Текст книги "Возвращение (СИ)"
Автор книги: Nothing-Happens-to-Me
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
– Прости меня, – устало произносит он, и Шерлок покрывается мурашками от ясно звучащей в тоне друга безнадежности. – Прости меня, но я должен подумать.
*
Остаток вечера Холмс проводит наедине со своими тревогами, нервно меряя шагами гостиную и периодически впадая в затяжное оцепенение, уставившись на ковер. К ночи ему удается навести относительный порядок в чертогах, и детектив серьезно озадачивается вопросом, как сделать так, чтобы близость с Джоном не оказывала на его разум столь одурманивающего воздействия.
Мысли, что близость может и не повториться, Шерлок решительно не допускает.
*
Как ни странно, но он проваливается в сон, едва донеся голову до подушки, и просыпается в неожиданно позитивном настроении. Потягивается, жмурится, будто кот, сквозь ресницы поглядывая на струящийся в окно солнечный свет.
Джон не сказал «нет», Джон сказал, что он должен подумать.
Подумать!
Шерлок улыбается, выбирается из постели, раздевается и голышом отправляется в ванную.
Все будет хорошо. Уж с «подумать» он как-нибудь разберется…
*
Детектив наливает себе вторую чашку кофе, когда Джон появляется в проеме двери, и первое, что Шерлоку бросается в глаза – друг тщательно выбрит. В груди мгновенно разливается тепло, ускоряя кровообращение, и Холмс торопливо подносит чашку ко рту, пряча улыбку.
– Я сделал тосты.
– Ок, – Уотсон раскрывает холодильник и смотрит в его недра до тех пор, пока тот не начинает издавать пронзительный протестующий писк. – Где масло?
– На столе.
– Ок, – Джон захлопывает дверцу, оборачивается, усиленно притворяясь, что ничуть не смущен, и Шерлок не менее усиленно притворяется, что не замечает его смущения.
Они завтракают молча, украдкой поглядывая друг на друга, тишина и неловкость все более наэлектризовывают атмосферу, и у детектива появляется ощущение, что весь мир вокруг них замер, как замирает зрительный зал, следя за напряженным театральным действом на сцене.
Молния ударяет в тот момент, когда они одновременно тянутся за тостом, и их пальцы сталкиваются над тарелкой.
Уотсон вздрагивает, отдергивает руку, его уши и щеки заливаются краской. Холмс машинально берет теплый хлеб, намазывает его маслом и застывает, задохнувшись от заструившегося по жилам возбуждения. Масло тает, Джон нервозно облизывает губы, и, поймав его потяжелевший взгляд, Шерлок неожиданно для самого себя опускается до банальной провокации – высовывает язык и медленно слизывает с тоста прозрачные капли.
Брови доктора Уотсона удивленно приподнимаются, глаза округляются, а еще через секунду он внезапно поднимается из-за стола и решительным шагом устремляется в комнату Шерлока.
Холмс аккуратно кладет хлеб на тарелку, тоже встает и на деревянных ногах отправляется следом.
*
– Скажи… – Джон сидит на краю неубранной постели и внимательно разглядывает стену позади детектива, – ведь у тебя уже были отношения… подобного рода?
Это легко. Даже не надо врать. Насторожившийся было Шерлок облегченно вздыхает.
– Да. Давно. Еще в юности…
Уотсон кивает, покусывая нижнюю губу, и Холмс решается удовлетворить собственное любопытство:
– А у тебя?
– Да, – теперь друг смотрит прямо на него, и в синем взоре определенно играют лукавство и вызов. – Давно. Еще в армии…
Детектив не успевает как следует обработать полученную информацию, потому что Джон тут же продолжает:
– Разденься.
*
Ладони Уотсона нежно скользят по коже, исследуя и лаская, губы отмечают родинку за родинкой, и охваченный сладким томлением Шерлок приходит к однозначному, бесспорному заключению: секс с Джоном – единственное достойное оправдание наличию у детектива не только разума, но и тела.
На этот раз Джон действует не спеша, растягивая удовольствие, так что Холмс, беспомощно распростертый на постели, может в полной мере оценить мастерство, с которым друг то приглушает, то распаляет пламя, грозящее в итоге испепелить их обоих.
– Ты красивый… – шепчет Уотсон, пальцы, дразня, поглаживают мошонку, язык оставляет влажную дорожку на внутренней поверхности бедра.
Шерлок шире разводит колени, приподнимает зад, намекает, напрашивается, но Джон позволяет себе помучить его еще немного, прежде чем член детектива оказывается в жарком плену его губ.
*
– Моя очередь…
– Я вовсе не против, – Джон улыбается, укладывается на спину, раздвигая ноги, и его бескомпромиссная открытость провоцирует в Шерлоке вспышку хищнического инстинкта.
От исступленной потребности взять, подчинить, утвердить свое право резко перехватывает горло, но детектив усилием воли подавляет неуместный порыв, осознавая опасность какого-либо форсирования событий.
Член Джона влечет его, словно величайшая в мире загадка, и, опустившись на колени, Шерлок с головой отдается расследованию, тщательному и неспешному, – нюхает, лижет, посасывает, берет глубже, наслаждаясь тем, как плотный, широкий ствол заполняет его рот, и чувствует, как от звуков, издаваемых Джоном, в теле тугой спиралью вновь закручивается возбуждение...
*
Они лежат, тесно прижавшись друг к другу. Голова Джона покоится у Шерлока на плече, рука обнимает поперек торса, колено удобно устроилось на бедре, и детектив ловит себя на желании ощущать Джона на себе постоянно, ну, или большую часть времени, за исключением тех моментов, когда он хотел бы ощущать его под собой.
– Джон… – Холмс запинается, в сердце мышью скребется тревога, так как спрашивать об этом – ошибка, только вот полученное и доставленное удовольствие плохо способствует проявлению сдержанности. – А почему ты никогда бы не позволил себе ничего подобного с ним?
Уотсон напрягается всем телом, мышцы под ладонью Шерлока буквально каменеют, но ответ, тем не менее, не заставляет себя долго ждать.
– Потому что в самом начале наших отношений он очень доходчиво дал мне понять абсолютную неуместность чего-либо подобного в его жизни.
В Шерлоке вдруг вспыхивает злость на себя.
– Он был придурком!
– Нет, – возражает Джон. – Он был лучшим человеком, которого я когда-либо знал.
Его тон опасно бесстрастен, но детектив уже не может остановиться.
– Он был полным придурком!
Джон молча встает, берет в охапку одежду и выходит из спальни, а Шерлок остается лежать в постели, упрямо поджав губы, сверля суровым взглядом потолок и размышляя над тем, насколько это нормально – ревновать Джона к самому себе...
====== Часть девятая ======
На следующий день с целью оптимизировать пошатнувшиеся отношения Шерлок предпринимает вылазку в супермаркет.
*
– У нас праздник?.. – вернувшись из клиники, Джон заглядывает на кухню и скептически приподнимает бровь.
– Примирительный ужин… – чтобы победить дрожь в руках, надо занять их делом, и Шерлок хватает бутылку и штопор, усердно вкручивает спираль, давит на «крылышки», вытягивая пробку. – Ты вчера весь вечер со мной не разговаривал…
– И сегодня ты решил меня напоить, чтобы развязать мне язык... – доктор Уотсон присаживается к столу.
Мысль о языке Джона тут же наполняет сознание опасными для самообладания образами, Шерлок наливает вино и торопится сделать глоток, смачивая пересохшее горло.
– Белое... – Уотсон небрежным жестом поворачивает бутылку этикеткой к себе.
– Рыба… – откашлявшись, поясняет Шерлок и кивает в сторону пышущей жаром духовки. – Миссис Хадсон запекла рыбу.
Роль Яна Сигерсона раздражает его сейчас, как никогда раньше, заставляя сдерживаться, прятать за внешней дипломатичностью разрывающее изнутри нетерпение, и от невозможности незамедлительно утолить обуревающую его жажду у детектива кружится голова.
– За что пьем?.. – тон Джона нейтрален, ладонь ласкает округлость бокала, и губы Шерлока горят от желания прикоснуться к этой ладони.
– За мир во всем мире?.. – он всматривается в лицо друга, ища доказательства готовности забыть о размолвке.
Тот хмыкает, пригубливая вино, и Холмс решает проявить чуть больше настойчивости. Обходит стол, останавливается за спиной Джона, мягко кладет руки ему на плечи. Уотсон не двигается, но и не протестует, а его шея над воротником рубашки краснеет, и, расценив такую реакцию как положительную, Шерлок преисполнятся смелости.
– Я надеюсь, ты не очень устал?.. – мурлычет он, наклоняясь, касаясь щекой жестких, коротких волос, слегка трется, пьянея от запаха. – У меня богатые планы на вечер…
Джон оборачивается, явно намереваясь что-то сказать, но детектив не дает – жадно целует, больше нападая, чем уговаривая. Поцелуй получается исступленным и требовательным, что мало согласуется с попыткой принести извинения, и, оторвавшись, наконец, от губ Уотсона, Шерлок, волнуясь, ловит его взгляд.
– Я не устал… – Джон прячет глаза за ресницами, его дыхание сбито, а плечи напряжены. – Вот только…
– Что?.. – тревожится детектив.
– Поесть бы не мешало, – светлые ресницы распахиваются, являя лучистую синеву, – кажется, кто-то говорил про рыбу.
– Рыбу… – Холмс задирает подбородок, укоризненно постукивая пальцами по столу.
– Да, – Джон уже не скрывает улыбки. – Только не пойми меня неправильно, это не значит, что я склонен выбирать между вами.
В шутке четко ощущается двойное дно, но выражение глаз у Джона невинно, и детектив хмурится в задумчивости, рассеянно вооружаясь прихваткой и открывая духовку. Горячий воздух ударяет в лицо, Холмс отворачивается, одной рукой вытаскивая противень, и… неловко задев им за край духовки, почти роняет.
Почившая в соусе и овощах рыба опасно сдвигается по наклонной, грозя перевалиться через невысокий бортик, и, спасая ужин, Шерлок машинально хватается за противень другой, голой, рукой.
ЧЕРТ!!! ЧЕРТ!!!
– Идиот! – Джон молниеносно оказывается рядом.
Холмс с грохотом ставит противень на плиту, лихорадочно дует на пальцы, пока Уотсон хлопает дверцами шкафчика, доставая противоожоговый крем.
– Дай сюда! – зло приказывает он, в противовес тону крайне бережно беря Шерлока за руку и аккуратными движениями нанося крем на обожженную кожу. – Неужели нельзя было подумать…
– Извини… – шепчет детектив, после болевого шока охваченный неестественной эйфорией. – Думать у меня не всегда получается.
Джон вскидывает на него взгляд, сердитый и немного растерянный, стоя так близко, что их губы неизбежно встречаются, и, присев на стол, Шерлок раздвигает ноги, здоровой рукой привлекая друга еще теснее – грудь к груди, живот к животу, пах к паху.
– Хрен с ней, с рыбой… – бормочет Уотсон между поцелуями.
– Ты же голоден… – обличает его детектив.
– Да, голоден, – соглашается Джон и облизывается. – Очень хотелось бы взять что-нибудь в рот...
Шерлок улыбается, предвкушая, не сомневаясь в своей победе в словесной игре.
– Я хочу, чтобы ты взял меня… – сделанный акцент не оставляет простора для толкований, и детектив буквально плавится от удовольствия, наблюдая, как сияющую синеву в глазах друга постепенно затапливает обжигающая чернота.
*
– Ты уверен?.. – задыхаясь, в десятый раз спрашивает Джон.
Вопрос несколько потерял актуальность, с учетом того, что член Уотсона уже наполовину внутри детектива – давит, растягивая, лишая сил, нарушая естественную взаимосвязь между мозгом и речевым аппаратом. Чертоги предусмотрительно заперты на замок, и, теряясь в остроте ощущений, Шерлок с трудом находит способ облечь мысли в слова.
– Да… Джон… Пожалуйста…
Лежа на животе, он прячет лицо в подушку, стонет, изнемогая, Уотсон подхватывает его под бедра, приподнимает, осторожно входя до конца. Предельное наполнение заставляет Шерлока вскрикнуть, перед внутренним взором вспыхивают яркие искры, пока тело приспосабливается к чужому присутствию.
– Как ты?.. – Уотсон склоняется к спине детектива, целует, будто решив непременно коснуться губами каждого позвонка.
Его член пульсирует, резонируя, вызывая вокруг себя мучительно сладостный трепет. Шерлок пытается шевельнуться, но из рук и ног словно вынули кости, и он лишь вздрагивает от едва выносимых волн томящего жара.
– Эй?.. – Джона явно переполняет тревога. – Ответь, все нормально?.. – он слегка подается назад.
«Нет. Да. Пожалуйста. Дай. Джон. Мне. Хочу. Еще. Стой. Боже. Глубже. Трахни…» Обрывки мыслей кружатся бешеной каруселью, Шерлок напрягается, опираясь на локти, прогибается в пояснице.
– Нор… мально…
– Куда уж нормальнее… – то ли фыркает, то ли всхлипывает Джон.
Он снова так глубоко, насколько это возможно, и детектив, зажмурившись, рвано дышит, находясь во власти неожиданного отчаяния. Боль пока еще слишком тесно переплетена с наслаждением, чтобы он мог чувствовать себя уверенно, и, отдаваясь впервые за много лет, Шерлок банально нуждается в поддержке и одобрении.
Ему так хочется… так хочется, чтобы Джон назвал его по имени…
Горечь настойчиво въедается в душу, поскольку своего имени Шерлоку не услышать, а чужое воспринимается почти оскорблением: только не сейчас, не в этот момент, когда они с Джоном – единое целое, когда он принадлежит Джону…
– Хороший мой, хороший… – Уотсон обхватывает его обеими руками, крепко обнимает, прижимаясь щекой к влажной коже, и, стремительно погружаясь в головокружительную пучину его ласк, Шерлок больше ни о чем не задумывается…
*
Джон засыпает в его постели первый раз.
Уткнувшись в плечо, вдруг начинает тихо посапывать, и детектив замирает, боясь спугнуть странную, почти незнакомую, а оттого особенно удивительную безмятежность.
В теле постепенно ослабевает истома и нарастает вполне предсказуемый дискомфорт, ожог на ладони саднит, напоминая о фиаско с духовкой, но в душе царит непривычное равновесие, словно Шерлоку, наконец, удалось добиться баланса между мыслительной лихорадкой и разбушевавшейся чувственностью.
Он осторожно отпирает чертоги и начинает заполнять их новыми данными, подробностями испытанного наслаждения, анализируя их постфактум, готовя к дальнейшему применению. В сексуальных отношениях с Джоном еще так много всего неизведанного, неиспробованного, что Шерлок чувствует себя путником в начале бесконечной, сулящей множество удовольствий дороги.
Дороги в никуда…
Будущее, неотвратимое и непонятное, изгоняет покой из затянутой сумраком спальни, и, стремясь сохранить хотя бы отзвуки бесследно исчезающего умиротворения, детектив жмется к расслабленному, теплому телу Джона…
…А ночью просыпается в одиночестве.
*
Дальнейшие три дня определенно напоминают недели периода «обучения».
Сначала ожидание, бесцельное и изматывающее, затем возвращение Джона с работы, торопливый ужин на фоне нарастающего возбуждения, а потом, вместо «уроков», – секс. Они опять ограничиваются лишь взаимными ласками, доводя друг друга до изнеможения, а после Уотсон неизменно поднимается к себе, оставляя детектива придумывать, как заставить друга остаться.
В среду Шерлок притворяется, что ненароком уснул, оплетя Джона руками и ногами, но сквозь «сон» чувствует, как тот освобождается от «пут» и уходит. В четверг он решается попросить: «Не уходи…», Джон молчит, затем шепчет: «Прости…», целует его в лоб и уходит.
А в пятницу в гостиной на Бейкер-стрит ожидаемо появляется Майкрофт…
*
– Четырех недель вполне достаточно, – голос старшего Холмса суров, в глазах непреклонность, и Шерлока слегка потряхивает от неизбежности «решающего разговора».
– Для чего?.. – он обхватывает себя за локти, стараясь закрыться, но почти не надеется, что сумеет обмануть фамильную проницательность брата.
– Для того чтобы найти наименее болезненный способ ознакомить доктора Уотсона с реальным положением дел…
Майкрофт пока еще ничего не заметил, но это вопрос времени, и, не в силах дожидаться неминуемого разоблачения, Шерлок срывается:
– А может, я вообще не стану ему признаваться!
Старший Холмс вздрагивает, смешно, по-птичьи дергая головой, и детектив сбивчиво бормочет почти умоляющим тоном:
– Мне вовсе не обязательно признаваться. Мы можем уехать из Лондона, из Англии. Куда-нибудь далеко, туда, где никто не знает ни его, ни меня…
Брови Майкрофта приподнимаются, челюсть отвисает, и его физиономия остается в таком, мало подобающем Британскому Правительству виде в течение целых трех секунд, так что Шерлок мог бы себя поздравить. Но он не может.
Брат окидывает его ошарашенным взглядом, едва слышно выдыхает:
– Нет…
И как ни растерян детектив, он понимает, что речь идет совсем не о безрассудной идее покинуть Лондон.
– Не твое дело! – огрызается Шерлок, чувствуя себя не просто обнаженным – вывернутым наизнанку.
Майкрофт безмолвствует так долго, что отчаяние сгущается в комнате до физически ощутимой субстанции.
– Ты должен ему сказать, – наконец, произносит старший брат, и сочувствие в его голосе заставляет младшего закрыть лицо руками.
– Он уйдет.
– Да, уйдет, – соглашается Майкрофт. – А ты потом придумаешь, как вернуть его обратно…
*
В тот вечер Шерлок снова отдается Джону.
Стонет, хрипит, задыхаясь, исступленно мечется на простынях, комкая их длинными пальцами, горит, позволив разуму отключиться. Измученный повседневным притворством, в сексе он ощущает себя свободным, не опасаясь быть узнанным – ведь друг раньше никогда не видел его таким.
И, вырвавшийся на волю, стараниями Уотсона взмывая к высотам блаженства, детектив не сдерживает криков:
– Джон… Джон… Джон…
*
«Придумаешь, как вернуть его обратно…»
Шерлок вздыхает. В конце концов, это нерационально – бороться с проблемой вместо того, чтобы попытаться предотвратить ее появление.
Все еще тяжело прижимая Холмса к постели разгоряченным телом, Джон целует его благодарно и нежно, и, читая во влажных, сияющих лазурью глазах то, что предназначено и ему, и не ему одновременно, детектив по-прежнему ни в чем не уверен.
*
Беда редко предупреждает о себе заранее, вот и Лестрейд, возникнув ранним субботним утром в квартире на Бейкер-стрит, никак о себе не предупредил.
*
– Инспектор?.. – сердце детектива ухает вниз, оставляя в груди свербящую, болезненно разбухающую пустоту. – Как вы сюда попали?..
– Что?.. – Лестрейд недоуменно оглядывается, сжимая в руках бумажную папку. – А… Это… было не заперто.
Миссис Хадсон. Магазин. Теплый хлеб к завтраку.
– Кофе, Грег?.. – Джон поднимается из-за стола и достает еще одну чашку. – Позавтракаешь с нами?
– Крепкого чая, если можно, – Лестрейд плюхается на стул. – Всю ночь не спал…
Прямиком с места преступления. Убийство. От предчувствия катастрофы у Шерлока леденеют руки.
– Тогда я поставлю чайник, – Джон отворачивает кран холодной воды.
– Шерлок… – инспектор устремляет на Холмса усталый взгляд. – Мне очень нужна твоя помощь…
Все, на что оказывается способен детектив, это отрицательно помотать головой.
– Шерлок, пожалуйста. Я знаю, ты пока не работаешь, только Майкрофт мне не объяснил – почему.
Вода льется и льется, с бульканьем наполняя чайник.
– Я прошу, выслушай, – Лестрейд достает из папки несколько фотографий. – Это Сильвия Лайт, сегодня ночью обнаружена мертвой в своей постели. Задушена. В полицию позвонил муж, сказал, что нашел ее, вернувшись из командировки. Он коммивояжер, разъезжает по пригородам, продает пылесосы. Так вот, Шерлок, я нутром чую, что это он. Я знаю, что это он. И никакой зацепки, ничего, что могло бы сойти за мотив… Обычная супружеская пара, бездетные, средний достаток, соседи говорят, даже не ссорились.
Очень медленно, словно против воли, Шерлок опускает голову, смотрит на рассыпанные по столу фотографии – молодая женщина в нижнем белье распростерта на кровати, посиневшее лицо перекошено в предсмертной гримасе.
– Он – убийца, Шерлок. Но я не могу этого доказать, а время уходит. Посмотри, просто посмотри, вдруг мы что-нибудь упустили…
– Любовник.
Собственный голос кажется громом среди ясного неба. Господи, неужели он произнес это вслух?!!
Кровь жарко ударяет в голову, и Холмс в ужасе оборачивается к Джону. Тот не двигается, замерев над раковиной. Вода, журча, переливается через край чайника, искрящимся водопадом стекая по белому пластиковому боку.
– Любовник?.. – Лестрейд возбужденно перебирает фотографии. – С чего ты взял?..
И внезапно Шерлок осознает, что второй шаг сделать значительно легче.
– Ее белье, – тихо поясняет он, уже не глядя на Джона. – Новое и, я уверен, очень дорогая марка. Не думаю, что со средним достатком можно просто так позволить себе что-то подобное. Кроме того, макияж…
– Черт! – инспектор поспешно засовывает фото обратно в папку. – Если только он не задушил ее, увидев сумму на чеке. Спасибо!
Лестрейд выскакивает за дверь, Уотсон аккуратно ставит в раковину наполненный до предела чайник и молча покидает кухню.
*
Дорога на эшафот оказывается немилосердно короткой, несмотря на то, что Шерлок еле-еле передвигает ноги. Поднявшись по лестнице, он останавливается перед приоткрытой дверью, медлит, глубоко вздыхая, и, наконец, заходит в комнату к Джону.
Уотсон стоит, отвернувшись к окну, плечи сгорблены, руки в карманах джинсов. Холмс весь поджимается, открывает рот, изо всех сил стараясь вытолкнуть наружу напрочь застревающие в горле оправдания, но тут Джон оборачивается, смотрит на него с тоскливым спокойствием:
– Можешь не мучиться, подбирая слова, Шерлок. Я давно знаю, что ты – это ты.
Словно мощный удар в грудь заставляет шарахнуться назад, на несколько секунд лишая дыхания. Холмс обессиленно приваливается спиной к стене, пока его мысли мечутся, будто всполошенные выстрелом птицы.
Знает?!! Знает. Невозможно. Возможно. Очевидно. Давно. Насколько давно? Когда? В какой момент?.. И понимая, что не в состоянии сам определить точку невозврата, Шерлок с трудом разлепляет онемевшие губы:
– Как… давно?..
Джон болезненно морщится, отводя взгляд:
– С того вечера, как первый раз поцеловал тебя на диване…
====== Часть десятая ======
Картина мира стремительно разваливается на отдельные составляющие, логические связи расползаются, словно гнилые нити, факты бессмысленными фантиками разлетаются по охваченным пожаром чертогам – Шерлок прижимает к пылающему лбу ледяную ладонь, но защитить разум от атакующего его огненного вихря эмоций не получается.
Изумление, стыд, гнев, обида, растерянность сливаются воедино, раскаленным кузнечным молотом ударяя по сердцу. Тяжкое, пугающее, невыносимо болезненное разочарование совершенно выбивает почву из-под ног, и в попытке ухватиться за что-нибудь более надежное и менее обманчивое, чем чувства, детектив изо всех сил концентрируется на том, чтобы создать новые логические связи взамен утраченных.
Джон сказал, что все понял в тот вечер, когда первый раз поцеловал его на диване.
Шерлок отчаянно мотает головой, не давая себе вновь отвлечься на сантименты.
Понял, когда поцеловал. Поцеловал и понял. Понял… потому что поцеловал?..
Чушь. Не сходится. Не может быть. Бессмысленно…
– Ты не все знаешь… – тихо произносит Джон, вновь с пристальным вниманием глядя на друга.
Само собой разумеется…
Шерлок кривит губы, желая изобразить презрительную усмешку.
Неизвестный, а следовательно, неучтенный факт – и вся цепочка выводов оказалась неверной. Он ошибся. Воспринял происходящее в неправильном свете. Выставил себя идиотом. Злость снова накатывает обжигающим валом, оскорбленное самолюбие заставляет высокомерно приподнять бровь.
– Дело в том, что я… – Уотсон замолкает, сглатывает, и, облизнув губы, продолжает обреченным тоном, – …уже целовал тебя прежде.
Под коленями слабеет. Холмс делает четыре нетвердых шага к кровати и плюхается на нее. Уже целовал. Конечно. Так и есть. Невероятное, но единственное логическое объяснение. Вот только согласиться с ним значит признать провалы в собственной памяти.
Джон никогда, никогда не целовал его прежде. Он никогда даже близко не был к тому, что Шерлок мог бы назвать поцелуем. Детектив зажмуривается, картины прошлой жизни – жизни с Джоном – пестрой лентой скользят перед его внутренним взором, и обнаружить истину оказывается неожиданно просто.
– Ирен Адлер… – сдавленным шепотом озвучивает он очевидное.
– Да… – Джон неловко улыбается, явно впечатленный скоростью разоблачения.
В его глазах расцветает знакомое восхищение, но сейчас оно вызывает лишь прилив отравляющей горечи, Шерлок морщится – и улыбка исчезает с лица доктора Уотсона.
– Ты прав, это было в тот день, когда она вколола тебе наркотик, – теперь Джон смотрит виновато и с вызовом одновременно. – Я привез тебя домой, ты был практически без сознания, а я… – он на мгновение отворачивается, – …я был зол. На нее. На себя. На тебя. Я… ревновал.
Их взгляды встречаются, и Холмс вздрагивает от разбегающихся по телу мурашек.
– Ты был не в себе, бормотал какую-то ерунду, и я… не удержался, – доктор Уотсон пожимает плечами. – Воспользовался твоим бессознательным состоянием, – отчеканивает он твердо, и у детектива не возникает сомнений: несмотря на признание неэтичности своего поступка, Джон не собирается жалеть о содеянном. – Естественно, ты ничего не запомнил.
Шерлок так близок к тому, чтобы истерически расхохотаться, что ему приходится зажимать себе рот ладонью. Он… запомнил. Он отлично помнит то странное, теплое, тревожаще интимное ощущение, с которым он очнулся в тот день, очнулся… и позвал Джона прежде, чем вообще сообразил, где он и что с ним случилось.
А потом он связал это ощущение с ней… Идиот.
– Так что… когда я в тот вечер напился и… – доктор Уотсон опускает взгляд и страдальчески сдвигает брови, – сам понимаешь, можно подделать внешность, можно изменить голос, но…
– Вкус и запах подделать невозможно, – резко перебивает его Шерлок.
Джон кивает, и в комнате повисает тягостное молчание. Теперь, когда с пробелом в фактическом материале покончено, Холмсу больше нечем заслониться от больно жалящей душу обиды.
– Почему тогда… – начинает он, стараясь удержаться, но не удерживаясь от обвиняющей интонации, – …ты не признался сразу? Зачем притворялся? Зачем позволил притворяться мне?
Пару секунд доктор Уотсон удивленно моргает, затем его лицо приобретает ожесточенное выражение.
– Это была твоя игра, Шерлок, – напоминает он раздраженно. – Я лишь подыгрывал. И потом… – взгляд Джона внезапно загорается гневом. – Ты держал меня в неведении три года!
Вот оно. В груди давит так, что невозможно сделать ни вдоха, ни выдоха, и слова удается произнести вопреки всем законам физиологии:
– Так… это… была… месть?..
– О, господи, нет!!! – кричит Джон.
Холмс верит сразу и безоговорочно, испытываемое облегчение настолько же велико, насколько мучительным было владевшее им подозрение, и только поэтому он совершает ошибку – улыбается...
Уотсон бледнеет.
– Тебе смешно, да?.. Тебе смешно?!! – он неожиданно бросается вперед и, вцепившись растерявшемуся Шерлоку в плечи, яростно его встряхивает. – Ты хоть представляешь, что я испытал в тот момент?!! В одну секунду обнаружить, что ты… ты… жив… – гневный взор заволакивает влажным, Джон судорожно выдыхает, отпускает детектива и медленно выпрямляется. – Это действительно очень смешно… – с горькой усмешкой соглашается он. – Я оказался четырежды идиотом…
– Джон…
– Четырежды идиотом!!! – доктор Уотсон растопыривает пятерню и начинает загибать пальцы. – Во-первых, я позволил тебе обмануть меня три года назад. Во-вторых, не поверил тебе, когда ты вернулся и рассказал-таки правду. В-третьих, снова поверил, когда ты меня опять обманул. И в-четвертых… – его голос срывается, и фраза остается незавершенной.
– И в-четвертых?.. – тоскливым эхом откликается Шерлок.
– И в-четвертых… – едва слышно повторяет Джон и вдруг в сдающемся жесте поднимает вверх обе руки. – Ладно! Я смалодушничал! Струсил, потому что умудрился открыть тебе то, что никогда открывать не был намерен!
«Не был намерен…»
Холмса снова бросает в жар, и он недовольно бормочет, страдая от иррациональности одолевшей его ревнивой досады:
– Не понимаю, зачем тебе вообще понадобилось прятать от меня… свои чувства… раньше…
Джон склоняет голову на бок, щурится, недоуменно его разглядывая.
– Затем, что раньше ты не отвечал мне взаимностью, и я вряд ли бы мог оставаться твоим… соседом, зная, что ты знаешь, что порой все, о чем я способен думать, сидя с тобой за одним столом, это о том, как нагнуть тебя над ним.
Грубость действует отрезвляюще, детектив зарывается пальцами в кудри, чуть ли не на ощупь пытаясь найти выход из лабиринта чрезмерно запутавшихся отношений.
– То есть ты не мог признаться, что узнал меня, потому что тогда тебе пришлось бы уйти?..
Уотсон трет ладонями лицо, отдувается и присаживается на кровать рядом с Шерлоком.
– Не знаю, как я не сошел с ума тогда ночью… – он невесело усмехается. – Таким несчастным придурком себя чувствовал… Таким счастливым несчастным придурком…
Сердце, определенно, самая раздражающая часть тела, имеющая обыкновение при случае биться совсем не там, где ей положено, и Холмс обхватывает горло в попытке обуздать вышедший из повиновения орган.
– Я не мог остаться, не мог уехать, я совершенно не понимал, что происходит, что это за идиотский спектакль с Яном Сигерсоном… – доктор Уотсон, опустив голову, поглаживает ладонями колени. – Да я и сейчас этого не понимаю…
От страха, что он ничего не сумеет объяснить, у Шерлока начинает шуметь в ушах, но Джон пока не требует никаких объяснений, он хочет объяснить сам.
– Я трижды начинал собирать вещи, а потом… – Уотсон сцепляет руки в замок, костяшки пальцев белеют от напряжения, – потом вдруг подумал, что поцеловал-то я не Шерлока, а Яна. И… в общем… я решил подождать… посмотреть, как ты поведешь себя… теперь… когда все про меня понял. Не знаю, на что я надеялся. Я жутко боялся тебя увидеть и… хотел этого больше всего на свете.
Шерлок слушает, не шевелясь, замерев каждой клеточкой своего тела, перестав ощущать даже трепыхающееся в горле сердце.
– Так что я едва заставил себя выйти к тебе на следующее утро… а ты… ты сидел там в гостиной, и… – Джон тяжело вздыхает, пробираясь сквозь словесные дебри и мучительные воспоминания, – оказалось, что ты… что… ничего не изменилось… и это… черт тебя задери, Шерлок, оказалось, что это невыносимо – смотреть на тебя, зная, что ты мне лжешь!
Холмсу очень хочется сказать, что для него лгать тоже было невыносимо, но мысли так и не облекаются в слова, и он продолжает безнадежно молчать, уставившись в пространство перед собой. Уотсон оборачивается к нему и вдруг накрывает его руку ладонью.
– Я же почти возненавидел тебя, понимаешь? Как только вспомню эти уроки… Ну, вот скажи, какого хрена, какого твою мать тысячу раз гребаного хрена тебе понадобились уроки?!! – он ждет, замерев, а Шерлок и рад бы ответить, вот только логически вразумительного ответа на данный вопрос не существует, а прикосновение Джона лишает детектива последних сил. – Я прятался от тебя потом всю неделю… – Уотсон отстраняется, убирая руку, и Холмс сразу чувствует себя обездоленным. – Боялся, что не удержусь… ударю.
Джон встает, нервно ходит по комнате, затем вновь останавливается перед Шерлоком.
