Текст книги "Сокол на рукаве (СИ, Слэш)"

Автор книги: neisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА 1. Короли ночной Вероны

Брызги шампанского мешались с брызгами салюта в небе, заслонявшими собой звёзды. Гремела музыка, и тут, и там прямо на улицах танцевали пары в разноцветных одеждах – юноши танцевали с девушками, мужчины с юношами и девушки друг с другом. Толпа пестрела красками и огнями, разукрашенными лицами, брызгами жабо и самоцветами на фалдах бархатных камзолов, кружились в воздухе криналины и шёлковые шарфы, и не было среди танцующих ничего общего, кроме разукрашенных перьями и драгоценными камнями масок. Наступит утро, и маски будут сброшены. Никто не оставит до следующего карнавала это тонкое творение лучших ювелиров и кутюрье. Уже завтра они выйдут на улицы Вероны в новых платьях и новых камзолах, чтобы продолжать отдавать дань моде и праздновать наступление весны.

В Вероне праздновали всегда. Праздновали в начале весны и в начале лета. Праздновали в конце осени и в конце зимы. Не было месяца, когда короли ночного города не нашли бы повода блеснуть своими познаниями в этикете, испробовать дорогих вин и редких кушаний, приправленных специями с таинственного востока.

Днём город был тих. От рассвета и до заката балом правила Церковь – грозная и могущественная. Её щупальца тянулись из самого Рима и оплетали собой самые знатные дома. Днём город был целомудрен и не допускал любви, кроме как любви супругов на брачном ложе, – но стоило солнцу спуститься за горизонт, как те же чинные матроны и томные юноши надевали маски и теперь, лишённые лица и имени, веселились столько, сколько желала их душа.

«Если, конечно, у них есть душа», – подумал Пьер Леруа, разглядывая мечущиеся тени, но закончить мысль не успел.

Двое молодых франтов, таких же стройных и молниеносных в своей грации, как и он сам, упали на скамью с резной чугунной спинкой по обе стороны от него.

– Пьер, ты никого не выбрал? – спросил тот, что подсел слева. Несмотря на маску, Пьер легко узнал Леонеля Леруа, своего кузена и одного из ближайших друзей. Как и сам Пьер, Леонель обладал чёрными волосами, блестящими и густыми, только в отличие от Пьера никогда не завивал их. Они так и падали на плечи свободными волнами. И ещё их различали глаза – у Пьера глаза были синие, как сапфир. У Леонеля – зелёные, как изумруд.

– Пусти его, он сегодня ждёт меня, – перебил Леонеля второй юноша и тут же схватил Пьера за другую руку. – Ведь так, Пьер, ты больше ни с кем не пойдёшь этой ночью?

Второго друга Пьера звали Жереми Дюран. Он был чуть ниже обоих Леруа, и мать его была княжной с далёкого юга – отчего Жереми бесконечно приходилось выбеливать кожу едкими жидкостями, чтобы хоть немного походить на двоих своих вечных спутников. Но никакие смеси не могли изменить миндалевидного разреза его карих глаз. Жереми часто имел проблемы – но не столько от того, что кто-то не желал видеть рядом полукровку с востока, сколько от того, что сам не мог терпеть ни малейшего намёка на нечистое происхождение своей матери.

А ещё Жереми любил Пьера. Это не было тайной ни для кого из друзей – как и то, что Пьер никогда не согласился бы стать любовником Жереми. Пьер вообще не собирался становиться чьим-то любовником больше, чем на одну ночь, и даже в эту единственную ночь он предпочитал брать, а не отдавать – чего никогда бы не позволил ему Жереми.

Так и сейчас он ловко выскользнул из державшей его руки и посмотрел на друзей с яростной искрой в глазах.

– Вы так заботитесь обо мне, будто я сам не нашёл бы себе сопровождение до утра.

– Напротив, сердце моё, мы боимся, что тебя проводит кто-то другой, – заметил Жереми, и Леонель тут же рассмеялся.

– Прости его, – добавил он, вставая и вновь оказываясь рядом с Пьером, – Жереми пьян.

– Как и всегда, – Пьер тоже рассмеялся и рывком повернулся к толпе, так что взметнулись вверх белоснежные брызги кружев. – Но вы правы. Скоро утро. А я до сих пор один.

– Я могу подобрать тебе кого-то, – Жереми тут же оказался рядом и подхватил его под руку, – может, милую девушку, которую мы разделим на двоих?

Пьер метнул в него недовольный взгляд. Жереми начинал ему надоедать.

– Я знаю твои вкусы, добрый друг. Боюсь, твоя девушка окажется не слишком милой.

– А я боюсь, – услышал он тут же с другой стороны, – что ты вовсе решил сберечь эту ночь для себя одного.

– А если и так, что с того?

– Ты совершаешь грех, брат мой. Нельзя лишать этот мир силы своей любви.

– Жаль, тебя не слышат отцы Церкви. Боюсь, они лишили бы тебя права дарить любовь навсегда.

Леонель звонко рассмеялся.

– Ты же знаешь, никто из них не высунется на улицу в такой час. Они боятся… Что их лишат сутаны.

Пьер знал. Он думал иногда, как несчастны эти люди, надевшие красные балахоны. Ради мнимой власти они отказывались от самой жизни – ведь тот, кто надел сутану, если и мог дарить свою любовь, то только тем, кто был заперт от мира так же, как и они. Тем, кто носил особое клеймо, и для всех живых навсегда был мёртв.

Он зябко поёжился, представив себе, как безнадёжна должна быть жизнь за стенами такого «монастыря». Туда попадали как правило те, у кого не было другой надежды. Кого Церковь Иллюмина брезговала принимать в свои ряды. Голодные, исхудавшие, иногда уже прошедшие через множество рук.

Он тут же отогнал это жуткое видение. Пьеру было двадцать два, и он-то уж точно не собирался пополнить тех, кто потерян для мира сего. Его родители умерли, оставив сыну немалое наследство, которое должно было перейти в его руки едва он вступит в брак, а до тех пор назначив ему содержание столь достойное, что свои украшенные каменьями маски Пьер не стесняясь менял каждый день. Дядя подобрал ему должность при дворе, и сам Папа уже почтил его своим вниманием, обещав подобрать и супругу, и место при короле.

Пьер не стремился всю жизнь провести при дворе. Куда больше его интересовала свобода, которую обещали деньги – он собирался открыть свою торговую компанию не столько из-за прибыли, сколько из любви к парусам. Оставалось решить лишь один вопрос – Пьер не слишком хотел жениться, откладывая это решение до тех пор, когда ему бы не наскучила ночная жизнь.

– Ну же, не томи, – подначил его Леонель, заметив, что кузен задумался. – Мы хотим увидеть, кто станет избранником Фортуны этой ночью.

Пьер поджал губы. Ему не так уж и хотелось веселиться этой ночью. Тем более подпускать к себе кого-то, кого он не знал.

Он снова прищурился и обвёл пристальным взглядом пёструю толпу. Все здесь казались слишком напудренными, слишком звонкими и слишком смешливыми. А затем взгляд его запнулся, остановившись на серых глазах, мерцавших во тьме из-под алой маски. Мужчина не смеялся. Он стоял в стороне, глядя на танцующих, и будто скучал. «Зачем он пришёл сюда, если хочет скучать?» – подумал Пьер с неожиданным раздражением. Он окинул взглядом фигуру в чёрном плаще, заколотом у плеча брошью в виде сокола, и снова его посетила мысль: «Зачем он пришёл сюда, если хочет остаться незамеченным?» Эта мысль его тоже разозлила. Он подумал следом, что мужчина в этом своём плаще куда более заметен, чем любой расфуфыренный индюк с торчащими из-за бёдер фалдами.

– Он, – сказал Пьер и ткнул пальцем в мужчину. Ему показалось, что тот заметил его жест, но за маской было трудно рассмотреть, изменилось ли выражение его лица.

– О, нет, Пьер. Если тебе захотелось сильного партнёра, может, ты всё же вспомнишь, кто ждал тебя всё это время? – простонал Жереми и снова попытался приникнуть к его плечу.

Пьер в самом деле никогда не выбирал зрелых мужчин, потому что с ними его роль была определена.

– Не вижу тут никого сильнее меня, – отрезал он и, выпутавшись из навязчивых рук, стал проталкиваться через толпу. Уже на полпути он отобрал у какой-то проскакивавшей мимо девчушки бутылку шампанского и два бокала, и, остановившись напротив мужчины, протянул ему один.

– Тост в честь начала весны?

Мужчина окинул его оценивающим взглядом, в котором Пьеру почудилась насмешка.

– А завтра вы будете пить за её продолжение?

– Может быть. Если вы не предложите лучший тост.

Мужчина не улыбался. Если в глазах его и было что-то живое, то лицо и тело оставались неподвижны, а в позе сквозило пренебрежение.

– Я хорошо вас знаю, виконт Леруа. И я не пью с теми, кто так легко делится своим вином.

Мужчина развернулся, а Пьер оторопел на несколько секунд. До сих пор никто не смел говорить с ним так. И никто, кроме друзей, не смел раскрывать его личность на карнавале.

Однако спустя не более чем пару секунд он справился с собой, без жалости откинул в сторону бутылку и фужеры, звонко ударившиеся о мостовую, и бросился следом за обидчиком.

– Вы, стало быть, знаете моё имя. Было бы честно, чтобы я узнал и ваше.

Мужчина, не сбавляя шага, бросил на него косой взгляд.

– Вы ваше имя никогда не скрывали, его знает любой на этом карнавале. Я же своим не разбрасываюсь, ибо оно дорого мне добрым, как есть.

– Вы первый, кто моим именем так пренебрегает.

– Что не мешает вам дарить его каждому встречному.

Пьер фыркнул и остановился.

– Не совсем понимаю, чем оно не устроило вас. Я никому не предлагал того, что хотел предложить вам.

К его удивлению, мужчина тоже замер и обернулся.

– Меня не устраиваете не вы, виконт. Меня не устраивает само это празднество греха.

– Так зачем же вы пришли сюда, если всё вам здесь не мило?

Губы мужчины дрогнули впервые с начала разговора.

– А вот это, виконт, не касается вас совсем.

Он развернулся и стремительно направился прочь.

Пьер постоял какое-то время, затем фыркнул обиженно и, развернувшись на каблуках, пошёл назад. В последний момент он передумал и вместо того, чтобы вернуться к друзьям, свернул на боковую аллею и двинулся к своему особняку.

 

***

Прошло три дня и три ночи с тех пор, когда Пьер увидел невоспитанного незнакомца, посмевшего ему отказать. Кем бы ни был мужчина в алой маске, он напрочь испортил Пьеру настроение – так что в первую ночь тот даже не пошёл на карнавал, сказавшись больным. На второй день он сходил на мессу – чего не делал со смерти родителей – но органная музыка и высокие своды собора не принесли успокоения его душе. На третий день Пьер потребовал к себе лучших портных и лучших ювелиров. Меньше чем за сутки изготовили ему алый камзол, достойный самого короля.

Обновка немного смягчила горечь обиды. К вечеру Пьер уже был почти спокоен и, потягивая из старинного кубка дорогое вино, выбирал перстни и подвески.

К полуночи он успокоился совсем и снова вышел на охоту.

Жереми и Леонель уже ждали его в привычном месте и, едва завидев, окружили ураганом цветных лент.

– Целых два дня. Я уже думал, что ты заболел, – заметил Жереми непривычно сухо.

– Целых два дня! – повторил Леонель с упрёком, – мы уже думали, он уволок тебя силой в свой гарем.

Пьер фыркнул и попытался миновать друзей, но это оказалось не так-то просто.

– Рассказывай, – потребовал Леонель, подхватывая его под руку, – каким он был?

Пьер сверкнул глазами.

– Он был бесподобен. У меня ещё не было таких мужчин, как он.

Жереми разочаровано фыркнул и обнял Пьера с другой стороны.

– И ты в самом деле позволил ему то, чего так долго не хотел давать мне?

Пьер сверкнул глазами в другую сторону.

– Он был воспитанней тебя и сам не попросил.

Двое друзей переглянулись и расхохотались.

– Ну ты даёшь, – заметил Леонель. – Может, ты к тому же собираешься встретиться с ним вновь?

Пьер поджал губы.

– Вот уж нет.

– А твой новый камзол говорит о другом.

– Мой камзол – только для меня! – Пьер всё-таки выпутался из их рук. – И этой ночью я принадлежу только себе. Уйдите, вы мне надоели.

Он рванулся вперёд и поспешил смешаться с толпой. Друзья напомнили Пьеру о том, кого он с таким старанием пытался забыть, и ему снова стало тошно.

Пьер перехватил фужер у пробегавшего мимо мальчика с цветами на шляпе и опрокинул его внутрь себя. Затем поймал ещё одного и отобрал целую бутылку.

Он пил и танцевал, и от танца голова у него кружилась ещё сильней. Вместе со всеми кричал он «Viva La Vere!», но горло его не покидала горечь, а разум – серые глаза в проёмах алой маски.

– Ненавижу! – кричал он, когда все кричали «люблю», но так же, как все, передавал из уст в уста поцелуи – первые цветы наступающей весны.

Он сам не заметил, как оказался в тёмной алле, уходящей от центрального бульвара на север. Его обнимали чьи-то руки, и Пьер всё никак не мог понять – чьи. Он рванулся, пытаясь освободиться движением привычным и ловким, но руки тут же оплели его вновь, теперь уже с другой стороны.

– Ты сам этого хотел, – послышалось со спины. Теперь только Пьер понял, что его обнимают четыре руки, и сзади о его бёдра трётся чей-то напряжённый пах, так же, как спереди трётся другой.

Пьер пискнул, снова пытаясь вырваться. Он был слишком пьян, чтобы сообразить, что делать. Руки казались ватным, а движения неловкими.

– Пустите же! Я не хочу! Я вас найду!

Ответом ему был только смех.

Пьер попытался ударить одного из нападавших между ног и даже попал – но тот сразу же отвесил ему оплеуху, такую сильную, что Пьер тут же ощутил капельку крови, бегущую по губе.

– Жереми! Леонель! – закричал он изо всех сил, но шум улицы перекрывал его голос, а рот тут же запечатала шершавая рука.

Пьер замычал и попытался укусить ладонь, но даже когда его зубы сомкнулись на мозолистой ладони, противник лишь перехватил его поудобней.

Другой принялся срывать с Пьера камзол. Опьянение стремительно слетало, и в голове у Пьера почти сложилось осмысленное: «Надо сорвать с него маску», – когда стоявший спереди коротко вскрикнул и осел.

Пьер тут же рванулся, высвобождаясь из рук второго, а через секунду увидел, как мелькнул в воздухе клинок, гарду которого украшала россыпь аметистов, выложенная вензелем: «F».

Пьер метнулся назад, подхватывая с мёртвого тела кинжал, и занял оборонительную стойку, из которой собирался пронзить любого, подошедшего слишком близко.

Подходить было некому. Оба нападавших лежали неподвижно, а тот, кто стоял над ними, явно не собирался касаться его сам – и от этой мысли Пьеру захотелось стонать от обиды.

– Кто вы такой? – спросил он. – Вы следите за мной?

Мужчина в алой маске обернулся к нему.

– Вам бы стоило сказать «спасибо».

– «Спасибо»! Я бы сказал вам больше, если бы вы встретились со мной в более мирной обстановке.

Мужчина рассмеялся, и горло Пьера сдавило нежданной обидой.

– Я уже сказал вам, виконт. Это исключено.

Пьер сжал зубы и, бросив кинжал, шагнул к нему.

– Как же тогда мне отдать вам долг?

– Больше не целуйтесь с теми, у кого пахнет изо рта. Этого будет достаточно.

Пьер едва не дрожал от охватившей его ярости.

– Как вы смеете так со мной разговаривать…

– Я говорю так, как вы ждёте, чтобы с вами говорили.

Пьер задохнулся от возмущения. Впервые в жизни он не мог подобрать слов для ответа. Но когда мужчина собирался уже развернуться и уйти, метнулся к нему стрелой и сорвал маску, скрывавшую лицо.

Мужчина попытался подхватить этот маленький кусочек ткани так, будто он был его последней защитой от врага, но не успел. Пьер торжествующе воскликнул – и замер, ошеломлённо разглядывая изрезанное шрамами, хоть и некогда красивое лицо.

– Довольны? – спросил незнакомец и резко вырвал маску из его рук. Он снова прикрыл ею лицо, а затем, отвернувшись и не говоря больше ни слова, направился прочь.

Пьер долго ещё стоял, глядя вслед незнакомцу. Сердце его сжимала боль, и отчего-то, впервые в жизни, ему было стыдно – будто он прочитал чужое тайное письмо.

– Простите… – прошептал он, но было уже поздно. Мужчина скрылся за углом.

 

ГЛАВА 2. Кто из нас птица, а кто птицелов

Звон шпаги о металл оглашал задний двор родового поместья Леруа.

Пьер методично кромсал деревянное чучело. Клинок метался в его руках восьмёркой, а сам юноша представлял на месте гуттаперчевого болвана то давешнего знакомого с соколом на плаще, то двух насильников в фиолетовых масках, которые застали его врасплох.

У Пьера было два способа успокоиться. Когда он был грустен, Пьер перебирал самоцветы и составлял наборы украшений, которые затем одевал на какой-то вечер или карнавал. Когда он был зол, он брал в руки шпагу и избивал манекен до тех пор, пока руки не начинали ныть от усталости.

Руки Пьера ныли уже давно, но злость всё не проходила, так что каждый следующий удар становился яростней предыдущего, а старый француз со шрамом, обучавший его фехтованию, то и дело морщился, явно опасаясь, что скоро перепадёт и ему.

Шрам Пьера раздражал, как и всё, что он видел в последнюю неделю. Его бесили чёрные плащи и алые аксессуары, серые глаза и изукрашенные аметистами шпаги, ни на одной из которых он так и не разобрал заветной буквы «F».

Поняв безнадёжность своего положения довольно быстро, Пьер уже на третий день нанял двух авантюристов, бравшихся за кошель золота отыскать иголку в стоге сена – но время шло, а Пьер всё ещё не видел перед собой ни иголки, ни мужчины с соколом на плаще и вензелем на гарде меча.

«Неужели так трудно найти в Вероне человека, у которого иссечено шрамами всё лицо?» – не уставал он задавать вопрос самому себе. Город был не так уж велик, а всех, кто имел особые приметы, обычно знали в лицо.

Однако ни сам он, ни его сыщики так никого и не нашли. Пьер подумывал спросить совета у друзей, но что-то останавливало его. Почему-то не хотелось говорить Леонелю и Жереми, с их острыми язычками, о том, что, как показалось Пьеру, пытался скрыть сам таинственный незнакомец – о шрамах.

Безвыходность ситуации бесила Пьера ещё сильнее, чем глупость положения, в котором он оказался. Он дважды ещё ходил на карнавал в надежде увидеть там незнакомца с соколом, но так и не встретил ничего, кроме навязчивости Жереми и дурацких шуток Леонеля. Да и те вели себя странно – Жереми без конца прятал лицо, и без того едва видимое из-за маски, в пушистый шарф, а Леонель не переставал смотреть на Жереми с угрозой и осуждением.

Он рубил манекена уже третий час. Солнце склонялось к горизонту, и близилось время принимать решение – собирается ли он на карнавал в эту ночь. Пьер не хотел. Все пёстрые наряды казались ему бесцветными, а грохот музыки раздражал. Он хотел одного – увидеть незнакомца ещё раз.

Об этом и думал Пьер Леруа в тот момент, когда, нарушая его монотонную сосредоточенность, из-за угла дома раздался крик:

– Господин Леруа! Господин Леруа!

Пьер с размаху воткнул шпагу в песок и повернулся на крик.

– Господин Леруа! Пришли вести от вашего… От ваших… – появившийся во дворе слуга – рыжеволосый мальчик по имени Рико – явно не знал, как вернее назвать новых наёмных работников.

– Дай сюда, – Пьер вырвал из его рук конверт, сломал печать и, вынув сложенный вчетверо листок, принялся читать, – граф Эдмон Бросо…

Пьер сам не заметил, как губы его расплылись в улыбке.

– Почему так мало? – спросил он, поднимая глаза на мальчишку. – А, впрочем, откуда тебе знать, ты же совсем дурак. А ну-ка, принеси мне чернила и перо. Постой, лучше идём со мной, я сам всё сделаю, а ты только отнести письмо моим… – он хмыкнул, тоже затруднившись с названием, – моим помощникам.

Пьер торопливо направился к дому, поднимая высокими сапогами тучи пыли и на ходу ослабляя ворот свободной рубашки, в которой занимался с мечом.

Добравшись до кабинета, он рухнул на стул и обмакнул перо в чернильницу, быстрыми росчерками набросал несколько строк, суть которых сводилась к тому, что за выплаченные деньги он желал знать больше, а его поручителям следовало работать быстрей. Свернул листок, спрятал в конверт и, запечатав сургучом, вручил конверт Рико.

– Бегом. И прикажи приготовить мне ванну, камзол и свежее бельё. Да поскорее, вечно вас надо ждать до самой ночи!

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Да, его соглядатаи сообщили мало. Но они сообщили главное – имя графа и адрес, по которому он проживал.

Пьер улыбался.

 

***

Карета остановилась у глухого забора, из-за которого виднелись верхушки кипарисов, но никак не контуры дома, где должен был обитать граф Бросо.

Пьер выбрался наружу и прошёл немного вдоль стены, оглядывая её со всех сторон. Затем подошёл к проходной и позвонил в колокольчик, висевший в стороне от ворот.

Какое-то время было тихо. Забор, похоже, тянулся вдоль всей улицы от конца до конца. Прохожих не было, и даже издали не слышалось человеческих голосов.

Потом в глубине двора кто-то закряхтел, зашуршал гравий, и у ограды появился седой дворецкий в простой суконной ливрее.

– Молодой господин? – спросил он вежливо, но с явной долей напряжения в голосе.

– Моё имя виконт Леруа. Я хочу видеть графа Бросо, – сообщил Пьер голосом принца, приехавшего осмотреть свои владения.

Дворецкий покряхтел немного, и когда Пьер уже ожидал, что он достанет из-за пазухи ключ, сообщил:

– Граф Бросо не принимает.

– Может, вы хотя бы спросите у него самого?

– Незачем спрашивать, господин. Граф Бросо не принимает с самого утра.

Пьер заколебался ненадолго.

– С ним что-то случилось? – спросил он осторожно. – Он нездоров?

– Да… Мигрень, молодой господин.

Пьер разозлился в один миг. На кого никак не походил граф Бросо, так это на томного горожанина, страдающего от мигреней. Если бы дворецкий отговорился старой раной, внезапно давшей о себе знать, или хотя бы дурным расположением духа, у него ещё был бы шанс отделаться от незваного гостя. Теперь же Пьер понял абсолютно точно, что верить старику нельзя.

– И когда же у него пройдёт мигрень? – поинтересовался Пьер, не скрывая злости. – Быть может, посоветуете мне прийти завтра?

Дворецкий помялся.

– Я бы не советовал, молодой господин. У графа очень часто бывают мигрени. А когда они проходят – так я ведь не господь бог, чтобы такое знать.

– Иными словами, вы отказываете мне от дома, – глаза Пьера сверкнули.

– Этого я не говорил…

– Вы утверждаете, что семейство Леруа недостойно отужинать в доме Бросо?

– Вы не так поняли, я всего лишь…

– Вы оскорбили весь мой дом. Вы, как человек опытный, должны понимать, какой скандал это повлечёт при дворе!

– Ваше сиятельство!..

– Полагаете, мне следует сразу обратиться к Папе, чтобы он рассудил наш спор?

– Помилуйте! – дворецкий дрожащей рукой потянулся к ключу, но явно всё ещё не решался открыть.

– Что за шум, Леонар? – послышался из недр дома подобный раскату грома голос, и по позвоночнику Пьера побежали мурашки, когда он узнал его обладателя.

– Мой господин… – голос дворецкого дрожал, когда он отвечал, а глаза метались от фигуры Пьера, стоящего за воротами, до дверей особняка.

– Ваш слуга оскорбляет меня! – крикнул Пьер так громко, что услышал бы весь квартал, будь на сотню метров в округе ещё кто-нибудь живой.

– Ваша милость! – в голосе дворецкого прозвучала мольба, но теперь он, кажется, обращался разом к обоим – к своему господину и молодому наглецу, явившемуся в дом.

– Он делает верно, – отрезал всё тот же голос, и Пьер подумал, что на поле боя, должно быть, граф Эдмон легко перекрывал им шум битвы, отдавая команды. От этой мысли новая волна дрожи пробежала по спине, а в паху почему-то стало жарко.

– Что же вы натравили на меня своего слугу? Если желаете оскорбить меня, сделайте это в лицо.

– Я не собираюсь потакать вашим прихотям.

– А я думаю, вы просто боитесь меня!

Пьер помолчал, ожидаясь реакции, но, так и не получив ответа, продолжил.

– И правильно делаете! Я знаю вашу тайну и, поверьте, не побрезгую рассказать её всем!

Секунду царила тишина, а потом дверь хлопнула, и наружу вырвался чёрный вихрь, носивший имя Эдмон. На нём не было ничего, кроме белой просторной рубашки и чёрных шерстяных брюк. Волосы, ночью собранные в аккуратный хвост, теперь гривой разметались по плечам. А ещё… Пьер стиснул зубы, ощутил внезапный укол в груди, когда увидел в руках Эдмона трость, на которую тот тяжело опирался при ходьбе.

– Вы смеете мне угрожать? – прорычал Эдмон, рывком бросаясь к воротам, и замер, обнаружив, что от жертвы его отделяет чугунная решётка.

– Вам в самом деле нехорошо? – спросил Пьер тихо, разглядывая трость с набалдашником в виде львиной головы.

Эдмон молчал, стиснув зубы.

– Зачем он мне врал про мигрень?

– Потому что не ваше дело, чем я болен!

– Эдмон!

Пьер поднял глаза, и взгляд его встретился со взглядом мужчины. Время замерло, и сердце сильнее застучало в груди.

– Эдмон, простите… Я пришёл извиниться…

– Ну, нет, это невозможно! – Эдмон ударил тростью о землю, взметая в воздух песок. – Вы оскорбляете меня, нарушаете моё уединение, обвиняете моего слугу и меня в неприветливости, угрожаете мне то раскрытием каких-то тайн, то самим Папой… И смеете к тому же называть меня Эдмон, как будто мы с вами знакомы с младых ногтей! Для вас я граф Бросо!

– Я не буду против, если вы станете звать меня Пьер!

– Убирайтесь! – теперь уже и голос графа сорвался на крик, но Пьер лишь моргнул, прерывая контакт их глаз, и ответил:

– Если вы позволите мне завтра привезти вам целебную мазь. Она прекрасно помогает от ран. Или от мигреней – если вам угодно называть это так.

– Что вам надо? – спросил Эдмон напрямик.

– Вас, – ответил Пьер просто.

– Я не игрушка! Купите себе пони!

– Мне двадцать два, граф Эдмон. Для пони я староват.

Эдмон, не выдержав, расхохотался. Он хохотал долго, пока не закашлялся, а затем вытер рот рукой и навалился на трость.

– Вас не учили, виконт, что жестоко играть с людьми?

– Я не играю, Эдмон. Мне хотелось бы вам это доказать.

– Вы держите меня за дурака?

– Позвольте, я отвечу вам завтра? Или давайте пройдём в дом. Вы устали стоять, и наш разговор не на пользу вашей ноге.

– Так уйдите!

– Вы слышали моё условие. Завтра в семь вы приглашаете меня к себе.

– А как же ваш карнавал?

– С вами мне интереснее, чем там.

– Хорошо, – сдался Эдмон наконец, – если вам больше нечего делать, завтра в семь я буду дома. Можете приходить.

 

***

Пьер подбирал драгоценности добрую половину дня – предвкушение было таким сильным, что он с трудом мог заставить себя сидеть на месте.

«Как дебютантка перед первым балом», – посмеивался он мысленно над своим волнением.

Ещё утром Пьер послал Рико к аптекарю – конечно же, никакой мази у него самого не было, но ничего лучше ему в тот момент в голову не пришло.

Выбрав бриллиантовые подвески и два перстня с россыпью аметистов – под цвет шпаги графа Бросо – к шести часам, к половине седьмого Пьер уже отказался от них всех и сменил голубой, украшенный вышивками камзол, на такой же, но на два тона светлее и лишённый всяких украшений – он решил, что граф Бросо не слишком то любит блеск, раз целыми днями скрывается за плотными стенами сада.

Ровно в семь карета высадила его в бледно-голубом – уже третьем по счёту – камзоле. Пьер ударил сапогом о сапог, сбивая пыль, и, подойдя к двери, позвонил в колокольчик.

Открыл ему всё тот же лакей – но на сей раз в ливрее, расшитой серебром. Пьер тут же почувствовал себя неуютно, предугадав, что всё-таки подобрал костюм неуместно – и оказался прав. Граф Бросо встретил его на сей раз в чёрном, расшитом серебром, камзоле и с аккуратно убранными волосами. Теперь Пьер разглядел в его левом ухе серьгу с рубином.

– Вы моряк? – спросил Пьер и тут же прикрыл рот рукой.

– Я служил во флоте. Но не собирался этим кичиться.

Эдмон тут же прикрыл ладонью серьгу.

– Присаживайтесь, – предложил он, указывая тростью на диван, а сам отвернулся на секунду к камину, и, когда повернулся к Пьеру снова, серьга уже исчезла. – Так о чём вы хотели поговорить?

Пьер улыбнулся.

– Вы тоже сядьте. Мне неловко заставлять вас стоять с больной ногой.

Всё ещё опираясь на трость, Эдмон опустился в кресло напротив. Пьер прикрыл на секунду глаза, скрывая их занавесью густых чёрных ресниц, а затем резко поднял взгляд и посмотрел прямо на Эдмона.

– Граф Бросо, я хотел извиниться перед вами. Наше знакомство прошло не слишком удачно. И к тому же я позволил себе недопустимую вольность. Я ни в коем случае не хотел поставить вас в неловкое положение. Поверьте мне.

Бросо издал невнятный звук, похожий на рычание недовольной кошки, и заметил:

– Мы, кажется, решили называть друг друга по имени.

Из его фразы Пьер сделал вывод, что смысл сказанного Эдмон пропустил мимо ушей. И ещё – что можно занимать новый плацдарм.

– Разумеется, Эдмон, – он улыбнулся и продвинулся вдоль дивана, подсаживаясь ближе. Затем извлёк из-за пояса мешочек с мазью. – Я принёс то, что обещал, – он развязал тесёмку и продемонстрировал Эдмону стеклянный флакон с зеленоватой жидкостью. – Это средство излечивает самые страшные раны меньше чем за день. Но есть одно условие, без которого оно не подействует…

Пьер замолк, потому что дверь открылась, и на пороге показался дворецкий.

– Принести вам напитки, господа? – поинтересовался он, бросив на Пьера мрачный взгляд. Вчерашней сцены он явно не простил.

– Не нужно ничего, – резко, подстать этому взгляду, отрезал Пьер, – просто уйдите и не мешайте нам говорить.

– Виконт Леруа! – Эдмонд не сильно, но звонко стукнул тростью о пол, – вы всегда позволяете себе говорить с чужими слугами, как со своими?