару минут. Данька стонет. В подушку, в сгиб локтя, мне в шею, не оттого, что вдалбливаюсь в его упругое тело, а от самого процесса бессовестно тащится, и уже чувствую себя морально выебанным.

Плавится кожа, хлюпающие шлепки от соударения влажных тел разбавляют тишину. В воздухе сладко пахнет смазкой. Не помню, как вытащил ее из внутреннего кармана куртки. Презик так и лежит неоткрытый рядом. Но все это неважно.

Блаженная пустота, и в то же время тяжесть падает на плечи, через диафрагму, набирая градус, распаляясь, теплом по ногам и коленям, стягиваясь к паху, от самых яиц и выше – резкой, мучительно-приятной волной брызг, благо не в него, а выскользнув, кончаю ему на живот. Данька с восхищением в ошалелых глазах следит, как размазывает от кайфа меня, тянется к своему члену, уже мокрому и кончившему за минуту до моей разрядки. Сжимает его пальцами, утробно рычит, запрокинув голову, и мнет его пальцами. Меня от этой развратной картины повторно вести начинает, голова кружится, и пока я не скончался на нем, оттаскиваю его руку, заваливаясь сверху.

– Не двигайся, бля. – На мое замечание хрипло смеется и кусает меня за плечо. – Вот не смешно совсем, я реально сейчас сдохну от передоза. – Отлипнув от него, поднимаю голову. – Тебе смешно? – спрашиваю с укором. Он весело кивает, издевается, гад счастливый, и потихоньку успокаивается.

Остывают тела, остывают страсти, взгляд проясняется, и, к моему удивлению, нет в нем ни стыда, ни вины, ни разочарования, обожания там тоже нет, а есть что-то теплое, близкое мне по духу, что ножом забивается под ребра по самую рукоять и медленно прокручивается против часовой. Пугает.

– Вы совсем, черти, озверели?! – на хриплый ор оборачиваемся синхронно, так и лежа голожопым бутербродом. – Какого хрена… Даня?.. Миха… Ну ладно, Миха беспредельщик, но ты-то куда?! – возбухает Степка, Даня смотрит на него совершенно спокойно. – Устроили тут! – Мы-то молчим, а ему скучно, вот и орет себе дальше, я Даньку за жопу щипаю, он мне ногтями в бок вонзился. – У меня там у мужиков культурный шок. Нет, они, конечно, толерантные, но предупредить же можно было! Вам совсем насрать? – уже спокойнее, мы синхронно кивнули, не по пятнадцать же нам лет в самом деле, люди взрослые, за поступки свои отвечаем. – Ну и пошли вы к лешему! – сплюнув, выскочил за дверь.

Меня сморило почти сразу, как ржать перестали и Даня сходил за водой, потому что отходняк у меня начался от алкоголя и травы одновременно. Смутно помню еще, как его в свои лапы загребущие схватил и к себе прижал. Как уговаривал его рассказать мне сказку, а он до последнего отнекивался. Вырубило насмерть. Проснулся – один.

Наутро облегчение не приходит. Наоборот, навязчивое, жужжащее, подобно рою озлобленных диких пчел, чувство безысходности давит мертвым грузом.

Башка чумная, все тело горит, в глазах темнеет. Скотское состояние.

Пока спускаюсь вниз по лестнице, штормит изрядно, мужики сидят кучкой за столом, пьют кофе, и это самое крепкое, что я вижу. Бухать ни у кого здоровья нет.

Судя по хмурым лицам и ухмыляющейся физиономии Данилы, что прячет улыбку в стакане и старательно отводит взгляд, то мудак из нас двоих – это я, покусившийся на честь юного принца. Ай да я!

– И почему опять виноват я? – присев на подоконник за Данилой, сминаю его шею и тяну парня к себе. Встает лениво, пятится назад и плюхается задом между моих ног, едва не расплескав кофе. Забираю кружку и делаю несколько пробных глотков. На нас уставились в полном недоумении. Еще бы! У самого чувство, что мы сто лет знакомы.

– У тебя более протокольная рожа, – запрокинув голову, ухмыляется мне, и я залипаю на его глазах, на улыбке, на мимике открытой, и вообще, он кажется сейчас таким родным, таким знакомым до каждого миллиметра, что самому страшно становится.

– А у тебя тогда какая? – наклонившись, касаюсь губами его сухих губ и возвращаюсь обратно. На периферии слышится судорожное «ахуетьчетворят!» – неинтересно.

– У меня… – прикусив губу, чтобы не улыбаться, смеется только глазами, – тебе виднее.

– На-а-а-а-аглая, – растягиваю слово по буквам, народ все активнее шушукается, но слова против никто не скажет, почти все или бисексуалы, или «по пьяни, но пробовали», да и непроверенных друзей у Степана нет.

К обеду народ постепенно расшугивается. Степку вызывают на работу, и я увожу его в город. Даня остается вторым водилой, потому что больше никто не в состоянии. Дуется. Это так мило, что я имею глупость сказать ему об этом и неслабо получаю по печени. С того момента решаю фильтровать базар.

В городе суета, на дорогах не протолкнуться. Степка матерится, что опаздывает, и заставляет нарушать правила. А куда деваться? Самому звонок поступил от начальства, что у местных наших партнеров проблема с документами, пришлось ехать. Вот зря я сказал, куда еду, ой, зря.

Полдня уходит на мотыляния впустую, такое чувство, что разговариваем на разных языках. А все дело было в одной бумажке, которую случайно потеряли. Я знаю этот пакет документов, сам такой не раз делал, и все проверяется досконально, а тут чудо – ни описи, ни доверенности, прям мистика, блядь. Эту мистику зовут Максим Юрьевич, мой начальник, а по совместительству жуткая тварь, что пьет мою кровь вот уже какой год подряд. Черт меня дернул записаться к нему на практику.

– И зачем ты это сделал? – Номер на быстром наборе, телефон прижимаю плечом к уху, пытаюсь подкурить – не выходит, зажигалка сдохла.

– Подумал, что ты соскучился по работе, – даже и не пытается оправдываться, – может, и не только по работе.

– Да пошел ты!.. – В голосе нет злости, только усталость.

– Если в тебя – я согласен.

– Макс, отвали, а? Ты мне день изговнял. Я телефон вырубаю, дальше без меня.

– Остынь.

– В морге остыну, – начинаю заводиться и вовсе не от страсти, а от тупого, совершенно примитивного желания дать ему по самодовольной роже. – Чего тебе надо?

– Поговори со мной.

– О чем? – Курить хочется страшно, последнюю сигарету измял и почти уничтожил, все хорошее настроение, что было подарено утром, растворилось.

– О том, как ты проводишь время.

– Сижу на капоте, жопа замерзла, есть хочу, курить хочу, спать хочу, – коротко, но по делу.

– А трахаться не хочу?

– Нет. Хотя… смотря с кем, – поправляюсь на автомате, а уже потом прикусываю себе язык. Недолго длится его молчание.

– Ты член в штанах вообще держать не умеешь?

– Умею. Только зачем он тогда нужен?

– Затем, что трахать кого попало неприлично.

– Я не кого попало, а очень выборочно. И вообще, тебя не должно ебать, кого ебу я.

Из окна Степкиной хаты на меня смотрит Даня, хорошо хоть не слышит, но что-то в его профиле меня сильно напрягает.

– Ты прав, – удивительно, но соглашается, – дело твое. Не подхвати там что-нибудь, а то я брезгливый, – не забывает ткнуть меня носом в тот факт, что мы иногда трахаемся, причем делает это в присущей ему издевательской манере, лишь усиливая зуд в руках. – Позвони завтра.

Я только фыркаю и сбрасываю вызов. Как же все достало!

На нужный этаж тащусь через ступеньку, едва перебирая ногами и придерживаясь за выкрашенную голубой краской стену. Голова опять начинает раскалываться. Хочу в душ, сто грамм и на боковую. Но планам моим не суждено было сбыться. В коридоре меня встретил пьяный в жопу Данила, в его взгляде было что-то тёмное, и мне это не понравилось.

========== Часть 4 ==========

– Что празднуем? – расшнуровав кроссовки и скинув куртку, подхожу вплотную, а он смотрит так, будто я ему в год блокады хлеба не принес, хотя обещал. А я никому ничего не обещал. И никому ни хуя не должен.

– Не празднуем, – пожимает плечами, пряча руки в карманы, – тупо пьем.

– Хорошее дело, мне тоже налей, я сполоснусь пойду, – привстав на носочки, чмокаю его в лоб и ухожу мыться. Делаю все с дотошностью медработника: моюсь, бреюсь, меняю джинсы на свободные спортивки и толстовку, что-то мне подсказывает, что долго я тут не задержусь. Как знал. Когда покидаю ванную, Даня как раз выходит за дверь. Один. Угашенный почти в ноль.

Тупая злость пробивается наружу вспышками. Из комнаты вылетает растрепанный Степа и сталкивается со мной.

– Я сам! – рявкаю на него и первый выскакиваю за дверь. Чудо упитое ловлю между первым и вторым этажами. Оно считает вслух ступеньки, икает и норовит врезаться в стену. Это было бы забавно, я бы даже блеснул юмором, разбавив атмосферу, если бы не был так взвинчен.

Одна надежда, что его автопилот спилотирует к дому, потому что я понятия не имею, где он живет и куда его вообще понесло. Идем молча. Он переваривает пережитое и выпитое, я слежу, чтобы его не заносило на поворотах. Петляем по темным улицам незнакомыми мне дворами. Холодает. Позади слышится шум и возня, у арки в паре метров от нас заунывно воет собака. Настроение скотское.

И я ведь понимаю, что он забухал из-за меня. Нутром чую. Что не готов он был к тому, чтобы с кем-то сблизиться. Что мой уход воспринял как отказ, что загулять я мог. Конечно, докажи, что ты на работе, ведь город чужой, а то, что у нас филиалы по всей стране, не ебет никого (и да, я реально мог заблядовать). И что-то внутри у него такое болючее вертится, затмевая разум. И успокоить его не могу. Даже пробовать не стану, потому что скоро соберу вещи и уеду, возможно, никогда не вернусь. Потому что жизни у нас разные. Потому что его – тут, а моя – там. Потому что наши миры могут вообще больше не пересечься, и я буду этому рад! Не хочу проблем, обязательств, страданий и обоюдных упреков о бесцельно проебанных годах. Не хочу делать никому больно, а буду. Не хочу влюбляться и даже думать об этом, и все это он читает по моим глазам, когда жду у киоска, пока нерасторопная продавщица рассчитает меня за сигареты, проверит зажигалку, отдаст сдачу…

До его дома мы все-таки добираемся. С трудом, но все же. Даня упрямо отказывается пускать меня к себе, и в квартиру я его заталкиваю силой. Бесит. О том, ждет его кто-нибудь дома или нет, не думаю, если буду мешать – уйду, а пока… Пока его начинает тошнить, плохеет на глазах, и я успеваю содрать с него толстовку и затащить в ванную, согнув над унитазом, прежде чем его выворачивает.

Врубаю воду, умываюсь сам, умываю невменяемого Даню, когда ему вроде полегче становится. Парень в бессознательном состоянии – не видит и не слышит ничего вокруг. Но в редкие минуты просветления старается меня выгнать, закрывается, строит из себя опороченную невинность, шлет на хуй, и я бы уже пошел, но больно паршиво он выглядит. Черт знает, что меня тут держит, но как веревкой привязало, и узел не распутать.

– Сиди и не дергайся, пока я тебя в твоей же блевотине не утопил! – Нервы мои не железные. От блеска ярко-красной плитки в санузле рябит в глазах и немного кружится голова. В аптечке, что за зеркалом, нахожу марганцовку, бодяжу до слабо-розового и заставляю пить. Самого тошнит только от взгляда на этот раствор, и сладость от марганца остается во рту. Он выпивает половину и снова складывается пополам. Придерживаю за острые плечи, ношусь с полотенцем; под конец, сдирая испачканную одежду, силой загоняю его под душ и мою целиком, иначе не отпустит. Разглядываю при хорошем освещении дрожащее тело, шрамы на животе и правом боку, росчерки белых нитей, что расписали бедро почти до колена, незаживающие линии, изуродовавшие запястья, – несправедливо. Слишком молодой. Слишком глупый. И красивый. Смотреть, как по втянувшемуся от холода животу стекают струи воды от душа, как плечи и руки покрываются мурашками, когда вожу по ним намыленной мочалкой, а он, опустив голову, косится на меня из-под челки и не видит толком, но чувствует, тянет руки и обнимает за шею, задержав дыхание, а я так и стою весь в пене, в воде и в нем, растворяясь до основания.

Небольшая, порядком захламленная двухкомнатная квартира пребывает в творческом беспорядке. Одна комната полупустая с компьютерным столом, вторая похожа на спальню, по крайней мере, туда я его и укладываю, все еще трясущегося, уже в полусне, но помирать не собирающегося.

Возвращаюсь в ванную, навожу порядок, ополаскиваюсь сам, забросив на ходу его шмотки в стирку. Плетусь на кухню. Чисто. Даже стерильно, как будто тут не готовят совсем, просто-таки диссонанс с остальным хаосом. В холодильнике кроме майонеза, хлеба и пельменей ни черта нет. Как и у меня аппетита. Курю в форточку. Думаю, зачем оно все это надо и что, пока не поздно, пора завязывать. Думаю, думаю, а спать иду все равно к нему. Не могу отказаться. Как наваждение.

Утро начинается со стонов. Болезненных полуживых стонов, от которых даже мне становится не по себе. Данька корчится на краю разобранного дивана и, если судить по его судорогам, пытается встать.

– Миха, пусти, – просит жалостливо, хватаясь за голову и сворачиваясь в клубок. Растрепанный, горячий, все еще помятый… Я точно извращенец, но он мне кажется соблазнительным даже в таком виде, а вчерашнее непозволительное поведение так и подстегивает к наказанию. – Меня сейчас вырвет, – уже угроза. Перехватив его поперек торса, так и лежу, придерживая за худое бедро.

– Не вырвет, – смилостивившись, присаживаюсь и тяну его за собой, помогая принять вертикальное положение, – нечем. Все, что можно, ты вчера изрыгнул. Открыл, так сказать, свой внутренний мир…

– Заткнись, – просит, мучаясь от стыда. Испытывать чувство вины в двадцать пять – это нонсенс, но выглядит мило.

– Ни за что. Ты мне полночи мозг ебал. – Я не стал рассказывать, что беготня туда-сюда была продолжительной, что чуть не уснули в ванной, потому что кто-то боялся уходить от сортира слишком далеко и, пригревшись у меня на груди, задремал, правда, ненадолго… И к тому моменту, как он успокоился, я сам хотел его утопить в том унитазе.

Даня повернул ко мне лицо, состроив страдальческую мину. Лямка от майки сползла с одного плеча, сейчас слишком напряженного.

– Ты пьяный – отвратительный! Еще хуже, чем я! – Добивать так добивать.

– Не надо было со мной возиться, я об этом не просил.

– Лучше было бы, если бы ты разбил голову о кафель?

– Ну, до этого дня я же как-то дожил самостоятельно!

– Вот и я удивляюсь!

Из магазина я возвращаюсь в приподнятом настроении, повода особого нет, но мне почему-то хорошо. Зеленый Даня сидит на кухне, прижавшись к холодильнику. Отпаиваю его пивом, он попутно хлещет какое-то лекарство и заверяет, что все у него будет хорошо и мне не обязательно с ним сидеть. Да кто бы его спрашивал! Уже уложив обратно на диван, не могу себе отказать его потискать, прямо там и обнимаю, затаскивая на себя, с вполне конкретным предложением: «Иди ко мне». И он идет, упрямо пряча губы, все еще чувствуя неловкость, а я… Да какая там неловкость! Все тело гудит и трансформируется в каменное изваяние. Податливое, лениво-беспомощное состояние Даньки только провоцирует взять над ним власть. Но долго возиться у меня и не получается, звонит Степа, просит помочь, приходится срываться. Он провожает меня тяжелым взглядом, все время отворачивается, не хочет показывать, как ему тяжело.