Текст книги "Если рассказывать эту историю (СИ)"
Автор книги: Nitka
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
Анжи опёрся о плечи мужчины, слезая. Стал, безразлично. Почувствовал, как ему вытирают волосы полотенцем и целуют в ключицу. Только после этого он смог расслабиться.
Игорь аккуратно прикоснулся губами к уху:
– Ну и зачем ты?
– За компанию больше…
– Опять бросился кому-то что-то доказывать?
– Та… такое.
Игорь взял в ладони лицо Андрея.
– Не нужно доказывать. Ты мне любой нужен: сильный, слабый, глупый, умный. Мне без разницы.
Уголок губ Андрея дернулся вверх:
– Откуда ты такой взялся? А если я жабой буду?
– Будешь принцем-лягушкой, и я буду тебя целовать.
– Хах, а если я после поцелуя не превращусь?
– Не превращайся. Ты главное не колись.
– Запрещаешь?
– Запрещаю. Можно?
Анжи замер, закусил губу. Подался вперёд, соприкасаясь лбами.
– Я… ты же знаешь, всё, что хочешь, можно.
– Вот и хорошо. Пойдём тогда спать.
– Пойдём. Только я сейчас не усну.
– Ничего, просто полежишь со мной.
Той ночью Игорь насухо вытер Андрея полотенцем, а потом до утра баюкал буйную голову на своих коленях, мягким бархатных голосом что-то рассказывая о своей жизни, о людях, о событиях, всякую дребедень, пока Анжи не уснул.
Потом, почувствовав мерный звук чужого дыхания, мужчина прислонился затылком к стене, посмотрел вверх, потом на кровать. К ним в гнездо их одеял подкрадывался на мягких лапах Жук. Они встретились глазами, Игорь усмехнулся.
– Кс-кс, – поманил пальцем, другой путаясь в мокрых черных волосах.
Второго приглашения не потребовалось.
========== Глава 9: Обрывки лиц ==========
Игорь стоял на кухне над мусорным ведром и сосредоточенно чистил яблоко. Радио, видимо, решило устроить ему праздник – целое утро то и дело крутили Земфиру.
Привет, ромашки. Кидайте деньги.
Читайте книжки. Дурной мальчишка.
Ушёл.
Такая фишка.
Нелепый мальчишка.
В частности, поэтому он сейчас чистил яблоко. В предыдущей песне, конечно, предлагали «сладкие апельсины», но в доме ничего, кроме яблок, не было, а идти куда-то в такую рань представлялось кощунством.
Сзади прошлёпали босые ноги, и его обняли сзади за пояс, прижимаясь щекой к спине.
– Что случилось? Кто-то обидел?
– Ну почему сразу «обидел»? – сзади фыркнули и потерлись о ворсинки на свитере. – Это ты вчера весь день ходил, как будто тебя обидели. А я утешать пришел.
Игорь вытер мокрые руки и повернулся в объятии. Улыбнулся.
А я девочка с плеером,
С веером вечером не ходи.
Да, ты не такой как все, и не любишь дискотеки.
– Яблоко будешь? Я почищу.
Вместо ответа Анжи потянулся и расслабленно поцеловал сначала в небритую скулу, потом в подбородок.
– Можно и яблоко. Сварить тебе кофе? Я арабику купил. Надеюсь, у нас ещё есть сгущенка.
– Угум. Равноценный обмен. А ты совсем не спал?
– Такое, – Анжи потерся носом о щетину. – Курсовая. Забористо.
– Сонный Анжи.
– И унылый кошак. Хороша парочка. Тебе во сколько на работу?
– На девять.
– Так какого черта ты в пять встал? Я думал, ты просто воды пошел попить, но, когда я поднял голову снова, уже было без пятнадцати семь, а ты всё ещё копался на кухне. Ещё и радио включил.
– Не спалось. Любишь Земфиру?
Анжи не стал отвечать сразу, прислушался.
Я не буду тебя спасать,
Догонять, вспоминать, целовать.
Кивнул:
– Люблю. Она поёт, что думает. Очень честная.
– И шебутная. Девчонка.
– Я мешал тебе спать?
– Нет. Ты – наоборот. Когда ты занимаешься, меня тянет в сон. Я думал над проектом – что-то там нечисто.
– Дьявол в мелочах?
Игорь улыбнулся:
– Дьявол и все его родственники. Давай я не буду засорять тебе мозг.
Анжи крепче вцепился в свитер, зарываясь в него лицом. Пробубнил:
– Ты не засоряешь, – поднял голову: – Ты создаешь в нем полезное разнообразие.
– Разнообразие для безобразия.
– Ммм, хочу немного безобразия.
«Итак, это была Земфира. Следующая песня посвящается…»
*
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
© Йосиф Бродский.
Игорь неожиданно для себя проснулся, будто вынырнул из воды. Сердце колотилось как бешеное, но самого кошмара он не помнил. Ему вообще никогда, кроме редких исключений, не запоминались сны.
Он выпутался из рук-ног Анжи и осторожно сел на постели, стараясь не разбудить спящего. Зря, впрочем, так как тот всегда просыпался от любого человеческого шороха – непонятно как, но он очень чутко различал присутствие чего-то живого – рядом могли происходить какие-то строительные работы – и ему было плевать, но когда – вот как сейчас, открывал глаза мгновенно. Сел, поджав под себя ноги, как привык сидеть в додзё.
Игорь ощутил, как на плечи ему ложатся руки, успокаивающе разминая.
– Что-то случилось?
– Фигня.
– Ага, только ты теперь не заснёшь.
Анжи передвинулся мужчине под бок и сонно поцеловал в шею: – Давай, кофе тебе, что ли, сварю.
– Не надо, я сейчас засну, давай ложиться обратно, тебе ещё рано.
– Не заснёшь, мне что, в первый раз? Ты каждый раз ложишься и пустым взглядом сверлишь потолок, пока не пробьёт на работу. Давай лучше посидим, пока время есть.
Он одним пружинистым движением соскочил с кровати и, даже не подумав на себя что-то накинуть, ушел в кухню. Игорь никогда не замечал, чтобы он вообще долго разлёживался в кровати – разве что на него наваливалась меланхолия.
Немного гудела голова, но это скорее вчерашнее похмелье, чем впечатлительность от кошмара.
Он ещё немного посидел, а потом поднялся и натянул валяющуюся на стуле футболку. В последнее время у Анжи появилась отвратительная привычка спать голышом, иногда заставляющая Игоря чувствовать себя крайне неловко – а начиналось всё с лени переодеваться в пижаму. Он забывал взять её с собой после душа, а потом было не до этого.
Теперь на все ласково-требовательные угрозы насчёт геморроя, простуды и тонких намеков на то, что от холода у кого-то что-то скоро отпадёт, Анжи легкомысленно ухмылялся и заявлял, что тащится, когда воздух касается неприкрытой кожи. Особенно «ТАМ». Игорь только хмыкал и давил возбуждение, когда, просыпаясь на работу, время от времени обнаруживал, что в объятии руки опустились на пах.
Анжи уже сидел на кухне, а кофе стоял в двух кружках на столе и немного дымил. На голых коленях мальчишки растянулся Жук.
– Сделаешь тостов?
Мужчина улыбнулся:
– Буду женушкой.
– Будешь муженьком. Женушкой буду я, дай только фартук надеть – гарантирую, фартук плюс голый зад обеспечат тебя восторгом на ближайшие полчаса.
У Игоря дернулся уголок губ:
– Не сомневаюсь. Я, считай, уже.
– Так что там с тостами?
– Лучше гренки – твой тостер для меня загадка загадок.
Он развернулся и включил плиту. Анжи постоянно подрабатывал, чтобы насобирать денег на тостер и ещё много различных вещей – купил кофемолку, подушек и пополнил неисчислимый запас чашек, которые вечно разбивались легким движением руки, лапы или хвоста.
Игорь прикалывался, что Анжи собирает приданное, на что Анжи вредно заявлял, что давно прознал о меркантильности Игоря и о том, что как коренной киевлянин он бесприданницу замуж не возьмёт. Игорь тогда часто подходил ближе, понижал тон до бархата и интимно шептал, пытаясь не сбиться на хохот, что ещё как возьмёт, причем во всех позах и положениях. Мальчишка, вздрагивая, отскакивал от вредителя на полметра и, уничтожая того взглядом, потирал чувствительное ухо. Всегда покупался на этот трюк – или, может, специально поддавался.
Он много чего делал специально, нарочно, прикидываясь дурачком.
Вот как сейчас – сидел за столом, сцепив руки в замок, позволяя рассмотреть себя полностью в желтом свечении лампы и мелькающих просветах утра.
Ставя смоченную маслом сковороду на конфорку Игорь обернулся:
– О чем задумался?
Тот неопределённо махнул рукой:
– Так, философия.
– Вопросы смысла жизни и правильной постановки чайника в космосе?
– Типа того. Ты кофе пей, а то остывает.
– Это тот, что ты вчера обжарил и помолол?
– Ага.
– И как, получилось в этот раз?
– Как смог, так и получилось. Пробуй лучше.
– Ладно. Возвращаясь к философии. Поделишься?
– Та, такое. Думаю, зачем я здесь всё это делаю? – он небрежно махнул рукой в сторону оставленного со вчера учебника.
– Зачем стараться, если всё бренно, да?
Не получив ответа, Игорь взял стул и подсел рядом.
Жук, дернув ухом, потянулся и вытянул лапы, когтями упираясь в штанину мужчины.
Тот усмехнулся:
– Знаешь, я раньше тоже думал – всё фигня, не хочу учиться, нафиг он нужен, этот диплом, заработать могу и баристой или грузчиком и жить в своё удовольствие, и вообще, для кого я стараюсь. Только из-за матери и не решался бросить окончательно, но… помнишь, я давал тебе стихи?
– Эмм… помню. Ты говорил, что не особенно любишь стихи, только этот понравился, как его… что-то связанное с болотом…
Игорь закатил глаза:
– Бродский, балда. У него есть такие строчки, что-то вроде: «Что скажу я о жизни, что оказалась длинной». То есть, то, что ты сейчас делаешь, ты делаешь потому, что думаешь, какая жизнь маленькая. А что ты будешь делать через десять лет? А через двадцать? Двадцать – это очень много, а ты всё ещё будешь продолжать жить. И что, всю жизнь проработаешь баристой? Всё, что ты делаешь сейчас, – чтобы облегчить себе жизнь в будущем.
– Пхах, копить себе деньги на могилку. Ты, кстати, знал, что в некоторых странах ты арендуешь себе место на кладбище, как квартиру, прикинь. А когда срок заканчивается – тебя выкапывают. Типа, всё, иди лесом.
– Балбес, при чем тут вообще гробы? Ну серьёзно, представь себе, тебе уже тридцать – а ты всё ещё бариста. Или разносчик. Тебе уже всё надоело, но и уйти ты не можешь, потому что без специализации тебя никуда не возьмут.
Анжи закатил глаза и посмотрел на него с притворным отвращением:
– Ты слишком взрослый.
Игорь привстал и так же притворно угрожающе навис над ним, упираясь ладонями в холодильник и деревянную поверхность стола:
– Конечно, и как серьёзный взрослый я сейчас отлуплю тебя ремнём.
– Что, и на гречку поставишь?
– Мы бедная семья, а гречка нынче дорожает. На макаронах постоишь.
– На коленях?
– На карачках.
Анжи пфыркнул и, не в состоянии больше сдерживаться, расхохотался.
Раздраженный тряской Жук спрыгнул с его колен и отчалил в зал.
Успокоившись, мальчишка вытер выступившую в уголке глаза слезу и посмотрел на уже отвернувшегося к плите Игоря:
– За что наказывать хоть будешь?
– За вредность. Должен же тебя хоть кто-нибудь наказать.
– Ммм, ты заметил, что тебя в последнее время клонит в БДСМ? Может в глубине души в тебе живёт доминант? Или этот… сабмиссив?
– Что? – Игорь недоуменно обернулся, прерывая замешивание яйца с молоком. – Кто-кто?
– Ну, это типа роли в БДСМ. Я тут почитал…
У мужчины вырвался обреченный стон:
– Что ты опять прочитал?..
– Пхах, – Анжи, сдерживая хохот, заставил себя скромно опустить глаза на колыхающуюся коричневую поверхность кофе. Так же скромненько пискнул: – Да вот, книжечку нашел… – поковырял пальцем трещинки в столе. – Прикольно, только много извращений.
– Анжи.
– Да?
– Не читай.
– Совсем?
– Совсем.
– Так ты же говорил, что я должен образовываться. Книжки мне совал. Фантастика, говорил, великолепный образец, Орловы эти твои, Стругацкие, задурил мне голову, мерзавец. А теперь отговариваешь?
Анжи, наконец, снова подняв взгляд, чтобы лицезреть кислую мину, закусил губу, в который раз пытаясь не рассмеяться.
А Игорь с обреченным вздохом подошел и наклонился к негодному мальчишке, не обнимая из-за выпачканных рук.
– Кто из нас ещё мерзавец?
Вместо ответа Анжи широко улыбнулся и ответил на поцелуй.
*
Игорь сидел за столом рабочего кабинета и рассеянно смотрел в окно. Проект не шел, вообще двигаться не хотел, и Игорь решил сделать небольшой перерыв. Он подложил под щеку кулак и подумал, что Анжи там, наверное, уже спит, или шляется где-то, или занимается какой-то дуристикой со своими придурошными приятелями по универу. А может просто сидит дома и, подложив под грудь подушку – как любит – читает домашку. Неважно, в принципе, что он там делает, главное – что он где-то есть.
Чтобы прийти к этой мысли, ему потребовалось много времени.
Помнится, он как-то сидел на балконе и пытался сдержать горячее желание мотнуть куда-нибудь в горы, к шаолиньским монахам, побриться, получить просвещение и до конца жизни сидеть под деревом и кормить птичек. Всё, что угодно, лишь бы избавиться от этого удушающего чувства желания. Оно было особенно сильным в те самые первые месяцы, когда Анжи послал его на всё четыре.
А Игорь банально не смог уйти. Порой человеку легче стерпеть любые напасти и неприятности, лишь бы не отпускать, не терять окончательно.
В голове роились бесконечные, бесчисленные образы – Анжи в одних штанах после душа, скрестив ноги, рубится в плейстейшн у него дома, Анжи, сонный, поднимает голову с дивана, когда Игорь, уходя на работу, шепчет ему, что запасной ключ он оставил на тумбочке. Анжи, поедающий дешевую заварную лапшу, с набитым ртом поднимает взгляд и ржет с того, как Игорь, придя полупьяным с корпоратива, не может впихнуть ногу в домашние серые спортивки.
И все эти небрежные невнимательные жесты – как будто он считал Игоря своим в доску – и от этого окончательно сносило крышу.
Люди, которые попадались ему по жизни, так или иначе подсознательно закрывались – никому не хочется распахивать душу перед другими, даже если это знакомые или друзья.
А с Анжи – Анжи говорил всё, что хотел, делал всё, что хотел. Всё, что лежало у него на сердце, по нему было видно – наверно, это изначально и привлекало. Эта открытость.
Отчаянный, живой мальчик.
Сейчас, конечно, всё по-другому – Анжи научился молчать – закрывать рот на середине разговора, отворачиваться, увиливать. Только врать не научился – его ложь, неуклюжая, спонтанная – всегда была как на ладони.
Всё изменилось – но не чувства Игоря. Спроси его кто, он не смог бы сказать, почему он до сих пор любит Анжи, да и сами вопросы: почему? за что? и прочие, показались бы ему жалкими. Это сильнее, чем вопросы, сильнее шести букв, так как люди слишком полагаются на буквы и часто забывают, что они лишь мутное зеркало – зеркало оттенка чьих-то переполненных невыразимым глаз. Отсюда и эта беспомощность в выражении.
Раньше Игорь под влиянием максимализма всегда и все обличал в слова – обретая форму, вещи становились понятными и простыми, их легко можно было разбить на молекулы, препарировать и заключить в рамки рациональности. Став старше и избавившись от перфекционизма, Игорь понял, что рацио – иногда подводит и единственный выход – это принятие и доверие интуиции. Он примирился с собой и с тем, что некоторые вещи препарировать невозможно – и оставил всё, как есть.
Возможно, когда ему будет сорок, у него снова наступит этот мятежный возраст, но тогда он просто спросит совета Анжи. Живой, необыкновенный мальчик с неординарным мышлением – вот уж кто полагался на эмоции – и они часто не подводили.
Каким будет Анжи в тридцать? В пятьдесят? Всё таким же прытким, с лисьим откровенным взглядом из-под ресниц и пружинистым шагом? Он будет всё так же смолить, как сумасшедший, или бросит? Как изменится его тело – какие на нём появятся шрамы? Игорь хотел это увидеть.
Когда в кабинет зашел менеджер, чтобы передать факс от работодателя, Игорь улыбался.
Кажется, хандры как не бывало.
========== Глава 10: Дети века ==========
Осторожнее, дети. Осторожнее переходите дорогу. Если вы перейдёте её не в том месте, вас догонит и заберёт нечто. Оно поглотит вас, пожрёт и изменит строение молекул, создаст их заново похлеще, чем как написано в теории струн. А потом выплюнет обратно.
И будете вы ходить, как обычно, дышать, как обычно, даже звать вас будут, как обычно, только с каждым днём будет всё глубже разрастаться под сердцем язва, пока и она не поглотит всё нутро целиком, чтобы перевоплотить заново и заново, до тошноты и упомрачения. Кто-то не выдерживает – и тогда появляются эти монахи из «Золотого храма», выжигающие всё дотла, или такие, так «Коллекционер», пришпиливающие предмет любви к стельке собственных подошв. А если и выживешь в этом круге психоделической сансары, то в итоге остаётся лишь опустошенная растерзанная плоть. И штиль.
А за ней тишина.
Но это всё равно ненадолго.
Дети, осторожнее переходите дорогу.
И поставьте, наконец, этот облеченный в желтое треугольный знак: «Берегитесь, Л.»
Андрей весь как будто онемел. В голове звенела пустота – словно кто-то очень давно ударил в колокол, и по воздуху всё ещё расходятся безмолвные круги.
Игорь сидел на диване в зале, собранный, в пиджаке и ждал.
Андрей собирал его вещи. Аккуратно складывал одежду на низ чемодана.
Закрыл глаза на секунду и снова быстро открыл, страшась картины, которая будет занимать его сон ещё долго.
«Нам нужно расстаться, – вот так, на усталом выдохе.
Ни причины, ни объяснения. А что ты хотел? Разве слащавым педикам вроде тебя нужно объяснение, чтобы свалить. Вот и всё. Закончилась трагикомедия. Мыльная опера и ты, главный герой.
Шаблонная мелодрама, где бы раздобыть розовый парик и блядское платье, завершая образ.
Пидоры, они ж почти бабы, ты не знал? Особенно пассивы. Я похож на бабу?
Анжи настолько ушел в себя, что едва услышал продолжение:
– Но… давай останемся друзьями.
Сколько фальши, мой дорогой. Незачем себя заставлять. Почему бы просто не сказать, что тебе надоело.
Так или иначе.
Анжи не сказал ни слова против. Раз Игорь уже всё решил.
Он придавил себя глыбой, заставив голос звучать как у каменного бездыханного идола.
Нейтральность. Всё что нужно – это настроиться на правильную частоту.
– Хорошо. Как скажешь. Пойду, соберу «по-дружески» твой чемодан.
Выражение удивления промелькнуло на лице мужчины, но он только кивнул».
И теперь Андрей собирал вещи. Рубашки, свитера, носки, галстуки. Недочитанную книгу Беляева. Ещё одну недочитанную книгу Лукьяненко… Такие четкие прописные буквы, оборотень на обложке.
Заполнив чемодан доверху, Андрей потянул его в зал и поставил перед мужчиной. Не смотря на него – только вспышкой мимолётный взгляд на зеркало в шкафу отражающее Его лицо.
И снова голос – совсем не его – идола:
– Я иду в магазин за сигаретами, увидимся.
И пошел обувать кеды.
Уже выйдя на улицу он на минутку прислонился затылком к холодной железной двери подъезда.
Облизнул пересохшие губы. Его слегка трясло.
Как дрожь от температуры.
Он же изначально понимал, что это болезнь.
Представил, как Игорь сейчас сидит там, на их диване, или ходит по квартире, вспоминая, что забыл… Он был там. Всё ещё был. Парадоксально хотелось забрать все ключи и замкнуть намертво дверь. Чтобы не вышел. Чтобы не прекращалось. Растянуть. Немного. На пару секунд это рваное мгновение.
А смысл? Кто-то бы заметил, мол, легко отпустил – как будто это ещё одна легкая ссора.
Но поймав себя на этой истеричной мысли Андрей выматерился. Что он должен был сделать? Кричать? Психовать? Брыкаться? Самонадеянно завопить «Ты не можешь!!!» Привязать к кровати или, действительно, замкнуть дверь? Умолять? Избить? Ползать в ногах и ныть? Докапываться до истины?
Список можно продолжать бесконечно. Только это не про них.
Сделай Андрей хоть что-нибудь такое, и это трепетное, призрачное – исчезло бы. А он хотел хотя бы это оставить. Так, чтобы навсегда. Хоть это.
Он скривился от отвращения к своей слабости и, оттолкнувшись от двери, пошел прочь.
Гулял почти целый день и в первый раз почувствовал такое огромное облегчение от бессмысленного блуждания по городу. Когда ни о чем не думаешь, когда голова совершенно пустая и ноги шагают словно сами по себе – куда угодно, ни на что не надеясь.
Ни на что не надеясь.
Открыв дверь пустой квартиры, Андрей наклонился, чтобы развязать шнурки, и рассеянно подумал, что кормить Жука в его отсутствие теперь будет некому.
*
Иногда он странно удивлялся, что он не перестал дышать – легкие не отказали. А потом удивлялся своему удивлению.
И есть он мог. И ходить.
Одна единственная вещь, которая поменялась в нем – это предчувствие той нити, которая связывала его с другим человеком. И время от времени её отсутствие было настолько осязаемым, что Андрей невольно хватался за воздух. Ничего не было. Действительно не было и от этого немного – совсем чуть-чуть сбивалось дыхание.
А ещё, в памяти засел конец первой недели их «не-вместе». Когда Андрей малодушно успокаивал себя замком из иллюзий – будто Игорь не ушел, а просто в длительной командировке. Как будто.
Он почти убедил себя в этом.
В очень длительной командировке. Очень.
Зачем же так драматизировать? Они просто расстались.
Но мысль пугала. Поэтому он так же мысленно подтирал слово «расстались», чтобы всё заканчивалось «просто».
Было бы в жизни всё так просто… он бы давно скончался.
Он запомнил и конец второй недели, когда почти примирился. Вернее, его примирял со всем алкоголь и проч. и проч. Вернее, он создавал иллюзии, а с иллюзиями жить куда приятнее. Ну в конце концов, почему бы и нет. Если играть роль слащавого педика, так играть до конца.
«Пидоры, они ж почти бабы, ты не знал? Особенно пассивы. Я похож на бабу?»
Ночью Андрей, шатаясь, пришел домой. Остановился перед ещё одной иллюзией – Игорь сидел на пролёте, прислонившись спиной к двери. Реальный такой. Брюки с выглаженным сгибом посередине, из-под них – носки с серой полоской – те, который он… ну… в чемодан. И такая знакомая складка на лбу. Хмурится.
– Чё-то забыл? – грубовато, развязно спросил Анжи.
Игорь поднял голову:
– Тебя, – ответил странно. – Я забыл тебя.
Но Андрей не был уверен, что это и последующее не было алкогольным и наркотическим бредом.
Наутро в доме никого не было.
Тогда, звездой раскинувшись на полу, Андрей встретился с желтыми умными глазами Жука, в ведьминском прищуре которого собралась вся дьявольская свора, и подумал, что нужно просто забить.
Ржавым гвоздём эту чертову язву. Прибить к крышке собственного гроба и не вспоминать больше.
И поставить наконец, этот чертов знак: «Осторожно Л.» Тысячи таких знаков по всему периметру.
«Берегись Л.»
«Берегись Л.»
«Береги…»
Только кто их охранять будет, эти знаки? Разве что какой-нибудь сторож шального сердца.
*
А Игорь молчал. Он хотел поступить как взрослый. Он всегда хотел, чтобы на него могли полагаться. Где-то внутри в нём давно засела эта прочная идеология «охотника, отца, мужа» – ассоциативная вариация – «посадить дерево…».
Только в этот раз всё пошло прахом. Он ходил по балкону в своей квартире, чувствуя себя безмерно опустошенным. Как будто его развернули, освежевали и вот так, без кожи заставили выйти в окно вон.
Это походило на какую-то разновидность галлюцинации. Очень, очень жестокой галлюцинации.
Ему было бы проще, если бы кто-то просто двадцать четыре часа в сутки ходил и стегал его плетью.
Говорят, что основная причина горя – это не событие, а мысли о нём, и Игорь пытался прекратить думать. Он сидел на табуретке на балконе и истерично думал, как бы так выучить пару десятков сутр – бесконечного набора бессмысленных слов, стирающих и очищающих сознание*.
Ан, не получалось. Что делать, когда глядишь, один взгляд кидаешь – короткий, мимолётный – и замираешь, и аж сердце печёт? Игорь не знал этого. Игорь вообще не думал, что такое может с ним случится.
Но. Но. Это всё равно к лучшему. После смерти матери он, наконец, понял, как это – терять семью, что это больнее щелчка, больнее удара кулаком.
В изначальном отсутствии отца и каких-либо любящих родственников кроме матери, воспитавший в себе мужчину сам – по книгам, фильмам и кратким воспитательным урокам матери, он был довольно черств по поводу родственников. Что-то вроде – не хотите, ну и не надо.
А Анжи – другой. Он – любимый. Этими всеми бесконечными братьями, родителями, какими-то дальними тётушками.
Он окончательно это понял, когда встретился с Виктором – одним из братьев, случайно, на лестничной площадке. Он стучал в дверь, и, видимо, давно, но никто не открывал.
– Вам к кому? – спросил тогда Игорь.
– К Андрею, – ответил тот. – Я его брат.
– Ясно, – довольно сухо кивнул тот.
– А вы? – тот рассеянно взмахнул рукой. – Вы его…
Игорь безразлично пожал плечами:
– Да, я – его… Давайте пройдем в квартиру, не хотелось бы, чтобы нас услышали соседи.
Они зашли, и Его брат в какой-то растерянности разулся. Игорь пригласил его в кухню.
Тот, зайдя и присаживаясь, заметил:
– Ой, а кухня всё такая же. Вы теперь тут вдвоём. А хозяйка не против?
– Хозяйка уехала, теперь здесь другая женщина. Она здесь не живет, поэтому не знает, – ответил, как отчитался.
Виктор заметил тон, посмотрел на мужчину и так же рассеянно извинился:
– Простите, я… я просто не думал, что столкнусь с Вами. Нет, я конечно, предполагал, но такое… не таким…
– А каким? – Игорь жестко сощурил глаза. – Старым хрычём, который шпилит твоего дорогого братика и даёт ему за это денег на леденцы.
Тот смутился, выдавая себя с головой и опустил взгляд.
Он был слишком похож на брата – тот же разрез и цвет глаз, тот же цвет волос, только короткий ежик вместо полноценного хвоста. И то же выражение рассеянности, оторванности от реальности, которое иногда мелькало у Анжи в крайней задумчивости. Это и не давало Игорю окончательно нагрубить гостю и выставить его за дверь.
Только Виктор – и это видно – более открытый, более искренний и стеснительный. Он весь – как на ладони и не пытается вообще что-то спрятать. И наверняка более честный с самим собой.
Зависнув в паузе у Игоря кончилось терпение, но он взял себя в руки и спросил более вежливо:
– Зачем Вы пришли? Вернуть Андрея обратно? Забрать его?
Виктор посмотрел на него странно, чуть наклонив голову. Помедлив, ответил:
– Я уже приезжал сюда раньше. Тогда – да, поговорить, забрать, если получится. Отец был в ярости, брат молчал, но лучше бы говорил, мать все глаза проплакала, как будто его уже похоронила. Для них это был позор, трагедия, хотя они ничего такого и не видели. Но знаете, – он неопределенно махнул рукой, – воображение. Меня… меня это задело тоже. Сильно. Не знаю, есть ли у Вас братья, но… можете себе представить. Это… болезненно…
– У меня есть сестра, – перебил его Игорь уже более расположенным тоном. – Но, в городе это совсем по-другому.
Тот кивнул:
– Я знаю. Здесь порядки другие. Но мы не такие. Это для нас… дико. Но я все равно попытался понять. Они гордые, они никогда не пошли бы… Но он мне не открыл. Кажется… я не уверен. Кажется, он… плакал. Я не знаю… Господи, зачем я Вам всё это рассказываю?
И взгляд глаза в глаза. Игорь чуть не отшатнулся от схожести этих глаз. Заставил себя задать вопрос:
– А сейчас – тоже попытаетесь его забрать?
Тот покачал головой:
– Бесполезно. Он – такой же гордый, как и наш старший. И такой же упрямый. А теперь, увидев Вас, я убедился ещё больше.
– Убедились в чем? Что ваш брат не манерный педик со страпоном в заднице?
– Зачем Вы так?.. Я просто хотел рассказать, как там наши, зная его – он всё держит в себе, но всё равно волнуется.
Они ещё немного поговорили, а потом Виктор, не дождавшись Андрея, попрощался и ушел. Для Игоря эта встреча была более чем странной. Он думал, если когда-нибудь встретится с родственниками Анжи – те будут его обвинять, а вышло чуть ли не извинение.
И тогда он задумался. А задумавшись, ещё долго не мог найти себе места.
И вот это… то, что вышло.
Он… он хотел предоставить выбор Анжи – чтобы тот осознал всё в одиночестве, серьёзно – вернуться ли ему к семье… или к нему.
Только что-то пошло не так.
Не дышалось. Не с той частотой, не в той тональности.
Иногда Игорь думал, что это из-за какой-то глубоководной трусости, что всё пошло прахом, что он как тот корабль на черно-белой фотокарточке девяностых медленно идёт ко дну на пожирание полчища рыб.
Он уверял себя: время стирает всё. Неровности, шероховатости, якоря… и даже дыхание… даже тень дыхания. Поэтому Игорь надеялся, что и это пройдёт.
Хотя тоненький звенящий голосок то и дело пискляво нашептывал, звеня бубенчиками:
«Не лечится».
И в том же диссонансе, рассеивающей призмой, только в совсем другой репризе:
«Осторожно Л.»
* Есть две противоположных культуры религиозного очищения: христианская, когда очищение происходит с помощью осмысленного обращения к Богу – молитв; и противоположная ей – буддийская, где монахи читают сутры, в которых набор священных слов, не имеющих никакого значения. Считается, что отсутствие любых мыслей, при чтении сутр очищает сознание и готовит его к нирване. Вспомните всех этих монахов, сидящих под водопадом или на горе – они таким образом не призывают светлые мысли, а избавляются от них вообще.
Апрель 2017
