Текст книги "Сокол на рукаве (СИ, Слэш)"

Автор книги: neisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Простите, – Пьер скрипнул зубами. Накал его уверенности ослаб на градус, но не более того.

– Иди, Леонар. Спасибо, нам не нужно ничего, – сказал Эдмон, поворачиваясь к дворецкому, и Пьер снова скрипнул зубами. С ним самим Эдмон пока что ни разу не был столь мягок.

– Вы говорили о каком-то волшебном условии, – напомнил Эдмон, когда дворецкий вышел, и в комнате воцарилась тишина. Голос его звучал несколько смущённо, будто он сам уже жалел, что обидел гостя, и это прибавило Пьеру решительности.

– Всё верно, – он улыбнулся, подсаживаясь ещё чуть ближе, – дело в том, что эту мазь должны наносить руки того, кто её готовил. Иначе она не сработает.

Уже на последних словах Пьер понял, что где-то промахнулся, потому что лицо Эдмона стало мрачным, а шрамы натянулись, делая его похожим на сказочное чудовище.

– Вы смеётесь надо мной? – прорычал он и, вскочив с места, ударил тростью о пол.

– Когда я смеюсь, это обычно заметно по моему лицу! – выпалил Пьер, вскакивая следом. Затем глубоко вдохнул и закончил уже куда спокойнее. – Бросьте, Эдмон. Разве вам не хочется иногда поверить в чудо.

– Вы… Вы собираетесь сами…

– А что в этом такого? Мы оба мужчины, полагаю не будет ничего страшного, если я коснусь вашего бедра. Вот так, – Пьер скользнул рукой по бедру Эдмона и тут же придвинулся вплотную к нему, прижимаясь всем телом, и выдохнул уже в самые губы. – Только без брюк.

Эдмон зажмурился и шумно выдохнул, однако когда он заговорил, голос не слушался его совсем.

– Вы невоспитанный мальчишка… – прошептал он.

– Сегодня я ваш врач.

– Делайте, что хотите, – сдался Эдмон, и Пьер с трудом удержался от того, чтобы скользнуть губами по его губам, когда увидел расслабленное выражение усталости на его лице.

«Не всё сразу», – одёрнул он себя, а вслух произнёс:

– Тогда нам лучше пойти туда, где нас не потревожит прислуга. С какой бы любовью вы не относились к своим дворецким.

К удивлению Пьера, Эдмон спорить не стал. Он провел гостя в будуар и остановился у узкой кровати в стенной нише, в которой явно никогда не спали.

– Что дальше? – спросил он, останавливаясь напротив Пьера, и на сей раз юноша заметил в его глазах любопытство и лёгкую усмешку. Эдмон будто ждал и хотел узнать, как далеко Пьер собирается зайти.

Пьер шагнул вплотную к нему и, дёрнув ремень, спустил с мужчины нижнюю часть туалета. Затем скосил глаза, глядя на откровенно довольный ситуацией пах – и тут же отвернулся, делая вид, что ничего не заметил.

– Сядьте, – Пьер сопроводил свои слова лёгким толчком в грудь, и Эдмон тут же упал на кровать.

Пьер присел на корточки у его ног и провёл ладонью по обнажённому теперь бедру. Кожа у графа была бледная, и к ней было приятно прикасаться. «Вряд ли он всё ещё служит… чем же он занимается теперь?» – промелькнула в голове юноши короткая мысль и тут же исчезла, когда он коснулся бинта и принялся медленно распутывать его.

Пьер не боялся крови, но и не сказать, чтобы любил её. Кровь незнакомых людей была ему безразлична. Рана же на бедре Эдмона вызвала отчего-то острый приступ сочувствия, и он осторожно погладил розовую кожу совсем рядом кончиками пальцев, от чего Эдмон вздрогнул и тут же затих. А ещё…

– Рана совсем свежая, – произнёс он тихо и поднял взгляд на лицо Эдмона.

Тот молчал.

– Я думал, вас беспокоит старый шрам, – пояснил Пьер.

– Это что-то меняет? – спросил Эдмон резко и попытался сесть, но Пьер тут же толкнул его в живот, заставляя опуститься обратно на подушки.

– Лежите смирно и не мешайте мне. Поговорим потом.

Пьер принялся обрабатывать края раны, затем снова прикрыл её бинтом и, уже поднимаясь, сказал:

– Не нужно вам вставать. Я завтра приду и проведаю вас. Если понадобится, нанесу мазь ещё раз.

Эдмон смотрел на него удивлённо. Пьер явно перешёл ту границу, за которой по представлениям Эдмона должен был повернуть назад. От осознания этого Пьер почему-то не почувствовал торжества, напротив, теснота в груди стала ещё сильнее. Захотелось наклониться и поцеловать всё-таки эти упрямые губы, но Пьер снова сдержался.

– Кто вас ранил? – спросил он, стараясь не выходить более за рамки светской вежливости.

– Это не ваше дело.

Пьер посмотрел на него и поджал губы.

– Знаете, граф Бросо, вы редкостный хам. Будь на вашем месте кто-то другой, я бы давно уже плюнул на него.

– Так чего же вы ждёте? Что во мне такого, что вы ко мне прицепились как клещ?

– Я к вам… – Пьер задохнулся от возмущения. Не говоря больше ни слова, он развернулся на каблуках и пулей вылетел в коридор. Вихрем пронёсся к выходу и запрыгнул в карету.

Всё дорогу в нём клокотала ярость, и только у самого дома он успокоился немного. Едва увидев Рико, он потребовал чернила и перо, а когда получил то, что просил, набросал несколько строк и всучил конверт мальчику.

– Ты знаешь, кому.

Спал Пьер плохо. А едва проснулся, получил ответ.

«Вы просили выяснить, что делал наш протеже последнюю неделю. Это было нетрудно. В первый день он много ездил по городу, был у нескольких знатных господ. Прислуга с охотой сообщила нам, что он искал неких незнакомцев, предпочитающих фиолетовые маски и кинжалы из Дамаска. В конце концов он отыскал таковых на второй день – как говорит горничная дома Дюран, эти господа находятся на службе у графа Дюран.

Утром следующего дня наш протеже был столь неосмотрителен, что его видели у монастыря Сан Бернандино. Он дрался на шпагах с неким господином в пунцовом плаще. Неизвестный получил отметину на щеке в виде буквы „V“, а наш друг – довольно серьёзное ранение в ногу. С тех пор он своего особняка не покидал».

Пьер уронил руки на покрывало и ошарашенно уставился перед собой. Перед глазами его как наяву стояли фиолетовые маски двух насильников и Жереми, прикрывающий щёку плотным шарфом. А ещё – некрасивая, ещё не до конца подсохшая рана на сильном бедре, от вида которой сжималось сердце.

 

ГЛАВА 3. Зеркало

Нога болела. Несмотря на все уверения вздорного мальчишки, боль не только не исчезла – к ней прибавилось жжение, от которого хотелось лезть на стену. И хотя Эдмон обычно равнодушно относился к боли, с каждой минутой он испытывал всё меньше доверия к чудотворному бальзаму, который неизвестно где откопал проклятый Пьер.

В том, что Пьер был проклятьем, Эдмон убедился уже довольно давно. Мысли о мальчике так прочно засели у него в голове, как не могла засесть в теле стрела с раздвоенным наконечником.

Трижды проклял Эдмон тот день, когда впервые увидел его на карнавале. Мысли о Пьере делали Эдмона слабым. Они не давали сосредоточиться и сбивали привычный ритм жизни, отмерянный до мелочей.

Эдмон поддался этой слабости, когда Пьер прижимался к нему всем телом, будто ненароком поглаживая бедро сквозь тонкую ткань – и теперь Эдмон платил за эту слабость своей болью.

Мысль о закономерности наказания успокоила Эдмона. В отличие от всех других мыслей о Пьере, она приводила мироздание в порядок, объясняя причины и следствия событий.

Другие были куда менее утешительными и роились в голове, как тысяча диких пчёл, не давая сосредоточиться ни на одной.

Всё ещё тяжело опираясь на правую ногу, Эдмон прошёлся по спальне из одного конца в другой, а затем, вернувшись, остановился у туалетного столика и сдёрнул покрывало с огромного зеркала в витой золотой оправе.

В воздухе тут же запахло пылью, и Эдмон чихнул – сдувая новые пылинки и заставляя их кружиться в воздухе.

– Леонар! – крикнул он. Где-то далеко послышался шум, который тут же стих. – А… – Эдмон махнул на дверь рукой, и сам, скомкав в руках покрывало, протёр зеркало, образуя посередине него чистое пятно. Посмотрел на отражение своего изрезанного шрамами лица и тут же отвернулся к окну.

Даже сам он с трудом мог смотреть на то, что стало с его лицом. Что уж говорить о том, чтобы наказывать подобным образом молодого красивого юношу.

Эдмон давно понял, что любовные утехи не для него.

Он, безусловно, оставался мужчиной и, как и многие его братья по Ордену, не брезговал городами для развлечений. Однако Обет давался ему куда легче, чем многим другим, потому что он давно уже понял, что любить его таким, каким он стал, не станет никто.

Вот уже двадцать лет прошло после его путешествия в Палестину. Путешествия, которое не имело смысла, как и все восемь предыдущих. Семьдесят его братьев оставили на Святой Земле жизнь. Он – всего лишь будущее, которого у него и без того никогда не было.

Эдмону было пятнадцать, когда он принял обеты. Он был молод, глуп и выполнял последнюю волю того, кому служил оруженосцем. Того, кого за недолгие два их странствия он успел полюбить всей душой.

Когда Гюстав умер, у Эдмона не было сомнений в том, что он не полюбит больше никогда. Не было этих сомнений у него и все последующие двадцать лет.

Он давно уже думал, что его сердце умерло. Обеты надёжно защищали его от новых глупостей. И если даже кому-то приходило в голову добиваться его внимания, Эдмон всегда твёрдо знал, что причина тому лишь деньги, которые в случае его смерти вне брака должны были отойти Ордену, да титул графа Савойского, охотников за которым всегда было немало.

Эдмон не позволял себя одурачить никому. Он не был стар – ему едва исполнилось тридцать пять – но о том, какой внезапной порой бывает смерть, знал очень хорошо. Подпускать к себе кого-то, кто желал бы этой смерти, Эдмон не собирался – тем более, что ни одно гибкое тело не вызывало у него более чем желания, а ради телесной жажды он не собирался рисковать ни статусом Рыцаря Чести и Преданности, ни собственной жизнью.

Он думал, что сердце его мертво, пока проклятый мальчишка не заставил прогоревшие угли снова заныть, почувствовать боль, какой не было в жизни Эдмона до сих пор.

Пьер сам по себе будил в нём так много, что уже теперь Эдмон готов был бы наплевать на обеты и окунуться в грех с головой – если бы только он был уверен, что Пьер в самом деле любит его, полюбил также внезапно и безумно, как и он сам.

Увы, Эдмон был ещё не настолько безумен, чтобы предполагать, что его можно любить. Тем более – что полюбить такого, как он, может мальчишка, избалованный богатством и всеобщим вниманием. Мальчишка, которому едва исполнилось двадцать, и который, конечно, лишь по сонетам Петрарки знал, что такое любовь.

Эдмон сжал кулак и заставил себя снова оглянуться на зеркало. Он стиснул зубы, вынуждая себя всматриваться в изгибы шрамов, оплетающие его лицо, так что те побелели и проступили ещё сильней. А затем с размаху ударил кулаком в зеркало, так что стекло треснуло и впилось в кожу тысячей осколков. Боль не отрезвляла. Она была лишь отголоском той боли, что поселилась внутри.

И эхом на звон стекла откликнулся звонкий голос, доносившийся с улицы:

– Даже не думайте меня останавливать, Леонар! Мы оба знаем, что я пришёл лечить мигрень!

Эдмон взвыл и, рывком встав со стула, высунулся в окно.

– Опять вы? – спросил он с неожиданной даже для себя злостью.

– Вы ещё смеете меня попрекать! Уберите вашего цепного пса, или прямо здесь, на улице, я обвиню вас во лжи!

Эдмон скрипнул зубами.

– Пусти его, Леонар! – бросил он и скрылся в комнате.

Огляделся по сторонам – осколки были разбросаны по ковру, а скомканное покрывало валялось на полу. Встречать здесь гостей явно не стоило и, взявшись за трость, Эдмон заковылял к двери.

Он встретил Пьера в гостиной и залюбовался на секунду – мальчишка являл собой настоящий ураган, блестевший самоцветами подвесок из аметистов на рукавах.

– Почему вы не сказали мне, как получили рану?! – вопросил он, подлетая к Эдмону.

Эдмон опешил на секунду от такой наглости, но, опомнившись, отрезал:

– Потому что вы не имеете права требовать с меня отчёта! Где и как я получаю свои раны – касается только меня!

– Вы ведёте себя как мальчишка! Кроме того, если вы получаете раны, избивая моих друзей – безусловно, это касается и меня.

– Что? Вы ещё собираетесь вступаться за этого маленького интригана?

– Боже, Эдмон, что с вашей рукой?

Сбитый с толку внезапной сменой направления атаки Эдмон смолк и пропустил тот момент, когда его рука оказалась в мягких ладошках Пьера.

– Нужно срочно промыть. Леонар, принесите воды!

– Не смейте приказывать моему слуге! – прокричал Эдмон, вконец теряя терпение, и выдернул руку из пальцев Пьера, а затем продолжил уже мягче: – Леонар, принеси воды.

Пьер фыркнул и снова поймал его руку – теперь уже для того, чтобы потянуть Эдмона за собой на диван.

– И конечно, вы весь день на ногах.

– А ваша мазь не действует. Вы больше не будете меня лечить.

– Не будьте сварливым как старик.

– Я свар?.. – Эдмон замолк, уставившись на Пьера и поняв внезапно, что ведётся на каждую подначку как младенец. – За что только мне послали вас небеса…

– Ни за что, а для чего. Мне видится это так: я должен превратить вашу жизнь в рай на земле.

Эдмон проигнорировал выпад.

– Что вам нужно от меня на сей раз? – спросил он вместо ответа.

– Я скажу вам, когда мы закончим с вашей рукой, и когда вы объясните мне, что значила ваша дуэль.

– Не было никакой дуэли!

– Как вам угодно. Только будьте добры, поторопите вашего слугу.

– Леонар! – крикнул Эдмон, и уже через пару секунд дворецкий появился в гостиной с серебряным тазиком для умываний. Тазик был поставлен на стол, а Пьер взял в руки ладонь Эдмона и принялся старательно промывать каждую царапину, не забывая поглаживать здоровые места, то и дело дуть на свежие ранки.

Эдмон ещё накануне отметил подкупающую аккуратность его движений – будто Пьер в самом деле опасался причинить ему боль. Эдмон не верил в благие намерения виконта ни на грош, но всё же сопротивляться мягким касаниям его рук мог с трудом – в животе расцветал жар, и хотелось придвинуться плотнее, продлить прикосновение и соприкоснуться с Пьером не только рукой, но и плечом.

Пьер, будто угадав его желания, придвинулся ближе, и пожар, разрастаясь, заполнил собой всё тело Эдмона, так что даже мыслить связно теперь было всё сложней.

– Так зачем вы подрались с Жереми? – донёсся сквозь стук крови в висках неожиданно спокойный вопрос. – Хочу, чтобы вы поняли, я спрашиваю не из любопытства. Жереми давно уже мой друг. Но если он задумал что-то против меня, то мне нужно об этом знать.

– Я не собираюсь наговаривать на кого-то. Спросите у него самого.

– Может быть, я так и сделаю, – Пьер искоса посмотрел на него. – Но вряд ли он ответит мне правду, вы должны это понимать.

– Я не буду ничего говорить.

– Скажите только, он был среди тех двоих, что увели меня в проулок?

– Нет.

– Но он знал их?

Эдмон помешкал.

– Да.

– Но зачем… – произнёс Пьер растерянно.

– Вам видней.

Пьер вздохнул.

– Да. Тут вы правы. Извините. И спасибо за то, что взялись за меня отомстить. Самому мне и в голову не пришло отыскать тех бандитов. Я… – Пьер чуть покраснел – был слишком занят тем, что искал вас. Ну я и дурак…

Эдмон невольно залюбовался юношей. Чёрные кудри упали на лицо, казавшееся в эту минуту совсем детским, неиспорченным и чуточку даже наивным.

– Это бывает, – сказал Эдмон примирительно. – В вашем возрасте…

Пьер вспыхнул, резко меняясь в лице.

– Мне уже двадцать два! И я не нуждаюсь в поучениях!

– Просто прелестно. Тогда, может быть, вы скажете, наконец, что вам нужно от меня?

Пьер улыбнулся. Злость его испарилась так же быстро, как и вспыхнула.

– Если вас интересует, что мне нужно от вас вообще – то мой ответ неизменен. Я увидел вас на карнавале… Увидел ваши глаза и понял, что должен подойти.

– Очень дальновидное решение.

– Но вы тоже смотрели на меня! Впрочем, это не важно. Я знаю, что если вы ещё не полюбили меня, то обязательно полюбите в ближайшее время.

Эдмон фыркнул и отвернулся. Он попытался вырвать руку из пальцев Пьера, но тот не позволил. Напротив, прошёлся пальцами по запястью, забираясь под манжет.

– Послушайте, Пьер… – начал Эдмон, стараясь не смотреть на него, потому что это было опасно, и не обращать внимания на волны тепла, разбегавшиеся по телу от того места, где его касались тонкие пальчики. – Вы не могли не заметить, что я нелюдим и не нуждаюсь ни в чьем обществе. Я прямо сказал вам, что не хочу вас видеть.

– Вы лжёте, – сказал Пьер. Эдмон вздрогнул, обнаружив, что его пальцев касается что-то мягкое. Резко обернулся и увидел блестящие губы Пьера, целующие один из них.

– Что же вы делаете… – пробормотал он, внезапно осипнув.

– Говорят, что поцелуй любящего человека исцеляет любые раны. Я хочу проверить.

Эдмон хотел возразить, но не смог. С минуту он сидел, не в силах пошевелиться, просто наблюдая, как касаются губы Пьера его руки. А потом вскочил, на ходу выдёргивая ладонь, и, не сдержавшись, закричал:

– Вы исчадье Ада!

– Тогда это очень приятный Ад, согласитесь, Эдмон.

– Говорите, что вам надо от меня, и убирайтесь.

– Всё очень просто, – не обращая внимания на раздражённый тон мужчины, Пьер достал из-за пояса шёлковый платок и принялся неторопливо завязывать израненную ладонь. Только закончив, он посмотрел наконец Эдмону в глаза. – Я пришёл получить ваш поцелуй.

Эдмон молчал. Вопрос «Зачем» вертелся на языке, но задавать его не было смысла – он не сомневался, что у Пьера найдётся ответ.

– И тогда вы уйдёте? – спросил он тихо. От мысли о том, что Пьер в самом деле уйдёт так легко, внезапно стало грустно.

– Конечно. Я же обещал.

Эдмон шагнул вперёд и сжал плечо Пьера – он хотел сделать это едва-едва, только лишь чтобы Пьеру пришлось подтянуться к нему, но не рассчитал и сжал слишком сильно, так что зрачки Пьера на секунду потемнели от боли.

И тем не менее сам юноша подался к нему всем телом. Пьер был ниже Эдмона на добрую голову, но когда он запрокинул подбородок назад, его рот оказался идеальным, чтобы коснуться его губ своими. Эдмон на секунду замер, не зная, какого именно поцелуя ждёт надоедливый гость, но Пьер тут же разрешил его сомнения, разомкнув губы и настойчиво проникнув языком в его собственный рот.

Эдмону не нравился такой расклад – как и вся бесконечная наглость избалованного мальчишки. Он сжал плечи Пьера ещё сильней, так что тот застонал и прогнулся в его руках, и попытался вытолкнуть захватчика прочь, но Пьер играл с ним, поддаваясь и тут же ускользая. Тело его было мягким и, казалось, таяло в руках. Чтобы не дать ему ускользнуть, Эдмон прижал Пьера вплотную к себе и тут же ощутил бедром тяжесть его паха. Осознание ничуть не отрезвило его, потому что думать Эдмон уже не мог – он тонул, отдаваясь на волю ворвавшегося в его жизнь урагана. Пьер всё не отпускал его губ, даже когда сам Эдмон почти что справился с собой и почти заставил себя оторваться от него. Только стук в дверь заставил их прервать поцелуй и моментально разойтись в стороны.

Пьер тяжело дышал. Взгляд его был рассеянным, даже ошарашенным, а тонкий палец тут же коснулся губ, будто проверяя, принадлежат ли они по-прежнему ему. С растрепавшимися волосами и порозовевшими щеками он походил на птенца, выпавшего из гнезда, и Эдмон с трудом преодолел острое желание снова прижать его к себе.

– Напитки, господа.

Пьер стоял молча, пока Леонар расставлял на столе фужеры, и только когда он вышел, произнёс шепотом:

– У вас невоспитанный слуга.

Ему нужно было услышать собственный голос, чтобы понять, что он ещё существует. Что не растворился полностью в горячих руках и сладких губах Эдмона Бросо.

У Пьера было много поцелуев. Он считал их игрой. Ягодами земляники, которые приятно и легко срывать с куста и опускать в рот.

Поцелуй, из которого он вынырнул только что, походил на глубокий омут. Он захватывал с головой и уносил далеко на дно, откуда с трудом можно было разглядеть даже свет глаз Эдмона.

– Ужасный, – признался Эдмон. – Я ему выговорю.

– Да… – Пьер снова коснулся пальцами губ и облизнул их, стараясь выпить последние росинки сладости. – Что ж, я могу идти.

Он увидел в глазах Эдмона сожаление, но от того лишь более укрепился в своём решении.

– Когда вы пригласите меня снова? – спросил он, уже отступая к двери.

– Завтра… – откликнулся Эдмон, не спуская с него глаз.

Пьер улыбнулся и, внезапно сменив направление движения, легко коснулся его губ, а затем исчез за дверьми.

 

ГЛАВА 4. Не святая земля

Следующим утром Пьер проснулся поздно. Вставать не хотелось. Губы ещё ощущали сладость недавнего поцелуя – и такого тоже не было с ним никогда.

Он лежал, потягиваясь, чувствуя, как снова набухает в паху при мысли о графе Бросо.

Пьер зажмурился и, спрятав руку под одеяло, провёл легонько по животу, а потом скользнул дальше, сжимая собственный пах. Он представил, что это шершавые руки Эдмона касаются его, сжимая сильно и уверенно, и выгнулся дугой от одной этой мысли, изливаясь в кулак.

Пьер вытащил руку и снова зевнул.

Потом вытер руку салфеткой и, потянувшись к столу, трижды звякнул в колокольчик.

Начинался новый день.

 

Рико принёс серебряный тазик с водой и полотенце, и Пьер несколько раз плеснул водой себе в лицо. Потом соскочил на пол и поднял руки, позволяя одеть на себя рубашку, поднял ногу, предлагая натянуть бельё, и повернулся спиной, разрешая Рико взяться за расчёску.

Пьер зажмурился, наслаждаясь аккуратными прикосновениями умелых рук слуги, и стоял так, дожидаясь, пока тот не закончит и не подаст ему камзол.

– Вас ожидают господин Леонель и господин Жереми, – сообщил Рико, только когда всё уже было сделано.

Пьер рассеянно кивнул и приказал Рико выйти, но спускаться вниз не спешил. Пора было решить, как поступить с Жереми – обвинить ли его напрямую, отомстить заочно или попросту забыть. В конце концов, Пьер и сам был отчасти виноват в случившемся с ним и отлично это понимал. А требовать с Жереми слишком многого не было смысла – шутки его всегда были глупыми и нередко заходили слишком далеко.

В конце концов Пьер решил промолчать пока что, но на будущее отметить, чего можно ждать от Жереми, и стал спускаться вниз.

Друзья, вопреки обыкновению, не были веселы.

Леонель сидел, обхватив себя руками и забившись в самый угол дивана, а Жереми стоял у окна, так что Пьеру его недавние обиды тут же показались неуместными.

– Что случилось? – спросил он сходу, оглядывая то одного, то другого.

– Меня постригают в монахи! – выпалил Леонель с такой экспрессией, что Пьер не выдержал и расхохотался.

– Отличная шутка. Я уже представил тебя в сутане.

– Это не шутка! – Леонель вскочил и обиженно сжал кулаки. – Герцогине пришло письмо из Церкви, в котором одного из её сыновей просят отдать в услужение – во искупление каких-то там её старых грехов. И она почему-то решила, что больше всех подхожу я.

Пьер смотрел на него в недоумении.

– Конечно, ты, ведь Джошуа уже сосватан… – проговорил он растерянно. – Подожди, ты это серьёзно?

Леонель кивнул и отвернулся, едва сдерживая слёзы.

Пьер оглянулся на Жереми в поисках поддержки, но тот лишь развёл руками.

– Я ему уже сказал – это не конец света. Если на то пошло, я сам думал стать священником.

– Что же тебя остановило? – выпалил Леонель, резко оборачиваясь и вперивая в него разъяренный взгляд.

– Ну… – Жереми прокашлялся, – мне не идёт сутана?

– Оставь свои шутки! – потребовал Пьер и, подойдя к Леонелю, обнял его за плечи. – Ну, Лео, это в самом деле не конец света. Половина Италии нынче служит Церкви. Это огромные перспективы, влияние при дворе…

Леонель перевёл мрачный взгляд на Пьера, и тот мгновенно смолк.

– Ты не понимаешь… – произнёс он тихо, чуть не плача. – Пьер, у меня есть любимый человек. Я… Ну, может не жениться, но я хотел… А теперь…

Пьер фыркнул, а Жереми громогласно расхохотался.

– Откуда взялась в нашей компании эта наивная фиалка? – спросил он.

Леонель рванулся из рук Пьера, явно собираясь доказать, что никакая он не фиалка, но тот удержал его, сцепив руки на груди приятеля.

– Лео! – сказал Пьер. – Он, может, и дурак, но дело говорит. Кто тебе сказал, что ты священником не сможешь с ним… кхм… встречаться? Тем более, что жениться ты всё равно не хотел.

– Но обеты! Священники дают обеты!

Жереми снова расхохотался. На сей раз Леонель рванулся с такой силой, что успел добежать до самого Дюрана и схватить его за грудки.

– Вот же дикая кошка! Пьер, да объясни ты ему, пока он меня не убил.

– Лео, ты не первый священник, которому не нравятся обеты.

– И что?

– И то. Что для этого есть особые… хмм… монастыри. Где можно всё.

– Всё? – Леонель недоверчиво посмотрел на него через плечо и ослабил хватку, чем не преминул воспользоваться Жереми.

– У меня старший брат приносил обеты Мальтийскому Ордену, – сообщил он. – Он, конечно, со странностями, но про такие места рассказывал достаточно. Они называют их «не святая земля». И, – Жереми усмехнулся, – если больше не попытаешься выцарапать мне глаза, я могу договориться, чтобы нас туда провели.

Кузены Леруа переглянулись.

Леонель явно обрёл надежду, и теперь ему не терпелось удостовериться в том, что она вполне реальна. Пьеру было просто любопытно.

– Что же ты раньше не сказал? – выпалили они на два голоса.

– Знал бы, что это обеспечит меня вниманием нашего дорогого Пьера, сказал бы давным-давно, – он подошёл к Пьеру вплотную и пошевелил бровями, – что мне будет, если я это организую?

– Я тебя не убью, – прошипел Пьер.

– Для начала уже хорошо. Что ж, я поговорю с братом. А вам сообщу, когда нам можно будет туда попасть.

Жереми ушёл, а Леонель остался с Пьером. Он всё ещё был не в себе, так что Пьер развлекал его как мог целый день, и только когда солнце стало клониться к закату, начал поглядывать на часы.

Леонель уходить не собирался. Зато в половине шестого прибежал мальчишка от Жереми и, вскрыв письмо, Пьер узнал, что пропуска им оформлены на сегодня.

– Сегодня… – выдохнул Леонель, услышав эту новость. Глаза его горели.

– Сегодня… – повторил Пьер. – Но сегодня я не могу.

– Пьер, решается моя судьба!

– Твоя судьба не изменится от того, что ты увидишь, как живут церковники.

Леонель отвернулся и захлопал ресницами, демонстрируя, что собирается заплакать. Картина была умилительная, и Пьер сдался.

– Ладно. Подожди, я отправлю весточку, чтоб меня не ждали. И поедем к Жереми.

Обрадованный Леонель повис у него на шее и чмокнул в щёку, а затем исчез с криком:

– Я прикажу заложить экипаж!

Пьер вздохнул и, отправившись в кабинет, взялся за чернила. Начеркал на листе бумаги извинения и, отдав записку Рико, приказал доставить её графу Бросо, а сам направился к выходу.

 

Жереми ждал их у себя дома с видом величайшей важности и величайшей секретности. Он завёл их в потайной кабинет и всучил в руки каждому по длинной алой сутане.

– Что это? – спросил Пьер, с недоумением разглядывая предмет.

– Ты же не хочешь явиться туда под именем Пьера Леруа?

Пьер покраснел. В самом деле, он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о подобном развлечении. Не пытаясь больше пререкаться, он натянул сутану и, прикрыв лицо капюшоном, выжидающе посмотрел на Жереми.

– Идём, – тот махнул рукой, призывая их за собой. Вывел на улицу через чёрный ход, где, как оказалось, их ждали три запряжённых мула, и приказал садиться в сёдла.

Так же бесшумно они миновали череду улиц и выехали загород. Там Жереми пустил мула вскачь. Пронеслись мимо поля и пригородные рощи, и когда солнце уже приближалось к горизонту, замаячили вдали глухие серые стены.

– Это здесь? – прошептал Леонель, но Жереми тут же шикнул на него и отвернулся.

Пьеру стало не по себе. Он прекрасно понимал, что Жереми сознательно наводит страху на остальных, чтобы показать свою значительность, но от этого закутанные в красное фигуры у ворот не казались более дружелюбными.

– Сюда пускают только своих, – театральным шепотом произнес Жереми. – Чужаки, проникшие сюда, будут прокляты.

Пьер хотел было уже нагрубить и развернуть мула, но посмотрел на расширившиеся зрачки Леонеля и сдержался.

Они подъехали к воротам, и Жереми, ехавший впереди, протянул что-то охранникам – Пьер смог разглядеть издалека три сургучовых бляхи, но не рассмотрел, что было на них изображено.

Монахи кивнули и расступились в стороны.

Мальчишки миновали разводной мост и въехали в ворота, глухо скрипнувшие при их приближении. Едва заехав во двор, Жереми спешился и привязал своего мула к стоявшей тут же коновязи. Леонель последовал его примеру, а Пьер замер в седле, оглядываясь. Снаружи не было видно, как далеко влево и вправо простирается стена. Оказавшись же внутри, он обнаружил, что глухие стены скрывают не монастырь или крепость, а целый город. Дома здесь стояли плотно, как на самых старых улицах Вероны, а улочки были узкими, как в самых густонаселенных городах. А ещё по этим узким улочкам тут и там ходили люди, и от вида этих людей мгновенно начинало бешено колотиться сердце. В паху набухало, и в то же время накатывала жуть.

Как правило, ходили по двое. Один всегда был в рясе, и лица его разглядеть было нельзя. Зато второй мог быть одет в дорогой камзол, распахнутый на груди, или мог быть обнажён вовсе. У некоторых были ошейники и стальные браслеты на запястьях, но зачастую эти браслеты скрывали такие горы кружева, что их практически невозможно было увидеть.