Текст книги "Если рассказывать эту историю (СИ)"
Автор книги: Nitka
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Его пальцы сильным, томительно-медленным прикосновением поднялись к вискам, помассировали их – загипнотизировать, заколдовать, чтобы не отказал. Проурчал, журчаще:
– Я сейчас, я знаю, если я уйду, ты сразу же свалишь, но может, в этот раз сделаешь исключение. Я не заставляю, я прошу, очень прошу. Пожалуйста.
И будто боясь, что слов недостаточно, он, закидывая жертву на плечо, отнёс её в спальню. Бережно положил на кровать, а сам зачем-то полез в шкаф.
Анжи, подтянув, скрестил ноги, переглянулся с заглянувшим на шум Жуком и шикнул в бесстыжие желтющие глаза. Тот уставился, немигающе, а потом высокомерно повернулся и утопал прочь.
Поморщившись, студентик пощупал недавний синяк на щиколотке и молча пронаблюдал за мужчиной. Мысленно он пытался подавить в себе ту силу, которая, презирая самого себя, сейчас насмешливо жонглировала оскорблениями. Марионетка, безвольная перчаточная кукла, глупая дворовая псина. А Анжи мысленно фыркал и парировал – может, для этого он и создан. Ведь каждый же для чего-то создан? Как там, все профессии важны, все профессии нужны? – так чем плоха эта?
Зачем он пришёл вчера? Что кому доказать? Почему он теперь здесь?
Ну хоть на последний вопрос у него был ответ. Ради Него. Только ради Него.
Чего бы он там… не захотел.
А Игорь, недолго покопавшись в тумбочке, сел рядом с парнем с шейным чёрным в синюю полоску шарфом в руках.
– Закрой глаза, – попросил.
Андрей, затаив дыхание, всмотрелся; никак не мог понять, насколько неуверенным, уступчивым был тон. Насколько резиновым – чтобы, растянув, воспротивиться.
– Зачем?
– А ты не догадался?
Студентик замер, затем театрально, точно какая-нибудь кокетливая куртизанка, повёл плечом, и через полминуты перед его глазами стояла мутная псевдочернота. Лишенный одного органа восприятия, мозг сначала вяло, но затем всё настойчивей запульсировал об опасности.
– Протяни руки, – грудной голос обволок и пульсация отступила.
– Ты их свяжешь?
– А ты как думаешь?
– Придурок. У нас тут мини-БДСМ клуб?
– Я похож на садиста?
– Ты похож на садомазохиста. Особенно с тех пор, как связался со мной.
– Ну прости. Я сначала думал не говорить, но ты ж мне потом ещё отомстишь, а так, будет тест на доверие?
– Ты слишком мнительный, думаешь, у меня найдётся время тебе мстить. И вообще, – возмущенно, – чем тебя не устроил тест, когда один спиной падает, а другой ловит? – руки он, тем не менее, со вздохом протянул.
Их крепко стянули чем-то вроде гладкого шелкового пояса или галстука, концы которого оставили свисать.
– Не жалко же тебе шмоток, они ж потом как из жопы будут. Долго тренировался? – насмешливо.
– В детстве я увлекался вязанием узлов, – вполне серьёзно. Поцеловал вздрогнувшие губы. – Не трясись так, а то я чувствую себя растлителем малолетних.
Анжи слепо, злорадно усмехнулся:
– Мой родной педофильчик.
– Хорошо не Ганибальчик.
– Откуда ты знаешь? Может он тоже детишками баловался?
– Историю учил, в отличие от некоторых.
– Историю пишут победители, а во времена Древнего Рима мальчиков не трахал только ленивый. Как там, эти эросы, эрасты, эразмусы…
– Ему некогда было, он воевал.
– Война войной, а… омлет по расписанию. Нет у тебя критического мышления, кошак.
– У меня нет критического мышления? – иронично.
– Нуу… это только предположение, я же его не тестировал.
– А его можно протестировать?
– Без понятия, я не спец.
Во время этого небрежного пикирования Игорь, перебравшись Андрею на спину, массировал его плечи и шею, пока тот совсем не растёкся лужицей по кровати.
Повисло недолгое молчание, и Андрей вздохнул:
– Ты так надо мной трясёшься, что я чувствую себя любимой девочкой-целкой. Школьницей, мать её.
– Тогда ты, скорее, не любимая школьница, а любимая мозоль.
– Да пошёл ты, – фыркнул, брыкнувшись, так что пятка хлопнула кошака по какой-то из конечностей. – Не нравится не е… гхм, имей. Можешь сходить к доктору, полечиться, некоторые говорят – голубизна лечится.
Тот фыркнул и, вместо ответа, впился поцелуем в плечо Андрея. Тот невольно прижал плечо к уху, ощущая едва тёплые руки на своей талии.
– Повернись на спину, – чуть охрипший приказ.
И Анжи, под магией дудочки Крысолова, повиновался.
Его руки накрепко зафиксировали к чему-то железному возле матраца, и это железо, отдавая холод, упрочило внутренний жар – безосновательный, предчувственный, предваряющий действо.
Игорь перебрался так, чтобы коленями сжать чужие бёдра.
– Тише ты, тише, – целуя, говорил непонятно зачем – не голосу тише – дрожи, и то, не своей ли?
Андрей сам долго не отпускал чуткие губы, прикусив нижнюю, когда кошак попытался отстраниться. Как отчаянное нелепое сопротивление игривой неизбежности.
Игорь долго выцеловывал подрагивающий живот с гладкими, едва выступающими кубиками пресса, и только тогда, когда Андрей смирился, или хотя бы притворился, затаившись, будто смирился с этим почти болевым порогом нежности, передвинулся ниже.
Анжи не проронил ни слова – лишь неспокойные, смутные смешавшиеся звуки кое-как доказывали, что на постели не бревно, а живой человек. Сдирая непокорную резинку трусов вниз, Игорь кинул мимолётный взгляд вверх и, заметив выражение лица предполагаемого «деревца», чуть не испортил дело всей жизни внеурочным гоготом. Он теперь даже засомневался, стоило ли «деревцу» завязывать глаза, может, видя выражение лица Игоря, Анжи бы чутче воспринял атмосферу, а так – разыгрывая целую пантомиму имени «Отелло» – слоняясь между «молилась ли ты на ночь?», и чем-то скрытно-пошлым типа «О, Отелло, сначала поимей меня, а потом я сам/сама (нужное подчеркнуть) заколю нас обоих» эти почти развращённые, покрасневшие губы то поджимались, то выпускали осколочный выдох и, выругивая себя, снова поджимались.
И что с таким чудом делать?
Он бы, может, ещё засомневался – что? но, с трусами или без – реакция на лицо. Стоит только провести языком от основания до головки, и у владельца такой прелести просыпается талант оратора – правда, в области не оральных искусств, а более прозаических – трёхэтажных.
Не ожидал, что ли? Ну а что с ним ещё делать? Сразу валить и трахать? Нет уж, обойдёмся без подсмотренных в порнушке банальностей.
Хотя, банальности – это иногда так мило. Что-то вроде – подуть – холодно и удержать – чтобы не дернулся. Не церемонясь, заглотить весь и, перемежая быстрые движения бархатно-медленными, довести – как бы ни сдерживался – до оргазма. Не заставляющего себя ждать, как и должно было бы быть у всякого мальчишки-студентика.
По сути, главное удовольствие – это видеть, как изламывается в тихом шипящем стоне его тело – и не каяться, не каяться – потому, что этого ждал долго, нечеловечески долго поджидая добычу.
– Ты её что… проглотил? – после недолгой паузы, нерешительно-хмуро.
– Ммм… угум.
Мгновение осознания.
– Фу, мерзость, – кисло.
Смешок:
– Только поначалу.
– …Это предложение? – начиная приходить в себя.
– Смотря как ты на это смотришь.
– Это демагогия.
– Ты знаешь слишком много умных слов, – оттирая губы и перебираясь выше – развязать глаза.
Взгляд серых глаз с порочной поволокой – её остатками на дне глиняного кувшина. Застревает на губах кошака, кажется, не в состоянии совладать с каким-то подземным чувством:
– А трахнуть меня ты не собираешься?
Тот широко улыбнулся, разлёгшись на боку и подпираясь локтем:
– Ну и скажи, сколько гей-порнушки ты пересмотрел перед тем, как сюда пришел?
Над Андреем мгновенно нависает тёмная мрачная туча:
– Не спрашивай.
Тёплый смех:
– Зуб даю, в какой-нибудь из них трое, нет, четверо лысых негров с хозяйством геркулесовых размеров обрабатывают по очереди бледного тощего паренька со всех сторон – желательно, сразу же, без подготовки и в течение двух часов.
По лицу Андрей пробежала целая радуга: от красного до зелёного и почти-фиолетового.
– Заткнись.
– Да ладно, у тебя на лбу всё написано. Вот поэтому я тебе сегодня даже не предлагаю.
– Ооо, – застонал тот, – заткнись, ну пожалуйста, иначе я в эту хату – больше ни ногой. И вообще, отвяжи мои руки, предлагальщик.
Едва получив полную свободу, Анжи поднялся, подтягивая матню на место. Вскочил на ноги.
– Ты куда? – поинтересовался Игорь.
– В душ.
– Ты там только что был?
– Мне опять нужно.
– Ты же чистый.
– Слюни твои смою, – уже за дверью, – вдруг они ядовитые.
Игорь фыркнул, слыша, как снова, почти сразу зашумела вода. С его губ всё не сходила глупая, широкая улыбка.
========== Глава 6: ДорогОй – из дому ==========
Комментарий к Глава 6: ДорогОй – из дому
Не знаю, насколько это будет для всех актуально, но, под что писалось:
Placebo – In The Cold Light Of Morning
Волны бьют, волны жгут. Холодно.
Синий – тут.
А за океаном – в окне,
Лето стучит ко мне.
Но оно не знает, где дверь.
Оно не нужно. Не мне, не теперь.
Я – в океане, в беседке, под крышей,
где вовсе не слышно звуков
чужих, кроме шума цветов,
Синего стука.
Все птицы вокруг – как чайки, качаясь,
И падая в толщу воды,
Кричат мне отчаясь,
«Спаси нас. ожди. подожди».
В беседке нет света, в беседке морозы,
И в памятный – тот же – час,
Я голосом – синим – в безликие волны:
«Не могу. Никого из вас!»
И качаясь – в качелях, в беседке
без света – среди океана, гроз,
Голос мой оголённый, с остатками лета,
Просит звука безгранных звёзд.
Что мне нужно, Господи? Что мне нужно?
Что привело меня сюда? Что выведет?
Он сидел на корточках на крыше и курил.
Он же бросил?..
Или, уже… нет?
Внизу на балконе росло дерево. Дикое и заброшенное. Прям из трещины. В этой квартире наверняка никто не жил. Не поливал, не ухаживал.
А оно – росло.
Одна, вторая, третья. Запоем. Безостановочно. Чтобы задохнуться никотином. Медленно. В мучениях.
Чтобы он заполнил лёгкие, отравил их и, разъедая, превратил в пепел. Как то деревце на соцкартинке: «Курение вызывает рак».
Не курите, дети.
Курение вызывает безразличие.
И лень души.
Такую, чтобы ни петь, ни играть.
Чтобы гитару – отравить, отправить. Выкинуть.
Выкинуть в то далёкое прошлое, где его ещё нет.
Чтобы и не было.
Не бередить душу.
И так – больно.
А сейчас – ещё больше. Эта книга – не бальзам. Соль. Тонны.
«Во всём шедевральном есть что-то трагическое».
Нет, его любовь – не трагедия, его любовь – не шедевр.
Это обрыв.
Бездна, над которой висит колыбель. Качается.
Тихо. Под мамину мелодию.
Любимую. Родную до изнеможения. В ней каждый звук – музыка. В ней тишина – музыка.
Мамина. Незабываемое.
Он порывисто поднялся, выбросил на асфальт сигарету. Она полетела вниз-вниз, тлеющим угольком.
Как в детстве, когда он становился на табуретку, прислонялся к стенке деревянного балкона и, свисая вниз, зажигал спички. По одной – поджигал и отпускал. Смотрел, как она долго-долго падает вниз. Время тянулось ме-едленно, а потом – миг – и снова темно. И ничего внизу уже нет – даже искорки.
Он зашагал по крыше – туда-сюда.
Господи, как же тошно.
Ах да, Господь же не слышит. Господу плевать на гоми… простите, грешников.
Он прошелся ещё раз.
Где-то далеко – гул поезда – однонотный, тягучий, успокаивающий.
И ноги не держат.
Он рухнул на холодный бетон, на том месте, где и стоял. Растянулся наподобие снежного ангела. Не хватало снега. И обруча. Золотого.
Ах да, грешникам не положены обручи. Он видел это в глазах матери.
Это будто наступил мини-апокалипсис.
Нет, нельзя ему сейчас к Игорю. Нельзя.
Он же увидит всё. Прочитает, как пить дать.
Не хватало ещё скатиться в истерику.
И да, он знал, что в этот момент зазвонит телефон. Его слишком долго не было на связи.
Это как предчувствие.
Раз, два, три и…
Псевдо-тишину разрывают звуки знакомой музыки.
«Не по себе
От этой тихой и чужой зимы
С которой я на ТЫ
Нам не стерпеть друг друга
И до войны
Мне не добраться никогда
Моя безумная звезда
Ведет меня по кругу…»
Музыки, поставленной на него. Не отвечать. Ни за что не отвечать.
Но если не ответить – он же не перестанет.
Волей унимая дрожь, Андрей поднёс телефон к уху.
– Привет, – порывом тёплого ветра его чуть обеспокоенный голос.
Лёгким, ласковым.
– Привет, – Андрей заставляет голос звучать безмятежно и так же тепло.
– Ты где? Я думал, ты уже вернулся, но дома никого. Кстати, хозяйка передала тебе, чтобы в следующий раз ты договаривался с её сестрой, она уже передала все права на квартиру.
Ещё и это… сколько процентов «за», что он останется бездомным?
– Слушай, – голос в динамике, – Андрюш, ну переезжай уже ко мне.
И вместо упрямого противного возражения он вдруг сухо всхлипнул. Испуганно зажал рот рукой.
Один-единственный звук.
Поздно. Дикий зверь уже взял след.
– Андрей? Ты что? Что случилось?
Он хотел сказать – ничего, всё в порядке, но знал – стоит открыть рот – ему себя не пересилить, даст волю пульсации, назревающей в черепном коробке, и тому голому чувству, на которое он сам обычно с оттенком лёгкого презрения фыркал «классика жанра». Однако, пока ему мешала иллюзорная физическая преграда, ещё оставалась возможность сыграть по сценарию «всё нормально».
Зов не прекращался.
– Андрей? Эй, что с тобой?
Борясь с собой, он нажал отбой и только после этого медленно, с лёгкой опаской разжал рот. Разжал и… нет, не разрыдался. Мужчины не плачут. Никогда не плачут. Хотя какой он… мужчина…
Он засмеялся. Лежал и смеялся. Взахлёб. Навзрыд.
И со стороны – никто бы не понял, от чего он содрогается.
Неспроста ли движения человека смеющегося и плачущего так поразительно идентичны?
Хохот вырывался помимо воли и длился как эпилептический припадок. Ну не правда ли смешно? Весь этот фарс, вся комедия каждодневной драмы? Он, что ли, один – её жертва?
Кусая губы, он посмотрел на телефон.
Там всё ещё звенело:
«Не потерять бы в серебре ее одну…»
– Да. Ну что ты хотел?
– Где ты?!
– Что за интонации, кошак? Всё… нормально.
– Я слышу. Где ты?
– Ты хочешь приехать?
– Я – уже – еду.
– Не надо. Я скоро вернусь домой.
– Ты врёшь.
Андрей даже запнулся от такого меткого попадания в цель.
– Нет… я приду когда…
Когда что? Оклемаюсь? Переживу, пережду это? Возьму себя в ежовые рукавицы?
– Ладно… как хочешь.
И отключился.
Вот и замечательно.
Андрей отнял трубку от уха и закрыл глаза. Бетон приятно холодил затылок. Сейчас ещё сигарету и – идеально.
Чирк зажигалки, и в небо взвивается тонкий полупрозрачный дымок.
Андрей облегчённо выдохнул. Затянулся – почти задохнулся в дыме.
Это уже не приступ – это состояние.
Незнамо сколько пролежал он, мазохистически наслаждаясь черной дырой, которая всё ширилась, ширилась, захлебнувшись желудком и лёгкими. В лицах ясных, как лоб ребёнка, облаков ему виделись многообразные фантасмагорические картинки, как под ширевом. Как старая игрушка – калейдоскоп – стоит только повернуть стёклышко – и узор изменится из одного случайного тайно-симметрического чудовища в другое, ещё более причудливое.
А потом вдруг ступором: Нет. Кадр стоп.
Издерганные птицы мыслей постепенно возвращались обратно на непрочные нервные провода. Одна всё взмахивала светлеющими крыльями, точно готовясь издохнуть, и, наконец, дошло: да ни за что, ни за что бы Игорь этого так не оставил.
Остальное додумалось само – в один момент, как в чёртовом ньютоноском озарении: «Он знает».
Матерясь, Андрей вскочил, закинул на плечо сумку и потопал к пожарной лестнице. По ней слез до нижних этажей соседствующего дома, оттуда – по крыше – к дереву, с помощью которого спустился и вышел на дорогу. Усмехнулся мельком – сколько годиков, а всё по кустам шаримся – и почти бодро определил направление автовокзала.
В кармане зазвонил телефон.
Опять Би-2.
Секунда на раздумья.
Отчасти даже довольный собой, он ответил:
– Хай.
И вместо приветствия вкрадчивое:
– Стой, где стоишь.
Андрей замер, одними глазами тайком осмотрелся.
Не успел? Что ж, тоже классика жанра.
– Я не буду туда за тобой бегать. Поднимись, пожалуйста, сам.
Вот как.
Кажется, кошак в бешенстве.
Бешенство – правда, для него не совсем точное определение. Но, как бы оно ни называлось, попадаться под руку не хотелось. Андрей мысленно вздохнул и уже хотел сделать ручкой, когда, подняв взгляд, застыл намертво.
Он стоял на крыше. В такую жару – в деловом костюме. Приехал с какой-то важной встречи? Нет, не приехал – примчался – в мыльной пене с каким-то встрёпанным, измученным выражением галстука. И взгляд его – тёмный, предчувствующий с толикой плавящегося золота, мрачного подземного огня. Такое, наверное, был у Лаокоона, когда он пытался препятствовать троянцам ввести коня в город.
Его губы едва шевельнулись – точно не голос – а ветер, и уже не непререкаемо – обволакивающе, но всё же приказ:
– Поднимайся. Я подожду.
Будто этого его взгляда недостаточно.
Андрей отвёл глаза и двинулся. Он бы может и почувствовал себя – в который раз – провинившимся мальчишкой, если бы над ним уже не тяготело другое грозовое пророчество.
Студентик поднялся по нормальным ступенькам – тем, которыми шел Игорь, когда они разминулись.
Тот, свесив на руку пиджак, стоял, засунув руки в карманы идеально выглаженных брюк, и его спина казалась живым монументом какой-нибудь задумчивой античной скульптуре. Он обернулся на звук открываемой двери.
В его глазах – ни тени былого приказа. Ну что, показал, чьи здесь тапки, и опять – спиной к рулю. Хитрый.
Андрей не подошел ближе.
Почти с отвращением скинул тяжесть с плеча, и синяя дорожная сумка точно какой-нибудь кулёк со сливами шмякнулась на бетон.
Полоска узких губ Игоря дрогнула:
– Что случилось?
Вопросом на вопрос:
– Как ты понял, что я здесь?
– Это же я привёл тебя сюда. С самого начала. Помнишь? И мне ли не знать, что ты не первый раз бежишь сюда, как только тебя что-то гложет.
Пыль на зеркале воспоминаний. Сдуть бы и не повторять ошибок.
Его голос, снова:
– Расскажи мне.
Не допытывайся. Ну пожалуйста, не пытай.
Особенно так… бережно.
Он не подходит, просто говорит:
– Что-то случилось. Ты с кем-то поссорился… С твоими? Рассказал им? И они не поняли? Не молчи, я же вижу, на тебе лица нет!
Он почти поднимает голос, и Андрей поводит плечом – пытается, безразлично, а выходит – чёрти как, фальшивая героиня на задворках театра. Влюблённая Сибил Вейн.
– Хватит. Пожалуйста.
Игорь сдержал шаг, чтобы не сорваться с места, но, когда подошёл, обнял так крепко, что Андрей выставил руки, упираясь в шероховатую ткань пиджака. И всё-таки, напряжение понемногу отпускало, а отпуская – впустило послебуревой штиль – тот, когда за обломки раздолбанных кораблей истерзанно цепляются выжившие.
– Знаешь, что самое паршивое, – вырвалось, а так хотелось сдержать. – Я больше не могу вернуться.
Вернуться. Он мысленно испробовал это слово на вкус. Не могу вернуться. Больше не могу вернуться.
Господи, как странно звучит.
Когда их сцепление перестало играть роль доморощенного ИВЛ*, Андрей отступил и поднял глаза:
– Понимаешь, там было точно – или они, или ты, – и сразу же встряхнулся. – Всё, хватит, пошли куда-нибудь перекусим.
Игорь не стал говорить, что материнское сердце – всепрощающе, не стал говорить, что кровь – не водица и вряд ли дорога домой навсегда заказана. Он всего лишь предложил:
– Может, поедем домой? У меня там хинкали в холодильнике.
Тот поморщился:
– Ты же знаешь, я не буду у тебя жить.
– Это я давно понял. Мы снимем квартиру, если повезёт – ту, в которой ты жил.
Андрей не ответил. Легко запрыгнул на выступ здания и прошелся рядом с «обрывом» – туда-сюда. Пошарил в карманах – ни одной сигареты. Повернул голову:
– Есть закурить?
– Нет, ты же знаешь, я редко курю.
– Угу.
Ещё два бездумных шага, и он вспомнил о заначке. Присел на корточки и вслепую провел по кирпичам под выступом. Там, на месте отсутствующего камня, радостными пальцами нащупал пачку.
Три чирка зажигалки.
Выдох. Дым.
Игорь приближается близко-близко – в почти объятие.
– Сколько ты сегодня выкурил?
Тоже мне, мамочка.
– Пофиг.
– Поделишься?
– Пофигом? – хохотнул. – Бери сколько захочешь, у меня его много, и я знаю, где достать ещё.
– Сигаретой.
– Ты же редко куришь, – уже вытягивая сигарету.
– Редко, – останавливая руку. – Этих не нужно, я хочу твою.
Анжи закатывает глаза:
– Что за романтический бред – выкуривание одной сигареты, пожирание одной лапши. Что там ещё было? – затянулся. Пауза. Выдох. – Сосание одного…
– Анжи, просто поделись.
Тот фыркает, но, не выпуская сигареты из рук – точно её могут отобрать, – даёт Игорю затянуться. Смотрит, как тонкие губы смыкаются на желтом клочке фильтра, пожирают дым и отстраняются – выпустить призрак на волю.
– Ещё?
Он так и скормил всю сигарету кошаку, будто это было единственной его пищей.
– Поехали домой.
– Кошак, ты думаешь, я в неадеквате?
– Я думаю, тебе надо выпить. У меня есть…
– Нет, только не к тебе. Меня тошнит от твоих обоев. Они мерзкие.
– Я завяжу тебе глаза.
– Как в прошлый раз? – иронично.
– Ну, помогло же, – резонно.
Цоканье:
– Нет, не хочу. Поехали в бар.
– Как скажешь. Анжи… мы переедем?
– Если мне не будут присылать деньги – нет, – слезая с выступа. – Я не смогу оплатить целую хату.
– Я заплачу.
– Да пошел ты, – без раздражения, с призраком подобравшейся усталости в уголках век.
– Пойду. Я договорюсь с хозяйкой, – полувопросительная интонация.
– Делай что хочешь.
И эта усталость, усталость, усталость – мозги начинает высасывать огромный пылесос. Может, нужно всего лишь выспаться?
– Мы идём в бар?
– Давай лучше напьёмся.
– У тебя на хате? Нееет.
– Где хочешь, тебе ж это нужно.
– Как хочешь.
*
Они вышли из бара поздно, и Андрей почти тащил Игоря на своём плече. Он едва пригубил какую-то очередную ядрёную смесь, зато этот алкоголик перепробовал всё меню. Кому, в итоге, оказалось, надо напиться?
Пока ехало такси, студент сгрузил тушу на лавку возле автобусной остановки, и та расплылась мыслию по древу – последнее в буквальном смысле. Андрей погладил тело по волосам, отметил, что галстук основательно испорчен и ремонту не подлежит. Спросил:
– Плохо? Ещё рыгать будешь?
Тот, зеленоватый, помотал головой, и тут же пожалел об этом.
Игорь не маленький, умел пить, но сегодня то ли перестарался, то ли пил за двоих. После того, как его вырвало в ближайшем туалете, они как-то сразу засобирались сматывать удочки.
Удивительно, но уже в такси Игорь начал постепенно приходить в себя, Анжи мельком поглядывал на него через лобовое стекло, не давая себе отвлечься на разрушительное размышление, и иронично усмехался – всё-таки они едут к Игорю. Ну что за ерунда, что всё всегда заканчивается так, как хочет этого кошак?
Андрей помог ему выбраться из такси, расплатился с водителем, и плечом к плечу они по полутёмному подъезду с одной колыхающейся лампочкой у входа добрались до дверей.
– Где твои ключи? – Андрей похлопал Игоря по карманам.
Тот вытащил из пиджака целую связку и сосредоточенно выбрал нужный. Усмехнулся:
– Не так уж много я и выпил.
Андрей фыркнул, отбирая ключ и отпирая дверь:
– Теперь я знаю, как ты себя чувствуешь, когда волочишь меня бухим на отсыпной.
– О, так ты теперь больше так не будешь?
– Ещё чего.
Парень подождал, пока Игорь войдёт, и включил свет. Небрежно снял кеды, наступая одной ногой на пятку другой, и обернулся. Подняв хвост их встречал Жук и уже одним своим видом настойчиво требовал жрать. Впрочем, доля лирического в образе «животины вечно встречающей своих хозяев в одиночестве» в нем тоже присутствовала.
Игорь, неловко наклонившись, пытался расшнуровать хитрую систему шнуровки на туфлях.
Вздохнув, Андрей присел на корточки, развязывая сам. Игорь приподнялся и тяжело опустил руки на чужие плечи. Рассеянно их сжал.
Пару секунд стояла тусклая тишина, а потом Игорь, как от внезапного озарения, погладил Андрея по волосам. Засмеялся:
– Знаешь, чего я тогда больше всего боялся, ну, когда глаза тебе завязал, – даже в таком состоянии он не запинался и говорил внятно. – Что у тебя не встанет. Не знаю, что б я тогда делал. Думал, попрошу тебя представить себе кого-нибудь женского полу. Певичку там, или кого ещё хочешь…
Андрей фыркнул:
– Забей. Я тебя разул, пошли.
Он поднял глаза и в одно мгновение оказался в плену ладоней, заключивших в мягкое объятие его лицо. Неловко поднял и опустил плечо.
– Перестань, не надо сегодня.
Взгляд Игоря такой же мягкий, как его объятие.
Мягкий, но глубокий. До самого дна.
– Чего не надо?
– Нежности.
– А чего тебе хочется?
Анжи хотел оторваться, но ладони не позволили. Тогда он снова отвёл взгляд в сторону, а когда поднял снова, его лицо было бесстрастно, но линия губ исказилась в штрихе измученном страданием.
Секунда – исчезло.
Губы зазмеились – непереносимо, и он, вырвавшись, отвернулся:
– Пошли спать.
Будто не мог чего-то простить. Только, кому?
Обвиняя себя в мелочной истеричности, он, больше всего боясь показаться нелепым, пошёл раздеваться первым. Снял всё до трусов и наугад выудил из хозяйского шкафа странную плотную футболку с какими-то психоделическими треугольниками, в которых красовались фразы из теории физики.
Сел на кровать и включил телефон. За весь день они ему так и не позвонили. Может, правда, так лучше. Лучше, когда… когда что? Когда некуда возвращаться?
В ванне послышался шум воды.
Спать не хотелось. Ничего не хотелось. Мир, казалось, раскололся, но внутри раскола не осталось ничего, кроме апатии.
Не желая избавляться, но точно пытаясь отсрочить, Андрей босиком вышел на балкон. Задержался там на неопределённое время в компании «Мальборо». Игорь же курит другие? Или это такая замануха: живи здесь – и будешь обеспечен сексом и сигаретами на ближайшую вечность?
В зале зажегся свет, и показался Игорь. Анжи рассеянно отметил, как с его шеи на ключицу сползла невытертая капля. Заметив его, Игорь открыл дверь на балкон – коротко зазвенело потревоженное стекло, повеяло сигаретным дымом.
Студентик просканировал мужчину с ног до головы. Тот накрыл его руку своей, отбирая сигарету – сегодня уже во второй раз – точно хочет слить их в одно, отобрать дыхание. Андрей вздрогнул от ледяного прикосновения.
– Прости. Не люблю напиваться – решил привести себя в чувство.
– Помогло?
– Угу.
Анжи не мог оторвать взгляда от задержавшейся на ключице капле. Она лежала там, как в колыбели, и собрала в себе все тусклые, покалеченные лучи света окрестных окон.
Он поднялся, завороженный, и, обняв одной рукой чужую шею, заставил мужчину наклониться. Приблизился к ключице, мягким движением языка в ночной полутьме слизнул каплю с ледяной кожи. Она стекла по пересохшему горлу вниз, оставляя за собой след влажной жажды.
Может – ему нужен именно холод? Чтобы только холод – ничего другого?
С этой единственной мыслью он наклонил мужчину за шею ещё ниже и впился губами в шею. Прикусил, зализал рану, глубоко втягивая в себя покрасневшую кожу – глубоко вбирая в себя холод, пока Игорь не сжал крепко его предплечье, отстраняя. Беспомощно положил голову на его плечо:
– Анжи, Анжи, что ж ты творишь…
Сигарета тлела в его руке, а голос дрожал той внутренней дрожью, которая уже не разбирая добра, зла, света, тени, переворачивает в бездонной воронке всё, без остановки, нутро.
Особенно если готов поставить на кон вселенную – лишь бы не потерять.
Ты знал, Анжи, что ночью люди теряются навсегда. Днём – ещё ничего. Днём – они приходят – потом – с головокружением, тошнотой, обидой, но приходят. Но не ночью. Ночь – иная плоскость, другое измерение. Многомерная шахматная доска, где королевы ходят к офицерам в гости, а при любом неверном ходе фигуры исчезают и теряются. Теряются навсегда. И потом – сколько не зови… Не придёшь.
Не придешь же?
Рука Андрея – задумчивая, неуверенная тень – по груди вниз – к выпуклой ткани штанов. По ней лёгким каcанием вниз и, задержавшись на внутренней стороне бедра, вверх, а после, решительно – ближе, в полумраке и грубо – себя – на колени, чтобы взяться за резинку зелёных штанов, потянуть вниз.
Игорь, в двух пальцах зажимая сигарету, накрыл руки Андрея:
– Ты говорил – не надо…
– Не надо, – Андрей поднял голову, обнажив полуночный, звериный взгляд. – Не надо нежности.
Он спустил штаны до колен и выцеловал дорожку к паху. Вода смыла с кожи любой запах, едва ли не самый знак присутствия, и единственная зацепка – голос: прерывистый, едва ли не жалкий шепот:
– Не заставляй… себя.
А ведь хочет. Стоит только взглянуть в эту муть манящих жаждущих глаз. «Не заставляй себя» – лжец. На самом деле ты хочешь сказать другое: пошлое, блядское: «Пожалуйста, Анжи, глубже», «хочу тебя», «трахни меня», «разреши мне» или ещё пошлее – связать, на карачки и до рассвета захлёбываться собственным раздвоением: хорошо-плохо, эйфория-боль, притон-виселица.
А стоит только…
Андрей прикоснулся кончиком языка к основанию подрагивающего члена, облизнул, довёл прикосновение до головки, чувствуя себя странно из-за незнакомого ранее вкуса.
Игорь зашипел и вцепился руками в плечо и волосы Андрея. Похоже, любые благие мысли покинули его голову, и он напряг мышца бёдер, сдерживая рефлекторное желание дернуться вперёд.
– Анжи… Анжи… – поглядел неразборчиво, сумасшедший, когда тот сомкнул губы на его члене.
Его пронзило острое чувство, что всё это нереально – эта ночь, он и Анжи – на коленях – делай что хочешь. Господи, делай что хочешь, что хочешь – хоть убей сейчас, на месте, так бьётся шальное сердце.
Андрей не очень чётко представлял, что нужно делать, но интуитивно спрятал зубы за губами.
Толкнулся глубже, но, подавившись, быстро отстранился, рукавом стирая с губ нитку слюны.
– Расслабь глотку. Просто… расслабь.
Андрей бросил на мужчину короткий взгляд и положил вторую его руку себе на макушку.
– Возьми меня, – голос – ночной, от волнения хриплый, – как тебе хочется.
И дрогнувшие руки еретика, ненароком коснувшиеся Ветхого Завета в тёмной, безлюдной комнате.
Секунда – и Андрей перестаёт быть собой в хватке властных рук. Это сложно – отдать и благодарить, что отдаёшь, но сейчас – всё, что угодно. Всё, что хочешь, отдам, только чтобы спрыгнуть. И бежать. От себя – к тебе.
Пересохших губ касается кончик влажного члена. Задержавшись на бессчётное мгновение, он беспрепятственно проникает внутрь, скользя по нежной внутренней стороне губ, шершавой влажной поверхности языка – медленно, до самой глотки и обратно. Ещё раз и ещё раз, ощущая щекотное прикосновение жестких волосков в паху.
И подняв глаза, Андрей видит, как Игорь, прикрыв глаза судорожно сжимавшей сигарету рукой, слепо ухватился за угол старой, пыльной тумбочки, и через прорезь его рта со сжатыми до боли челюстями вырывается осколочное дыхание. Рваное, прерывистое.
Х-ха… Х-хха…
Но – через секунду – смотреть некогда. Движения набрали темп, и Андрей весь сосредоточился на том, чтобы в таком пассивном напряжении заставить тело, расслабившись, отдать себя – до дна, без остатка внешнему пульсирующему ритму. Единственная вольность – чтобы не упасть – схватиться за бёдра мужчины; и потом одной рукой медленный путь к внутренней стороне и вверх – скользящим змеиным движением к мошонке.
