Текст книги "Сын якудза (СИ)"

Автор книги: новый_волк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Я принял наказание, как расплату за все совершенные мною преступления. Но Такеда-сан пришел ко мне и предложил сделку.

– Он вытащил Вас из тюрьмы взамен на Ваши услуги?

– Он – хороший человек. Несмотря на то, что якудза. Знаешь, якудза бывают разными. Среди нас есть действительно отъявленные негодяи. Но присутствуют так же и благородные люди.

Глядя на Рюноске я готов был поверить в благородство Такеды Хироши-сана. Только высокоморальный человек, терпеливый и сильный духом мог воспитать такого сына, каким был Рю.

– Когда Вы так говорите, мне начинает казаться, что Вашей целью является переманить меня на свою сторону.

Слушать рассуждения якудза о благородстве его породы было немного странно и неловко. Вспомнилось, как Рюноске отмечал, что по большей части якудза – политики, которые, в отличие от лиц, мелькающих на экранах телевизоров, не притворяются теми, кем они не являются на самом деле.

Окида звонко рассмеялся. Он курил, поэтому дым рассеянными облачками вырывался из его рта.

– Ты и так на нашей стороне, – сказал он.

Я мысленно согласился и даже удивился, с какой легкостью сделал это.

– Я слышал о том, что случилось с матерью Рюноске.

– А, Мицуки-сан… Да, она погибла в перестрелке. Случайная смерть. Босс корит себя за ее смерть.

– Вы много знаете.

– Ты спрашиваешь, потому что хочешь помочь Рю-бочану, – Окида посмотрел на меня с внезапной проницательностью. – Твои действия пропитаны любовью.

Я смутился, но выдержал напор эмоций достойно.

– Такеда-сан назвал сына «Рюноске», чтоб мальчик вырос сильным. Рю-бочан стал именно таким, каким должен был стать ребенок с такими родителями и таким именем. Я сам отец, и понимаю стремление Такеда-сана сделать своего ребенка неуязвимым для слабостей этого мира. Он рано потерял мать, ее смерть произошла на глазах у Рю-бочана. Это невыносимое зрелище.

Я с тоской и сочувствием подумал о Рюноске, представил его еще совсем маленьким мальчиком, не таким самодостаточным, собранным, не с лицом, сквозь непроницаемость которого тяжело было что-то разглядеть. Это был образ обычного ребенка, ранимого, привязанного к своим родителям и увидевшего, как кто-то отнимает жизнь у его матери.

– Я понимаю, – пробормотал я. – Спасибо, Окида-сан, что поделились со мной этим.

Он снисходительно улыбнулся и смущенно потер нос. Потушил сигарету, приоткрыл окно и выкинул окурок на улицу.

– Мне хотелось бы, чтоб у молодого хозяина был кто-то, кто был бы способен защитить его душу.

– Думаете, это я?

– Надеюсь.

Весь вечер я думал, переваривал услышанное и, в конце концов, понял, почему Рюноске с таким упорством продолжал отталкивать меня. Он любил меня. Его ранящее поведение являлось самым верным доказательством силы его чувств. Надежды, возлагаемые на меня Окидой, не казались тяжким бременем. Мне и в голову не могло прийти, каким именно образом я могу спасти душу Рюноске, но как мне стоит поступить непременно, я уже знал.

========== Часть 10 ==========

Саки позвонила с самого утра. Это вошло в привычку: она звонит, и мы договариваемся, где встретимся: по пути в школу или уже в школе. Я решил, что нам необходимо время побыть наедине, подготовиться к тому, что я хочу сказать. Я заранее знал реакцию Саки. Она впадет в ужасное состояние истерики. Она не простит меня. Не знаю, возненавидит ли.

Мы встретились на распутье и пошли вдоль по длинной улице, которая походила на русло реки, куда впадает множество других маленьких речек.

Саки мило ворковала, но потом спросила, все ли у меня в порядке. Я не отвечал ей, мои мысли полностью поглотили все мое внимание. Я ответил Саки, что меня кое-что беспокоит. Она поинтересовалась, что это. Она понятия не имела о моем ужине в доме Рюноске.

Я хотел дать нам время. Мне было совестно и страшно, но одновременно с этим я принял решение. В тот самый момент, когда состоялся разговор с Окидой. Нет, раньше. Когда мы с Рюноске наконец-то снова остались наедине. Ничто в мире не сможет восполнить то, что происходит между нами. Сколько бы времени не прошло, это не потеряет актуальности.

Претенциозность Саки смешила и вместе с этим вызывала сочувствие и уважение. Саки – чудесная девушка, достойная. Но не моя.

Я не дождался. Мы предполагаем, а Господь располагает.

– Саки, – я остановил ее, повернув к себе.

Она уставилась на меня широко раскрытыми удивленными глазами. Взгляд, полный открытости и доверия. Как же я был мерзок самому себе. Но! Именно сейчас я поступал по совести и чести. Можно сколько угодно пытаться строить отношения с кем-то, кто хороший человек, кто тебе глубоко симпатичен, с кем-то достойным, но именно потому, что в Саки присутствовали все вышеперечисленные качества, я не мог продолжать.

Я взял ее за плечи и заставил смотреть мне в глаза.

– Послушай Саки, я должен…

Она смотрела, глаза ее блестели, зрачки дрожали.

Слова не шли на язык.

– Саки, мы больше не должны встречаться. Если хочешь… если бы ты захотела, мы остались бы…

– Друзьями? – не веря своим ушам, взвизгнула Саки. – Ты с ума сошел? Что с тобой не так? Я не верю, что ты вдруг решил бросить меня.

Я извинился. Она должна была знать, она понимала, что все происходит не внезапно.

– Ты виделся с ним, так?

Я кивнул.

– Это расставание, эта ссора – она не могла длиться вечно. И вы не сможете остаться просто друзьями.

Я снова кивнул. Даже если бы случилось такое, что я не имел бы возможности видеть Рюноске. Никогда. Предположим, он умер. Боже, почему я так холодно подумал об это? Если бы он умер, я все равно оставался бы с ним душой. Первая любовь. Незабываемая. Самая сильная. Возможно, вечная. Любовь к Рюноске.

Она ударила меня по щеке. Звонкий звук пощёчины отозвался в моей голове и принес облегчение.

Саки не заплакала. Она пихнула меня в грудь. Замахнулась сумкой, но рука ее застыла в воздухе. Она посмотрела на меня, будто хотела сказать слова ненависти, но она не ненавидела меня. Она любила. И понимала.

– Представить не могу, чтоб вы были вместе. Может, это вследствие ограниченности моего восприятия, но я не могу увидеть ваше счастливое будущее. Мучайся с ним до смерти, – ровным голосом сказала Саки и убежала вперед.

Я немного опоздал. Учитель не стал отчитывать, как делал обычно. Видимо, у него настроение тоже было не очень. Он разрешил мне пройти на свое место. Рюноске сидел на первой парте с опущенной головой. Читал что-то или делал вид, что читает. Я коснулся его руки локтем, проходя мимо, но он не отреагировал.

Весь урок я смотрел на него. Теперь я был свободен. Не имело значения, как себя ведет Рюноске – этот упрямый гордец. Главное – я расправил крылья, понял все, что должен был понять. Я любил его и не собирался приносить боль более той, что принес.

На перемене Рюноске вышел, и я последовал за ним. Мне была невыносима мысль, что он будет заниматься своими делами, а я останусь в неведении. Он поднялся на крышу и выудил из припрятанной за вентиляционным выходом пачки сигарету. Я не скрывался. Он не обращал на меня внимания, делал свои дела. Когда он сел, я присел рядом. Мы сидели на пыльном бетонном полу. Не говоря ни слова, он протянул сигарету. Я принял ее и затянулся. Он откинулся на стенку шахты.

Мне хотелось прижаться к нему, стать как можно ближе. Желание было невыносимое. Хотелось поцеловать его. Пусть снова начнет подшучивать надо мной. Нет, мне не нужно то, что было раньше. Я претендовал на нечто большее.

Вот так мы и просидели там до звонка. Рюноске потушил сигарету об бетон, поднялся и ушел. А я остался сидеть. Я чувствовал себя маленьким осликом или слонёнком, который всюду бродит за матерью, держась за ее хвостик, чтоб не потеряться.

Я уже не был уверен, что чувствовал ко мне Рюноске. Любил ли он меня? Даже когда мы были вместе. Или это был опыт, основанный на личностной симпатии? Неважно. Теперь это не имело значения. Мои собственные чувства причиняли мне боль. Вне зависимости от того, что было ответом.

В класс я решил не возвращаться. Моя сумка так и осталась там, в столе. Я спустился вниз по улице. «Дзюбей» отворила свои гостеприимные двери. Сакуразука удивился моему раннему появлению, но не стал расспрашивать, за что я ему глубоко признателен. Он дал мне работу, и таким образом я провел весь свой день.

Никто не пришел: ни Саки, ни Рюноске. Я не надеялся, нет. Просто иногда спихивало нечто вроде остаточного желания, чтоб сейчас вот открылась входная дверь, и вошел Рюноске, который, пусть и со своим привычным хмурым видом, но спросил бы: есть работёнка?

Я был бы счастлив.

Но такого не случилось.

И не случалось потом.

Так прошел месяц.

Зима завладела своими законными правами. Температура опустилась. Намело сугробы, который в городе не были так заметны, потому что работала снегоуборочная техника. Все эти агрегаты начинали рано утром, чтоб рабочие ехали по уже убранным дорогам, пешеходы не тонули в сугробах, а все вместе это сливалось в единое общественное пространство со всеми этими подходами к бесчисленным магазинам и супермаркетам, парковочным местам и переходам.

В середине декабря вовсю велась подготовка к рождественским мероприятиям. Старшие классы должны были подготовить концерт. Я – человек без интереса к этому роду общественной деятельности, поэтому сразу выбил для себя работу с декорациями и подготовкой звука.

Рюноске ничем не занимался, поэтому уходил сразу после уроков. В последнее время он выглядел очень встревоженным, напряженным и задумчивым. Я душой чуял, что в его семье что-то случилось. Возможно, он поссорился с отцом. Но сильнее меня пугала возможность заключения договорного брака. Я не знал, делается ли так в высших слоях общества до сих пор, но такая мысль у меня возникла.

Окида-сам перестал посещать «Дзюбей». Возможно, Семья Такеда потеряла интерес к нашей забегаловке после того, как Рюноске потерял к ней интерес. Вечерами я высматривал машину Окиды, но не находил ее.

Подготовка к рождественским мероприятиям шла полным ходом. Потом работа. Глядишь, уже поздний вечер. Электричка. Дом. Рюноске перестал посещать школу. Учителя молчали. Как всегда по школе ходили слухи. Ужасные слухи, верить в которые мне не хотелось. Я набирал номер Рюноске, но абонент всегда был недоступен, потом вовсе отключен. Рюноске не хотел разговаривать с кем-либо, в том числе со мной.

Я страдал. Честно скажу. Не мог найти себе места. Все накалывалось, как снежный шар. Это исчезновение. Тотальное. Телефон. Слухи. Я не знал, что делать.

В конце концов я заболел и пролежал в постели около недели. На третий день пришла Саки. Она все еще злилась на меня, но забеспокоилась, когда я слег. Она приволокла удон, завернутый в три слоя бумаги, чтоб медленнее остывал. Купила в забегаловке через два квартала. И сидела со мной, пока я бревном лежал на кровати, укутанный с ног до головы одеялом, потому что то знобило, то бросало в жар.

– Ты должен заботиться о себе, – сказала она, вытирая пот с моего лба.

– Спасибо, что пришла.

– Я рада, что с тобой все в порядке.

– Не считая температуры 39, – да, в порядке.

Она рассмеялась.

Мы совершенно не знали о чем говорить. Саки боялась, что мне нельзя разговаривать. Но на самом деле все было в полном порядке. Я болел, но не был при смерти.

– Что говорит Сакуразука-сан?

– Из-за того, что ты не приходишь?

Она кивнула.

– Он больше опечален тем, что не приходит Рика.

Саки снова рассмеялась. Звонко и красиво.

– Не думаю, что он будет злиться, если ты вдруг объявишься и извинишься.

– Я больше не буду там работать.

– Ясно, – я кивнул.

– Это не мое. Работать в «Дзюбей» было весело, потому что там был ты, и между нами все было хорошо. Сама работа меня не слишком привлекала.

– Найди себе что-то получше.

– Обязательно.

Мы долго молчали, а потом Саки сказала:

– Как думаешь, это правда?

– Что?

– Слухи о Такеда.

Я попытался не думать об этом. Это не должно было иметь значение. Пока я не узнаю все из уст самого Рюноске, я не собираюсь запариваться по этому поводу. Однажды все эти дурацкие слухи завели меня в дебильное положение. С другой стороны, из-за них я сблизился с Рюноске.

– Это глупые слухи, – заявил я.

– Да, конечно, – промямлила Саки. – Ты говорил с ним?

– Нет.

– Тогда откуда ты знаешь?

– Я не знаю.

Я чувствую.

Мы еще какое-то время посидели и поговорили. Саки ушла в хорошем расположении духа. По крайней мере, мне так показалось. А после времени, проведенного с ней, мне стало гораздо спокойнее на душе.

Едва я успел подняться на ноги, как позвонил Рюноске. Сначала это был неопределенный номер, но я сразу понял, чей он.

Его голос был еле слышим. Тихий. Глухой. Подавленный. Но при этом ровный и твердый. Он сказал:

– Папа умер.

Значит, слухи оказались правдивы. Но я решил не делать скоропостижных выводов. Пока я имею один факт – смерь отца Рюноске.

– Как это случилось?

– Его застрелили.

– Ты видел это?

Рюноске помолчал.

– Нет.

– Слава богу.

Вспомнились слова Окиды, который рассказывал о смерти матери Рюноске. Даже если Рюноске достаточно взрослый человек, повторение события детства могло очень глубоко ранить его.

– Завтра церемония погребения. Я хочу, чтоб ты пришел.

– Ты уверен?

Там будут якудза, много, много якудза. Влиятельные люди. Опасные люди. Чужие люди. Точнее, я там буду чужеродным элементом.

– Я хочу, чтоб ты был со мной в такой момент.

После этих слов никаких сомнений не осталось.

– Хорошо.

– Окида приедет за тобой около девяти.

– Я буду готов.

Рюноске повесил трубку.

Я некоторое время слушал короткие гудки. Будто они посылали какой-то сигнал в мой мозг, который мне нужно было расшифровать. Я перерабатывал услышанное. И слезы навернулись на глаза. Даже не из-за того, что я услышал, а из-за того, каким был голос Рюноске. Чудовищное чувство сожаления охватило меня. Мне хотелось быть с ним сейчас там и прижать к себе, поглотить его, чтоб забрать его боль и заглушить при этом еще и свою.

Утром я оделся в единственный парный черный костюм, какой был в гардеробе. Родители выразили желание пойти со мной, но я сказал им правду: их никто не ждет там. Я не пошел бы в такое место, если бы Рюноске не связывал меня с ним. Рюноске стоял превыше страха и ритуальности. Рюноске стал моим божком, живущим на земле и так сильно похожим на человека, но источающим столько эфемерного, что невозможно было надышаться им.

Без пяти девять у дома остановилась черная элегантная машина. Соседи глядели в окна или выходили на улицу. Окида-сан, несмотря на случившееся, обрадовался мне. Я обрадовался ему. Очень. По моей просьбе мы заехали в супермаркет, где я купил бутылку вина, которое мы с Рюноске распивали когда-то. Эта марка связывала нас с Рюноске в обрамлении хороших воспоминаний.

Окида-сан всю дорогу приободрял меня и сказал, чтоб я не боялся всего, что будет происходить. Он понимал, что меня до чертиков пугает перспектива оказаться в обществе разночинных якудза, но он сказал, что они не дотронуться до меня и пальцем.

Он высадил меня у парадного входа. Ворота в поместье широко распахнуты. Крутые машины. Черные мерседесы, дорогущие фольксвагены, лимузины, откуда выгружались подарки родственникам и поминальные венки усопшему. Все эти люди (в основном мужчины в возрасте) выглядели презентабельно. Так же было и много молодых мужчин. Даже женщины, одетые в темные ритуальные кимоно. Они сопровождали двоих мужчин.

Рюноске стоял у входа в дом и кланялся пришедшим. Одна женщина приласкала его щеку, поцеловала (почти в губы), посмотрела на него с нежностью, поклонилась и вошла в дом, где уже собралось множество гостей.

Я нехотя смешался с толпой. Этакий одинокий странник, влившийся в табун странствующих цыган. На меня обращали внимание, но не выказывали это явно. Однако, только идиот не понял бы, что он замечен. Казалось, мое появление даже несколько огорошивает посетителей.

Я подошел к Рюноске. Сначала он не видел меня. Его голова опущена в траурном жесте. Смотрит на ноги приходящих. Но едва я стал вплотную, он поднял голову. Его глаза наполнились благодарным теплом (какое я впервые увидел в нем) и протянул мне руку. Я посмотрел на руку. Не знаю для чего. Она выглядела одновременно и чужой рукой (молодого мужчины, взрослого, самостоятельного, несущего бремя ответственности), и родной, до боли знакомой, той самой рукой, которая ложилась мне на скулу перед тем, как наши с Рюноске губы соединялись в поцелуе.

Я взялся за руку. Рюноске сжал меня до боли, притянул к себе и обнял. Его голова покоилась на моем плече. Люди проходили мимо, кланялись, а мы стояли, обнявшись.

– Ты – мой спаситель, – пробормотал Рюноске.

Мы отстранились.

– Если тебе неуютно здесь, можешь подняться в мою комнату. Я зайду, когда все закончится.

Я покачал головой.

– Нет. Я пришел не для того, чтоб прятаться весь вечер в ожидании конца церемонии. Такое больше не повторится. Я буду рядом.

Рюноске слабо улыбнулся.

– Спасибо.

Мы стояли бок о бок и приветствовали гостей, как два брата, словно оба потеряли отца. Рюноске взял себя в руки и вел себя, как маленький король. Наследный принц престола, что по сути таковым и являлось. Это продолжалось в течение многих часов. Когда стало вечереть, ворота закрылись. В доме устроили банкет, где каждый сказал несколько слов об умершем. Хироши-сан лежал в гробу посреди комнаты. Рюноске постоянно задерживал на нем взгляд, задумывался, а потом выныривал из мучивших его мыслей, когда кто-то в очередной раз подходил, чтоб высказать свои соболезнования или просто поговорить. Меня выбешивали такие типы, которые подходили только для того, чтоб обсудить дела грядущие – дела клана. Я понимал, что это важные вопросы, но неужели нельзя было проявить хоть немного уважения и подождать до окончания церемонии.

Когда я понимал, что Рюноске на взводе, то брал его за руку или клал ладонь ему на плечо. Он расслаблялся, и наш вечер продолжался.

Когда мероприятие завершилось, гроб увезли в крематорий, где он будет храниться до завтрашнего дня, после чего его сожгут в присутствии Рюноске. Посетители тоже начали расходиться. Они еще раз выразили сочувствие и ушли.

Мы остались одни посреди дичайшего бардака. Слуги бегали по залу и уносили тарелки, фужеры, убирали мусор. Рюноске это все угнетало. Не стану скрывать, меня тоже. Мы сели на диван. Рюноске долго смотрел перед собой, потерявшийся в своем мире скорби.

– Так ты теперь глава клана? – спросил я.

Рюноске склонил голову на мое плечо. Я обнял его за плечи и прижал к себе.

– Тяжело терять родителей. Вдвое тяжелее, когда после них остается такое бремя. По сути, все это – это то, что лишило меня отца. А теперь я вынужден заботиться обо всех этих людях, решать их проблемы, нести ответственность за сотни жизней. Я не готов, Тецу.

Я приласкал его, прижался виском к его голове.

– Ты не обязан брать на себя такую ответственность.

– Я возьму, – просипел Рюноске.

Я никогда еще не видел его таким раскисшим. После смерти отца он остался один, чувствовал себя брошенным.

– Не дай себя убить, – пробормотал я.

Он сел, повернулся ко мне и посмотрел мне в глаза. Устало, но без тени напряжения.

– Я люблю тебя, Тецу, – сказал он.

Я поцеловал его, и он ответил без замедления. Мы вцепились друг в друга, как два беспомощных зверька. Рюноске расстегнул несколько пуговиц на моей рубашке, стянул пиджак.

– Идем, – он заставил меня подняться, мы взошли по лестнице.

Закрывшись в его спальне, где я ни разу, кстати, не был, мы разделись. Я высвободил ноги из брюк и трусов и отбросил все мешавшее в сторону. Рюноске наблюдал за мной и тоже раздевался. Он приблизился ко мне и прижался всем телом, отведя назад, к стене.

– Ты – единственный, кто у меня остался, – прошептал он.

Я обнял его и поцеловал. Меня окутало всепоглощающее чувство заботы, уверенности в том, что никто и ничто не сможет лишить меня этого стремления быть с ним, заменить ему кого угодно. Я готов был пожертвовать всем на свете, готов был продать душу этому черноглазому черноволосому демону.

– Я люблю тебя до смерти, – всхлипнул я.

Рюноске отстранился и заглянул в мои невидящие, затуманенные желанием глаза.

– Не надо так, – строго сказал он. – Смерть – это не твоя тема. Запомни это.

– И не твоя, – отозвался я. – На тебе ответственность прежде всего за самого себя, а ты мне нужен.

В ответ он поцеловал меня коротко в губы. Что могло значить, что он ни в чем не уверен.

Мы перекочевали на кровать. Рюноске толкнул меня, я распластался посреди красного покрывала. Он выцарапал его из-под меня, залез на кровать коленями и подполз ко мне, остановившись надо мной, меж раздвинутых ног.

Рюноске с вожделением осмотрел меня.

– Будь моей женой, – сказал он.

Я рассмеялся.

Он опустился вниз, взял в рот мой член и заглотил его. Я вцепился в его отросшие черные волосы. Он застонал от боли и удовольствия.

Когда я кончил, он поднял голову и посмотрел на меня. Я не узнавал Рюноске. Он стал совсем другой. Вроде те же черты лица, те же черные волосы, те же глаза, которые смотрят обычно отстранённо. Вот оно что. Взгляд Рюноске изменился. Он стал… хм, проницаемее. Будто Рюноске разрушил преграду между нами, а сильнее всего это отразилось через глаза.

Я подтянул его к себе и поцеловал. Такого приступа любви и блаженства я не испытывал давно. Будто нам наконец-то все позволено, и даже если я что-то не знаю о Рюноске, то смогу узнать. Теперь да.

Он облизал свои пальцы и сунул сначала один, а потом и второй в меня. Это был первый раз, когда мы заходили так далеко. Я, соответственно, сжался. Он наклонился и провел губами по моей скуле, потом по веку и кончику носа. Нежно-нежно. Меня бросило в дрожь. Рюноске воспользовался моментом и ввел пальцы.

– Ублюдок, – прохрипел я.

– Бесстыжая сволочь, – с рваным смешком отозвался он.

Он нервничал не меньше меня.

Он делал что-то пальцами, и сначала ощущения были странные. Я задавался вопросом, а сможем ли что-то сделать – два неумехи. Но потом Рюноске задел какое-то место, и меня стрелой пробило удовольствие. Простата, я полагаю. Я всех святых возблагодарил за то, что они придумали этот несчастный, бесполезный казалось бы, отросток.

Рюноске задержал там и начал теребить это место. Я изнывал. Вцепился в его руки-плечи и пытался не потерять сознание. Рюноске поцеловал меня и вынул пальцы.

– Ясненько, – усмехнулся он.

Я почувствовал, как головка его члена тычется в сфинктер. Рюноске склонился надо мной, держась на одной руке, а второй помогал головке протиснуться в узкое отверстие. Получалось плохо.

– Расслабь там все, – попросил Рюноске почти жалобно.

Я устроился поудобнее и попытался не сжиматься, когда головка стала снова проталкиваться внутрь. Стало получаться. Понемногу Рюноске смог ввести член до половины.

– Боже, кто же знал, что это так затруднительно, – прокряхтел он.

Я засмеялся, и он одним рывком вошел в меня. Смех смешался с криком, а потом все это превратилось в кашель.

Рюноске принялся меня успокаивать, гладить по щеке. С его лица градом катился пот. Я убрал его рукой и облизал пальцы.

– Хм, неплохо, – констатировал я.

– Твоя сперма все равно лучше.

– Извращенец.

Он улыбнулся и позволил себе толкнуться. Я впился руками в простыни. На первый раз вышло не очень. Больно. Я простонал в голос, сквозь сжатые зубы.

– Тшш, – прошипел Рюноске. – Мы справимся.

Я кивнул. Я готов был кивать всему подряд, когда он говорил таким голосом. И уж тем более, когда он находился во мне.

Он начал двигаться. Сначала медленно и осторожно, потом, когда боль утихла, и появилось удовольствие, быстрее. Вскоре я уже ни о чем думать не мог. Да и он, наверное, тоже.

Проснулся я от шума. Рюноске одевался на церемонию кремации. Я сел в постели и стал наблюдать за ним. Весь его вид показывал успокоение. Рюноске смирился с утратой. По крайней мере, чувствовал себя лучше, чем день назад.

– Мне пойти с тобой? – спросил я.

– Нет. Это только для меня и него.

Рюноске стоял перед зеркалом и завязывал пальцы в узел, пытаясь разобраться с галстуком. Потом он посмотрел на себя в зеркало и отбросил галстук в сторону, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и поправил воротник. Развернулся ко мне и встал в стойку с повисшими плетьми руками.

– Я б тебя трахнул, – слукавил я.

– Пока только я тебя трахнул, – парировал Рюноске.

– Ему понравится, – с улыбкой сказал я.

Он кивнул и поблагодарил меня.

– Я позвоню тебе. Нужно развеять его прах.

– Окида говорил, что забронировано место для урны.

– Не собираюсь держать его в урне. Это бессмысленно. Даже гребанное тело кладут в гроб и закапывают в землю для того, чтоб оно там разложилось, а в конечном итоге, превратилось в прах и смешалось с землей.

– Не к кому будет прийти, когда станет одиноко.

– У меня есть ты на такие случаи, нет?

– Да. Но…

Он сел на кровать и обнял меня.

– Все в порядке, ладно? Отец тоже был рационален и одобрил бы мое решение. В конце концов, теперь его судьба в моих руках.

– Ладно. Убедил.

Рюноске поднялся и еще раз взглянул на себя в зеркало.

– Ты прекрасен, – сказал я.

Он улыбнулся и вышел за дверь.

Я какое-то время сидел, почти неподвижно. Невидящим взглядом глядел вокруг. Комната Рюноске. Шкаф для одежды, письменный стол, дорогущий ноутбук, навесная трёхъярусная полка с книгами, фото, хаотично развешанные на каждой стене (воспоминания из путешествии).

Меня обуял интерес. На одной фотографии Рюноске статно стоял возле отца. Они позировали на фоне какого-то старинного замка, расположенного на пустоши, высокая сухая трава, ветер развевает волосы Рюноске. На другом – Рю в плавках. Красавчик. Он загорел. Вид у него надменный и заносчивый. Отца рядом нет. Зато за спиной – песок и море. Он улыбается. На Заднем плане еще двое. Они не японцы. Скорее всего, американцы или австралийцы. Веселые улыбчивые парни одного с Рю возраста. На третьем – Рю обнимает девушку, хрупкую и невинную. Она косится на него, но не смотрит прямо. У нее черные волосы, каре до плеч. Сзади – Эйфелева башня. На четвертой – специально так близко повешены – они целуются, причем так смачно, что не стоит даже сомневаться, что между ними было нечто большее, нежели просто поцелуй. Со злостью и ревностью представляю, как Рюноске, мой Рюноске, крутит роман с этой девицей, как трахает ее в номере отеля или в домике, снятом на время каникул.

В основном там, конечно, просто веселые дружеские фото. Даже начинаю завидовать Рюноске. Он столько путешествовал, в то время как я никуда не выезжал из Японии, более того, из своей префектуры. И как мы могли сойтись с ним? Вернее, следует задать другой вопрос: как надолго Рюноске хватит быть со мной?

Проходит еще около часа. Я успеваю привести себя в порядок, беру какие-то из повседневных вещей Рюноске (не в костюме же ходить), спускаюсь вниз и завтракаю. Позвонил Рюноске и попросил прийти на пирс Ямаока.

Едва я спустился в сад, как Окида-сан догнал меня и предложил подвезти. Мы доехали до пирса, меня высадили чуть поодаль. И до Рюноске, стоявшего на самом конце причала, я дошел пешком.

В руках у него была серебристая урна. Он прижимал ее к себе, обхватив обеими руками.

– Спасибо, что пришел, – сказал Рюноске.

– Ты издеваешься? Как я мог не прийти.

Он грустно улыбнулся.

– Пора попрощаться с отцом навсегда.

Рю открыл урну и еще какое-то время держал ее. Лицо его было задумчивым без намека на слезы. Наверное, даже в крематории он не проронил ни слезинки.

Он протянул мне урну. Я взял ее и прижал к себе. Рю посмотрел мне в глаза. Вид у него был такой умиротворенный, будто он освобождается от тяжкого груза и начинает жизнь с чистого листа.

Он сунул руку в урну и вынул уже сжатый кулак. Между его пальцев сочился пепел. Он взмахнул рукой, и ветер унес мельчайшие частички его отца. Потом Рюноске повторил операцию. Потом снова. И снова. Неторопливо. Я держал урну, и мне хотелось плакать. В конце концов, я не выдержал. Мне представилось, как я так же буду держать прах своих родителей. Надеюсь, это случится еще не скоро.

Урна опустела. Рюноске сполоснул ее морской водой и вылил остатки праха в воду.

– Ну, вот и все, – сказал он, не поднимая головы.

Он сидел, опустив урну в воду. Я присел рядом и забрал ее у него из рук. Руки его дрожали. Не нужно было видеть его лица, чтоб понять, что он плачет. Скромно, тихо, скупо. Все, на что была способна его душа на данный момент.

Мы еще некоторое время провели так. Я дал Рюноске время прийти в себя, а потом мы отправились к машине Окида-сана.

========== Часть 11 ==========

Рюноске перестал ходить в школу, учился на дому и потихоньку занимался делами. Я заходил к нему после работы. Получалось это редко и поздно. Иногда он высвобождал время и приходил в «Дзюбей». Мы вызванивали Рику и сидели все вместе. Саки наотрез отказалась приходить, хотя и хотела. Она как-то признается мне, что сильно скучала по этим интимно-дружеским вечерам в нашей уютной забегаловке. Это чудесное время, когда «Дзюбей» уже закрыта, но свет все еще горит, потихоньку идет уборка-подсчёты, а за столиком у стены сидим мы и выпиваем да болтаем о всякой ерунде. Это было лучшее время в нашей жизни. Я до сих пор так считаю. Это были последние спокойные деньки.

В канун Рождества мы закрылись пораньше. Настроение у посетителей было предпраздничное. Эта атмосфера пропитывала насквозь. У меня на душе колокольчики звенели. В пять заехал Окида-сан и привез Рюноске. Мы посидели около часа, отметили Рождество заранее в той компании, в какой находились. Саки так и не явилась. Я позвонил ей, но она не взяла трубку. Пришлось оставить голосовое сообщение с поздравлениями.

Вначале седьмого я, Рюноске и Окида-сан ушли. Рика решила остаться еще ненадолго. Мы загрузились в машину, и Окида-сан отвез нас ко мне домой, а сам поехал к своей семье – какое же Рождество вне семьи?

Родители были предупреждены о визите Рюноске, поэтому приборов на столе было на одну персону больше. Сначала мама с отцом хотели уехать в Наби, к бабушке с дедушкой, и встретить Рождество в деревне. Но когда я заявил, что останусь в Токио, потому что не собираюсь оставлять Рюноске в праздники одного (тем более, сразу же после смерти отца), они тоже приняли решение остаться, чтоб составить нам компанию, или, скорее, присмотреть за нами.

В большой комнате поставили котацу. На полу – плиту, чтоб тут же готовить простые блюда. Рюноске вел себя на удивление робко. Он вошел, разулся, повесил куртку на вешалку и остался стоять, пока родители вежливо не позвали его к столу. Я улыбался, пропуская его в комнату. Он зыркнул на меня и тут же отвел взгляд. Ему было не по себе в чужой семье, несмотря на то, что ему сотню раз доводилось ночевать в моей спальне.

Мы расселись за столом. Сначала это было сидение в тишине. Нам с Рюноске было неловко быть с родителями, родителям было неловко с нами. В конечном итоге они включили телевизор, какое-то юмористическое шоу прошлого века, еще черно-белое. Рюноске смотрел в экран, но ничего не видел, что называется, невидящий взгляд. Я толкнул его ногой под столом, и он обернулся.