Текст книги "Сокол на рукаве (СИ, Слэш)"

Автор книги: neisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Мне не очень весело, – слова Эдмона были то ли ответом «да», то ли объяснением причин, то ли попросту упрёком – понять этого Пьер так и не смог.

Пьер поймал его руку и сжал, стараясь держать это слабое подобие объятия в тени так, чтобы не заметил никто.

– Что мне сделать, чтобы вас развеселить?

– Ничего, – Эдмон отвернулся, но на пожатие руки ответил.

– Вы капризны.

– Простите, я не хотел.

– Эдмон…

Эдмон резко обернулся.

– Не называйте меня так, – прошипел он.

– Как же мне вас называть? – ответил Пьер яростно, в тон ему. – Человек в маске?

Эдмон молчал. Пьер крепче сжал его пальцы.

– Я не могу без тебя… – прошептал он. – Уже сейчас не могу.

Эдмон молчал. Пьер вырвал руку и пошёл прочь. Он подцепил хорошенькую девочку и попытался забыться, но сколько ни кружился он в танце, перед глазами стояли холодные глаза, выражения которых он не мог разобрать.

Чего хотел от него Эдмон? Вопрос мучил Пьера днями и ночами. И почему Эдмон не решит, наконец, все эти бестолковые неурядицы, в которых Пьер не видел ни малейшего смысла? Этого Пьер понять тоже не мог.

Днём ему было так же плохо, как и в последние одинокие недели в усадьбе, и вся его отрада сводилась только лишь к ожиданию ночи.

Ночь же не оправдывала надежд. Эдмон был холоден и далёк. Эдмон лишь дразнил его голод своим далёким ароматом, но никак не приносил облегчения.

«Я тебя люблю…» – шептал Пьер одними губами, глядя в зеркало, но не находя там себя. Только отражение дней, проведённых вместе с Эдмоном.

 

***

Стояла середина ноября. Ветер уже становился промозглым, хотя карнавал и продолжал ещё греметь на улицах по ночам.

Сил выбираться на него у Эдмона больше не было. Карнавал был одной сплошной мукой, адом, в котором Эдмон должен был бесконечно смотреть, как Пьера ласкают чужие взгляды и не могут коснуться его собственные руки.

Нужно было смириться с тем, что было понятно с самого начала – с тем, что вместе они не смогут быть никогда. И Эдмон пытался заставить себя смириться, но никак не мог. Каждая ночь, когда он не видел Пьера – а таких насчитывалось уже три – была невыносима.

Когда дверь распахнулась без стука, Эдмон не обернулся. Он был уверен в том, что знает, кто стоит на пороге. Никто другой не смел вот так вот молча врываться в его дом.

Эдмон продолжал смотреть какое-то время в огонь. Пьер молчал, и в конце концов Эдмон заговорил первым:

– Вы, очевидно, хотели спросить, куда я пропал… – заговорил он, не оборачиваясь и из последних сил стараясь не выдать эмоций.

– Я согласен, – перебил его Пьер.

Эдмон вздрогнул. Он оборачивался медленно, не зная, чего боится больше – увидеть настоящего Пьера или видение, которое тут же растет в воздухе под его взглядом.

Пьер шагнул вперёд. Весь он промок, волосы слиплись, и кудри распались на множество тонких прядок, а лицо раскраснелось, будто он не ехал в карете, а бежал бегом.

– Я согласен, – повторил он. – Делайте со мной, что хотите. Можете посадить меня на поводок, если вы видите наше будущее только так. Только давайте прекратим это, Эдмон. Обещайте, что мы будем вместе…

Эдмон в два шага преодолел разделявшее их расстояние и приложил палец к губам Пьера, заставляя замолчать. Сам он тоже молчал. У него не было слов. Только смотрел Пьеру в глаза, и эти глаза затягивали его в бесконечность.

Пьер сглотнул. От этого взгляда ему становилось страшно.

– Эдмон, – прошептал он.

Эдмон коротко притянул его к себе и один-единственный раз прошёлся по волосам, а потом и по спине рукой. Пьер был уверен, что Эдмон поцелует его – если не в губы, то хотя бы в висок, но Эдмон так и не коснулся его. Отпустил резко и отвернулся лицом к камину, будто не хотел больше смотреть ему в глаза.

– Через неделю будьте готовы. За вами пришлют.

– Через неделю… – прошептал Пьер.

– Мне нужно всё подготовить.

 

***

Последняя неделя стала для Пьера самой тяжкой из всех прошедших. Он метался по комнате, то и дело жалея о принятом решении и тут же понимая, что иначе поступить просто не мог.

Наконец, за ним приехал экипаж. Солнце едва опустилось за горизонт, но на город уже опустилась тьма. Пьер собрал с собой немного вещей, но юноша в сутане, придерживавший дверцу кареты, качнул головой.

– Мирское оставь миру.

Пьер выпустил ручку чемодана и даже не подумал отнести его в дом. Было ясно, что эти вещи он не увидит больше никогда.

Оказавшись в карете, Пьер скукожился было, стараясь спрятаться от назойливого взгляда монаха, но тот не позволил ему – развернул лицом к себе и принялся завязывать глаза чёрной лентой.

Пьер сидел смирно, а дождавшись, когда дело будет закончено, всё-таки повернулся к послушнику спиной и замер, заставляя себя сдерживать слёзы.

Дорога заняла почти два часа, а когда экипаж остановился, и Пьер попытался снять повязку, послушник удержал его руку и, придерживая его за локоть другой рукой, помог выбраться наружу. Пахло сыростью, но больше ничего понять Пьер не мог.

Повязку ему позволили снять лишь когда дважды скрипнула дверь. Он обнаружил, что находится в окружении людей, одетых в сутаны, но не те, что носили обычно монахи. «Орден», – подумал Пьер. Он искал глазами Эдмона, но найти так и не смог.

Уже знакомый юноша подошёл к нему сзади и положив руки на полы камзола, потянул его вниз.

– Что вы делаете? – спросил Пьер, немного испугавшись.

– Мирское оставь миру, – повторил послушник, и Пьеру заранее стало холодно, потому что он понял, что предстоит ему теперь.

Пьер никогда не стеснялся своей наготы, но когда один слой за другим с него стаскивали одежду, с каждым новым слоем он чувствовал себя всё более неуютно. Наконец, последняя рубашка оказалась сброшенной на пол, и Пьер замер, стараясь не сгибать спину под тяжёлыми и жадными взглядами незнакомых служителей. Он обвёл их взглядом и заставил себя улыбнуться, давая понять, что такое им не увидеть больше никогда.

От этой мысли Пьеру стало немного легче, а затем он наткнулся на взгляд одного из присутствовавших – в отличие от остальных, он носил обычную красную кардинальскую сутану. Лицо у наблюдателя было скорее мягким, а сам он был немного полноват и ростом невысок, но не это заставило улыбку Пьера потухнуть, а его глаза – холодные и расчетливые, не вязавшиеся с пухлыми губами и смешливыми морщинками на лице.

Пьер сглотнул.

В этот миг двое служек подали ему рубаху, и Пьер вытянул вперёд руки, позволяя одеть её на себя. Грубая льняная ткань на миг заслонила глаза кардинала, а когда рубаха легла на плечи Пьера, тот уже исчез.

Пьер поёжился. Он никогда не носил ничего грубее батиста. Колючая, плохо выделанная ткань царапала кожу, но Пьер напомнил себе, что теперь выбирать не ему.

Служки поймали его руки и, повинуясь их знаку, Пьер двинулся вперёд.

В следующем зале народу было меньше, но зрители смотрели так же пристально. Впрочем, все их взгляды мгновенно потеряли значение, потому что у дальней стены, рядом с кафедрой и небольшим фонтанчиком – видимо, со святой водой – стоял граф Бросо.

 

***

Сердце Эдмона сжалось, когда он увидел Пьера, лишённого привычного лоска и поникшего, будто потухшего, придавленного всем происходящим, будто рухнувшим на голову потолком.

Эдмон хотел было улыбнуться ему ободряюще, но тут же отбросил эту мысль – улыбку Пьер мог воспринять как насмешку. Только не сейчас.

Двое служителей младшего ранга вели Пьера за руки, как невесту, и Эдмон подумал, что хоть что-то могло, в самом деле, радовать его в этом дне – Пьер становился его. Только его. Теперь он не мог уйти, даже если бы захотел. Даже если бы Эдмон не оправдал его надежды или вдруг эта внезапная любовность прошла бы. Пьер всего через несколько минут станет его.

Эдмон молча смотрел, как Пьера ведут через зал, особенно беззащитного сейчас. Ворот его рубахи был широким – Эдмон знал, что должно быть только так, потому что рубаха должна была оставить свободу для палача, ставившего клеймо. И в то же время эта открытость, эта нежная шея, выставленная на всеобщий обзор, и родинка под ключицей, о которой знал теперь не только он, заставляли его до боли сжимать кулаки.

Эдмон облизнул пересохшие губы и заставил себя сосредоточиться на словах кардинала, который проводил ритуал. Кто-то должен был проследить, чтобы всё было правильно, и вряд ли сейчас это мог сделать Пьер.

– Вы, Пьер Леруа, отныне и до конца жизни клянётесь служить Эдмону Бросо, рыцарю чести ордена Иллюмина. Клянётесь исполнять любую его волю и прихоть. Клянётесь соблюдать правила, которые он установит для вас. Отныне вы забудете своё мирское имя и свои титулы, утратите любые права…

– Стоп, – прервал его Эдмон, и Пьер, уже впавший было в какой-то священный транс, вздрогнул и посмотрел на него. – Стоп, – продолжил Эдмон. – Виконт Леруа не может нарушить клятв, уже данных им и его родителями. Его имущественные права определяются его клятвами и к нашей клятве отношения не имеют.

Кардинал наградил его мрачным взглядом.

– Имущество обращённого отходит церкви. Таков закон, дарующий право жить за стенами храма.

– Я сказал, нет. Его право жить в стенах, построенных церковью, обеспечиваю я.

Пьер крупно дрожал. Ему было бы проще смириться со всем, что уготовано для него, но только не затягивать эту и без того унизительную процедуру, превращая её в судебное разбирательство о его наследстве.

Он хотел было сказать об этом, но Эдмон обжёг его ледяным взглядом, заставляя замолчать. Затем таким же точно он наградил священника, и тот сдался.

– Хорошо. Пункт будет снят.

Эдмон кивнул, а священник продолжил зачитывать клятвы, которые Пьер должен был исполнять. Их было много – слишком много, чтобы Пьер мог запомнить все. Одно он понял достаточно отчётливо – себе он больше не принадлежал. Пьер Леруа должен был умереть здесь, а тот, кто выйдет из дверей зала, стал бы полной собственностью церкви и графа Бросо.

Пьеру подали контракт – уже изменённый – и дали перо. Обмакнув перо в чернильницу, Пьер собирался уже поставить подпись, но рука Эдмона накрыла его запястье.

– Если ты хочешь отказаться, сделай это сейчас, – произнёс Эдмон, внимательно глядя ему в глаза. – Никто не посмеет тебя удержать.

Пьер мотнул головой и сказал устало:

– Давай покончим с этим, – он высвободил руку и поставил росчерк, который отныне ему предстояло забыть.

Пьер думал, что это всё, но самое страшное начиналось только теперь.

Эдмон отошёл на два шага назад, оставляя его в полном одиночестве. Из одной из боковых дверей показался мужчина и, подойдя вплотную, принялся раскладывать инструменты, в одном из которых Пьер узнал клеймо, каким клеймили беглых крестьян. Пьер сжал кулаки, чтобы не закричать. Медленно, по мере того, как палач раскладывал инструменты то, что совсем недавно Пьер принял за фонтан, превращалось в импровизированную кузню. В переносной жаровне запылал огонь, и клеймо раскалилось докрасна.

Палач не смотрел на него. Сначала он был полностью поглощён работой, а затем лишь ненадолго поднял глаза – но не на него, а на Эдмона. Пьер понял, что ему самому вопросов не будут задавать больше никогда.

– Куда? – спросил он.

Эдмон посмотрел на Пьера, ожидая ответа, но тот, похоже, был слишком напуган, чтобы что-то решать. Эдмон облизнул губы. Эта часть процедуры ему не нравилась вообще. Он не хотел видеть на чистой и почти прозрачной коже Пьера ничего, что могло бы испортить её первозданную красоту, даже царапины, что уж говорить о клейме.

– На плечо, – сказал он тихо, но как мог твёрдо.

Палач кивнул. Двое служек подошли к Пьеру, и пока один удерживал его за локти, другой сдёрнул рубаху, так что та сползла до самого пояса, открывая теперь уже не только ключицы, но и подрагивавший от страха плоский живот.

Когда огненная печать коснулась кожи, Пьер закричал и забился в руках служителей. Эдмон и сам стиснул зубы, чтобы не закричать, не вырвать клеймо из рук палача – но позволил себе лишь подхватить Пьера на руки, когда тот безвольно осел вниз. Клеймо было поставлено. Теперь изменить нельзя было уже ничего.

Это было нарушение ритуала, но Эдмону было уже плевать. Он до последнего думал, что Пьер не выдержит, что передумает, что потребует контракт и порвёт его на части – а он, Эдмон, безусловно, помог бы ему в этом, даже если бы этим завоевал себе непобедимого врага в лице собственного ордена.

Пьер так и не сдался. Он лежал на руках у Эдмона, обессиливший от боли и почти потерявший сознание, как никогда сейчас похожий на ребёнка, которого Эдмон зачем-то втянул в свои взрослые дела.

– Всё хорошо, – прошептал Эдмон, зарываясь носом в его волосы и почти касаясь губами уха, хотя сам прекрасно понимал, что ничего сейчас не может быть хорошо. – Уже всё, малыш. Всё хорошо.

Пьер не отвечал. От него не требовалось больше никаких клятв и подписей. Эдмон осторожно поправил рубашку, стараясь закрыть Пьера от посторонних взглядов насколько это возможно, и, окончательно подхватив его на руки, понёс к выходу.

Экипаж уже ждал.

Эдмон устроил Пьера на одном из сидений и высунулся, чтобы отдать последние распоряжения. Приказав собственному лакею, ждавшему всё это время у экипажа, доставить врача, он вернулся в карету и примостился рядом с Пьером, поглаживая его по волосам.

Пьер открыл глаза – абсолютно безумные. Эдмон молчал. Ему всё ещё нечего было сказать. Только прижать Пьера к себе, но и это он сделать боялся, опасаясь причинить лишнюю боль.

Всю дорогу они так и смотрели друг на друга молча, и два часа показались Эдмону вечностью. Только один раз Пьер спросил:

– Что теперь будет?

– Всё будет хорошо, – Эдмон наклонился и осторожно поцеловал его, а затем прошептал. – Я люблю тебя, Пьер. Прости за всё, что тебе пришлось пройти. Теперь ты только мой.

 

ГЛАВА 11. Новая жизнь

Эдмон стоял и смотрел, как пожилой врач в коричневой сутане обрабатывает ожог.

Пьер всё ещё пребывал в каком-то непривычном трансе – смотрел перед собой, и Эдмону казалось, что в глазах у него намертво застыли слёзы.

Хотелось прогнать врача и обнять наконец измученного, усталого мальчишку с покрасневшими глазами, который сейчас мало чем походил на того лощёного франта, которого Эдмон встретил на карнавале – но от того не становился ни на каплю менее родным.

Врач ушёл в конце концов, оставив на тумбочке список лекарств, Эдмон, разувшись, нырнул на кровать рядом с Пьером, прижал его к себе и принялся гладить по волосам.

Пьер не отвечал. Только дрожал крупно-крупно.

– Больно? – спросил Эдмон, в который раз целуя его в плечо, на несколько дюймов выше повязки.

Больно было ужасно. Никогда в жизни Пьер не испытывал такой сильной и продолжительной боли, но куда хуже было другое – было страшно, потому что теперь он полностью зависел от воли человека, которому он отдал себя целиком, и Пьер покачал головой.

– Не скрывай, Пьер. Если нужно, я прикажу принести отвар из трав. Должно стать легче. Доктор сказал не злоупотреблять им, но…

– Что теперь будет? – прошептал Пьер.

Эдмон лишь пожал плечами и обнял его ещё крепче.

– Всё, что захочешь, Пьер.

– Он сказал, будут правила… Какие?

Эдмон облизнул губу и отвёл в сторону прядь волос Пьера, силясь заглянуть ему в глаза, но тот старательно прятал взгляд.

– Ты не сможешь покидать город. По крайней мере, пока. К тебе будет приставлена свита – слушайся их, так тебе будет легче приспособиться. Я буду стараться приезжать к тебе как можно чаще. И я никому больше не позволю коснуться тебя, Пьер. Это всё.

– Приезжать… – повторил Пьер шёпотом, – я думал, хотя бы здесь мы будем вместе…

– У меня будут дела в городе, Пьер. Но это всё. Ты знаешь, я не люблю ни карнавалов, ни шумных вечеров. Всё моё свободное время – только для тебя.

Эдмон замолчал, продолжая гладить Пьера по волосам. Тот медленно затихал, но скорее от усталости, чем от того, что верил.

– Возьми меня, – попросил он вдруг, и теперь уже вздрогнул Эдмон. Тело Пьера было прижато к его собственному тесно-тесно, но как бы долго он сам ни ожидал этой ночи, ни грамма возбуждения не было в нём в эту минуту, и ни грамма желания он не чувствовал в теле Пьера.

– Не надо, – сказал Эдмон мягко.

Эдмон поцеловал Пьера в лоб и попытался встать, но Пьер поймал его за рукав:

– Почему? Почему даже теперь ты отвергаешь меня?

– Пьер… – Эдмон вздохнул и осторожно отцепил его пальцы, – у нас впереди все ночи и вся жизнь. Сделаем это тогда, когда это доставит нам радость, хорошо?

Пьер неуверенно кивнул и зажмурился. Он чувствовал себя дураком, но всё равно никак не мог избавиться от страха. Пьер будто бы потерял опору и теперь бултыхался посреди океана, не зная, в какой стороне земля. Ужас пережитого ритуала ещё не отпустил его. Он чувствовал себя использованным и облапанным, хотя никто кроме палача и служек так и не коснулся его. И Эдмон по-прежнему ничего не обещал. От этого становилось ещё страшнее. Впрочем, однажды Эдмон уже обещал ему, что никому не позволит ни касаться его, ни смотреть – и всё же на Пьера смотрели. И тогда, давая обещание, Эдмон не мог не знать о ритуале, но ничего не сказал. Пока что рассказы Леонеля и Жереми куда больше походили на правду, чем короткие обмолвки Эдмона, но назад пути быть уже не могло.

Эдмон вернулся через какое-то время уже обнажённый и опустился на кровать рядом с Пьером.

– Дай сюда, – он приподнял Пьера за плечи и принялся сдирать рубаху, а затем отшвырнул её на пол и снова стал целовать плечи Пьера, раскрасневшиеся от грубой ткани, грудь и набухшие, раздраженные соски. Спустился вниз и приласкал языком пупок. Снизу вверх он внимательно смотрел Пьеру в глаза, опасаясь напугать. Потом скользнул вниз и поймал ртом обмякшую плоть.

Пьер не мог возбудиться. Если бы Эдмон в самом деле согласился взять его, должно быть, эта ночь запомнилась бы ему как самая ужасная в жизни, потому что ещё и этого знака принадлежности на своём теле выдержать он бы не смог. Однако такие лёгкие и мягкие движения всё же были приятны. Эдмон мягко посасывал его плоть, выпускал её изо рта и облизывал яички. Он не торопился, и в конце концов что-то всё-таки зашевелилось у Пьера в паху. Он так и не возбудился по-настоящему, но всё же через какое-то время излился скупо в рот Эдмона, и вместе с семенем из него будто бы вышли остатки эмоций, остатки страха и остатки боли.

Эдмон скользнул вдоль его тела вверх и коснулся губ Пьера своими солёными от спермы губами. Пьер хотел было ответить на поцелуй, но даже на это у него не осталось сил, так что он лишь приоткрыл рот и слабо шевельнул языком.

– Спи, – шепнул Эдмон. Перекатился на бок и снова прижал Пьера к себе. Больше из той ночи Пьер не запомнил ничего.

 

***

Проснулся Пьер поздно, хотя за окном ещё стоял сумрак – тучи застилали небо, и по окну стучал мелкий дождик.

Пьер не сразу понял, где находится. Едва вспомнив обрывки вчерашнего дня, он заплакал и плакал так, не открывая глаз, пока слёзы не иссякли и плач не сменился икотой.

Смотреть, куда он попал, не хотелось. По-прежнему будто наяву он слышал слова Леонеля о том, что живущие здесь обязаны исполнять любую прихоть.

Наконец он решился и всё-таки поднял веки, а затем моргнул, снова пытаясь оценить обстановку, в которой оказался.

Спальня не походила ни на одну из тех спален, где он ночевал в последние полгода, хотя и отличалась от них не слишком сильно – потолок здесь был расписан незнакомой фреской, изображавшей стайку амуров, снующих вокруг Афродиты, обои были голубыми с серебром, а полог у кровати более лёгким, чем в его собственной спальне.

Погода не способствовала желанию вставать, и Пьер лежал, глядя в потолок, медленно складывая в голове картину ситуации, в которой оказался, и пытаясь понять, какое отношение к ней имеет шёлковый полог над кроватью – с амурчиками и Афродитой – всё, в общем-то, было понятно.

– Не святая земля… – произнёс он, пробуя слово на вкус, а затем всё-таки потянулся и выскользнул из-под одеяла, потому что плечи и спина порядком уже затекли. Ещё раз потянувшись, Пьер оглядел комнату, но никакой одежды, кроме скомканной льняной рубахи, воспоминания о которой заставили его содрогнуться, не обнаружил. Зато на тумбочке у кровати стоял серебряный колокольчик. Пьер позвонил в него и стал ждать.

Он подошёл к окну и стал разглядывать открывшийся его взгляду вид – с этой стороны окна выходили на парк, террасами сбегающий к морю. Спуск охраняли мраморные львы, но дорожки были пусты. Зато серая гладь колыхалась вдали, и Пьеру показалось, что даже отсюда он слышит шёпот волн.

Звуки моря и вид пустынного парка немного успокоили Пьера, однако страх всё ещё копошился глубоко внутри него. Какой будет его жизнь здесь – он не знал.

Затем двери открылись, и, чуть повернув голову, Пьер увидел двух молодых мужчин в восточных одеяниях, закутанных в белый шёлк по самые глаза. С одинаковым успехом они могли быть охранниками, конвоирами или слугами, но рукоятки палашей, торчащие у бёдер, всё-таки заставили Пьера склониться к одному из первых вариантов.

Следом за мужчинами, однако, тут же показалась девушка, также закутанная в плотную ткань. В руках она несла стопку каких-то тканей.

– Доброе утро, – сказала она, не снимая паранджи. Говорить с ней Пьеру было неудобно, потому что он не видел ни глаз, ни рта, но приходилось смириться.

– Не могу согласиться, – ответил он.

Пьеру показалось, что под паранджой девушка улыбнулось – по крайней мере голова её качнулась несколько насмешливо.

– В самом деле, – сказала она, – утро давно прошло. Однако мастер сказал не будить вас – только открыть ставни и ждать, пока вы позовёте.

– Что ещё он сказал? И где он сам?

Мысль о том, что Эдмона не было рядом, когда он проснулся, уже успела посетить Пьера и снова потухнуть.

– Он поехал по делам в Рим. Сказал, что вернётся к вечеру. И ещё – что мы должны приготовить вас для него.

Пьер поморщился. Отлично же Эдмон держал данное слово – снова кто-то чужой должен был касаться его.

– Все втроём? – спросил он.

Девушка заколебалась.

– Кто вы такие вообще?

Один из мужчин положил руку на плечо служанке и ответил за неё:

– Нас здесь пятеро. В городе мы все будем сопровождать вас, пока мастер не прикажет иного. Если мастер прикажет раздеть вас и приготовить – мы так и сделаем. Однако мы с Рамджуром в первую очередь храним вас от посторонних взглядов и рук. Пока другого приказа нет, касаться вас и переодевать будет Айла – мастер не хочет, чтобы это делали мужчины.

Пьер хмыкнул. Напряжение чуточку спало.

– Вы не похожи на служителей Иллюмина, – всё-таки уточнил он.

– Всё верно. Именно поэтому мы можем быть здесь.

Смысла сказанного Пьер так и не понял, но спросить ничего больше уже не успел. Айла размотала огромный кусок шёлка, который принесла в руках, и принялась заматывать в него Пьера, который в эти секунды безо всякого удовольствия ощутил себя мумией.

– Что это? – спросил он. – Мне что, в этом и ходить?

Айла почему-то хихикнула, но объяснять ничего не стала.

Закончив своё занятие, она подтолкнула Пьера в спину, и тот послушно двинулся к двери.

– У вас здесь шесть комнат, – сказала Айла, продолжая подталкивать его в нужном направлении. Мужчины же следовали за ними в двух шагах позади, – спальня, гостиная и четыре пустых. Вы можете посмотреть убранство, но никаких распоряжений по поводу них пока не поступало. Купальня общая, но сейчас там нет никого. Ею пользуются только обитатели вашего квартала, и вряд ли вы встретитесь там с кем-то – если только будете проводить в ней дни и ночи. В квартал вход также перекрыт. Но об этом после. Мы пришли.

Айла обошла Пьера и толкнула дверь, которой заканчивался коридор. Пьер заглянул внутрь и увидел довольно просторный зал с бассейном, от которого шёл пар. По бокам зала были узкие галереи со скамьями, скрытые колоннами, и явно это место предполагало когда-то присутствие более чем одного человека.

– Купальня осталась от римлян, – пояснила Айла, – ей уже много веков. Вы разденетесь сами или вам помочь?

Пьер попытался размотать свой кокон, но быстро сдался и кивнул Айле, соглашаясь принять помощь. Та приступила к делу, а Пьер тем временем покосился на двух охранников, явно собиравшихся остаться внутри. Впрочем, подумав, он решил промолчать. Стоило, по-видимому, привыкнуть к тому, что эти двое были просто дополнением интерьера.

Закончив, Айла сложила ткань и исчезла за дверью. А Пьер осторожно пощупал кончиками пальцев воду – она была немного горячевата – а затем решительно нырнул в бассейн.

Едва оказавшись по горло в воде, он зажмурился и выдохнул, затем сделал вдоль бортика небольшой круг и, вернувшись к тому месту, где погрузился в воду, привалился спиной к мраморному бортику.

Айла уже была рядом. Перед ней стоял раскладной столик, а сверху поднос с хрустальными флаконами, которые она нюхала поочерёдно, нанося на ладонь, а затем смывала прямо в горячей воде. Выбрав что-то, она кивнула сама себе и подобралась к Пьеру поближе. Положила руки ему на голову и двумя ловкими движениями пальцев провела по вискам. От нахлынувшего наслаждения Пьер едва не погрузился в воду с головой.

– Осторожно, мы только начали! – напомнила Айла.

Пьер ничего не ответил, отдаваясь на волю маленьких ручек. Айла продолжила массаж. Она гладился его голову и спускалась к самому основанию шеи, движения её становились то нежными, то жёсткими, так что Пьер и не ожидал такой силы от этих маленький рук.

– Что мы делаем? – спросил Пьер, от всех её манипуляций стремительно погружавшийся в полудрёму.

– Готовим вас. Ваше тело должно благоухать и быть расслабленным.

– Насколько расслабленным? – уточнил Пьер, которому фантазия тут же нарисовала возможные сценарии дальнейшего массажа.

– Настолько, насколько захочет мастер.

Пьер скрипнул зубами. Постоянные оправдания волей «мастера» начинали его раздражать. Он снова закрыл глаза и позволил Айле промыть ему волосы и расчесать их. А затем снова ощутил прикосновение, но уже на груди. Они были более жёсткими, чем раньше, и теперь уже откровенно возбуждали. К тому же пальцы Айлы показались ему слишком шершавыми, и когда они сдавили – явно не случайно – его правый сосок – Пьер резко распахнул глаза и едва не ушёл снова под воду с головой.

– Эй-эй, даже не думай, ты ещё нужен мне живым.

– Дурацкие шутки, – пробормотал Пьер. Поймал руку Эдмона и заставил обнять себя поперёк живота.

Эдмон сидел у самого бортика, одетый в одни только свободные брюки, и когда Пьер потянул его на себя, чтобы не упасть, сам вытащил Пьера из воды и усадил на пол перед собой. Заметив, что Пьер дрожит, прошёлся ладонями вдоль его спины, согревая, и прижал к себе.

– Ты успокоился немного? – спросил он, убирая со лба Пьера намокшие пряди и разглядывая его лицо, с ещё красными от недавних слёз глазами.

– Немного, – буркнул Пьер. – Мне не нравятся эти, – он кивнул на вход и тут только понял, что арабов в купальне уже нет.

– Выберешь других. А Айла?

– Айла ничего. Мне понравилось, как она делает массаж.

– Хорошо, – Эдмон улыбнулся краешком губ, – я рад, что хоть в чём-то угадал.

Пьер помолчал секунду, пытаясь сдержаться, а потом всё-таки выпалил:

– Они могут не тыкать мне тем, что тут всё только по твоей воле? – он тут же закусил губу, а потом продолжил уже спокойнее. – Я понимаю, конечно, что это так. Но не обязательно говорить об этом на каждом шагу.

– Я им скажу, – Эдмон улыбнулся уже шире. Пьер явно приходил в себя. Он наклонился и мягко поцеловал юношу в губы. – В город выходил?

Пьер покачал головой.

– Я только проснулся. А ты даже не оставил мне записки.

– Мне не хотелось начинать нашу совместную жизнь с записки.

Пьер промолчал. Фраза «совместная жизнь» слегка смягчила его гнев.

Эдмон ещё раз провёл кончиками пальцев по его щеке и прошептал:

– Иллюмин… Пьер, ты такой красивый. Я всё ещё не верю, что ты мой.

– Это заметно, – буркнул Пьер, – ты как в спячке. Не знаю, кого из нас тут расслабляли служанки, тебя или меня.

Эдмон тихонько рассмеялся.

– Пойдём в спальню? Или всё же сначала посмотришь город?

Пьер закусил губу.

– Вообще-то, я в таком месте один раз уже был. Мне что-то не очень понравилось.

– Поэтому я и хотел бы, чтобы в первый раз ты посмотрел его со мной.

Пьер колебался.

– Зря Альма старалась, – вздохнул он притворно.

– Ничего. Ты сейчас такой красивый, что все вокруг будут завидовать мне.

Пьер вздохнул, успокаиваясь окончательно. Посмотрел Эдмону в глаза и попросил:

– Эдмон, не бросай меня. Без тебя мне совсем плохо, здесь или там – всё равно.

– Никогда.

 

***

Эдмон исчез, а место его снова заняла Айла с какими-то новыми покрывалами. Уже более торопливо она натёрла кожу Пьера маслами – вместо привычной жимолости здесь были фиалка и пачули, но возражать Пьер не стал, решив, что разберётся с этим потом. Затем его снова укутали в шёлк, так что Пьеру было абсолютно непонятно, зачем были все предыдущие прелюдии – кроме лица из этого бесформенного одеяния всё равно не было видно ничего.

Он вышел и, миновав коридор, зашёл в гостиную, где перед камином с бокалом вина уже одетый в свою обычную одежду сидел Эдмон.

– А камзола не будет? – спросил Пьер, приближаясь к нему, и Эдмон обернулся, оценивающим взглядом окидывая результат стараний Айлы.