Текст книги "Сокол на рукаве (СИ, Слэш)"

Автор книги: neisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Вас удивит, но я так же люблю паруса, как и вы.

Я никогда не мечтал плавать, но я надеялся открыть своё дело и заняться торговлей с Индией. Вы могли бы многое посоветовать мне. Но вы не хотите со мной говорить.

Речь не о том, что вы можете дать мне. Я ничего у вас не прошу. В моей жизни всё есть – но только не вы.

Я не сошёл с ума. Я просто чувствую что-то запредельное, связавшее нас воедино. Может быть, это наши души – хотя я никогда не верил особо, что они у нас есть.

Простите, Эдмон, что не даю вам покоя своими письмами. Но это невозможно: не думать о вас совсем. Думать о вас и не видеть вас, не говорить с вами – тоже невозможно.

Если вы всё-таки решитесь приехать – я всегда вас жду. В ожидании пережить это лето мне будет проще.

И я надеюсь, что сами вы к осени не забудете меня совсем.

С любовью, ваш Пьер».

Пьер облизнул губу и, свернув письмо, запечатал его в конверт. Затем позвал Рико и вручил письмо мальчику.

– Читать не сметь, – сказал он строго, – потеряешь – запорю до смерти.

Рико кивнул, ничуть не испугавшись. До дела у Пьера если и доходило, то обычно не тогда, когда он угрожал заранее.

– И не забудь спросить ответ.

Ответа, однако, не было. Ни в тот день, ни в следующий, ни даже через неделю.

Пьер продолжал писать – одно письмо за другим.

Ожидание ответа лишь усиливало его жажду, как усиливает голод запах приготовленной пищи.

И с каждом днём он изнывал всё сильнее, иногда приближаясь к тому, чтобы бросить имение и отправиться в Верону хоть на денёк.

Он просил своих соглядатаев следить за Эдмоном, и каждый раз их послания выводили Пьера из равновесия.

Эдмон в самом деле не выходил из дома, зато к нему приходили – и довольно часто. Его посещал человек, которого Пьер про себя обозначил как «секретаря» – он был стар и имел проплешину на макушке, потому Пьер был в отношении его абсолютно спокоен.

Однако посещали Эдмона и другие, хоть было их и немного. Некоторых Пьер знал, и они так же не вызывали особое опасение, но вот то, что раз в три дня приходил к Эдмону молодой монах Ордена Иллюмина, Пьеру не нравилось никак.

Ни для кого не было секретом, что Орден зачастую обхаживал подобным образом одиноких бездетных богатеев, устраивая так, чтобы они отписали своё имение и состояние храму.

Юноша, посещавший Эдмона, по описаниям соглядатаев был миловиден, хоть по обычаю чёрного монашества и носил волосы коротко остриженными.

Пьер, получив подобные новости, каждый раз начинал метаться из конца в конец библиотеки, а затем, взорвавшись в конец, приказывал оседлать коня и, сменив домашний костюм на дорожный, бросался в конюшню.

Часами он скакал по лесу, силясь изгнать из головы представлявшиеся ему образы. Кто-то молодой, был ли он монахом или нет, рядом с Эдмоном был попросту невыносим.

Возвращался он измотанным и вспотевшим, неспособным вовсе уже думать ни о чём, и в такие часы ему ненадолго становилось легче – мысли об Эдмоне оставляли его.

В один из таких дней и встретил Пьера у самой конюшни встревоженный Рико.

Мальчишка переминался с ноги на ногу и неловко кусал губу, что тут же разозлило Пьера.

– Чего тебе? – бросил Пьер, спрыгивая с коня.

– К вам гости, господин.

Пьер нахмурился. Мало кому он был нужен настолько, чтобы его навещали даже в усадьбе. В сущности, он не был нужен никому, кроме Леонеля и Жереми, да и с теми перестал общаться ещё весной, как и просил его Эдмон.

– Гони их в шею, – буркнул он. Лёгкость от поездки моментально испарилась, зато чёрной тучей накатила злость.

Рико мялся.

– Ну, что ещё?.. – ответить Пьер не успел, потому что увидел у самого входа в дом знакомую карету и бросился к дверям со всех ног, оставив позади едва слышный шепот:

– Это граф Бросо…

 

***

Пьер бегом проскочил первые залы и замер, тяжело дыша, глядя на фигуру в чёрном плаще, застывшую у камина. Эдмон не изменился ничуть. Казалось, что и здесь он сидел бы так же в темноте и одиночестве, как и в своём собственном особняке.

– Эдмон… – прошептал Пьер. Так же внезапно, как недавно злость, теперь на него накатила неловкость. Он столько писал и столько говорил, не видя лица того, кому пишет, что теперь ему было стыдно за все сказанные и несказанные слова.

Эдмон обернулся и секунду смотрел на него, а затем, преодолев в два шага разделявшее их расстояние, сгрёб Пьера в охапку и прижал к груди. Зарылся носом в его волосы, вдыхая запах конского пота и собственный, необычайно острый в этот миг запах Пьера.

Пьер всхлипнул, повиснув у него на шее и не зная, что сказать.

– Вы приехали… – прошептал он тихо.

Эдмон не отвечал. Только целовал его волосы, иногда касаясь сухими губами висков.

Он и сам не знал, что сказать.

Отказывая Пьеру в поездке, он был уверен, что это остудит их обоих. Поможет осмыслить, что же происходит между ними и насколько возможно для них в самом деле иметь что-то общее, кроме редких совместных вечеров у камина.

Осмыслить не получалось ничего.

Первая неделя прошла в странном ожидании, что сейчас, вот-вот, дверь откроется, и Пьер войдёт. Скажет, что отказался от своей затеи и не поедет никуда, решил остаться в городе, рядом с ним.

Эдмон понимал, насколько глупо это, и старался изжить подобные мысли изо всех сил – но поделать ничего не мог. Ожидание поселилось в его доме вместе с ним.

Прошло чуть больше недели, и дверь открылась.

Эдмон, стоявший по привычке у камина, вздрогнул и развернулся резко, в бессмысленной надежде – но тут же понял, что обманулся.

На пороге стоял мальчишка, которого он видел у Пьера, но не сам Пьер.

Зато в руках Рико держал письмо.

Эдмон прочитал листок и с глухим рыком бросил в огонь.

– Господин Бросо… – произнёс Рико тихонько, неожиданно остро ощутив близость обещанного наказания, – мне приказано спросить, каков будет ответ?

– Убирайся. Ответа не будет.

Эдмон метался по дому остаток вечера и добрую половину ночи. Пьер явно не собирался давать ему возможность подумать, да и вряд ли думал о чём-то сам. Как будто мало было Эдмону того тянущего чувства, которое обволакивало его всю прошедшую неделю – теперь он вынужден был думать о письме, прочитанном и тут же брошенном в огонь, но оставшемся гореть в памяти ярче огня.

«Проклятый мальчишка…» – думал он про себя. Других слов не было. Только проклятия.

На следующий день Рико снова стоял на пороге.

Эдмон испытал непреодолимое желание вышвырнуть его вон – но представил себе лицо Пьера и его тонкие пальцы, выводящие каждую букву, и не смог.

Он почти что вырвал письмо у Рико из рук и с криком:

– Ответа не будет! – захлопнул перед его носом дверь.

С тех пор письма приходили каждый день.

Если первые две недели подарили Эдмону хотя бы видимость покоя, то теперь голова у него кружилась круглые сутки.

Весь вечер он прокручивал в голове прочитанные строки, а всё утро ждал нового письма.

К концу июня он понял, что всё происходящее в любом случае выходит за рамки той привычной и размеренной жизни, которую он пытался сохранить изо всех сил, и приказал заложить экипаж.

Эдмон сам не знал, какой эффект произведёт на него вид Пьера – запыхавшегося, раскрасневшегося, с растрёпанными после скачки волосами, пахнущего не фиалками и розовым маслом, а мускусом и свежей травой.

Он бросился к Пьеру и уткнулся носом в его волосы, принялся целовать макушку и виски, и даже не услышал сквозь шум в висках тихого бормотания:

– Вы приехали…

Осторожно, стараясь не причинять боли, но с трудом сдерживая себя, Эдмон оттянул назад волосы Пьера и прикоснулся к его губам. Почти секунду это касание оставалось нежным и невесомым, а потом его будто бы ударило молнией.

Эдмон рванул в стороны полы дорожной куртки Пьера, срывая крючки и не обращая внимания, как трещит под его пальцами дорогая ткань. Он немного пришёл в себя, лишь когда обнаружил, что прижимает Пьера к стене и шарит ладонями по его бокам, уже обнажённым и подающимся навстречу каждому касанию.

Заставив себя оторваться от шеи Пьера, которую целовал в этот миг, Эдмон посмотрел ему в глаза, и тут же услышал протяжный стон.

– Нет! Только не останавливайтесь! Я не хочу ничего знать…

 

Эдмон сдался.

Он рванул вниз брюки Пьера и принялся шарить по его ягодицам, сминая и до синяков впиваясь пальцами в нежное тело.

Мягкие половинки расступались под его напором, будто то, что находилось между ними, только и ждало, когда пальцы Эдмона проникнут внутрь.

Пьеру было больно. И было обидно, когда Эдмон развернул его лицом к стене – но он не спорил, потому что ничто не заставило бы его в тот миг отступить назад.

А потом его промежности вместо грубых пальцев коснулось что-то мягкое и влажное, и Пьер едва устоял на ногах, моментально погружаясь в бесконечную негу.

Эдмон удержал его за бёдра, и Пьер прогнулся, подставляясь сильней, наслаждаясь каждым касанием языка.

Потом он почувствовал, что к языку присоединяются пальцы. Вернулась боль, но уже не столь сильная, и Пьеру хотелось, чтобы эта боль стала сильней. Чтобы Эдмон проник ещё глубже – хотя смысла этого желания он и не мог понять.

Эдмон ласкал его недолго, и когда он вошёл целиком, Пьеру показалось, что сейчас его разорвёт на части. Боль была такой, что он заскулил, и только когда руки Эдмона вернулись на его грудь и принялись пощипывать соски, отвлекая от того, что творилось внизу, немного расслабился, снова ощутив незнакомый и острый приступ удовольствия.

– Иди ко мне, – прошептал Эдмон в самое его ухо и, легко куснув краешек раковины, одной рукой взял Пьера за горло и заставил опрокинуть голову себе на плечо.

Горло у Пьера было нежным, будто шёлк, и Эдмон упивался каждым прикосновением к этой белоснежной коже. Он гладил Пьера, то опуская ладонь к груди, то возвращаясь наверх к самому подбородку, и не переставал разглядывать синие, глубокие и больные глаза.

– Я люблю тебя, – прошептал он, и Пьер вздрогнул, моментально отпуская себя и отдаваясь в его власть целиком.

– Правда? – только и прошептал он.

– Да. Как никого никогда не любил.

Пьер прикрыл глаза на секунду, чтобы Эдмон не увидел заблестевших на кончиках ресниц слёз. Прогнулся и запрокинул руки назад, обнимая Эдмона за шею.

– Не останавливайся, – прошептал он, и сам двинулся навстречу.

Эдмон перестал осознавать хоть что-то, когда бёдра Пьера ударились о его собственные. В паху заныло нестерпимо, и он толкнулся вперёд, уже не думая о том, что может причинить боль. Их руки переплетались, встречаясь и расходясь, лаская тело Пьера, проникая между его чуть расставленных ног и почти касаясь того места, где входил в него Эдмон. Пьер всхлипывал от неожиданно острого и болезненного наслаждения, пока не излился на шёлковые обои, а Эдмон лишь затем последовал за ним.

Они так и стояли, не отпуская друг друга. Пьер прислонился лбом к стене и тяжело дышал, а Эдмон навалился на него, стараясь окружить собой со всех сторон.

У Пьера была тысяча вопросов, но он боялся их задать.

У Эдмона была тысяча ответов, но говорить он не хотел.

 

ГЛАВА 7. Охотники и дичь

Уже к вечеру Эдмон жалел о сделанном – и не потому, что не верил Пьеру. Недоверие исчезло напрочь – или, если говорить вернее, запряталось в такие потаённые уголки подсознания, что опасалось даже выглянуть наружу.

Эдмон думал об обете, данном много лет назад. «Стоило соблюдать целомудрие всю жизнь, чтобы затем нарушить все клятвы так бездумно…» – крутилось у него в голове.

Но никакие мысли не меняли того, что просто гладить тело Пьера, лежавшее на шёлковых простынях рядом с ним, было приятнее всего, что знал Эдмон до сих пор.

Он смотрел на лицо Пьера, на его довольную улыбку и хитрый блеск в глазах, который успел почти уже потухнуть в последние месяцы. Закапывался носом в его волосы и ласкал губами кожу, а затем с трудом заставлял себя остановиться и не делать ничего большего.

Сказать Пьеру главного он не решался по-прежнему. Теперь уже потому, что твёрдо знал: рассказать об обетах – значит потерять навсегда.

И потому Эдмон ограничился коротким:

– Больше между нами подобного не будет.

Пьер, как раз накрывший в этот миг пальцы Эдмона свой ладонью, сжал руку изо всей силы и с недоумением посмотрел на Эдмона.

– Я больше к вам не прикоснусь.

– Так что же вы делаете теперь?! – взорвался Пьер, мгновенно вскакивая с постели. Таким Эдмон не видел его ещё никогда. Пьер походил в этот миг на фурию, обманутую врагом.

Эдмон встал и, не обращая внимания на попытки сопротивляться, притянул Пьера к груди. Тот всё ещё брыкался, но был слабее и через какое-то время затих.

– Пьер, просите у меня всё, что угодно. Если вы больше не подпустите меня к себе – я вас пойму. Но я вас не возьму. Так нельзя.

– Поверить не могу… – пробормотал Пьер и всхлипнул. – Вы бросаете меня… После тех слов, что сказали, когда…

– Пьер, нет! – Эдмон крепче прижал его к себе. – Я вас люблю. О своих словах я не жалею ни капли. Но вы… Вы не можете пока понять.

– Так объясните мне!

– Пока не могу.

Пьер снова всхлипнул и в последний раз ударил Эдмона кулаками в грудь.

– Никто ещё не мучил меня так сильно, как вы.

– Я знаю, – Эдмон провёл пальцами по его волосам.

– Вы ненавидите меня.

– Дело в не в этом.

Пьер всхлипнул ещё дважды, а потом затих и серьёзно произнёс:

– Хорошо. Каковы ваши условия? Каковы ваши условия теперь?

– Нет никаких условий, Пьер, – Эдмон чуть отстранил его от себя, заглянул в глаза и погладил по щеке, пытаясь успокоить, – всё будет, как вы захотите. Только этого… Я не могу вам дать.

Пьер сжал губы так плотно, что они казались теперь одной единственной чёрной ниткой.

– Значит, вы останетесь здесь?

– Для этого я и приехал.

– И вы будете разговаривать со мной? Будете отвечать на мои вопросы? Перестанете делать вид, что я не имею права знать о вас ничего?

Эдмон помешкал.

– Если вы правда хотите… – произнёс он, и на последних звуках голос его немного осип. – Но есть вещи, которые я пока сказать не могу.

Пьер вздохнул.

– Я постараюсь, чтобы их было немного, – тут же добавил Эдмон.

– Хорошо, – Пьер сглотнул, пытаясь проглотить обиду, которая всё ещё стояла в горле комом.

Эдмон заметил это и, тут же перехватив его за запястья, поднёс их к губам.

– Пьер, вы должны меня понять.

– Я постараюсь. Но вы тоже должны понять, что вечер испорчен. Я хотел бы побыть один до утра. А затем… я надеюсь.

Эдмон кивнул.

– Рико покажет вам спальню, – продолжил Пьер. – Можете приказывать ему, я не так эгоистичен, как вы.

Пьер отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Эдмон постоял ещё, любуясь стройным силуэтом на фоне окна. Шагнул вперёд, коротко поцеловал Пьера в основание затылка. Пьер тут же вздрогнул, волна жара пробежала по всему его телу – но Эдмон уже вышел за дверь.

 

***

С утра Пьер организовал охоту. Решение было неожиданным и пришло ему в голову, пока он пытался уснуть.

Остаться в одиночестве, как оказалось, было не такой уж хорошей идеей, потому что без конца в голове крутились обрывки ощущений и воспоминаний, так что Пьеру оставалось только обнимать себя руками и переворачиваться с одного бока на другой.

А потом он понял. Здесь, в стенах родового особняка, их обоих сковывали условности немногим меньшие, чем в городе. Нужно было проломить ту стену, которую выстроил Эдмон вокруг себя, и абсолютно случайно Пьер нащупал выход, прибежав к нему прямо из конюшни.

Пьер встал раньше, чем поднялось солнце и, перебудив половину слуг, заставил всех немедленно приготовить кортеж.

Сам он с утра был в превосходном настроении от своей идеи, напевал и едва ли не пританцовывал от предвкушения того, как останется с Эдмоном вдвоём в глухом лесу.

Слуг, которые должны были прятаться в кустах, выпуская дичь и подготавливая поляну для привала, Пьер, разумеется, в расчет не брал.

Эдмон проснулся с рассветом и вышел из своей спальни мрачным – впрочем, Пьер ничуть не удивился, граф Бросо был таким всегда, независимо от погоды и времени суток.

– Как вам спалось? – спросил Пьер как ни в чём не бывало, и, когда Эдмон пробормотал что-то неразборчивое, привычно приник к нему всем телом, собираясь легко поцеловать.

Пьер был уверен, что Эдмон смутится и попытается сделать вид, что ничего не случилось.

Он оказался прав только отчасти – Эдмон в самом деле заледенел на миг, а затем поймал Пьера за талию и, аккуратно прижав к себе, нежно поцеловал.

– Я вас очень расстроил вчера? – спросил он.

Пьер вздохнул.

– Да, – сказал он просто. Ругаться не хотелось. – Но сегодня вы меня порадовали.

– Хорошо. Я совсем не хочу вас расстраивать и постараюсь радовать как только могу.

Закрепив обещание лёгким поцелуем, он всё-таки отпустил Пьера, и тот, слегка растерявшийся после такого приветствия, не сразу вспомнил, что хотел сказать.

– Я вас приглашаю на охоту, – вспомнил он наконец и внимательно вгляделся в лицо Эдмона, мысленно приготовившись к возражениям.

– Всё, что захотите, я вам уже сказал.

Пьер кивнул.

– Тогда можете собираться, я буду ждать вас на конюшне.

 

***

Утро выдалось прохладным. Пьер держался чуть позади, наблюдая из-за плеча за плавными уверенными движениями Эдмона, за тем, как резко срывается его конь вскачь, когда собаки чуют дичь, и как мгновенно замедляет ход, когда дело сделано.

– Вам нравится охота, – сказал он задумчиво и улыбнулся.

Эдмон, разгорячённый азартом погони, посмотрел на него чуть пьяно.

– Да. Она даёт ощущение… цели. И победы над ней.

Пьер усмехнулся, нагнал его и поехал рядом.

– Я подумал, что вы меня упрекали в своих грешках.

– Что вы имеете в виду?

– Едва увидев меня, вы сказали, что я просто хочу поохотиться на вас.

– Я был не прав?

– Вы знаете, что нет.

– И вы не хотели меня догнать? Вас не разгорячила погоня?

Пьер покраснел и прокашлялся в кулак.

– Отчасти. Если бы вы не убегали, победа не была бы такой сладкой.

– Я ещё не побеждён.

– Вы не дослушали меня, – Пьер чуть ускорил ход коня и пустил его наперерез скакуну Эдмона, заставляя графа остановиться. – Победа не главное. Хотите победить меня – побеждайте.

– Тогда что же главное? – спросил Эдмон, внимательно разглядывая его.

Пьер пожал плечами.

– То мистическое чувство предопределённости, которое связало нас. Мы будем вместе – иначе никак.

Эдмон прикрыл глаза.

– Если бы всё было так просто…

– Что сложного, Эдмон? Что может нам помешать?

Эдмон облизнул губы, открыл глаза и снова посмотрел на Пьера.

– Вам двадцать два, Пьер. Вы считаете себя взрослым. Я не упрекаю вас. Но у меня позади жизнь. Жизнь, в которой я всегда был один. Я привык к этому куда больше, чем вы. Я не вижу своей жизни другой. Были люди, которые так же, как вы, говорили, что любят меня. Но никогда это не оказывалось правдой. Поэтому мне сложно поверить вам. Даже сейчас.

– И вы всё ещё не верите мне?

– Я решил, что не важно, верю я или нет. Если я упущу вас, то уже никогда не смогу жить как прежде. Если же вы просто играете – что ж. Тогда я всё-таки проиграл.

– Вы всё ещё не верите мне. Это обидно, а ведь вы обещали не причинять мне боль.

– Я стараюсь, Пьер. Очень стараюсь поверить. Не вините меня, если я не могу сделать это вот так легко.

– Я тоже стараюсь, Эдмон. Не винить вас ни в чём. Но когда-нибудь мне не хватит терпения, и я сдамся.

Пьер развернулся и пустил коня вскачь, оставляя Эдмона позади, наедине с тяжёлым чувством обречённости.

 

***

Уже вечером они лежали рядом на влажной траве, застеленной медвежьей шкурой, и смотрели, как на вертеле крутят слуги подстреленную тушу оленёнка.

Эдмон смотрел в огонь, стараясь не поддаваться всеобъемлющему желанию сделать Пьера ближе – приблизить настолько, насколько возможно, взять его и утонуть в полном единении, забывая обо всех обетах, обо всём одиночестве прожитых лет.

Пьер смотрел на Эдмона. Туша и костёр не интересовали его совсем – он видел их много раз. Куда интереснее было разглядывать, как подрагивают ресницы Эдмона, когда костёр вспыхивает слишком ярко, как едва заметно шевелятся его губы, будто шепчут молитву.

– Я люблю вас, – прошептал Пьер и легко коснулся щеки графа губами, а затем потёрся о дневную щетину носом.

Эдмон прикрыл глаза.

– Сделайте так ещё раз, – попросил он.

Пьер улыбнулся и снова коснулся губами щеки Эдмона, но теперь уже выше, там, где начинались шрамы. А затем, удостоверившись, что его не собираются оттолкнуть, провёл губами выше, прослеживая тонкий длинный шрам, уходящий до самого лба.

– Не надо так, – прошептал Эдмон, но не шевельнулся и не попытался отодвинуть Пьера. Заметив это, Пьер напомнил:

– Вы обещали, что мне можно будет всё, что я захочу.

Эдмон коротко кивнул. Пьер придумал происходящему оправдание, которое как нельзя лучше устраивало его самого, но всё же, когда Пьер повалил его на спину и принялся покрывать поцелуями лицо, не удержался и произнёс:

– Я просто не понимаю, зачем вам это.

Пьер не ответил. Он лишь отстранился и молча навис над Эдмоном на несколько секунд. Затем перекинул бедро через распростёртое рядом тело, усаживаясь верхом. Поймал руки графа и завёл их наверх, а затем склонился и поцеловал Эдмона уже в губы – медленно, как пьют дороге вино, растягивая каждое мгновение.

– У нас с вами не получается говорить, – сказал он, заканчивая поцелуй, но продолжая удерживать руки Эдмона. – Вчера мы были куда ближе друг к другу, когда молчали.

Эдмон открыл глаза и покачал головой.

– Всё, что угодно, но не это.

Пьер вздохнул и, освободив руки Эдмона, опустил щёку ему на плечо.

– Я не знаю, о чём спрашивать, Эдмон. Ваше прошлое настолько покрыто тайной для меня, что я не знаю, с чего начать.

– А вам так нужно начинать? Так нужно говорить о том, что уже прошло?

– Мне нужно, чтобы вы поняли – что бы ни было в вашем прошлом, я приму и пойму всё.

Эдмон тоже вздохнул и накрыл спину Пьера рукой. Затем другой. Провёл ладонями по бокам и забрался под полы охотничьей куртки – просто чтобы ощутить живое тепло.

– Дело не совсем в том, что вы можете меня не понять. Дело в том, что в моём прошлом есть вещи, которые могут сделать нашу близость невозможной навсегда. До сих пор эти вещи не тревожили меня. А теперь, когда вы рядом… Мне нужно определить своё отношение к ним. Но я не могу – потому что вы слишком близко. Вы не даёте мне думать.

Пьер поднял голову.

– У вас есть жена?

Эдмон посмотрел в расширившиеся зрачки Пьера и невольно расхохотался.

– Нет, – сказал он. – Но вы очень близки к истине.

– Если у вас есть жена, я хочу, чтобы вы бросили её. Я ведь бросил Жереми ради вас.

– Если бы всё было так просто… – Эдмон улыбнулся и провёл рукой по волосам Пьера. – Если бы между нами стоял живой человек, я бы расстался с ним без сомнений. Подумайте сами – если бы такой был, это значило бы, что он не может дать мне того, что даёте вы.

– Я рад, что вы так считаете, – Пьер тут же потёрся виском о его ладонь, усиливая контакт. – Но тогда… Это мертвец? Это тот, о ком вы говорили мне?

Эдмон стиснул зубы и снова посмотрел в огонь.

– Гюстав… Наверное, он живёт во мне. Но скорее как память. Даже если бы он был жив… Я не был бы сейчас с ним. С другой стороны, если бы он был жив, я никогда бы не стал тем, кем я стал. Я не пытаюсь хранить верность ему. По крайней мере не в том смысле, в котором думаете вы.

– У вас в самом деле всё слишком сложно, – Пьер снова уронил голову Эдмону на грудь, – вы запутываете и себя, и меня. А на самом деле всё очень просто. Нас двое. Мы любим друг друга. И нет на свете того, что могло бы нас разделить.

– Если бы это было так… – Эдмон грустно усмехнулся. Потом обнял Пьера ещё крепче и прижал к себе. – Пьер, я очень рад, что вы заговорили со мной тогда. Что вы так упрямы. Что вы по-прежнему хотите быть со мной. Наверное, это нелегко.

– А я рад, что вы просто есть.

Пьер потёрся щекой о его грудь и затих.

 

ГЛАВА 8. Дожди

Лето летело стремительно, будто речной поток, несущий свои воды к морю. Лето в первый раз за много лет заставляло Эдмона чувствовать себя живым.

Они с Пьером целые дни проводили в прогулках по лесу, обошли каскад озёр и объехали все окрестные посёлки, стараясь, тем не менее, избегать встречи с соседями. Пьер не совсем понимал, почему Эдмон так не хочет видеть людей, но списывал это на его обычную нелюдимость. Да и самому ему не слишком-то хотелось общаться с чужими – вполне хватало общества Эдмона, который теперь старательно избегал любых грубостей в его адрес.

– Вы изменились, – сказал Пьер как-то, когда они лежали на траве у реки. Голова Эдмона покоилась у него на груди, и Пьер то и дело шевелил пушистые волосы любимого.

Эдмон повернул голову к нему и внимательно посмотрел в синие глаза Пьера.

– Я не меняю решений, однажды их приняв.

– А если я окажусь всего лишь… аферистом? Тем, кто использует вас.

Эдмон повернулся на бок и приподнялся на локте, ещё внимательнее вглядываясь в его глаза.

– Я думаю об этом.

– Значит, вы всё ещё не доверяете мне?

– Я решил, что если это так – вам отвечать перед небом. Потому что если вы решите предать меня теперь – я умру.

Пьер притянул его к себе, заставляя улечься обратно на свою грудь.

– Я не смогу. Не волнуйтесь. Это всё просто слова.

Эдмон не ответил, только зарылся носом в брызги кружев у него на шее.

Пьер погладил его по волосам, а затем, чуть оттянув их, заставил снова поднять голову и поцеловал.

Поцелуи оставались такими же нестерпимо сладкими, как и в первый раз, но Пьеру отчего-то казалось, что в них сквозила и горечь.

– Я люблю вас, – сказал он и поцеловал Эдмона ещё и в щёку. Эдмон улыбнулся, но без особой радости.

– Нам пора возвращаться, – сказал он, – холодает.

И Пьер кивнул.

Вечер они проводили у камина, как и в городе, а на ночь Пьер вскоре перебрался в спальню, выделенную Эдмону – сделать это было проще, чем уговорить самого Эдмона прийти к нему.

Однако Эдмон продолжал твёрдо держать своё слово и в том, что касалось постели. Несмотря на то, что от близости молодого горячего тела его неизменно бросало в жар, и благодаря Пьеру он с трудом мог уснуть, делать то, что запрещали его обеты, он отказывался наотрез.

Смысла этого упрямства Пьер понять тоже не мог. День ото дня они становились всё ближе. К середине лета для них уже стало привычным говорить друг другу «ты». Эдмон постепенно оттаивал и даже начинал улыбаться, глядя на Пьера – пока лишь тогда, когда думал, что юноша не видит его взгляда.

Пьер видел всё. Эдмон стал центром его мира, и чувство, что остальная часть Земли и все прочие люди лишь привиделись ему во сне, становилось всё сильнее. Пьера и самого тянуло улыбаться с самого утра, едва он понимал, что лежит в объятиях любимого. Он тут же переворачивался на живот и принимался покрывать поцелуями грудь Эдмона. Пьер делал это просто так, без задней мысли, потому что ему хотелось бесконечно целовать Эдмона, бесконечно прикасаться к нему и стать к нему ближе, чем позволяли физические тела.

Эдмон с трудом успевал остановить его, когда губы Пьера оказывались опасно близко к паху. Переворачивал его на спину – Пьер был легче него в добрых полтора раза – и сам принимался целовать.

Себе Эдмон позволял всё. Он ласкал Пьера языком и губами. Заставлял трепетать в ожидании следующего прикосновения и растягивал каждое касание так, чтобы Пьер почувствовал все его грани. Он особенно любил ласкать соски – так легко набухавшие под языком.

Пьер был гибким и неизменно отзывчивым. А ещё он без конца норовил всё-таки вернуть себе власть над ситуацией и завершить начатое до конца, – но Эдмон лишь придавливал его к постели, заводил за голову кисти и продолжал уже так, заставляя бессильно извиваться в руках.

– Иногда мне кажется, что ты монах, – сказал как-то Пьер мрачно, когда после долгой игры они лежали в обнимку. Пьер отчётливо ощущал бедром твёрдую плоть.

Эдмон молчал.

Пьер даже повернул голову чуть-чуть, чтобы разглядеть реакцию Эдмона на свои слова.

– А если бы было так? – спросил Эдмон.

Пьер надломил бровь в насмешке.

– Тебе бы пришлось носить сутану.

– А тебе?

Пьер молчал.

– Ты проверяешь меня? – спросил он наконец.

– Я хочу знать, как далеко бы зашла твоя любовь.

Теперь уже молчал Пьер.

– Я надеюсь, что это шутка, Эдмон. Потому что есть вещи, которые нельзя изменить. И данные Иллюмину обеты для меня одни из них.

Эдмон отвернулся.

Он знал, что должен выпустить Пьера из рук, но не мог заставить себя разомкнуть объятия.

– Эдмон, я люблю тебя, – сказал Пьер тихо, чувствуя, как повисает в воздухе неловкая тишина.

Эдмон продолжал молчать.

– Я прикажу приготовить завтрак, – сказал Пьер и попытался выскользнуть из рук Эдмона, но тот сжал объятия ещё крепче, будто опасаясь, что Пьер может исчезнуть навсегда. Эдмон зарылся носом в его волосы и сидел так какое-то время неподвижно, пока Пьер не перевернулся так, чтобы обнять его, и не прижал голову Эдмона к себе.