Текст книги "Санаторий «Сказка» (СИ)"

Автор книги: Олли Ver

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Высоченная, метров десять в высоту она казалось непробиваемой броней. Чем-то монолитным и вечным. Изнутри по всему периметру, что был виден, он была укреплена металлическими балками, впаянными в бетон. Мы дошли до края вселенной. Той вселенной, где все неправильно, где все ненастоящее и все такое, каким быть не должно.

Вопреки моим ожиданиям, каннибал пошел не к забору, а к огромной мусорной куче, которая была неподалеку от неё. Сначала он быстро раскидал в стороны ветки, затем приподнял за один край и перетащил в сторону дверцу от холодильника, а потом долго разгребал огромные валуны. Все это сопровождалось надсадным кашлем и громким, свистящим дыханием. Я подошла к нему и попыталась помочь, но одним движением ладони запретил мне приближаться к камням. Поэтому я просто наблюдала за тем, как из-под горы мусора появляются очертания до боли знакомого предмета. Того, что вы каждый Божий день видите на улицах города. Канализационный люк.

– Это вы-ход, – прохрипел каннибал. – Единственный, – на одном дыхании выплюнул он.

– Он ведет наружу? – спросила я.

Каннибал поднял на меня глаза, а затем снова повторил это жуткое движение головой, словно тянул нижнюю челюсть как можно выше вверх, и кивнул. Он подцепил крышку люка, и та совершенно беззвучно откинулась на землю рядом с зияющей в полу дырой. Там было темно, как в бочке. Я испугалась, и каннибал увидел это:

– Там не заблу… – тут он зашелся в кашле, от которого у меня мороз пошел по коже. Я не медик, но тут и без диплома ясно, что ему недолго осталось. Он набрал воздуха в легкие, снова жутко выгнул шею и заговорил опять. – Там о-один коридор. По не-му до… до конца и в… в… вверх по лест-ни-це, – снова этот жуткий жест нижней челюстью. – Вый-дешь ря-дом с т-т-т… трас-сой. Дальше на по-пут…

Слово «попутка» он выговорить не успел. Взгляд его скользнул по мне, потом куда-то за меня и каннибал, раскрыв глаза и рот, собрал все свои силы, резко рванул ко мне, протягивая грязую руку вымазанную в запекшейся крови. Я взвизгнула и отшатнулась.

– Беги! – успел крикнуть он.

Тонкий и короткий звук пронзил воздух совсем близко от меня. Звук, похожий на быстро летящий маленький предмет. Каннибал схватился за ногу, в которой блестел металлический дротик и тут же свалился на землю, как подкошенный.

Я резко сорвалась с места и кинулась к люку, даже не оборачиваясь назад. Поздно. Мои волосы натянулись. Я закричала, но в последней попытке вырваться, дернулась вперед, за что поплатилась адской болью. Слезы навернулись на глаза. Еще один порыв резкой боли в волосах – и меня потащило назад. Я не удержалась на ногах, но упасть не смогла – моя спина врезалась в чужую грудь, а рука быстро обвила мою шею, зажимая голову под самым подбородком, сжимаясь, как питон. Свет погас, исчез звук, стало спокойно и хорошо.

Глава 6. Товарный вид

Первое, что осознал мой мозг, когда включился – я – голая. Странно, но именно ощущение полной беззащитности заслонило собой все, и даже пресловутый инстинкт самосохранения сработал много позже, нежели желание прикрыть наготу.

Я открыла глаза, дернулась, подскочила и села, сворачиваясь клубком, пытаясь сжаться в комок, пытаясь прикрыть руками и ногами свое тело. Вокруг было темно, но темнота эта странная – тусклый, желтый свет шел из другого конца комнаты, откуда-то справа, но источник его был спрятан и лился из-за темных конструкций, нагромождений и хлама, которые ощетинивались углами, прямыми и ломаными линиями. Весь это театр теней создавал жуткое ощущение заброшенного дома, которое облюбовали бомжи, но, в отличие от пристанища социальных отбросов, здесь было чисто. Подо мной был матрас, который кинули прямо на пол. Чистый матрас, но без простыни или покрывала. Скорее, это какой-то заброшенный чердак, потому как, приглядевшись, можно было увидеть старую мебель, расставленную вдоль стен, а иногда и по центру. Здесь ютились шкафы, диваны, столики и кресла, торшеры, стулья, какие-то коробки и огромные деревянные конструкции, назначение которых было неясно из-за темноты. Тепло и тихо.

Я оглянулась – никого. Позвать кого-то я не решалась. Перевела взгляд на себя и поняла, что я не только голая, но и чистая – кожа отмыта от грязи и крови, порезы, ссадины обработаны, а сама кожа намазана лосьоном. Провела рукой по волосам – вымыты, расчесаны, расплетены, спускались по плечам и спине и источали прекрасный аромат какого-то шампуня вперемешку с незнакомым женским парфюмом. По ощущениям, никакой косметики на лице не было, но все же я пробежалась пальцами по глазам и губам. Не накрашена. Просто вымыта и приведена в порядок. В товарный вид. От одной этой мысли сердце подскочило и бешено ударило в барабанные перепонки.

Щелкнул замок двери, и послышались неспешные шаги. Свет исказился, выгнулся, принимая новые формы, подстраиваясь под тело, загораживающее его, увеличивая его тень на противоположной стене. Она покачивалась в медленном танце неспешной походки, становясь все больше и больше. Но вот тень стала совсем большой и из-за огромного шкафа, стоящего посреди комнаты, вышел Максим. Взгляд его рассеяно и задумчиво скользил по полу – парень думал о чем-то своем. Возможно, о межколёсном дифференциале или о чем-то еще, что занимает их умы в перерывах между убийствами.

Он поднял на меня глаза и улыбнулся:

– Проснулась?

Его слова, его улыбка, мягкий и теплый тон голоса… Бог мой, да он же настоящий социопат. Псих. Извращенец. Я сжалась, спряла все интимное, чем смогла, чувствуя, что с лица сходит краска.

– Максим, пожалуйста… – проблеяла я.

Он медленно подошел ко мне и опустился на колени, садясь на край матраса, положил на него стопку разноцветных тряпок, чистых, выглаженных и аккуратно сложенных друг на друга, и поднял на меня глаза. Красивый, ухоженный мальчик. Глаза цвета стали, живые и умные, светло-русые волосы, постриженные и уложенные по последней моде, гладко выбритая кожа, ровная, бархатная, сливочного светло-бежевого оттенка с легким румянцем, крепкая, жилистая шея, переходящая в широкие плечи, рельефную спину и узкие бедра с круглой, подтянутой задницей. На нем был тонкий темно-синий свитер с v-образным вырезом, синие джинсы и недешевые замшевые туфли с тонкой полоской светлой подошвы. От него слабо пахло туалетной водой, чем-то свежим, легким, летним. Он скользил взглядом по моему лицу, рассматривая меня. Такой молодой, такой красивый.

И такой гнилой внутри.

– Пожалуйста, прекрати все это, – прошептала я, чувствуя, как ком подступает к горлу. Стало тяжело дышать. – Умоляю тебя, – я потянула к нему руки, но тут же опомнилась и прижала их еще сильнее, закрывая грудь. Он ухмыльнулся, уловив этот момент. Мне стало стыдно. Я заплакала тихо, беззвучно, глотая свой страх, даваясь своим стыдом. Молча, чтобы не разозлить его.

Он протянул руку и нежно стер со щеки слезу теплыми пальцами. Ладонь скользнула вниз, спускаясь к шее, где замерла, словно ожидая моего одобрения, а затем большой палец опустился в выемку между ключицами и нежно погладил ямку у основания шеи. Я вздрогнула, сжалась в комок, зажмурилась и вжала голову в плечи, насколько это позволяла его рука. Максим улыбнулся, сверкая жемчугом ровненьких зубов. От восторга он закусил губу. В его глазах сверкнули похоть и азарт. Я услышала его голос:

– Кукла… – нежно, почти ласково проговорил он.

Я ждала. Ждала, что он вопьется мне в шею. Ждала нестерпимой боли и воздуха, комом вставшего в горле. Ждала, как собака ждет команды хозяина. Но тут его рука соскользнула с моей шеи. Я открыла глаза.

Спокойно, как ни в чем не бывало, он разбирал стопку с одеждой, ища там что-то конкретное. Я смотрела, как среди вещей появляется нижнее бельё – трусы и бюстгальтер – очень красивые, тонкой работы, из черного кружева. Дорого и со вкусом. И пока он разворачивал их, внимательно разглядывая сначала лиф, потом трусы, я судорожно думала, что же мне делать? Чего он хочет от меня? Чего ждет? И ждет ли вообще? «Торговать задницей» я уже пробовала – его это раздражает, несмотря на то, что я точно знаю – он хочет меня. Ну и что с того? Ему семнадцать. В этом возрасте он хочет трахать все, что движется, и это нормально. А значит, все моя ценность сводится исключительно к вагине, а это, надо заметить, не уникально. Это может предложить любая. Есть ли что-то уникальное во мне выше пояса, или все происходящее – ритуал, к которому сводится любое интимное общение этого изверга.

– Ты всех называешь «кукла»?

Он тихонько мотнул головой, не глядя на меня. Нет.

– Я тебе нравлюсь?

Он поднял на меня глаза. Молча разглядывал мое лицо, перемещаясь от глаз к губам и обратно. А затем кивнул.

– Тогда зачем все это?

Максим еще какое-то время продолжал рассматривать меня, а затем пожал плечами:

– Потому что ты так захотела.

Я вспомнила его слова. Вспомнила, что он говорил мне, прежде чем затащить сюда. «Идем со мной», – говорил он.

– Я была неправа. Ты прав. Ткнул меня носом. Я с тобой согласна – я вела себя заносчиво, нагло. Недооценила тебя. Унизила. Нет, не то слово! В общем… Я была неправа. Ты выиграл. Я согласна с тобой, я вела себя, как…

– Как любой взрослый человек, – договорил он. Взгляд его был таким спокойным, словно мы сидели на кухне и обсуждали прошедший день. – Знаешь, почему двадцать четыре?

– Что? О чем ты?

– Почему в «Сказку» не пускают моложе двадцати четырех?

– Почему?

– Потому что до этого возраста человек все еще остается гибким.

Я смотрела на него непонимающим взглядом. Он видел, что я не понимаю. Он поднял на уровень наших глаз руки, в которых красовались кружевные трусики.

– Ты хочешь, чтобы я надела это?

Он отрицательно кивнул и сказал:

– Я хочу надеть на тебя это.

Сопливый извращенец!

Немного помедлив, я все-таки собрала волю в кулак. Я заставила себя закрыть рот и подчиняться. Здесь парадом командую не я. Здесь меня в одну секунду отправят на тот свет без поминок, а потому я вытянула левую ногу. Он медленно пропустил стопу сквозь кружева. Второй рукой он взял мою правую ногу, потянул к себе и пропустил её сквозь ткань. Тонкая, нежная, как паутина, она заскользила вверх по ногам, поднимая волну мурашек. Он улыбнулся и прикоснулся ладонью к голени, пальцами чувствуя мелкую рябь страха и возбуждения на моей коже. Его глаза жадно скользнули по моему телу. Он облизнул губы, поднял на меня глаза:

– Ложись, – тихо сказал он.

Я подчинилась. Закрыв глаза, я слушала, как колотится сердце, дыхание горячими толчками выходит из легких. Максим залюбовался тем, как трепещет на моей шее пульс, наслаждаясь моим страхом. Он пододвинулся ближе и потянул косок ткани вверх по бедрам, сопровождая его своими горячими ладонями. Прохладная ткань просочилась между ног, как вода и легла на тело нежно, мягко, закрывая собой мою неловкость, мой стыд, мой страх.

– Удобно? – тихо спросил он.

Я кивнула. Максим запустил указательный палец под кружево и повел его от внешней части бедра к внутренней, прикасаясь к моей коже тыльной стороной пальца, медленно растягивая сладость предвкушения. И когда его палец оказался между моих ног мы оба выдохнули – я быстро и шумно, он медленно, тихо, сдержанно. Никогда страх не был таким сладким. Никогда ненависть не была такой пленительной. Несколько секунд, терпких, пьянящих, сводящих с ума, мы оба ждали, что произойдет дальше.

Он убрал руку. В полнейшей тишине, под шелест нашего дыхания, прозвучало тихое: «Садись».

Я поднялась. Я открыла глаза, но не могла заставить себя их поднять. Мне казалось, то, что происходит сейчас, мне не по карману. Я к такому не готова. Я совершенно не понимаю, что делать. Одно прикосновение, несколько слов и музыка его дыхания сделали меня его вещью. И, несмотря на ужас, мне доставляет сумасшедшее удовольствие принадлежать ему. Я не помню, сколько ему лет, я не помню, сколько лет мне. Не помню, что меня останавливало тогда, когда он звал меня к себе в постель? Гордыня, предрассудки, уголовный кодекс? Сколько же сотен лет прошло между этим мгновением и «пойдем со мной»?

– Посмотри на меня.

Я мотнула головой. Не могу. Неужели ты не видишь, что я не могу?

Ладонь на моей щеке и его рука мягко тянет мое лицо наверх. Я мотнула головой, зажимаясь, закрывая руками лицо – все, о чем я думаю, сейчас написано на нем и я не могу ему это показать. Он взял меня за запястья и нежно, но настойчиво потянул на себя, а в следующее мгновение он уже обнимал меня и мои руки лежали на его спине, чувствуя рельеф мышц под тонкой тканью, тепло его тела. Он потянул меня на себя. Я покорно следовала за его руками. Он повернулся, сел на матрас и посадил меня сверху. Его руки нетерпеливо забрались под кружево, и он притянул мои бедра к своим. Как же приятно чувствовать его возбуждение… Руки его выбрались из паутины трусиков и поползли вверх по спине. Он слегка отклонился от меня, и я тут же закрыла грудь руками.

– Убери, – прошептал он.

Я замотала головой. Нет. Не могу.

– Почему?

Что мне ответить? Как объяснить? Какими словами мне рассказать, до чего же я стыжусь собственного тела? То, что раньше было таким красивым, таким манящим, таким желанным, теперь теряло объем, становилось плоским, бесцветным и как будто совсем чужим. И там, где я знала каждую черточку, каждую впадину и родинку, стало появляться то, что ко мне никак не может относиться. Я не узнавала свое тело. Неровности рельефа, разорванное и абы как склеенное заново полотно кожи, утерянные навсегда округлости, которые, как ты ни старайся, уже никогда не будут такими, как в восемнадцать. Это все не мое. Как я могу показать ему грудь, которая после кормления ребенка висела, в прямом смысле этого слова? Его любовницам сколько? Семнадцать, восемнадцать лет отроду? Да даже если и двадцать пять. Нерожавшая Светка может похвастаться такой грудью, какой можно орехи колоть. А что могу показать я?

– Марина…

– Я не могу, – сказала я, снова пряча лицо.

– Почему?

– Это некрасиво.

– Глупая… – выдохнул он, и снова взял меня за запястья.

– Не делай этого, – взмолилась я. – Пожалуйста, не надо.

Его руки снова вернулись на мою спину.

– Хорошо. Тогда давай спрячем твою грудь, чтобы она тебя не смущала?

Я кивнула. В его руках оказался бюстгальтер.

– Он застегивается впереди, – сказал Максим, намекая на то, что чтобы надеть его, мне все равно придется оторвать руки от груди.

– Закрой глаза, – сказала я.

Он засмеялся, кивнул и закрыл глаза. Я убрала руки от груди и завела их за спину, чтобы быстро продеть их в лямки, и в этот момент он открыл глаза. Пока я судорожно запихивала руки в нижнее бельё, которое он держал в своих руках, его взгляд медленно скользил по мне, изучая предмет моих главных комплексов. Я попыталась забрать бюстгальтер из его рук и застегнуть его сама, но он поднял на меня глаза и настойчиво произнес:

– Я сам.

Пока его руки бережно одевали меня, он спросил:

– Зачем так зацикливаться на этом?

Зачем? Зачем… сложно было подобрать слова, почему именно грудь являет собой визитную карточку женщины. Почему именно её внешний вид так заботит любую, и почему именно она, будучи в совершенно непотребном состоянии заставляет меня чувствовать себя на десять лет страшнее моего реального возраста? Наверное, это как-то объясняется физиологией, психологией или эволюцией. Черт его знает – почему, но это важно. Я ничего не ответила. Он не повторил вопроса. Замок бюстгальтера тихонько щелкнул. Максим оглядел лиф и то, как он сел, с наслаждением глядя на его содержимое. Он неспешно поправил лямки и боковины, а затем сделал то, что меня смутило, но сильнее удивило – он аккуратно залез рукой в чашечку и, проводя горячими руками по возбужденной светло-розовой плоти, поправил грудь, укладывая её так, как ей положено лежать. Такой узнаваемый жест, повседневный ритуал, который знаком каждой женщине, у которой уже есть что складывать в нижнее бельё. Женщине! Но не мужчине. Ни одному мужчине в голову не придет задумываться, как происходит этот процесс, как ни одной женщине не придет в голову наблюдать, как он натягивает на себя трусы (особенно после десяти лет брака), потому как к определенному моменту тебе становится неинтересно даже то, носит ли он их вообще. Вряд ли хоть один из них хотя бы раз в жизни вообще замечал это быстрое движение, которое они, хоть и краем глаза, но наблюдают каждый день. Мужчине нет до этого дела, и это совершенно логично. Логично, если твоя семья растила тебя по заранее одобренным обществом алгоритмам. Если в семье соблюдались элементарные правила морали и этики. Если мать вела себя, как подобает матери, а не… Он повторил это со второй грудью, и, глядя на это, я спросила:

– Максим?

Он вопросительно вскинул на меня серые глаза.

– А твоя мама, она…

Он все еще вопросительно смотрел на меня, глядя, как я пытаюсь подобрать слово, которое в этой ситуации не сведет хрупкий мир на «нет».

– Она… била тебя?

Это все, на что у меня повернулся язык, хотя, видит Бог, я думала о другом.

Максим засмеялся. Он притянул меня к себе и начал медленно, с наслаждением покрывать мою грудь легкими поцелуями, приговаривая при этом:

– Нет, Кукла. Моя мать не была меня, – я закрыла глаза, утопая в этих нежных прикосновениях, слушая его голос. – Она не купалась со мной в одной ванной и не спала в одной постели голой, не заставляла меня трогать её в неправильных местах, – он тихонько укусил меня. Я вздрогнула и закусила губу. Он продолжил целовать, нежно поглаживая по спине. – Она не насиловала меня, не закрывала меня в кладовке. В общем, она не издевалась надо мной.

– Тогда за что же ты так ненавидишь женщин?

Он остановился и посмотрел на меня. Я опустила глаза и встретилась с его удивленными серыми глазами. Искренне удивленными:

– Ненавижу?

Я лишь открыла рот, не зная, как реагировать на очевидный резонанс:

– А как же ты это называешь?

– Я называю это восхищением.

– Думаешь, так выглядит восхищение?

– А как оно ДОЛЖНО выглядеть, по-твоему?

– Не знаю…

– И никто не знает. Могут лишь предполагать и ссылаться на полюбившиеся примеры. Но чужие примеры мне не интересны. МОЁ восхищение выглядит именно так.

Я смотрела на него и думала, как же такое умозаключение родилось в голове у несовершеннолетнего парня? Я сидела на нем сверху и чувствовала его член, упирающийся прямо в меня, видела блеск в глазах, замечала, как он облизывает губы, глядя на меня, словно голодная псина. Он хочет меня. Хочет, но не трогает. Даже у меня все мысли были только о том, как бы стянуть с него джинсы, и если бы я до жути не боялась его, уже давно бы это сделала. Меня сдерживает страх, а что сдерживает его?

Тут он притянул меня к себе и перевернул. Я оказалась внизу, он наверху. Глядя мне в глаза, он прошептал:

– Я обожаю женщин, люблю их и восхищаюсь ими. Я преклоняюсь перед ними. Я не знаю ни одной твари на земле, что была бы прекраснее женщины. Именно поэтому ты здесь, Кукла.

Он поднялся и сел напротив меня. Пока я поднималась вслед за ним, он вытащил из стопки одежды подвязку для чулок.

– Я ничего не понимаю, – сказала я.

Он надел её на меня, застегнул и сказал:

– Я объяснил тебе, почему здесь нет людей моложе двадцати четырех.

– Да, но я не поняла и этого. Что значит «гибкий» человек и какое это имеет отношение к… к нам с тобой?

– Само собой речь не о физическом параметре. Речь о психике. До этого возраста, плюс – минус год, человек еще способен быстро приспосабливаться к внешним условиям, и чем он моложе, тем быстрее происходит процесс перестроения. Понимаешь?

Я молча мотала головой, глядя на то, как он достает чулок в огромную пошлую клетку и натягивает на мою левую ногу.

– Это значит, что будь на твоем месте шестнадцатилетняя девчонка, она бы уже выбралась отсюда, и даже мне пришлось бы потрудиться, чтобы опередить её. И не факт, что я бы успел. И знаешь, что самое интересное?

Я снова отрицательно мотнула головой.

– Что она сделала бы это на одних инстинктах. Мозгов там нет, и в таком возрасте не должно быть, но чутьем молодые угадывают даже стороны света, не говоря уже о том, чтобы найти выход из лабиринта, – он посмотрел мне в глаза и добавил. – Они гибкие. Их головы не забиты чушью и дрянью, их мозги не сгнили, их тела быстры и проворны. И они, как ни странно, боятся гораздо меньше взрослых.

– И как же вы это выяснили?

– Опытным путем, – сказал он, застегивая зажимы чулка. Он потянулся за вторым.

– И сколько же времени вам понадобилось, чтобы понять эту простую истину?

– Непростительно много. Но не суть. Суть в том, что когда мы начали запускать сюда взрослых, мы открыли поразительный побочный эффект от «Сказки». И это гораздо круче обезболивающего под давлением.

Второй чулок пополз вверх по моей правой ноге.

– И что же это? – спросила я, чувствуя, как улетучивается возбуждение. Как на трон снова восходит страх. Зачем он одевает меня? И зачем парню с безупречным вкусом в одежде напяливать на меня дешевые чулки, в которых в свое время ходили списанные со счетов портовые проститутки?

– Это то, что я обещал тебе, Кукла, – он снова посмотрел на меня. Его возбуждение тоже сходило на нет, только оно уступало место не страху. – Я обещал тебе восхищение твоей дочери. Я сказал, что объясню, как тебе вернуть её расположение и уважение. Для этого всего лишь нужно очистить твои мозги от той дряни, что ты годами складывала туда. Ты перестала понимать суть вещей, перестала отличать важное от второстепенного, перестала слушать и навострилась говорить громче собеседников. Ты перестала быть человеком и стала куклой. Она видит это. Она лучше взрослых замечает мертвые глаза и тупые головы. Поэтому она не хочет быть тобой.

Защелки правого чулка закрылись. В руках Максима появились черные атласные мини-шорты, чуть больше трусов что сейчас были на мне, и, надевая их, он тихо продолжал:

– И именно потому, что я восхищаюсь тобой, я дарю тебе это, понимаешь, Кукла? Понимаешь, что я восхищаюсь тобой? Восхищаюсь настолько, что готов дать тебе самое важное, что есть в твоей жизни – тебя. Я хочу вернуть тебя на пьедестал, чтобы преклоняться перед тобой.

– Максим, ты о чем? – спросила я, чувствуя холодный пот на спине.

– Очищение – путь сложный и болезненный, но в итоге, поверь мне, ты будешь благодарить меня. Состоит он из трех, – он задумался, подбирая нужное слово, а я холодела внутри, глядя на его спокойное лицо, – назовем это этапами: очищение страхом, очищение стыдом и очищение болью.

– Максим… – тут он поднялся на ноги и потянул меня за собой. Я встала, судорожно заглядывая ему в глаза. – Что ты такое гово…

– Если бы ты знала, как я надеялся, что страха тебе хватило, – он поднял на меня серые глаза, в которых была искренняя грусть. Этот взгляд заставил меня закрыть рот. Он натянул на меня шорты и опустился вниз, нагибаясь за корсетом из ярко-красного шелка.