Текст книги "Если рассказывать эту историю (СИ)"
Автор книги: Nitka
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
========== Пролог ==========
I look at all the lonely people.
I look at all the lonely people.
All the lonely people, where do they all come from?
All the lonely people, where do they all belong?
The Beatles – «Eleanor Rigby».
Не сказать чтобы Андрей чувствовал себя одиноким. Среди одноклассников у него не водилось хороших друзей, зато были отличные братья. За такими – как за забором, на котором разноцветным мелом по ту сторону намалёваны всякие ругательства – можно без проблем показать сквозь щель язык, а если соседские мальчишки начнут бросаться камнями – просто спрятаться за широкой доской.
Впрочем, Андрею забор бы не понадобился. С тех пор как он начал заниматься в местном «додзё» – сам мог себя защитить, но в то же время на радость богобоязненной матери перестал влезать в драки, «успокоился».
Правда, вместе с тем в нём появилась какая-то меланхоличная нотка: выпросил на днюху гитару и «путёвку» в музыкалку. Выучился играть.
Дотянул до выпускного.
Отец по такому случаю решил надеть выходной пиджак, принарядил сыновей – им перешили старые дядины, слегка подправив штанины и рукава. А вечером, за неделю, когда все ложились спать, Андрей шел в туалет, мимо родительской комнаты и невольно подслушал:
– Ну вот, третьего доучили. Больше рожать не будешь?
– Да куда там, в старости? А Андрюшу… Ты же хочешь его в университет отдать, чтобы хоть он выше пошел…
Дальше мальчик не дослушал – старший сзади всполошил подзатыльником и в следующую секунду был перехвачен в блоке.
– Что притаился? Шпиёнишь? – широко улыбнулся.
– Тсс! – строго шикнул на него младший, но поздно – родители услышали копошение и прервали разговор.
В универ Андрей не хотел. Совсем. Ну нафига ему вышка? Вон остальные – и отцу на даче помогают, и на шахту вот-вот устроятся. Нет, ну правда, чего там – в технарь на сварщика, горноспасателя, да хоть на проходчика – пару годков отмучался – и готово.
А там сколько пахать?!
Андрей уже не в первый раз пожалел, что хорошо учится. Но как тут не учиться: приходишь после додзё вымотанный, а старшие не стесняются, пинают – уроки делай, придурок. Пока не сделаешь, спать не дадим.
И младший плёлся в их общую комнату, на последних силах зубрил домашку и засыпал бывало прямо мордой в стол. А ещё бывало, когда он сидит совсем допоздна, подперев рукой щёку и пытаясь мысленно вставить спички в слипающиеся глаза – не спит и мать.
В спальне горит только тусклая настольная лампа, а старшие бессовестно дрыхнут на диване, разрушив и свалив в сторонку недоигранную шахматную партию.
И мать войдёт тихо, сядет рядом на быльцу кровати у стола. В блёклом свете её лицо – как икона, и глаза – как у всех матерей мира. Обычно она приносит вкусности – чищенные яблоки, сливы, абрикосы, финики, ещё всякое – половина из них остаётся недоеденной – по усталости не хочется уже ничего – и утром их доедают ранние птицы – братья.
Андрей не жертвенный, но для них – не жалко. Наверно, потому что, если кто-то по-настоящему чем-то жертвовал: не он – они.
Братья, все трое теснились в одной комнатке, где обретались диван, деревянная двухэтажная кровать – сделанная лично отцом; пара шкафов, тумбочка, письменный стол. Стол один, поэтому в своё время уроки делали по очереди или перебирались на балкон, на кухню.
Внутрь из-за неплотно закрытых дверей вечно долетали отзвуки телепередач в старом, ещё советском телевизоре.
Выпускной…
Сидя в ванной на стиральной машинке – единственном месте, где даже если тебя найдут, можно огрызнуться «Я в туалете! Занят!» и от тебя ненадолго отстанут, оставив в одиночестве – крепко обхватив колени руками, Андрей думал – что вот она, пропасть. И почему такая жизнь не могла продолжаться вечно? Он не любил школу, но и не ненавидел – по крайней мере это скучное место давало оплот уверенности в статичности жизни. Уверенность, что потом можно будет заскочить в музыкалку, отхватить оттуда кучу домашки, мысленно начать делать её уже в додзё, за что получить подзатыльник от сенсея, снова сосредоточиться на тренировке, глубоким вечером прийти домой, умудрившись сделать задания и по предметам, и по гитаре.
Когда Андрею разрешили ходить в музыкалку, остро встал вопрос успеваемости. Причём не только в школе, а и в додзё. На первом настаивали родителя, на втором – братья, и обе «партии» поставили условие, что если успеваемость не снизится – он может ходить везде, а нет – гуляй, Америка.
Изначально в семейке даже ставки делали – сколько протянет в таком сумасшедшем темпе младшенький, но сколько ни ставили – промахивались. Оказалось, в том, что ему нравилось, Андрей мог быть удивительно талантлив, а в скучных дисциплинах просто ставил на усидчивость, чтобы, соответственно, заняться интересным. Вот и вышло, что он с отличием закончил школу, музыкалку, да ещё и собирался поясом обзавестись.
Родителей поздравляли с таким выдающимся ребёнком, а они только вымученно улыбались, вспоминая многие бессонные ночи, концерты и истерики по поводу того, что младшему казалось действительно важным, а что – пустой тратой времени.
Андрей никогда не находил время для игр со сверстниками, может из-за этого он и вырос настолько «в себе».
И всё же… выпускной.
Мысли Андрея всё возвращались к грядущей пропасти. Ещё немного – и он кинется в неё, как какой-нибудь камикадзе. Кинется, как все его однокашки. Упадёт, грохнется, а дальше что? Вылезать? Но зачем?
Встряхнувшись, мальчишка слез с машинки, открыл замок, высунулся из-за двери, перемигнувшись с отдыхающим в зале на диване отцом.
Выпускной уже скоро – они уже почти отрепетировали прощальный вальс.
Андрей знает, что родители дадут ему выбор, куда падать – на кого поступать – на медика или адвоката. Только так, они думают, можно «выйти в люди».
Ему всё равно, куда идти, а идти-то далеко, в центр, а то и в самую столицу.
Нет, правда всё равно – лишь бы созваниваться два раза в неделю и почаще видеть знакомые лица.
Ведь люди – они хрупкие. Уронишь – потеряешь, а Андрею меньше всего хотелось – терять.
*
Выпускники пестрели синими лентами с золотыми надписями поперёк черно-белой формы. Все строго: девочки с бантами, в черных юбках и белых блузах, мальчишки в галстуках и той же гаммы рубашках и штанах. Затем выдача грамот, фотки. И обратно, в последний раз, в школу – пройтись, вздохнуть, вспомнить.
Когда начнёт вечереть, девочки побегут переодеваться на банкет, а Андрей, вместе с остальными мальчишками, встанет на задворках серого, немного обшарпанного здания с истертой мозаикой на стене, в виде рабочего-мужчины с серпом в руке, и раскурит стащенную у старших сигарету. В такое время хочется курить.
Перед глазами – пустота, пустыня.
Тяжко вздохнув, Андрей выкинет подзатухшую сигарету в кусты, выйдет из-за угла, чтобы среди собравшихся отыскать глазами мать. Она – рядом с братьями, с трогательным букетом в руках.
– Накурился? – насмешливо спросит старший, когда Андрей подойдёт ближе.
Средний демонстративно помашет перед лицом рукой, хотя сам курит как паровоз.
Мать ничего не скажет, только улыбнётся и отдаст букет:
– Ты так и не поздравил Лидию Григорьевну. Иди, пока не поздно. Она же тебе химию на отлично вытянула.
Андрею не очень хочется – он вообще не любит здешних преподавателей, но поплетётся искать классную.
Вечером, наевшись до отвала, Андрей танцевал с Людой. Она, никогда особо не наряжавшаяся в школу – растянутая майка, джинсы, кроссовки, портфель и на выход – теперь выглядела точно королева бала в отделанном под золото колье, на каблуках, в алой блузе и красной юбке в пол.
Они всегда сидели вместе до седьмого класса, а потом – до выпуска на математике и английском. Мальчишки дразнили Люду, будто она бегает за Андреем, но та, кажется, плевала на все сплетни и, откровенно говоря, большую часть времени выглядела как не от мира сего.
Теперь же… они танцевали посреди переполненного зала, заставленного мебелью, едой, безалкогольным – на столе, алкоголем – под, и, глядя на эту пару, многие родители одобрительно улыбались. Из-за каблуков Люда казалась немного выше, отказавшись переобувать балетки, но это ничуть не портило картины. У Андрея из-за занятий была отчасти военная выправка, и в желтоватом свете зала он казался каким-нибудь младшим лейтенантиком, про которого в динамиках задушевно тянула Аллегрова.
Кому-нибудь могло запросто представиться, что между этими двумя что-нибудь да было. Но он бы ошибся.
Андрей не считал Людмилу больше, чем другом, а Люда и вовсе не верила в подобные чувства.
И когда, оттанцевавшись, объевшись и наговорившись, все группками выбрались из кафе прогуляться по ночному городу и собраться ближе к рассвету – встретить его вместе, именно тогда Люда настойчиво и незаметно потянула Андрея от остальных мальчишек в заросли и сквозь них в мрачное заброшенное здание, у устья балки.
– Сюда точно никто не придёт, – шепнула немного дезориентированному мальчишке и, перешагнув через порог, обернулась.
Прямо посмотрела в глаза. Она всё ещё стояла на каблуках, хоть по дороге несколько раз цеплялась, рискуя упасть, за ветки.
Андрей смотрел в ответ совсем недолго – а потом и не понял, кто потянулся к кому первым.
Чужие губы на ощупь – мягкие, с привкусом стёртой персиковой помады и мятного освежителя.
Чужие скулы – с бархатистой напудренной кожей.
Она вся – как заводная кукла, которой у Андрея никогда не было, которую он, в принципе, и не хотел.
Однако… увлёк в тёмную глубину коридора, торопясь, углубляя поцелуй, потому что сзади, после минутного ступора нагрянул – а вдруг кто-то придёт и… не успеем. Не надышимся-не нацелуемся.
Её голос – дрожащий, но уверенный:
– Честно, я всегда хотела, чтобы первый раз – с тобой. Хорошо, что мне не предлагали, как Вике. Её, ещё раньше – и Петька, и Артём, а она, хорошо, не соглашалась. Я бы, не знаю… со стыда сгорела. А ты, с тобой – всё будет. Ты – нежный.
Пока она говорила, Андрей попытался расстегнуть пуговицы на блузе, но их будто зачаровали, и он сразу почувствовал – насколько ничего в этом не смыслит, насколько – не умеет. И мотнул головой, с досадой:
– Дура. Ничего я… не нежный.
В морозном воздухе – и жарко, и холодно. И пар от выдоха.
Руки у обоих дрожат, а губы – тянутся.
Маленькая ладонь неуверенно легла на возбуждённую плоть, и, резко выпустив воздух сквозь зубы, Андрей зарылся лицом в подтянутую лифчиком грудь. Расстегнул-таки пару средних пуговиц.
Их ещё не успели бы – не должны были кинуться. Значит – есть время.
Время перед концом света.
Андрей увлёк Люду дальше, вглубь голого каменного здания, где сквозь провалы кирпичей просвечивало – ещё не солнце, но уже не луна.
Им теперь не холодно. Только страшно и чего-то хочется.
Например, остаться здесь, вот так, навсегда.
В одном движении.
Когда одна тёмная, распластанная на сыром полу, фигура, схватив за выпроставшуюся рубашку – вторую, часто и нервно дышит.
В одном взгляде – когда этот взгляд – одинаковый, такой же мутный, как и мысли: «Поскорее бы… поскорее бы это сделать, поскорее бы узнать, что это и не умереть невинным. Ведь завтра – уже скоро, уже близко, уже совсем рядом».
Настолько рядом, что его можно пощупать.
А завтра – Конец света.
Бетонка холодная, но ещё холоднее – Людмилины руки. Она обняла ими Андрея за шею, чтобы не свалиться – не на пол – в пропасть.
В тот самый Армагеддон, который с часом рассвета раскидает их всех, бесприютных, бездомных, по разным кускам вселенной, чтобы, возможно, вернуть выживших не раньше, чем через миллионы лет спустя.
========== Глава 1: Брошенное ==========
Hе надо помнить, не надо ждать,
Hе надо верить, не надо лгать,
Hе надо падать, не надо бить,
Hе надо плакать, надо просто жить.
Я ищу таких как я
Сумасшедших и смешных,
Сумасшедших и больных,
А когда я их найду
Мы уйдём от сюда прочь,
Мы уйдём от сюда в ночь.
Мы уйдём из зоопарка.
Егор Летов – «Зоопарк»
Лето прошло в один день, точно его сожрала плотоядная гусеница, обещавшая вот-вот стать бабочкой – да всё никак.
Андрей даже не помнил толком этого лета.
Только немного – подготовку к экзаменам, немного – торжественную выдачу поясов; взгляд, которым они как-то обменялись с Людой – взгляд заговорщиков, чей план удался. А ещё… ещё он помнил, когда всё уже устаканилось с поступлением, хоть на машине было ехать далеко и дорого, отец со средним братом отвезли его на квартиру.
Дешевле жить в общаге, но старший с матерью подняли вой, что младшенький и ногой не ступит в это порочное, грязное место.
Владелица квартиры, женщина средних лет, встретила поселенца радушно, даже хотела помочь затащить вещи, но Андрей вежливо отстранил её, позволив только подержать гитару в сером чехле.
Отец недолго сидел с хозяйкой на кухне, пока Андрей обозревал свои владения. Он даже удивился – целая комната с широкой кроватью, шкафами, столом и шведской лесенкой оказалась в его полном распоряжении.
Он неуверенно оглянулся на облокотившегося на дверной проём брата. Тот весело подмигнул.
– Но, – Андрей рассеянно махнул рукой в сторону комнаты, – это не слишком дорого?
Ваня мотнул головой:
– Ерунда. Мы в последнее время живём не бедно, да и раз ты поступил на бюджет, деньги с учёбы пойдут на жильё.
Андрей успокоено кивнул. Хотел вытащить из сумки сменку и озарённо встрепенулся:
– Я в машине спортивку забыл, сбегаю, пока не посеял.
Ухватив у брата ключ, шмыгнул в подъезд и спустился по лестнице, спрыгивая с последних ступенек. Покоцанная отцовская табуретка не особо привлекала внимание даже в таком районе. Андрей отомкнул бежевого цвета дверь и полез на заднее сидение, по пути захватив полупустую литровую бутылку минералки.
Закинув куртку на плечо, открутил крышку, а когда поднёс горлышко к губам, заслышал возле колеса жалобный писк. Мальчишка сначала не обратил внимания, но звук повторился, и, присев на корточки, Андрей получил пару болезненных мелких царапин, но хапнул из-под колеса котёнка.
Грязное, взъерошенное, с закисшими глазами, создание напоминало чертёнка, но злые, желтые глаза глядели враждебно-жалобно.
Тогда, наверное, в Андрее впервые вспыхнула любовь к котам. Пока она напоминала мерцающий огонёк – рождавшуюся звезду, но и этого хватило. Прижав исчадие ада к груди, он сел боком на заднее сидение и пару минут посидел так, пережидая, пока создание перепаникует, прекратит царапаться и, в конце концов, угомонится.
Позже мальчишка полностью перебрался в салон и полез в бардачок, отыскав там пластмассовый чехол с запасными бабушкиными очками. В чехол он налил минералки и, поставив его рядом с собой на сидение со стороны закрытой двери, опустил кота. Тот жадно вылакал жидкость, от жадности пролив большую часть вокруг себя, и забился в угол. Это, правда, не помешало Андрею сгрести его обратно на колени.
Он просидел в такой неподвижной позе, пока не подошли брат с отцом.
– Что стряслось? – спросил последний, наклонившись над машиной.
– Да вот, – Андрей рассеянно открыл руку и показал им животину.
После недолгого молчания отец только крякнул:
– Мда.
А Ванька озадаченно почесал висок.
Забрать котёнка себе они не могли – мать кошачьих на дух не переносила; просить хозяйку – не вариант, и так уже о слишком многом попросили.
– Ты же не любил котов, – Ваня полез погладить создание, тоже получив по пальцам. – Ишь какой, с характером.
– Не любил, – Андрей пожал плечами. – Но этот мне очень нравится.
Он поджал губы, не зная, как выразить, что лежало на душе – как вдруг близки ему стали эти прищуренные желтые глаза и как хотелось забрать и не отпускать маленький блохастый комок, дрожащий под тёплыми руками.
Снаружи – храбрится, кусается, злится, а внутри – как на иголках, хочется тёплого маминого касания, а нельзя – не маленький.
– Тебе придётся его выкинуть, – подытожил отец.
Андрей не ответил – крепче притянул создание, что тот аж снова по-младенчески пискнул, и, испугавшись своей неуклюжести, парень осторожно, нежно сжал крошечного питомца.
Ваня полез в сумку, отыскал в ней бутерброд с колбасой, протянув его брату.
– На, покорми, только не в машине.
Андрей кивнул, вылезая, спустил кота за землю, прижав его к асфальту рукой, чтоб не убёг, второй развернул бутерброд.
Почуяв запах, создание вырвалось и вгрызлось в колбасу.
Андрей поднялся. Не любивший долгих прощаний отец уже сидел за рулём. Ваня стоял рядом, скрестив руки:
– Оставь его, хорошо?
Младший через силу кивнул и крепко обнял брата.
Отпускать не хотелось. Ванька вырос на целую голову выше и уткнулся носом в тёмную макушку.
– Мы будем приезжать. И звонить. И ты к нам. Часто-часто. Я обещаю.
Андрей угукнул и отодрался первым, отступая на шаг. Брат быстро – слишком быстро сел в машину на переднее сидение, с громким хлопком закрыл дверь; извергнув из выхлопной трубы клуб полупрозрачного дыма, тарантайка скоро отчалила.
Мальчишка провожал её глазами до самого поворота из двора. Затем присел на бордюр, обхватив голову руками.
Вот и уехали. Вот так, запросто.
Бросили его совсем как… да, совсем как этого котёнка. И всё равно им, что с ним случится! Издохнет он тут с тоски или скуки, сопьётся или просто исчахнет…
Андрей перевел дыхание.
Чушь всё это.
Конечно, они переживают. Они боятся ещё больше, а он всего лишь слишком к ним привязался.
Насмешливо перекривил самого себя: маменькин сыночек, надо же.
Слишком привык.
Он рывком поднялся на ноги, поглядел на давящегося хлебом кота. Хотел погладить, но тот недовольно заворчал. Но как теперь его бросить?
Как, как – да запросто. Как люди обычно бросают людей.
Засунув руки в карманы, Андрей с тяжелым сердцем зашел в подъезд.
Нужно просто не думать – ни о чём, ни за что.
И хорошо бы услышать мягкий голос любимой гитары.
Вот кто не покинет его никогда.
*
Дни снова потекли, как песочные часы, неуловимо переворачиваясь вверх дном, едва истечёт последняя песчинка.
Одногруппники Андрею сначала не понравились. Совершенно.
Кучка глупых детишек.
Но удивительно, постепенно, понемногу узнавая их ближе, мальчишка проникся.
Все чаще оставался с приятелями в общаге, прихватив с собой гитару, и играл им какого-нибудь Трубецкого или Цоя, до самого рассвета.
А они пели. И выходило так едино, так вдохновенно, что и жить не хотелось вне этого круга, вне всеобъемлемого спрочающего чувства или ощущения, когда просыпаешься под утро в объятиях многих тел, когда ещё ни одна мысль не забрела в пустую голову – только в груди тепло и знаешь – здесь ты свой.
Так по-особенному свой, что веришь в бессмертие.
Андрей влюбился – страстно и пылко, болезненно чуя, как неловок даже такой простой вещи.
Влюбился – снова в гитару и, впервые, в голос.
Как пела она – не мог никто.
С искренним надрывом, до хрипа, до сорванного шепота с дрожащим от напряжения голосом на волнующей ноте.
Она сама – волнующая. От кончиков накрашенных пальцев на ногах до согревающего имени.
Надежда. Надя-Наденька.
Всегда садилась в круг поближе, прикрыв глаза, будто могла превратить звук в цвет.
Она, казалось, знала все песни – особенно самые пошлые, с Тошиком на пару откалывая такие номера, что публика рыдала.
Теплая своячница, девочка Надя.
Менялись компании, менялись квартиры, детские площадки, стадионы, люди.
Неизменными оставались лишь две вещи: голос и гитара.
Не всегда гитара Андрея, но всё чаще – её голос. И это было так романтично, так желанно, что Андрею казалось, будто Надя сама ищет встречи. Правда, при всей внезапно проснувшейся пылкости, подойти он не смел.
После выпускного он не стеснялся с кем-то переспать. Когда под кислотой или травой, с неутихающим тенором в ушах – сильнее, ярче хочется жить. Пусть даже в однообразном хлёстком движении, с солёными каплями пота, стекающими по вискам.
Но это виделось по-другому – как сокровенное, глубоко личное. Что-то, что лучше светляком хранить в нутре и не показывать никому.
Родители ничего не знали. Ни родители, ни братья. Они внезапно оказались такими близко-далёкими, что при встрече не хотелось говорить ни о чём постороннем. Да и незачем им знать.
Андрей как-то умудрялся проснуться, собраться и выпинать себя на пары, даже ответить что-то – и этого достаточно.
Хозяйка вообще на удивление считала его хорошим мальчиком, и вечера, проведённые не за учебой и посиделками, он сидел с ней, попивая чай и болтая о всяком.
Тем более, даже со всякими закидонами, он не смог бросить кошака. Тот окончательно устроился у их подъезда в какой-то вырытой дыре между домами, уходящей то ли в подвал, то ли в канализацию.
Каждый раз по возвращению мальчишки, животина сидела у дыры и злым желтым взглядом проклинала каждого встречного.
И жутко хотела жрать.
Тогда Андрей, сжалившись, доставал из рюкзака какой-нибудь недоеденный бутерброд, оставлял его у щели и, не дожидаясь удиравшего внутрь кота, шел домой.
Это превратилось в привычку, и скоро животина совсем перестала бояться, не пряталась и даже со скрипом соглашалась на «погладить». Правда, на руки ещё не давалась.
Теперь Андрей ходил исцарапанный, но довольный. Почему-то сидя рядом с непокорным созданием, он чувствовал, как вянет, зацветает внутри него тленная погнившая рана.
Он не знал, когда эта рана появилась, не знал, откуда она и зачем – просто в какой-то момент понял – она там.
Она… не то чтобы мешала, просто иногда хотелось гулять всю ночь, выть на луну и петь грустные баллады о несбывшейся любви.
Любви даже не к Наде, а к чему-то… что и было, но одновременно никогда не существовало в его теперешней реальности. Что было изначально заложено в каждом, но не нашло выхода.
И если бы он умел писать стихи, он бы сложил об этом песню.
Гитара только глушила эхо раны, а кот – лечил. Понемногу, не насовсем, до очередного приступа. Но его бархатное присутствие ощущалось как хорошее успокоительное.
Андрей даже как-то пропустил извечные посиделки и до глубокой ночи просидел рядом с кошаком, отгоняя сон и дурные мысли.
Животина росла, и вместе с ней рос Андрей.
В руки кот не давался никому, кроме мальчишки, тотчас убегая или царапая детей и взрослых – часто одинаково жестоких.
Андрей втихую гордился таким отличительным к нему отношением и давно уверовал – это только его питомец.
Начинало холодать.
Воробьи храбрились, но всё больше ершились и прятались где потеплее. Бил мелкий отвратительный дождь, выводя невнятную акапеллу по зонтам прохожих.
Андрей натаскал в нору созданию всякого утеплительного хлама и после пар сидел рядом на клеёнке под дождевиком, обхватив колени руками. С мягким шерстяным комком возле сердца хорошо и легко мечталось. Загруженный по горло всю сознательную жизнь, парень будто только сейчас наверстывал упущенное.
Мечталось о чём-то смутном – о чём мечтают все мальчишки независимо от возраста?
После дождя Андрей укутал кота в мастерку – для него, даже если украдут – не жалко, и ушёл домой, до утра читать материал по курсу.
А потом – опять травка, гитара, её голос, недоеденные бутерброды, недоспанные ночи, и так – до смертного часа.
До встречи с ним.
========== Глава 2: Друг мой ==========
Это произошло так банально – их встреча – как происходят десятки других ежесекундных встреч.
Сырой резкий воздух метро – оттуда тянет ветром и хочется поскорее вниз, чтобы домой, к кошаку, потому что день отвратительный, день ужасный и рана внутри, размером с полную звёзд черную дыру, оглушительно зияет во всю грудь.
И ехать придётся не домой, а, сначала, в библиотеку.
Снаружи холодно, зато можно спрятаться глубоко в пальто – скрыть свой обнажённый мирок от чужих любопытных глаз.
Турникет засветился зелёным, пропуская студентика на эскалатор, оттуда – ещё ниже – мимо ненавязчивых объявлений на стенах и безликой толпы, рассекающей пространство – вверх.
Первая встреча, как обычно – первый взгляд, но этим взглядом Андрей проскользил мимо, потому что тогда у Игоря тоже не было лица.
Музыка в плеере – приятная, прохладная, как вода в озере. Капля, падающая на гладкую поверхность в идеальной пустоте.
But you see it’s not me,
It’s not my family,
In your head, in your head
They are fighting.
With their tanks and their bombs,
And their bombs and their guns,
In your head,
In your head they are cryin.
In your head.
Zombie.
Плеер смолк – Андрей с раздражением цыкнул: «Зарядите батарею». Не вовремя.
Скривился, хотя музыка всё ещё в ушах – он помнил слова наизусть, непроизвольно пел про себя.
В метро немного людей. В такое время все либо успели уехать, либо опоздали, и Андрей с полным правом сел на полупустое сидение. От скуки поглядел перед собой и, заметив у стоящего напротив парня книгу в руках, попытался вспомнить, где же слышал фамилию Азимова.
А нечаянно поглядев вверх, встретил каре-зелёные глаза владельца сего добра.
Когда на следующей остановке горстка людей разместилась по вагонам, парень присел рядом. Открытым жестом протянул книгу:
– Знаешь? Читал?
Андрей отрицательно помотал головой, мол, не слышал даже, но тот не отчаялся, доставая книги одну за одной из походного черного рюкзака, наклоняясь к уху собеседника, чтобы перекрыть шум:
– Это ты зря. Не любишь читать?
Андрей неопределённо покрутил рукой:
– Иногда, может, чтобы отдохнуть.
Парень с книгами кивнул, затем внезапно подал руку для пожатия:
– Игорь.
– Андрей, – ответное.
Они посидели в молчании до ещё одной остановки, а тогда Игорь порылся в рюкзаке и достал книгу в непонятной, старенькой обложке.
– Гляди, по этой книге сняли фильм. Крутая вещь, но как они ни старались, всего не передали.
Фильм Андрей видел, когда они с парой одногруппников собрались у Тошика и Макса в общаге. Годная вещь была.
Хоть в метро шум прекращался лишь на коротком обрыве остановки, они разговорились. Ехать далеко, чёрт-те куда, и они наклонялись друг к другу, чтобы лучше расслышать слова. Говорили о кино, о комиксах, о жизни, о людях. Игорь любил читать одинаково классику и третьесортные романчики в мягких обложках. И за такое короткое время умудрился почти уломать собеседника почитать какую-то странную книжонку и уговаривал Андрея сходить с ним в «дом просвещения и знаний», пока тот, задыхаясь от смеха, не просветил, что сейчас идёт туда же.
– Это судьба, – важно изрёк Игорь и, подхватив рюкзак, выскочил из вагона, радостный, совсем как мальчишка.
Андрей вышел следом.
С Игорем было легко. Он сам был какой-то лёгкий и вместе с тем поджарый, по-хищному гибкий – в теле и нутре одинаково. Точь-в-точь одомашненный дикий кот.
Не имея привычки давать кому-то клички, про себя Андрей не мог назвать его никак иначе, чем Кошак. Сам не понимал почему, но прозвище прочно привязалось.
В библиотеке Игоря знали. Дамочка за прилавком лучезарно ему улыбнулась, принимая книги, и они разговорились о новинках.
Почувствовав себя лишним, студент мысленно махнул рукой и, отыскав стеллажи с нужной литературой, попытался вспомнить и отыскать парочку нужных книг. Он держал в голове весь список нужного материала и задумчиво скользил пальцами по корешкам книг, вытаскивая самые полезные. Подбор почти подошел к концу, когда сзади подошел Игорь. Посмотрел на внушительную стопку литературы и фыркнул:
– А ты у нас зубрилка.
Никак не отреагировав на укол, парень ответил:
– Не особо.
Но Игорь, кажется, не поверил и покровительственно похлопал студентика по плечу:
– Не переживай, на первом курсе все учатся.
Тут уже Андрей раздражённо тряхнул плечом, сгоняя с него ладонь, задрал голову вверх:
– Я не переживаю.
Он не любил чужих прикосновений, особенно таких фамильярных.
Игорь был выше ростом, гораздо выше, наверное, даже рослее Вани, и когда их взгляды скрестились, на этот раз лицо кошака оказалось таким четким и ясным по своему выражению, что Андрей сморгнул, отвернулся, притворяясь, что никакой вспышки не было и вообще он страшно занят.
Игорь подыграл, заводя разговор о другом. Загорелся показать мальчишке «охрененную серию» и отволок в отдел фантастики, где они провели не меньше часа. Вконец измученный, но почему-то довольный Андрей потопал домой не только со своими книгами, а и с какой-то левой, всунутой ему перед самым уходом.
Художественная литература – такая бесконечно далёкая, почему-то в тот момент показалась не такой уж неинтересной.
По дороге домой он купил коту сосисок и у подъезда присел на корточки, подзывая питомца.
Животина, как всегда, отличалась острым желтым взглядом и пасмурной угрюмостью, но почёсыванию не сопротивлялась. Под клоками грязной шерсти угадывался тощий суповой набор.
Сколько его ни корми – кот не поправлялся и со временем будто становился только худее и хищнее.
Снабдив его продовольствием, Андрей серьёзно забеспокоился – зима приближалась неумолимо, и где коту зимовать – неизвестно. Из подъезда тотчас выгонят соседи, с хозяйкой даже заговаривать не хотелось – всё равно откажет. Кто ей кошак – родственник, чтоб пускать в дом?
*
«Поїзд далі не їде. Звільніть, будь ласка, вагони. Поїзд далі не їде…»
Объявление повторили ещё пару раз.
Андрей очнулся от дремоты, когда какая-то женщина тронула его за плечо:
– Молодой человек, мы выходим.
Он кивнул, приглушая музыку в плеере. На станции уже толпились другие пассажиры. Сливаясь с толпой, парень услышал обрывки разговоров:
– …мужчина.
– …нет, говорят, не старый, лет тридцать…
– …и что, правда бросился?
– Да, ступудово, пополам перерезало.
Андрей поморщился – самоубийца – уже второй на его памяти, гробивший себя в метро.
Чтобы не слышать болтовни, он включил музыку на полную громкость и зашагал к эскалатору. До дома – три остановки, а на улице уже так холодно, что стучат зубы. Особенно когда ты в лёгком пальто.
Сетуя, что так и не привёз с дому синтепоновую куртку, парень засунул руки в карманы и побрёл на выход.
Первый снег ещё не стучался, зато где-то вдалеке уже радостно махала ручкой сессия. Андрей, правда, совершенно внезапно и почти не прилагая к этому моральных усилий, оказался в рядах отличников – с отставанием по паре предметов, но автоматы ему всё равно никто не даст.
Андрей оглянулся в поисках наземного общественного транспорта. Обошел всю околицу, поприставал к прохожим и таким же неудачникам, но смог узнать только, что если и ходит в нужную сторону какая-то прямая тарантайка, то по пятницам она не работает.
Можно, конечно, добраться окольными путями, но раздражённый студент плюнул и рассудил – проще на своих двоих.
Оказалось – не проще.
После сорока минут ходьбы в приблизительно верном направлении, Андрей остановился. Шагать было легко, но до одурения скучно и холодно, поэтому планы резко поменялись: мальчишка решил найти первое попавшееся заведение и ненадолго осесть там.
Сказало – сделано. Промёрзший из-за поднявшегося ветра, Андрей волчком заскочил в какой-то подъезд с непонятной вывеской. Здание оказалось кафе, и, заплатив за кофе, парень пошел устраиваться поближе к обогревателю.
