Текст книги "Любовь без тормозов - авария (СИ)"

Автор книги: Ores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Вечером зайду проверить – живой или нет, – сообщаю, уже шнуруя кроссовки и распихивая добро по карманам. Так не вовремя звонит Макс.

– Не надо, Миш. – Виноватая моська зарылась в ворот свитера. – Чего будешь мотаться? Я позвоню вечером Степе. – А сам на меня смотрит глазами ребенка, у которого конфету отобрали. И мне же уходить не хочется, а надо. Вот чувствую, что надо остыть, переключиться, отвлечься от сумасшествия, в которое меня втягивают.

– Сам разберусь, – шикаю на него, хотя злюсь на незатихающий рингтон. – Все, ушел.

Выскочив за дверь, беру трубку и на ходу начинаю орать на Макса. Ору долго, с тактом, с чувством, с расстановкой, где-то на краю сознания соглашаясь с внутренним голосом, что всей этой каждодневной суеты мне не хватает. А самое паршивое, что это знает и Максим.

– Мне кажется, ты совершаешь ошибку, – голос Степки сейчас хуже жужжания мухи, потому что ту хоть отогнать можно, а этот если начал читать лекцию, то не остановится, пока не скажет все, что хотел.

– Да ну? – Кошусь на полупустой стакан виски, сползая еще ниже. Внутри так тепло согревает. Так мягко греет. Это мысли, и скорее всего, об одном конкретном человеке. Но я предпочитаю думать, что это все же батарея.

– Это не надо ни тебе, ни ему. – Степка растрепанный, уставший, трезвый абсолютно, но в то же время слишком обеспокоенный. Тяну ему стакан, он забирает, а содержимое выплескивает в раковину и также сползает ко мне на пол, чтобы лицом к лицу. – Мих, послушай меня. – Хочется закрыть уши, хочется убежать. – Я знаю тебя. Знаю, чем ты живешь, чем дышишь. Я даже знаю почти все твои уязвимые места. – Треплет светлые волосы и обреченно закатывает глаза. – То, что ты сейчас творишь…

– Что я творю? – Кручу в руках зажигалку, перед глазами все плывет.

– Ты сделаешь ему хуже.

– Чем?

– Всем! – сначала орет, а уже потом закрывает себе рот и прислушивается – не разбудил ли кого.

На кухне не горит свет, за окном темень полная, его белая рубашка в этом хаосе из эмоций и бардака смотрится нелепо. А еще нелепо смотрюсь я, не на своем месте.

– Я знаю, что ты умеешь гасить в себе любые чувства, что как привязался, так можешь и забыть, что никого близко к себе не подпустишь, а он другой. Другой, понимаешь? И за него мне страшно. Он слишком эмоционально нестабилен, слишком нараспашку, если уж кого подпустит. Мих, ты-то переживешь, для тебя это все развлечение, ничего серьезного, а ему как потом жить? У него и так последний роман тяжело закончился, почти вместе с ним.

– Ты думаешь, он этого сам не понимает? – рассуждаю спокойно, даже не повышая тон. – Ему не пять лет, он прекрасно осведомлен, что я залетный и скоро уеду. Не те времена, чтобы сидеть и ждать годами, когда мне отпуск выпадет и я смогу его навестить. У него так же, как и у меня, одна жизнь, и в ней хочется быть хотя бы относительно счастливым. Нет ничего плохого в том, что сейчас я могу доставить ему удовольствие.

– Миха, – Степка смущенно отводит глаза.

– Да, представь себе, мы не крестиком вышиваем сидим. И это замечательно, потому что надо и ему…

– Что ему надо?!

– Чтобы выебали хорошенько, чтобы из застоя вышел. И мне тепло его надо. Только я осознаю, что это временное явление. И он поймет. Я его влюбляться в себя не прошу.

– Ты рассуждаешь жестоко.

– А правда всегда жестокая. И не любит ее никто.

– Вот поэтому и тебя никто не любит.

– Это взаимно.

Данька звонил Степе еще вечером, спрашивал, как мы и чем занимаемся, сам же уверял, что все у него хорошо. Верилось мне в это с трудом. Впрочем, завтра я узнаю, каково ему сейчас, потому что повторил его вчерашний подвиг – забухал, и признаю, печень моя не переживет такого отпуска.

Я опять стою перед его подъездом, опять весь нараспашку и опять не уверен, что мне это надо, но, черт подери, как сильно бьется сердце!

От автора

Примостившись на подоконнике, Данила в растрепанных чувствах наблюдал, как ночь пожирает всех и вся на своем пути. Небо, хмурое и пасмурное, повисло совсем низко – кажется, протяни руку ввысь и сможешь ощутить его прохладу, как замерзшие пальцы прорываются сквозь эту мокрую грязную вату, собирая на коже сырость и смог улиц. Примерно то же он ощущал у себя внутри. Вязкое, липкое зловонное болото, в которое шагал все быстрее, ныряя в глубину и не замечая, что воздуха уже не хватает, горло перехватывает, в глазах слезы, в груди невыносимая тоска, которая не дает усидеть на месте. Что-то менялось. Менялось кардинально, так быстро и невозвратимо, что Данила не успевал реагировать, а просто жил, позволяя совершать с собой все это.

Поначалу ему казалось, что заезжий взбалмошный пацан всего лишь симпатичная картинка, такой же, из массы тех, кто обаянием может достигнуть многого. Улыбкой очаровательной, длинным языком, удержать который не может даже сам его хозяин, цепким прямым взглядом. Но все так быстро поменялось, будто в другом человеке ты стал видеть не себя, а, к своему удивлению, самого человека. Настоящего! С душой, хоть и в клочья, со своим мировоззрением, очень схожим с твоим, и как бы Даня не боялся, до этого пережив тяжелое расставание, как бы не отталкивал все это время людей, ему стало так восхитительно легко, потому что нет фальши, нет лжи, нет предательства! Только вот и самого этого человека в твоей жизни тоже нет.

Правду говорят: есть люди, с которыми невероятно легко, но и без них легко тоже, а есть те, с кем невыносимо трудно, но и без них жить невозможно. Сейчас он испытывал именно эти чувства, и тем горше было осознание, что Миша принадлежать ему не будет. Не потому что это адская мука для обоих, а потому, что не захочет этого сам, о чем дал понять с первой их встречи. По крайней мере, это было честно.

А пока Данила с детской наивностью и верой в чудеса ждал, что тот свое обещание выполнит, придет. Только вот зачем?..

В этот момент раздался грохот в подъезде. Даня вздрогнул, соскакивая с подоконника, уж больно звук был оглушающий и даже на слух болезненный. Открыл дверь и узрел ожидающий сюрприз. Не очень такой приятный, нетрезвый, улыбающийся до ушей и на своем примере доказывающий, что гравитация – это хуйня.

– И почему мы не спим? – выдал Миха, собирая последние усилия, чтобы казаться серьезным. – Время видел?

Данила новым взглядом разглядывал сие творение, которое, спрятав руки в карманы, задорно покачивалось. И молчало. Задумчиво, внимательно осматривая пришедшего. И все было не так! Виной тому послужил алкоголь, а когда Даня понял, что так сильно его напрягает, руки непроизвольно сжались в кулаки.

Михаил был беззащитен. В своей открытости, в данном состоянии, общаясь с конкретным человеком, беззащитен как младенец. Он перестал закрываться, и да, Даня понимал, что так бывает не всегда, но, глядя на него такого, ничего кроме мысли «валить и трахать» в голове не задерживалось! Раскрасневшийся, распахнутый настежь, в майке в облипку, помолодевший, с остекленевшими полуприкрытыми глазами, замерзший и запыхавшийся – потому что, скорее всего, бежал, – кусающий губы, расслабленный, какой-то совсем свой…

– Ты не один? – В голове Мишки произошел резкий всплеск трезвости и его посетила мысль, от которой голову склонило к плечу, взгляд изменился, стал жестче.

– Угу. – Даня пребывал в опасно-неконтролируемом состоянии, когда хотелось просто отпустить себя, только пока он не был уверен, что объект его тайных желаний, которого он мысленно уже несколько раз отымел прямо на лестничной клетке, этому обрадуется. – Третьим будешь?

Мишка зло усмехнулся. Но прежде чем успел ответить, его уже догнали.

Степка и его друг Андрей – тот самый бесстрашный ВДВшник – забрались на пятый этаж, переводя дух. Миха страдальчески закатил глаза. Его новый кошмар – Андрей, который неожиданно решил подружиться, причем так тесно, что хоть в ЗАГС, только снимай штаны. Миха такого внимания не оценил, пару раз рявкнул как следует, но это же ВДВ, это же как головой об кирпич, только кирпич и пострадает. Поэтому сейчас на плече Михи повис Андрей, с улыбкой нашептывая, что очень хорошо, что они его нашли.

Даня напрягся.

Степа, уловив настроение собравшихся, едва не схватился за голову. Еще передраться из-за пацана всем не хватало, тем более его друзьям, тем более из-за Михи, который сам кому хочешь врежет, хоть всем, да прям сейчас… хотя нет, сейчас, в тепле, Мишку стало накрывать повторно, и даже контроль над собственными частями тела давался с трудом.

– Ну что? – Андрей обратился к Мишке, хотя смотрел в упор на Даню, с вызовом смотрел. Миха откинул под давлением чужих пальцев голову назад, сам пошатываясь, в черепушке начались «вертолетики», а лица слились в одно полупрозрачное месиво. – Посмотрели, попроведали, жив-здоров, пошли домой, в люлю пора.

Какой-то сотой долей мозга Миха знал, что что-то идет не так, что так быть не должно, и руки, хоть и сильные, но причиняют неудобство. Тело, наоборот, вибрировало от легкого предвкушения, только эти два факта никак не были связаны, вот что настораживало. Дернувшись и сделав пробный и очень неуверенный шаг, уткнулся в плечо Данилы, хватаясь за его футболку на боках. Разница в росте в пару сантиметров позволила Дане наблюдать, как вытянулись лица остальных собравшихся, как заблестели злостью соловьи глаза Андрея, как повело лживой улыбкой вспыхнувшее лицо.

Руки уверенно сомкнулись на пояснице у блондина, внутри фитиль, что вел к взрыву, замедлился, но тлеть не перестал. Хотелось, чтобы все посторонние ушли, чтобы не видели, что происходит между ними двумя, пускай это и будет мордобой. Этого хотелось так сильно, что можно было прочитать по лицу Данилы предельно четко.

Мишкины руки забрались в задние карманы свободных домашних джинсов хозяина квартиры и прочно обосновались там.

– Мальчика стоит уложить в кровать, – заржал Андрей, цепляя Мишу за капюшон ветровки и игриво подтаскивая к себе. Мишка в этот момент крепче вжался Даниле в грудь, у того как перемкнуло, и в следующую секунду буквально за мгновение он отшвырнул руку слишком настырного кавалера. Которого Степка с трудом успел перехватить, вжимая плечом в стену. Андрей недобро оскалился. Инстинкт защищать свое сработал, только теперь это своё задергалось с настырным вопросом: «Кому въебать?»

Андрей еще некоторое время возился, пока Степка его не придавил авторитетом и силком не спихнул по лестнице, злясь и на себя, и на Мишку, и даже на Даню, что сам позволяет с собой так поступать.

– Утром зайду, – крикнул Степка, шагая след в след за оборачивающимся другом, Даня только хмыкнул, запуская гостя к себе и хлопая дверью.

Его выдержки хватило ненадолго. Совсем немного он строил из себя заботливую курицу-наседку, помогая Михе стянуть ветровку и кроссовки, провожая в ванную комнату, а когда тот согнулся над раковиной и сунул голову под кран – в глазах потемнело.

Вспышками.

Вот он наклоняется сверху, обнимая за пояс и притираясь ближе. Мишка возмущается, что не в адеквате, хлещет ледяную воду, обливаясь с головы до ног.

Давление жестче. Оторвав от живительной влаги, поворачивает мокрого к себе, прижимаясь к холодным влажным губам, напирая всем весом, сжимая так крепко, что рук поднять не может, целует глубже, напористее, воруя дыхание и прижимая к стене, не давая упасть, когда у Мишки подкашиваются колени.

Мысли вразлет, перед глазами образ полуголого, слабо сопротивляющегося соблазнительного тела, принимающего, как пластилин, любую навязанную форму. Слишком послушный. Слишком доступный. Это злит, ранит, это возбуждает и бесит одновременно.

Спиной к себе, руками по прессу, через грудь, царапая маленькие розовые затвердевшие соски и сжимая их сильнее чем следовало бы, но от этого еще ярче слышится стон. Теснее к ягодицам, пальцами по-хозяйски между ними и глубже, лишь смочив их слюной, проверяя, насколько тот узкий, неподготовленный, нетронутый, хотя до этого билась вместе с пульсом мысль, что вечер у него прошел зажигательно. От этого еще сильнее хотелось самому опорочить на вид безгрешное тело.

Распластанными ладонями в кафель, дыхание конденсатом остается на плитке, прогнутая в пояснице спина покрылась потом до самых ягодиц, в которые сейчас так жестко впиваются пальцы. Не дернуться. Не отстраниться. Только принимать, стонать, дрожа от особенно глубоких движений, поднимаясь на носочки, чтобы задеть именно там, где вспышками салюта разносятся яркие всполохи, от чего подгибаются колени и приходится заваливаться назад, упираясь в твердую грудь позади, чтобы найти опору. И не получается перестроиться, можно только принять все, что дают: каждую ласку, каждый поцелуй, касание, что теплом топит и теряешь дар речи; от частого дыхания сводит спазмами грудь, член болезненно ноет, и легкая боль, сопровождающая каждый толчок, сливаясь в одно целое, разносит тебя на кусочки.

Стон, выдох, просьба или приказ – уже не разобрать. В воздухе вместо кислорода слишком сильная концентрация феромонов, от запаха секса кружится голова.

Даня, не жалея своего любовника, разукрашивал его тело следами страсти, царапинами помечая маршрут своих ласк, а засосами самые соблазнительные места; метил, клеймил, чтобы запечатлеть себя хотя бы ненадолго на изнывающем от желания теле. И целовал, ласкал, крепче обнимая, в минуты затишья даря всего себя. А потом все по-новой, только в глаза заглянув невинно-полупьяные, только услышав вместо сбившегося дыхания стон. Сильнее, резче, глубже, до криков, до боли, до трясущихся мышц, сползая на пол, загибая, роняя на грудь и уже так, без рук, доводя до оргазма и его, и себя, а после вылизывая рот и лицо, прося прощения, отнимая и так последний кислород, сжимая крепче, до удушья, и извиняясь без конца за то, что сорвался, что не спросил, имел ли на это право. Трезвый! Абсолютно трезвый, а попроси на ноги встать – не сможет. И объяснить, почему сейчас так паршиво и так хорошо одновременно и куда от этого чувства деться – он тоже не мог.

========== Часть 5 ==========

– Мих, – тихий, раздражающий своим звучанием шепот, – Мишка, – почти навзрыд, и если бы вместо пробелов не слышал маты, то даже поверил бы, – ты со мной не разговариваешь? – Холодные пальцы впились в плечо вызывая в теле мелкую дрожь.

– Я когда сплю, – хриплю спросонок и с трудом разлепляю глаза, – в принципе попиздеть не люблю!

– Значит, разговариваешь? – Сидит надо мной, как курица-наседка над яйцами, и морда до того кислая, что мне становится еще хуже, хотя куда хуже – голова вот-вот лопнет.

– Скажи честно, – хлопнув его по руке, освобождаю от боли предплечье, – тебе было мало того, что ты выебал меня, то же самое ты решил сделать с моим мозгом?

На его сонном, уставшем лице пронеслась такая работа мысли, что стало даже неловко.

– Прости.

– За что? – искренне недоумеваю.

Подтянувшись на локтях, сажусь к нему лицом, и плевать я хотел, что от меня за версту несет перегаром.

– Мих, я же видел, что ты актив.

Теперь работа мысли пошла у меня, да такая плодотворная, что в глазах потемнело.

– А какая, на хуй, разница? – Почесав затылок и скривившись от собственного амбре, плюхаюсь ему лицом в плечо. Он как-то совсем невесомо прижимает мою голову за затылок к себе, обманывая нежностью, и тут же сжимает пальцы до боли – так, что кожа гореть начинает.

– Я вообще логики не проследил… Бля, Данька, больно!

– А мне было не больно? – теперь давит авторитетом, показывая клыки.

– А что, плохо растянул?.. А-а-а-а-а, вампир! – Кусает меня за шею, буквально вгрызаясь в плоть.

– Ты понял, о чем я, – расслабляет челюсти, оставляя влажный след языком на ранке.

– Не понял. – Зажмурившись, пережидаю вспышку боли и его нежности, пока массирует мне затылок и трется щекой о висок.

– Ты вообще видел себя вчера?

– Утром. Когда брился.

– Издеваешься?

– Не понимаю. Чего ты взъелся? Ладно бы я тебя изнасиловал…

– Я тебя не насиловал. И вообще, – резко отстраняется, меня в реальность обратно вышвыривает, – тебе понравилось даже больше, чем я мог предположить.

– Ну… молодец. Постарался.

– Ты бесишь.

– Я всех бешу. Иногда даже себя самого. – Падаю обратно на подушку, подтаскивая на голые бедра одеяло. – Что я такого вчера учудил, раз ты взбесился?

– Я не взбесился, а перевозбудился, – разговаривает легко, непринужденно, и я отвечаю на равных, а в груди все трепещет и плещется живым теплом, и пальцы ног начинает покалывать.

– Я так хорошо выглядел?

– Скорее, наоборот. Выглядел ты… – Прикусывает губу, осматривает меня, задумался.

– Нажрался, бывает. Ты ж когда блевал – я тебе слова не сказал!

– Я не о том, – почесав нос, все-таки усмехается, у меня сразу теплеет внутри. – Ты, когда пьяный…

– Как шлюха выгляжу? Я знаю.

– И это все, что ты хочешь сказать?

– А что еще? Ну, бывает такой период, когда переберу со спиртным. Мне тогда все равно становится, что со мной происходит, кто что делает, понимаешь? Такое восхитительное чувство полета, и плевать, по сути, что он закончится, когда разобьюсь о реальность.

– Ты себя так погубишь.

– Я сделал это много лет раньше.

– Или я тебя прибью ненароком.

– К твоему счастью, статья тебе не светит. Я скоро уезжаю.

Он сделал все правильно: не стал строить из себя обиженную невинность, не показал слабость и даже улыбнулся, за что я был ему безмерно благодарен. А то, что горечь на языке осела, так спишу все на недавний запой.

Весь день Данька возится со мной, алкашом, пичкает таблетками и даже варит что-то, отдаленно похожее на бульон. Легчает только к ночи, когда вся дурная кровь во время секса выходит, в котором я буквально размазываю его по постели, выбивая дух, срываясь и за его правду, и за свои чувства, которые уже слабо получается держать в себе. А утром не могу уйти. Накатывает незнакомая доселе нежность, которая начинает душить уже меня, ему же, наоборот, в кайф: ластится ко мне, тянется за каждым прикосновением, просит большего, а меня как переклинило, хочется зажимать его в каждом углу, исцеловать, затискать, смять в объятьях, но он ускользает в тот момент, когда я думаю, все, попал в ловушку, наглухо, капканом прямо по горлу – уходит, прикрывшись делами или телефонным звонком, а я по полчаса зависаю на балконе, переводя дух.

Сам усугубляю ситуацию. Сам его тяну на дно и ненавижу себя за это тоже сам. Только оттолкнуть так и не выходит. Тянет. Не магнитом, а камнем на дно без права на всплытие.

О доме не вспоминаю, разве что периодически звонит Макс и выносит мне мозг, требует, чтобы приезжал быстрее, что на работе аврал, а мне впервые в жизни плевать, хоть крыша дома грохнись им всем на головы.

Утро. Раннее, пасмурное, сырое и так и побуждающее разреветься. Вместо этого улыбаюсь, рассматривая расписанную недавней страстью поясницу обнаженного Дани, сейчас мирно спящего и не подозревающего, что его ждет предательство.

Блаженно-беззащитный, расслабленный, растянулся по всей длине дивана. Густые ресницы подергиваются во сне, губы плотно сжаты, скорее всего, видит тревожный сон. Вдоль позвоночника четыре продольные неглубокие царапины – мною оставленные, хочется коснуться их пальцами, забрать боль себе, а после, извиняясь за несдержанность, коснуться губами. Вместо этого встаю с постели бесшумно, молча одеваюсь и ухожу, не став даже умываться.

Не смогу сказать прощай. И его грустных глаз не хочу видеть тоже – просто не смогу его успокоить и обнадеживать не стану. Пишу на зеркале в коридоре черным маркером «Спасибо» и ухожу, чтобы уже не вернуться.

Со Степкой прощаемся молча, курим одну на двоих, жмем руки и расходимся. Кто знает, свидимся еще или нет: жизнь же она как дорога в один конец – никогда не знаешь, где повернет, и обратно уже не пустит. Уже выехав с парковки, продолжаю на протяжении многих километров чувствовать его тяжелый, осуждающий взгляд, прожигающий дыру в лопатках. Самому тошно, как с похорон еду. Еще хуже становится, когда проходят три дня гонки со временем и въезжаю в свой город.

Как только съезжаю с объездной и вливаюсь в густой поток городских авто, накрывает тоской. Совсем немного, поверхностно, вгоняя в хандру и возвращая на место маску законченного говнюка.

От меня пышет раздражением, срываюсь на поставщиков и спорю до хрипоты с начальством, корректируя планы отгрузок. Работа затягивает быстрее, чем мне бы того хотелось. Буквально сразу. Словно поджидая и не позволяя отвлечься и заняться самоанализом, возможно, тогда все послал бы к черту… Хотя кого я обманываю? Ничего бы не изменилось.

– Ты раньше? Неужели не понравилось? – Макс цепляет меня у машины, припарковав свой джип рядом, и так же по-хозяйски присаживается на капот со мной. Грею руки о стакан с кофе, не помогает ни черта, только пальцы жжет и мерзкий привкус дешевого порошка вызывает отвращение, но залить в себя что-то надо, иначе опять будет болеть желудок от одного курева.

– Понравилось, – пожимаю плечами, скашивая на него холодный взгляд. – Еще вопросы?

Вместо ответа тянется рукой к моему вороту, оттаскивает воротник рубашки и, брезгливо сморщившись, отдергивает пальцы.

– Когда-нибудь ты подхватишь СПИД и сдохнешь от блядства, – дает то ли совет, то ли наставление, я пропускаю мимо ушей эту информацию.

– Думаешь, тогда что-то изменится в этом мире? – Не в силах допивать эту бурду выбрасываю стакан в урну, конечно, промахиваюсь и иду поднимать, чтобы исправить несправедливость.

– Нет, – издевательски усмехается и отталкивает одним своим выражением лица, – если не считать, что мне придется искать нового работника. Кстати, после обеда совещание, приедут немцы.

– У меня выезд, – напоминаю, на ходу перекраивая график.

– Это твои проблемы, Михаил. – Уходит в направлении центрального входа, нервно сжимая пальцами ручку от портфеля.

Терпеть его не могу. Манерность, напыщенность, замашки тирана и наплевательское отношение к остальным. Но как руководитель – золото, поэтому и терплю.

День проносится кувырком, когда работаешь, погружаясь в процесс и сопереживая на каждом этапе, иначе и быть не может, но после продолжительного запоя, именуемого отпуском, делать это куда сложнее.

Немцы оказываются неплохими ребятами, привезли договор, над которым я ржал, наверно, минут десять, а потом столько же объяснял им, что юристы у нас тоже не долбоебы и пару пунктов придется переделать. К вечеру Макс повез их в ресторан, а я с боем вырвался домой, распаковал вещи, закинул стираться, набрал Степку, чтобы не волновался. Друг был хмурым, но старался отшутиться и виду не подавал, а я расспрашивать не стал, предполагая, о чем его думы. Время поползло старой змеей по кривому ландшафту, то стремительно взмывая ввысь, то замедляясь и едва скатываясь в низину. Почти перестал думать о том, что было. Почти принял возможность неизбежного развития событий и даже свыкся с этим чувством, возвращаясь к жизни. К привычной жизни, которая управляет мной как ей вздумается.

– Заедь ко мне, – слышится с перебоями в трубке, я телефон плечом прижимаю, свободной от руля рукой листая ежедневник и убеждаясь, что пацанам помочь не смогу, попросту нет времени, другой лавируя в потоке уебков и платежеспособных долбоебов, которые права как булку хлеба покупают, стараюсь не расхлестать и так потрепанную тачку.

– Зачем? – Перелистнув еще пару страниц и порезав об острый край палец, сую его себе в рот, высасывая кровь.

– Я должен тебе объяснять, почему шеф вызывает к себе подчиненного? – Его нервозность передается мне, хотя вроде бы только успокоился после общения с таможней.

– Если начальник собирается трахнуть подчиненного, то да, – повышаю голос, телефон выскальзывает, ловлю его на колене и, включив громкую связь, швыряю на приборку.

– Ты себе льстишь, – усмехается в полный голос, наоборот ставя телефон на обычный режим.

– Макс, не еби мне мозг, я твои замашки знаю, и даже при всем моем недотрахе сейчас мне не до тебя.

– А до кого? – Сигналю, вжав ладонь в руль, и срываюсь на мат, когда хуйло на розовом миникупере меня подрезать пытается, его тачку ощутимо уносит в сторону. Правильно, бойся меня, когда я в гневе! – До любовника своего? – возвращается к разговору, переждав мой поток брани.

– Которого? – не въезжаю сразу.

– Который тебе шею разукрасил.

– Я повторю: которого? – давлю ему на психику, прохаживаясь по самолюбию, и никаких угрызений совести, только раздражение.

– Последнего, – не уступает и, словно издеваясь, копается там, где не решаюсь даже я.

– О последнем ты не слышал, – вру. Его и не было. Из ебли у меня только моральная, но регулярно и до финала.

– Вот как… – смеется, щелкает карандашом – скорее всего, ломает – и пинает мусорное ведро.

– Макс, давай не сегодня, – уже прошу, зная, что этот вампир с живого не слезет, а у меня не то что на романтик, даже на банальный трах для общего здоровья желания нет.

– Сегодня. Заедешь, посмотришь договор, новый прислали.

– Перекинь мне на элект… Кто бы блядь меня дослушал! – рявкаю в уже отключившийся телефон и сбрасываю скорость – слишком разогнался и по-любому налетел на штраф.

К Максовой высотке подъезжаю к девяти и еще минут десять тупо сижу в машине, открыв окно на полную, и просто дышу. Свежестью и прохладой вечера, разбавляя их густым запахом табака. В голове ни единой мысли. Звонит Макс, видя, как я подъехал. Сбрасываю вызов, сжимая и разжимая руль, и, захватив папку, выбираюсь из авто.

В кабине лифта считаю этажи, пока еду на верхний шестнадцатый. Распластавшись по дверке, размышляю, почему так тяжко на душе и как избавиться от этого скотского чувства, выбивающего из колеи. Пропускаю момент, когда двери открываются, и едва не выпадаю наружу. Макс мои пируэты рассматривает без особого интереса, открывая дверь и пропуская меня внутрь.

Бываю я здесь нечасто, больше по работе, когда шеф болеет и ему приходится отвозить доки на дом, или бужу эту пьянь после запоя на встречу, которую он не может пропустить. Личность у Максима довольно характерная, другого и на хуй пошлет, и за дверь вышвырнет, а я же как с тефлоновым покрытием – с меня все стекает, да и сдачи дать могу, ему это даже нравится, некий порыв садомазохизма по отношению к нам обоим.

– Ты изменился, – швыряет мне в грудь папку с листами, я всем своим существом хочу ее отшвырнуть обратно, но ответственность берет свое, и я пролистываю документы. Хотя кого я обманываю! Ни черта не вижу – внимательности ноль.

Максим стоит надо мной, пока, скатившись по стене на корты, верчу бумаги. Непривычно простой, без брендовых костюмов и туфель, которые не перевариваю, но ему идут, бесспорно. В обычных мягких темных штанах цвета горького шоколада и хлопковой такой же футболке.

– Постарел? – делаю предположение, задирая голову и скептически изгибая бровь.

– Обнаглел, – поправляет с раздражением, склонившись к полу, сжимает в кулак мою куртку и ставит меня на ноги.

– Я такой же, – защищаю себя, хотя и смысла в этом нет. Он правду сказал – борзею, даже сейчас, отвернувшись, когда наклоняется к моим губам, чтобы поцеловать.

– Сейчас и проверим, – усмехается недобро и толкает к стене, у меня чисто машинально голову откидывает назад, ударяюсь затылком, и пока пережидаю вспышку неприятной боли, он тянет замок ветровки вниз, сдирает ее с рук и сразу хватается за ремень, расстегивая его и выдергивая из шлеек, как будто он мешает и так снять штаны.

Мы никогда не мерились силами всерьез, наши потасовки в офисе в расчет не беру, там оба знаем грань, но, по моим ощущениям, он сильнее, и дело не только в разнице в росте или в том, что он массой больше и постоянно в спортзале, хотя и не перекачан, но такое чувство, что в руках у него нечеловеческая сила, а если взять во внимание блеск темно-карих глаз, отливающих медью, то порой кажется, то он владеет гипнозом.

Руками по бедрам, сжимает ткань светлых джинсов, обхватывая за зад и с силой сжимая ягодицы, словно проверяя, все ли на месте. Прижимает к стене, хватает за руку, заводя ее мне за спину, второй, сжимая подбородок, разворачивает к себе и целует. Сминая губы, практически силой заставляет отвечать, языком цепляя мой и посасывая его. Рукой по пояснице, ниже; одумавшись, снова резко вверх, прогибая меня в спине, чтобы еще ближе. Не нежничает, берет, что хочет, стаскивая с меня футболку, и, отшвырнув ее к ногам, отходит на шаг. Рассматривает. Плечи, грудь, торс, бедра, кивая головой на пах. По его немой просьбе расстегиваю ширинку, приспуская джинсы вместе с бельем. И только убедившись, что засосы сошли, тащит меня за руку в спальню, прямо на хозяйскую кровать. Вот почесть-то!

Роняет на живот, сдирает остатки одежды, не брезгует даже носками, со своей одеждой поступает так же. Встает позади, хлопнув по ягодице, поднимает меня, надавив сильнее на шею, требует прогнуться, расставив бедра шире, чтобы ему было лучше видно. Тянется за смазкой, выливает ее мне между ягодиц, размазывая по кольцу мышц и яйцам, играет с ними, сжимая в горсть. Когда пытаюсь отстраниться, заламывает мне руку и ничего, кроме как оставаться в той же позиции, не оставляет.

Растягивает нежно и в то же время пошло. Толкаясь пальцами в горячую дырку поочередно, сгибая их внутри, играет двумя, увеличивая еще на один; когда происходящее начинает распалять не на шутку, от неудобной позы затекаю, хочется ускорить, хочется уже почувствовать тот кайф, который непременно последует, но в этот раз он тянет, словно оголодавшее чудовище играя с телом, причем делая это с некой животной испорченностью, зажимая жертву в рамки и не давая мне и пикнуть, потому что пошевелиться не могу, не то что взять инициативу в свои руки.

– Слишком напряжен, – шлепает меня по бедру, отпуская руку, но лишь для того, чтобы удобнее встать между моих ног. – Стоило тебя напоить? – спрашивает, пристраиваясь сзади и толкаясь внутрь. Проталкивая сначала головку, ждет, наблюдая, как, уткнувшись рожей в покрывало, ртом глотаю воздух, и уже потом плавно продвигается на всю длину, раздвигая ягодицы, чтобы ему было удобнее.

Вжавшись в бедра, подается назад, ладонью проходясь по спине, и, сжав затылок, разворачивает мое лицо к себе, большим пальцем стирает с губы слюну, улыбается одними губами и резко толкается вперед… следом еще… и еще… толчок за толчком наращивая темп. Под хлопки бедер о мои ягодицы и хлюпанье смазки трахает так, пока ему не надоедает и он не опрокидывает меня на бок, забросив мое бедро себе на ногу, и продолжает уже в этой позе, сминая в руке мои член и яйца, постанывая от удовольствия и не осторожничая, до синяков сжимая тело, фиксируя, как ему вздумается, чтобы еще глубже, резче, до крика, пока у меня из глаз не брызгают слезы. Кипятком обдает от затылка и ниже, резким потоком от колен, болезненной дрожью выше, прихватывая низ живота и потоком через член, а яйца сводит судорогой. Я вцепляюсь в руку Макса, почти кончая, на грани безумия ору на него: «Сильнее!» И сам не рад, когда подкатывает оргазм, потому что вытраханное тело все огнем горит, его старание боком выходит, потому что после волны экстаза становится нехорошо, усталость и физический дискомфорт дают о себе знать. Я почти готов начать на него орать, но вместо мата этот сукан целует меня – я и так дышать не могу, а он все никак не отъебется и только продолжает мучить, моей рукой надрачивая себе, пока не заливает мне бедра.