Текст книги "Сын вождя (СИ)"

Автор книги: Нэйса Соот'Хэссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Нэйса Соот'Хэссе
Костры Асгарда
Том 1. Сын вождя

ГЛАВА 1. Скальд

Драккары* завернули в узкое горло фьорда, и пронзительная, почти торжественная тишина окружила их. Остался за кормой шорох волн неспокойного Северного моря. Высоченные отвесные стены берегов и неподвижная поверхность воды окружили корабли, скользившие сквозь фантомную яркость северной ночи по дремлющей глади моря. Лишь крики чаек да время от времени возникавший вдали звон водопадов, срывавшихся с сумрачных утесов, прерывали величественное безмолвие.

От утеса к утесу скользили драккары по свинцовой глади волн посреди серых бастионов скал. Лишь изредка зеленые пологие берега мелькали между них.

Край ледников и водопадов, гранитных островков, впадавших в воды фьорда протоков и ручьев окружил драккары со всех сторон.

Отвесно вздымались берега, спускались по ущельям потоки ледников. Зеленые шапки ельников теснились на плоских вершинах гор.

Воины возвращались домой.

В землянке Вилмара пол устилала пожухлая трава – давно бы сменить, да Ливе все не до того. Кажется, и детей в доме давно нет – ушли искать счастья в дружинах эрлов, да так и пропали там, а все она чем-то занята. Ткет и ткет свои полотна, на которых ничего не разобрать – только полосы да мрак, будто землю всю застилает дождь – и смотрит на восток. Чего она ждет? Вилмар давно перестал гадать.

Кряхтя, он опустился на корточки у круглой печи и пошебуршил кочергой огонь.

Ночь выдалась холодной, а там станет еще холодней – близится зима.

Пора бы вернуться сыновьям, без них будет трудно собрать урожай – да никто не идет. Видно, много счастья подарили им чужие края.

Вилмар замер, услышав стук в дверь, и перестал шевелить кочергой.

– Неужто Торвальд? – промелькнуло в голове, и мгновенная радость накрыла его – но тут же ушла. Нет, Торвальд вернуться не мог. Если три года нет его, то откуда взяться сыну теперь?

– Старуха, дверь открой, – рявкнул он.

Лива, кряхтя и бранясь, стала откладывать шитье. Неторопливо поднялась на ноги, но к дверям идти не спешила, а только поинтересовалась:

– Опять Олафа ждешь? Медвежья твоя нога.

Вилмар сплюнул на пол и, отчаявшись совладать с женой, поплелся открывать сам.

– Кого там Мейли принесла… – пробормотал Вилмар. Дверь скрипнула, и хозяин замер, разинув рот и разглядывая заслонившую контуры ночного леса фигуру в меховом плаще и тканевой маске, закрывавшей пол-лица. Секунду старик стоял так, а затем подпрыгнул на месте и радостно проквохтал: – Лива, так тебя и разтак. Неси пиво. Неси рыбу. Это ж скальд. Эх, жаль Олаф уехал вчера.

– Не надо Олафа, – странник предупредительно поднял руку перед собой. – Я на одну ночь, и то не останусь до утра. Пусть хранит Фрея тебя и твою супругу, хозяин, если ты просто нацедишь мне пива и дашь сыру – я не ел от самого побережья, два дня.

– А то, – радостно согласился Вилмар. Он отлично знал, что ни один из сородичей не забрался со своей усадьбой так далеко на северо-запад, как он. А скальд, стало быть, только что с корабля, – только уж сказка с тебя. Куда плавал и что видел в тех берегах.

Странник улыбнулся под маской, но Вилмар все равно не увидел его лица. Поблагодарил Вилмара и стал располагаться у очага.

Лива, все еще ворча, но уже не пытаясь спорить с мужем, начала отпирать сундуки и копаться в них в поисках достойной еды для трапезы. Попотчевать забредшего на огонек путника лучшим, что есть, было одним из основных правил гостеприимства. И яства, и питье всегда посвящались кому-нибудь из богов – Одину, Тору или Фрейру.

В богатых домах потчевали путника птицей, салом и вином, а там, где достаток невелик – мясом и пивом.

Наконец, стол был накрыт, странник уталил первый голод и начал свой сказ…

– Когда месяц сбора яиц только вступал в свои права, мы выдвинулись в путь.

Покинув берега родных земель, мы поплыли туда, где заходит солнце, и не так уж много времени прошло, как перед нами показалась земля. Голая и скалистая, возвышалась она над морской гладью, и мы дали ей название Земли Утесов. А за ней, следуя на юг, мы нашли еще одну новую землю – равнинную и всю в дубовых лесах, и решили именовать ее Мариланд, Лесной страной, Краем дубовых рощ.

А еще к югу – третью страну, где наконец и сошли на берег.

Там мы построили себе хорошие хижины, но лето выдалось теплее, чем мы думали. Погода стояла настолько отличная от нашей, что по полям вились лозы со сладкими ягодами на них, и имя, что мы дали ей, было Страна лоз.

Там разные племена живут в лесах и степях и кочуют за животными. У них нет ни аллодов, ни права наследства. Они двигаются за своими коровами и овцами в поисках лугов и пастбищ.

Но, конечно, занимаются они не только своими животными. Они и прекрасные воины, все вокруг стремятся напасть на соседей и захватить их стада.

Боевые дружины они собирают из родни. Каждая насчитывает десять десятков воинов – и все одна кровь. Одной семьей перенесшие все превратности судьбы, они остаются неразлучны и сменив кочевую жизнь на оседлую.

А плечом к плечу рядом с ними обитают совсем другие племена.

Там жрецы деревьев – друиды – прячутся в лесах с остатками своих последователей и приносят жертвы богам, истолковывают их волю. Обучают знаниям молодежь и радуются огромному уважению. Их слово последнее на суде, они же определяют и вину, и способ ее искупления. А если кто-то – не важно, один человек или все племя – не захочет принять их решение, то они отлучат провинившегося от обрядов жертвоприношений. Таков самый суровый приговор. Кто подвергся ему, тот лишается защиты и богов, и законов людей. И вечно будет скитаться бесприютный. Все обходят его стороной, не хотят ни говорить, ни вместе сидеть за одним столом, чтобы не пал и на них гнев древесных жрецов. Чтобы ни случилось, суд не соберется для его дела, и ни одну работу не предложат ему.

Жрецы эти могут вести переговоры и видеть то, что будет потом. И у них есть тот, кто стоит над ними. И когда он умирает – тот, чьи заслуги признаются больше других, занимает это место. А раз в год друиды собираются на всеобщий совет в землях карпутов. И в эту землю со всех краев идут те, кто страждет защиты старых богов, кто остался верен древним обычаям предков.

Нашу дружину составили девять кораблей – шесть не вернулись назад.

Третий из них вели два брата – сын конунга Эрика, доблестный Рун, и Льеф, воспитанник конунга, сын ярла Хальрода от рабыни, его побратим.

Вилар горестно покачал головой и прицокнул языком.

– Вот настали времена, – вставил он, – дети рабов ведут доблестных викингов в бой…

Странник не ответил на его слова и продолжал:

– Льеф превосходный мореход, мастерство его превосходит даже ганзайцев. Нападения его всегда внезапны и всегда приносят успех.

Рун тоже хорош – бесстрашен, силен и смел, но в нем течет более сильная кровь.

Прирожденный воин, всегда ищущий чего-то нового, он не знал поражений. Куда бы он ни приходил, тех, кто жил на этих землях, ожидала гибель. Высаживаясь на чужие берега, дружинники его забирали себе все, что нравилось им, уводили жителей в рабство, и кровь лилась от их мечей потоками горных рек. Кидали детей вверх, и те падали на подставленные копья. А из одного пленного вождя он соорудил кровавого орла.

– Ух, – заметил Вилмар, – хотел бы я посмотреть на его дела. Далеко полетел тот галл?

– Рун сам своим мечом сделал надрезы на его спине, вывернул ребра наружу, как два крыла, и двое суток Конахт отходил к богам.

– Да… Дела… Одину такая жертва мила…

– Мы обустроили крепость на холме у берега и поселились там, пока Рун думал, против кого нам идти теперь. Но солнце еще не добралось до утра, когда галлы первыми ударили по нам.

Словно стая волков кинулись дружины на овец, попавших в засаду. Как хищники разрывают коров и коз, так и мы в клочья порвали блеющих галлов.

Наши драккары набрали добычи так, что просели на добрый альн** и взяли курс домой.

Но едва ударил гром, едва взметнулись палки битв, как Льеф замер, пораженный волей богов.

Кипела буря мечей, а он стоял и смотрел: перед глазами Льефа явилась она – колесница: необыкновенная, с четырьмя колесами, стремительная, летящая, так сложно сделанная, с покрывалом над ней цвета летней листвы и повозкой с легким и устойчивым передом, с маневренностью, необходимой для участия в бою, с длинными боковинами, дерзкая, с двумя конями, несущими ее – резвыми, сильными, длинноухими, храбрыми, взлетающими с земли, с сверкающими глазами, с мощной грудью, с переливающимися мускулами, с развевающимся хвостом. У них большие копыта и стройные сильные ноги. Один конь белый, с широким крупом, галопирующий как дикая лесная кошка, с стелющейся за ним гривой – с одной стороны упряжки. Конь гнедой, кудрявый, скоролетный, с широкой спиной – с другой. Приличествовали они коршуну, взмывающему со своего гнезда в вихрь ураганного ветра, подобны порыву зимних бурь в темную ночь, подобны лосю во время охоты в скачке от собак из тернистых кустов. Два коня мифического воина, запряженные в колесницу. Они бесновались и били о землю, будто шли по разверзшейся этой земле в погоне за войском.

– Да. И я бы от такой обомлел.

– Но не кони поразили его в сердце своими копытами, не спицы колесницы пронзили могучую грудь. Льеф обезумел, пораженный наговором – рыжеволосый филид*** – скальд из чужих земель его околдовал. Это видели все. Битва кипела со всех сторон, а мальчишка с волосами рыжими, как мед, стоял и пел. Он не держал меча и сражаться не умел, но наш предводитель Льеф был сражен.

Вилар покачал головой.

– Молодежь… Разве можно верить чаровным словам?

– Так и произошло, что мы потеряли одного из своих вожаков.

Когда откипела буря, и затих голос волн, когда падших предали огню, как завещал нам Тор, Льеф уже был по другую сторону снов. Он отыскал филида среди неподвижных тел и забрал с собой. Он сказал, что тронутый волей Тора будет теперь его рабом. Но так не заботятся о рабах.

Виллар понимающе закивал.

– Он взял галла с собой на корабль и всю дорогу выхаживал – впрочем, галл все равно умирал. Меч Руна успел сразить его в плечо – так кровь его брата была отомщена до того, как пролилась.

– Так что же теперь? Льеф привез галла сюда?

– А то. Он отправился на тинг вместе со всеми, кого привел с юга с собой. Он явится завтра на двор конунга, чтобы сложить дары к его ногам, и конунг благословит его. Но я видел. Я знаю – сердце Льефа потеряно в других краях. И не он, но злой дух в его теле вернулся назад.

Раньше, чем солнце заглянуло в маленькое окошко под крышей, скальд поднялся на ноги и бесшумно вышел во двор. Уже снаружи отряхнул плащ от сухой травы, на которой спал, завернулся в него и, заколов на плече, двинулся прочь.

Призрачные звезды заливали все вокруг тусклым серебром. Реннарт, сын Ханнара, скальд из Седых Земель, шел через лес с горки на горку, без путей и проложенных троп, уверенным шагом, спокойным и незнающим устали. Он не скрывался, не выжидал за кустами, не обходил освещенных прогалин, не оглядывался через плечо, хотя сапоги из мягкой кожи и ступали бесшумно. Ловко перепрыгивал Реннарт валежники, огибал еловые лапы. Он знал эти места как свои пять пальцев, хотя не бывал здесь уже несколько лет. Арфа покачивалась у него за спиной, слабо мерцала струнами в свете звезд. Он знал, что прибудет к месту раньше, чем над горизонтом заалеет рассвет.

* Драккар – так сегодня принято называть деревянный корабль викингов, длинный и узкий, с высоко поднятыми носом и кормой.

** альн – мера длины, 60 см

*** филид – бард, певец сказаний

ГЛАВА 2. Возвращение

Звуки скрипок и дудок плыли над долиной тинга, погрузившейся в вечерний сумрак.

Прислужники носили между столов чарки, полные воды, и полотенца, чтобы пирующие могли ополоснуть руки и лицо. Подобно валькириям, что подносят вино героям в Валгалле, женщины наполняли кубки и рога пивом и медом и подносили их своим мужчинам. Перед каждым приглашенным стояла тарелка с едой, приготовленная для него одного. Конунг принимал победителей как дорогих гостей, и не было одной общей тарелки для всего стола, как случалось иногда. Бочонки с медом стояли в зале тут и там, и мореплаватели, вернувшиеся со славой и почетом, сами зачерпывали его.

Пиво пили из костяных рогов – кубки имели только те, кто привез их с запада. Бока многих рогов изрезали руны, и каждому хозяин нарекал собственное имя. Рог Льефа звали – Доблесть. Рог Руна – Слава.

По центру, между длинными столами, пересекавшими зал, колыхался "продольный огонь" – в длинной траншее, протянувшейся вдоль стены, плясало пламя. Прежде чем наполнить рог или кубок медом, его проносили через огонь.

В полумраке зала под звуки труб и барабанов танцевали молодые мужчины и незамужние девушки. Те же, кто танцевать не любил, внимали скальдам, певшим песни о подвигах и доблестных героях. Устроившись у огня и терзая струны, странствующие певцы рассказывали саги о великих битвах.

Льеф сидел за одним из столов с рогом в руках и смотрел на шестерых воинов, танцевавших с клинками. Танцоры подняли клинки в ножнах и повернулись трижды кругом. Вынули мечи из ножен и опять подняли их. С легкостью и изяществом обратили оружие друг на друга и в этом подобии боя показали зрителям составленную "звезду" с лучами лезвий. Резко разошлись и мечи взлетели снова, вычерчивая над их головами четырехугольные звезды. Движения становились все стремительнее, под звуки барабанов и волынок клинки скрещивались с клинками, пока в один момент все шестеро не подскочили вверх и назад от центра круга – танец завершился.

Трижды в год собирались Люди Севера на великие празднества. В священных местах и храмах проводили пышные обряды. И все от мала до велика спешили принять участие в церемониях в честь одного из великих богов.

Тут же на пирах произносили слова клятв и принимали обеты. На таком же пиру прошедшей зимой Рун, его побратим, поднялся со скамьи, поднял рог и дал обет, что не пройдет двух зим, как он отправится с дружиной к западным берегам и убьет тамошнего конунга Альдадра.

И пусть обещания звучали в момент веселья и, скорее, от жажды славы, когда головы туманил пряный мед, исполнялись они верно. Победив или умерев, но клятву следовало исполнить.

Льеф, как и должно свободному северянину, прославил себя доблестью и храбростью в бою. Доброе имя и слава стали целью его жизни. И как любой из его братьев, обвинений в трусости он боялся больше, чем самой смерти. С детства Льеф слышал слова отца и дядьев: "Слава переживет воина на века" и "Только одно не имеет смерти: погибшего слава".

Неисполненный обет или нарушенная клятва виделись ему страшнейшим из возможных грехов. Обман он считал позором воина, а ложь – наиболее противным поступком для свободного человека.

Льеф встал следом за Руном и сказал, что вместе с ним выполнит обет.

Прошло полгода. Из плаванья вернулось три драккара из девяти. Зато палубы их полнились добычей – дорогими тканями, золотыми браслетами… и рабами.

Льеф со свистом втянул воздух и снова выпустил его из ноздрей. Поднес кубок к губам, но так и не сделал глотка.

Сегодня утром он принес дары к трону конунга. Конунг Эрик встал со своего места, обнял его и приветствовал как сына. Но все же Эрик задал вопрос, который заставил Льефа испытать стыд.

– Всю ли добычу ты мне показал, благородный Льеф?

Конунг считался первым человеком в земле Севера. В отдаленных провинциях вместо него правили ярлы, но ярлы всегда подчинялись ему.

Эрик был мужем высоким и статным. Все соглашались, что не было среди знатных северян более привлекательного и представительного. Он имел густые, мягкие и блестящие, как золото, волосы, сильное красивое и крепкое тело, умные глаза. Эрик мало говорил и не любил брать слово на тингах, но был не дурен повеселиться на пирах.

Красоту мужчины на севере составляли высокий рост, мощный разворот плеч, крепкое и тренированное тело. Мужчине следовало быть приятным в общении и надежным в делах. На пиру настоящий воин был весел, на тинге – красноречив, к друзьям великодушен, а к врагам – суров. От него ждали поддержки в семейных делах и верности в дружбе, храбрости в битве и ловкости в упражнениях с мечом.

Иными словами, Эрик был красавцем. И хотя уже имел жену, не одна девушка смотрела с тоской ему вслед.

Глаза его имели бледно-голубой цвет, как чистое небо зимой, и Льеф смотрел в них, пытаясь угадать, есть ли в словах конунга подвох.

"Он не мог знать. Наверное, не мог. Да и разве изменит что-то в хозяйстве конунга один женоподобный раб? Раненый галл и в поле-то работать бы не смог".

– Я все тебе показал, – сказал Льеф, – что достаточно ценно, чтобы заинтересовать тебя.

– Вот как? – Эрик нахмурился, как будто что-то все-таки знал.

– Конечно. Ведь не захочешь же ты, чтобы я клал к твоим ногам снятый с убитого башмак? Или другой мешок кожи, такой же бесполезный, как он?

– Пожалуй, так, – Эрик, казалось, развеселился. Он хлопнул Льефа по плечам, и тот перевел дух, – ты хороший воин, Льеф. И ты выполнил данный обет, как и твой брат. Вы двое – гордость моя. Не зря я тебя воспитал.

Он крепко обнял Льефа, задержав его в объятьях немного дольше, чем тот хотел, но затем отпустил и, взмахнув рукой, приказал:

– Сегодня устроим пир. Пусть женщины достают лучшие яства из закромов. Сегодня с юга вернулся мой сын. И еще один юноша, которого я люблю не меньше, чем его.

Напоследок конунг выбрал себе из добычи несколько даров и сам одарил Льефа наручем, который достал из сундука – как одаривал только лучших из героев, вернувшихся с чужих берегов.

– Носи его, – сказал он негромко, надевая изукрашенный орнаментами обруч на руку Льефа, – и помни меня.

Льеф сглотнул, но ответил лишь кивком.

– Сестра моя выткала знамя, и ворон распускал крылья для полета на том полотне. Удача рода конунгов передалась нашей дружине через ее руки – едва мы высадились на берег, знамя наполнил ветер, предвещавший победу – как всю дорогу наполнял наши паруса, – голос Руна, возвышавшегося над дружинниками, перекрывал шум музыки, и все взгляды устремились на него.

Дружинники, вместе ходившие в поход, возвращаясь домой, вместе сидели и на пиру. И Рун сидел во главе их стола, а Льеф – по правую руку от него, хотя на чужом берегу они вместе направляли дружину в бой.

В венах Руна текла чистая кровь, в то время как судьбу Льефа навсегда запятнала судьба его матери, рожденной от рабов.

На плечах Руна лежал шелковый плащ до пят, вышитый золотом. А сверху стлались волны золотистых, как лучи утреннего солнца, волос.

Льеф отвернулся, предпочитая разглядывать гостей.

На плечах его лежал такой же тонкого шелка плащ, украшенный по краю искусным шитьем.

Женщины, как велел обычай, расположились за отдельным столом. Самая знатная – во главе стола, а другие – по бокам от нее и так же по старшинству, как и у мужчин – чем выше положение мужа, тем знатнее считалась и жена. Порядок этот был настолько важен, что нередко из-за него между гостями возникали громкие споры, кончавшиеся смертельной враждой.

Девушки в платьях из льна и шерсти скользили кругом столов, разнося рога с напитками. Яркие юбки их казались всполохами пламени на фоне темных одежд мужчин.

Головные повязки покрывали их заплетенные в косы волосы и состояли из ярко окрашенных или шитых золотой нитью лент. Желая выделиться перед подругами или привлечь взгляд мужчины, каждая по-своему укладывала эти ленты – кто конусом, кто шаром.

Длинные волосы дозволялось носить лишь свободным людям: рабам и женщинам дурного поведения их обрезали.

Лишь светлые волосы считались признаком красоты – такие, как у Руна. Терпимо относились и к каштановому цвету. Любили, правда, и рыжие – подобные волосам Тора.

Но черные, как у Льефа, считались безобразными. Если же кому-то не везло родиться еще и со смуглой кожей, а затем борода его оказывалась густой, как у тролля, внешность его служила верным признаком колдовской крови.

Бороды Льеф толком не имел – ему едва исполнилось двадцать, и чтобы она хорошо росла, Льеф коротко подстригал ее, оставляя лишь небольшую щеточку вокруг подбородка и губ. Мягкие шелковистые волосы падали ему на плечи. Черные, как сердце колдуна, они доходили до пояса* и, хотя для полукровки Льеф был довольно красив, выдавали его происхождение с головой.

Еще в детстве Льеф чувствовал себя вороном среди голубей, и мальчишки частенько смеялись над ним. Только сила помогала разобраться в том, кто прав.

Когда же он только появился на свет, служанки положили его, завернутого в пеленки, на пол, и он лежал так несколько часов, пока отец принимал решение – что делать с сыном рабыни. В конце концов, однако, ярл Хальдор поднялся на ноги, подошел к младенцу и, взяв на руки, уложил к себе на колени. Это значило, что ярл признает его и готов дать ему имя. И тут же няньки захлопотали, отыскивая чаны с водой, чтобы искупать малыша.

– И тут брат мой вскочил на борт драккара и, пробежав по веслам, спрыгнул на берег. Он первый пошел в бой, и сразу же противники окружили его со всех сторон. Прыжком уклонился он от копья, летевшего в грудь, чтобы тут же нанести удар мечом. И два меча с такой скоростью носились в его руках, что казалось, что их три, не менее того, – продолжал тем временем Рун, и теперь уже Льеф обнаружил, что все взгляды устремлены на него. Он легонько толкнул Руна локтем под ребро, давая понять, что пора сворачивать рассказ, и Рун, ничуть не стесняясь, продолжил: – Я сам оказался в окружении. Копья и мечи смотрели на меня со всех сторон. Я оттолкнулся ногами от мягкой земли и прыгнул через их головы, чтобы тут же нанести удар в спину их вожаку, вот так, – он продемонстрировал прием движением руки, и все взгляды снова обратились к нему. – Я резал и кромсал, и никто не ушел от меня.

– Льеф, а Льеф, – раздался звонкий голос из-за спины, и Льеф обернулся на звук своего имени. Перед ним стояла девушка в зеленом льняном платье с рукавами, украшенными шитьем. Плечи ее укрывала шерстяная шаль, из-за пояса виднелось множество мешочков и кошельков, а на высокой груди лежали в несколько рядов золотые бусы.

– Сигрун?

Огненные пряди девушки взметнулись вверх, как танцующие вдоль стола языки огня.

– Да, это я. Я ждала, когда вернется ваш драккар. А вы даже не заглянули ко мне.

– Скажи это Руну, – Льеф вышел из-за стола, чтобы говорить с ней на равных, – он мчал как бешеный пес севера, только бы скорее преклонить колена пред отцом.

– Я заметила, что у него нет времени поговорить со мной, – заметила Сигрун и протянула Льефу рог, наполненный медом, – прими из моих рук. Может, тогда он заметит, что есть на севере и другие мужчины, кроме него.

Льеф едва заметно улыбнулся и принял игру. Он пригубил мед и попытался вернуть рог Сигрун, но та не взяла.

– А где же твой главный трофей? – спросила она. – Все о нем говорят.

Льеф помрачнел.

– Взял бы его на пир, нечего уже скрывать. А тут ему не причинили бы вреда.

Сигрун была права. С началом тинга и пира объявлялось "время мира" – человека нельзя ни ударить, ни оскорбить. Не трогали даже преступников и треллей**. Да и вообще, и на церемониях в честь богов, и при сватовстве, праздновании рождения детей свободные люди не обделяли угощением никого, в том числе и рабов.

– Об этом я еще хотел поговорить с тобой, – сказал Льеф, – думаю, ты уже видела его.

Брови Сигрун поползли вверх. Она хотела что-то ответить, но не успела – Рун вырос по правую руку от них и, отобрав у Льефа рог, осушил одним глотком.

– Ты не хочешь поздороваться со мной, Сигрун? – спросил он.

– Я уж думала, это ты не хочешь здороваться со мной, – улыбка озарила губы Сигрун, и она повернула голову к рослому викингу, стоявшему так, что они касались друг друга плечом.

Льеф кашлянул.

– Я пойду подышу, – сказал он и, заметив, что никто из них уже не слышит его слов, скользнул прочь.

Миновав ряды гобеленов и толпы веселившихся гостей, он выбрался из пиршественного зала и замер, глядя на простиравшуюся почти до горизонта каменистую равнину и видневшийся у самой кромки неба сосновый лес.

Веселье в тот вечер не радовало его, и как бы ни старался Льеф слиться разумом с толпой, мысли то и дело возвращались к рыжеволосому галлу, которого он привез на корабле.

Кадан – так звали его.

Льеф не знал, с каких пор его интересуют имена рабов.

Стоило ему увидеть, как мечутся по ветру огненные косы галла, как тонкие пальцы скользят по струнам арфы – и заклятие пронзило его сердце насквозь. Одна только мысль о лице пленника, о его стройном теле, исчерченном тонкими мускулами и варварскими узорами, причиняла Льефу боль. Жаром наливался живот.

– Проклятый саам… – бормотал он и добавлял про себя: "Только бы никто не узнал". Но похоже, скрыть что-либо от собратьев уже не мог.

Будь воля Льефа, он не приходил бы на тинг и не пригибал колени перед конунгом, а сидел бы сейчас в полумраке и тишине у постели Кадана и гладил его по рассыпавшимся волосам.

– Что со мной? – Льеф приподнял руки, которыми почти что чувствовал прикосновение мягких волос, к глазам. – Боги лишили меня ума?

Льеф сильно подозревал, что это так.

Он развернулся и направился к стойлам коней. Пир был в разгаре, и вряд ли кто-нибудь обратил бы внимание на его отсутствие.

*Автор не помешан на эльфах с волосами до пупка. Примерно так скандинавы описывали внешность викинга Броди в своих Сагах. А любые инсинуации на тему «вонючих заросших викингов» – исключительно выдумка голливудских кинематографистов.

**Трели – Рабы