Текст книги "Сокол на рукаве (СИ, Слэш)"

Автор книги: neisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Я не могу говорить вот так, не зная, говорю ли всерьёз.

– Это достаточный ответ, Пьер.

– Это никакой не ответ! – разозлился Пьер и попытался оторвать голову Эдмона от своей груди, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Я хотел, чтобы это лето стало проверкой наших чувств, – сказал Эдмон медленно. – Я получил, что хотел.

Пьер, разозлившись окончательно, всё же вывернулся из его рук и, накинув шёлковый халат, бросился к двери.

Отдав распоряжения слугам, он уселся в гостиной напротив потухшего очага и уставился в пустой камин. Обида щемила грудь, и от того, что он не понимал внезапного приступа Эдмона, она становилась ещё сильнее.

Пьер вздрогнул, когда на плечи ему легли тёплые руки, и с трудом заставил себя не оборачиваться, когда Эдмон обнял его со спины и уткнулся носом в затылок.

– Я боюсь, что уже не смогу без тебя, Пьер.

Пьер молчал. Обида всё ещё душила его. Только прижался щекой к левой руке Эдмона и, скрестив свои руки на груди, попытался дотянуться до Эдмона и прижать к себе ещё плотнее.

– Никто… – прошептал он. – Никто не заставлял меня так страдать. Одно твоё слово, Эдмон, меня задевает сильнее, чем удар шпаги. Не играй со словами. Они слишком острые для меня.

Эдмон осторожно поцеловал краешек уха, торчащего из-под волос.

– Я не хотел с тобой играть. Я люблю тебя.

– Тогда не будем больше говорить об этом. Я тебя прошу.

Пьер чуть обернулся и поймал губы Эдмона, и тот тут же поцеловал его в ответ.

Завтракали, тем не менее, молча. За окнами шёл дождь, и от того утро казалось сумрачным и холодным. В любой другой день Пьер всё равно настоял бы на прогулке, но в этот раз ему не хотелось ничего. Глупая шутка Эдмона рисовала в сознании печальные картины.

– Так куда ты плавал? – спросил Пьер, когда они уже сидели у камина, думая каждый о своём.

– В Палестину, – ответил он машинально, – а ещё мы… – он запнулся и покосился на Пьера.

– Я опять хочу знать слишком много? – спросил Пьер устало.

Эдмон слабо улыбнулся.

– Ты не представляешь, как я хочу всё тебе рассказать.

– Я не буду спрашивать, что тебе мешает, – ответил Пьер всё с той же усталостью в голосе. Он сидел в кресле, подогнув под себя колени и укрывшись пледом, но теперь отложил его в сторону и пересел на подлокотник кресла Эдмона. А затем обнял его и притянул к себе. – У нас впереди вся жизнь для твоих историй.

Эдмон не ответил.

К вечеру буря затихла. Когда они устроились в постели, Эдмон гладил его особенно нежно, не переставая вглядываться в глаза. Во взгляде графа Пьеру чудился страх. Если бы он знал, откуда берётся этот страх, то мог бы попытаться разубедить любимого, но ему оставалось только обнимать Эдмона в ответ и шептать:

– Я никуда не денусь. И тебе не дам уйти. Я люблю тебя, Эдмон.

 

***

Наутро дождь пошёл с новой силой, так что проснулся Пьер расслабленным и безо всякого желания вставать. Вопреки обыкновению Эдмон сам принялся ласкать его, поглаживая живот и бёдра руками, но старательно обходя пах. Когда же Пьер попытался ответить, руки его как обычно были пойманы в плен, и Пьеру оставалось лишь разочарованно застонать.

Дождь принёс вести из города, суть которых Эдмон, по обыкновению, Пьеру рассказывать не спешил. Едва закончился завтрак, в дверь постучали, и на пороге обнаружился мальчишка-араб с письмом в руках.

– Господину Бросо, – произнёс он осторожно.

Эдмон принял письмо и, порвав конверт, быстро пробежал глазами по строчкам. Потом подошёл к Пьеру, внимательно следившему за каждым его движением, поцеловал в лоб и сообщил:

– Я должен уехать.

– Куда? – спросил Пьер, не очень-то рассчитывая на ответ. Однако Эдмон ответил:

– В Рим. По делам. Когда ты возвращаешься в Верону?

– Я думал вернуться, когда пойдут дожди, но… – Пьер усмехнулся. – Мне нечего делать там одному.

– Тогда я заеду за тобой, когда освобожусь.

Эдмон поцеловал его ещё раз и двинулся к спальне собирать вещи.

– А что делать мне? – крикнул Пьер ему вслед, но в ответ получил лишь короткое:

– Ждать.

 

***

Пьер ждал.

Дни снова стали долгими, а ночи холодными. Пьеру казалось, что половинку его сердца отделили от груди, а то и вовсе половину тела. Чего-то не хватало, и он без конца чувствовал себя неполным. Чего именно, он знал отлично – Эдмона.

Пьер хотел снова начать писать письма – но писать было некуда. Дом Эдмона в Вероне пустовал, а куда он мог поехать в Риме – Пьер не знал.

Целыми днями он сидел и смотрел в окно, на бесконечные струи дождя, бегущие по наклонному скату крыши. Он сливался с этим дождём. Дождь успокаивал его, потому что был слезами, которые Пьер не мог себе позволить.

Ещё несколько месяцев назад Пьеру казалось, что он счастлив. В его жизни были друзья, и был вечный праздник ночного карнавала.

Теперь мысли о маскараде казались ему пресными, как и любые мысли, в которых не было Эдмона. Поместье тоже было пустым, но уезжать Пьер не хотел, потому что в городе его не ждало ничего лучшего, чем здесь.

Так продолжалось две недели. И две недели продолжался дождь. А затем раздался стук в дверь, и Пьер метнулся к выходу.

Эдмон стоял на пороге – в промокшем насквозь чёрном плаще, с промокшими насквозь волосами. За спиной его стояли двое в мантиях храма Иллюмина, но Пьер не заметил их – с разбегу бросился Эдмону на шею и повис, целуя его глаза и щёки.

– Эдмон… – шептал он.

Эдмон взял его за плечи и отодвинул – бережно, но твёрдо.

– Нам надо поговорить.

 

***

Дождь усиливался. Двое храмовников остались ночевать на конюшне, как подобало их обетам. Пьер же сидел в кресле, где провёл вместе с Эдмоном множество вечеров, и внимательно смотрел ему в глаза.

– Да, я служу Иллюмину, – повторил Эдмон. Он отлично знал, какое впечатление произвели на Пьера его слова.

Теперь уже молчал Пьер.

– Законы церкви ты знаешь, Пьер. Я не монах. Я рыцарь ордена Иллюмина. Ордена Мальты. Но я давал обеты и не могу их преступить.

Пьер продолжал смотреть на него.

– Твой ответ… я… я догадываюсь, каким он будет.

– Ты проверяешь меня… – прошептал Пьер упрямо.

Эдмон покачал головой.

– Я с самого начала говорил тебе, Пьер…

Он отвернулся. Смотрел в огонь с минуту, а затем встал.

– Прости. Это пройдёт.

– Это пройдёт… – повторил Пьер шепотом. Потом поднялся рывком и схватил Эдмона за плечи, крича: – это не пройдёт, слышишь ты, не пройдёт! Я без тебя чуть не сошёл с ума! Я люблю тебя, Эдмон! В сутане или без! Ну что ты хочешь от меня? Что я должен сделать, чтобы ты… – он сглотнул, подавившись слезами.

– Пьер, – Эдмон перехватил его руки и отвёл от себя, а затем поцеловал тыльную сторону ладони, оказавшейся сверху. – Пьер, ты знаешь – что. Просить тебя я не буду.

– Ты… хочешь… Хочешь сделать из меня шлюху, да?

– Пьер!

– Как эти… Я ведь видел их. И все будут…

– Пьер! – Эдмон встряхнул его, так что зубы Пьера с хрустом ударились друг о друга, а затем прижал к груди. – Никогда, Пьер. Если ты и согласишься, ты будешь только моим, слышишь? Я не вынесу, если тебя коснётся… Даже увидит кто-то другой.

Пьер всхлипнул и уткнулся носом ему в плечо.

– Я так не могу… – прошептал он. – Эдмон, я так не могу. Я хочу жить. И без тебя я тоже не могу. Понимаешь ты или нет? Почему я… почему я из-за дурацких обетов, которые не имеют смысла…

– Ты ничего не должен, – Эдмон отстранил его от себя, и когда Пьер снова потянулся к нему, отвёл руки Пьера в сторону. – Я сказал тебе, как есть. Я… думал утаить нашу связь, но это невозможно. Даже здесь о нас уже узнали все, кто хотел знать. Я хотел позволить уйти тебе раньше, чем наша связь стала слишком болезненной для обоих. Видит Иллюмин, я сделал всё, что мог.

Эдмон отпустил руки Пьера, и те безвольно упали.

– Прости. Тебе нужно подумать. Не торопись. Не нужно делать того, что заставит тебя мучиться всю жизнь. Пришли мне письмо. Я только попросил бы тебя прислать письмо, даже если… ты скажешь «нет». Чтобы я точно знал.

Эдмон развернулся и пошёл к двери, собираясь уехать, не дожидаясь наступления рассвета.

– Не всё, – услышал он из-за спины.

Эдмон сжал кулаки. Этих двух слов хватило ему, чтобы понять, но Пьер продолжил:

– Не всё. Ты можешь отказаться от обетов, Эдмон.

Эдмон сильнее впился пальцами в ладони и, ничего не отвечая, вышел вон.

 

ГЛАВА 9. Осень

Осень началась внезапно – так показалось Эдмону, оказавшемуся после долгого отсутствия снова запертым в своём городском склепе. Как ни старалась прислуга, всё здесь казалось хозяину пропахшим пылью. Запах тления источали дорогие портьеры и старинная мебель, и теперь уже страх потерять всё это не довлел над Эдмоном – напротив, он мечтал о том, чтобы лишиться этого груза смерти, протянувшегося сквозь года.

Эдмон не переставал думать о Пьере. Мысли эти занимали его с тех пор, как в поместье Леруа графа настигло письмо от магистра.

Двадцать лет орден не вспоминал о нём. Двадцать лет лишь послушник Фабьен приходил к нему, чтобы раз в месяц рассказать о новостях и забрать регулярную подать. Двадцать лет – с тех самых пор, как последний поход в Палестину не оправдал ожиданий магистров, судьба рыцарей не интересовала никого, кроме них самих.

Кто-то плёл интриги, кто-то искал пути услужить Папе. Кто-то просто жил – и к одним из последних причислял себя Эдмон.

Ничто не обязывало его носить рясу, и он ничем не отличался от обычных людей, кроме обетов, данных Иллюмину – обетов, которые легко обходило большинство адептов.

Только одного он не мог позволить себе – любить. И именно это несчастье приключилось с ним теперь.

Эдмон покривил душой, когда сказал Пьеру, что сделал всё возможное. Но мальчишка был умён и, конечно же, легко разгадал его хитрость.

В самом деле, обеты можно было снять. Существовали разные пути убедить Папу в том, что граф Бросо выполнил свою миссию перед лицом Иллюмина. Эдмон, прежде всего, думал о подкупе – но именно эти намёки сразу же пресек магистр, едва зашла речь о Пьере. Смысла такого упрямства Эдмон не понимал – не он первый и не он последний менял своё решение. Он мог лишь подозревать, что магистр и без того рассчитывает получить всё его состояние по завещанию рано или поздно – но в этом случае ссориться с графом Бросо было тем более глупо.

Были у Эдмона и другие подозрения – ему показалось, что разговор свернул в другое русло при упоминании имени Пьер Леруа. Какой-то другой мальчик, возможно, не вызвал бы у магистра такого раздражения. Эти догадки, однако, пока не приносили пользы – Эдмона интересовал Пьер – и только Пьер.

Что делать – он не знал, и это не нравилось Эдмону до жути. Он не терпел собственной слабости и тем более не хотел, чтобы его бессилие увидел любимый. От того и старался Эдмон в разговоре держаться так, будто всё происходит согласно его воле и его решению.

Теперь об этой жёсткости Эдмон успел трижды пожалеть. Видеть расширившиеся глаза Пьера, когда тот узнал его тайну вот так, было нестерпимо.

– Я люблю тебя… – шептал Эдмон уже дома, стоя у окна и зная, что никто не услышит его и не узнает, о ком он говорит. Затем он сжимал кулак и бил по стене, потому что больше придумать не мог ничего.

Эдмон проклинал себя за эгоизм, но всё же надеялся, что Пьер согласится на его предложение. Заставить его уйти от мира означало нарушить завет куда более серьёзный, чем обет воздержания – сам Эдмон был уверен, что это убийство. Убийство того, кого он любил, и того, кто мог бы прожить целую жизнь, куда более длинную и ценную, чем его собственная.

И в то же время соблазн выяснить всё-таки, на что готов пойти Пьер, был велик.

Эдмон не оставлял надежды уладить дела с орденом и вырваться на свободу, но если бы Пьер согласился переехать в не святые земли, это означало бы, что он в самом деле искренен. И как не корил себя Эдмон за это желание, он всё-таки хотел знать, как далеко сможет зайти Пьер.

Так, в тягостных мыслях, прошли две недели. Пьер не писал – это могло не означать ничего, а могло означать отказ.

Трижды Эдмон думал первым послать Пьеру письмо и трижды отказывался от этой мысли, но образ Пьера в минуту, когда тот узнал о своей возможной судьбе, не переставал стоять у Эдмона перед глазами ни днём, ни ночью.

 

***

Пьер же впал в апатию. Он оставался в усадьбе, покуда не похолодало, но теперь даже не пытался следить за делами – всё происходящее кругом казалось ему бессмысленным и убогим.

Иногда ему казалось, что он внутренне уже смирился с мыслью о том, чтобы стать «наложником» Эдмона – так он называл эту должность про себя, потому что лучшего слова подобрать не мог. Он уже представлял себе, как его, как и того незнакомого мужчину, которого он видел во время прогулки с друзьями, ведут по улице обнажённым на поводке. Или же представлял себя сидящим в женском платье на коленях у Эдмона в первом ряду открытого театра. Представлял, как Эдмон сжимает его живот, приговаривая: «Ты будешь только моим» – и смотрит при этом на танцовщиков на сцене, а все вокруг видят, во что превратился он, Пьер Леруа, и что позволяет делать с собой.

От этих мыслей хотелось плакать, потому что представить себя вдали от Эдмона он попросту не мог.

Мысли о закрытом городе сменялись картинами парусов и каравелл, о которых он мечтал до встречи с Эдмоном. Желание почувствовать на коже свежий морской ветер, увидеть свои собственные корабли, входящие в гавань – всё это никуда не делось, но без Эдмона теряло всякий смысл.

Эдмон стал мерилом всего. И если Эдмон считал, что хорошо сделать его шлюхой – Пьеру оставалось лишь всхлипнуть и раздвинуть ноги.

Пьер не следил за временем, и даже наступление холодов для него прошло незамеченным – он только кутался в плед всё плотнее с каждым днём. Он так и сидел бы, возможно, у окна, до самой зимы, если бы равновесие его тоски не нарушил цокот копыт на дороге и вид Леонеля, выпрыгивающего из кареты на землю.

Вначале Пьер не осознал того, что видит – Леонель казался видением, ненужным и чужим. Леонель, впрочем, явно себя таковым не считал.

– Святой Иллюмин, как ты выглядишь? – выпалил кузен, едва увидел Пьера, застывшего у окна. – Что с тобой, Пьер?

– На кой-чёрт тебя сюда принесло? – спросил Пьер и не шевельнулся.

– Меня нашёл Рико, бормотал что-то о том, что тебе плохо. Я уж думал, тебя продырявили на дуэли, готовился отпевать, – а ты попросту раскис и простудился.

– Отпевать? – повторил Пьер, и Леонелю показалось, что он немного оживился. – Лео, ты поговоришь со мной?

– Ну, раз уж я здесь, было бы странно уехать молча.

– Рико! – крикнул Пьер, но голос его прозвучал слишком слабо, и мальчишка то ли не услышал, то ли не подал виду.

– Сиди смирно, я прикажу подогреть вино и подать нам что-то перекусить.

Пьер сидел. Последнее время он только и делал, что сидел смирно – это давалось ему проще всего.

Леонель исчез и через несколько минут вернулся с серебряным подносом, на котором лежали цукаты и стояли кружки с горячим вином.

– Ну. Давай, грейся.

Пьер вяло подцепил пальцами кружку и сделал глоток. Горячая жидкость волной пробежала по телу. Затем Пьер поднял на Леонеля глаза и только теперь заметил, что тот облачён в сутану.

– Уже? – спросил он вяло.

Леонель проследил за его взглядом и кивнул.

– У нас это быстро делается. Но ты не бойся, я пока всего лишь послушник. Изучаю богословие, по воле драгоценной матушки.

– Леонель, – оборвал его тираду Пьер и тот замолк. – Леонель, расскажи мне о не святой земле.

Леонель прокашлялся.

– Ну, честно говоря, у нас не любят, когда послушники болтают о таком…

– Леонель, – повторил Пьер твёрже, и Леонель, которому, в общем-то, и самому не терпелось разболтать все возможные тайны, опустился в кресло напротив и забормотал полушёпотом:

– Там можно всё, Пьер. Это даже лучше, чем бордель. И там не надо платить. Есть шлюхи, которые обязаны делать всё, что ты скажешь – таков их контракт. То, что мы видели вместе с Жереми – только прелюдия… Я бы показал тебе настоящую жизнь, Пьер, но меня пока и самого пускают туда только по пропускам… – закончил он с тоской.

Пьер сглотнул.

– И есть те, кто сам… подписывает такой контракт? Чтобы ими пользовались все – как захотят?

– Ну… Я об этом не думал, – Леонель пожал плечами, – знаю только, что если кого-то бросает покровитель, то этот человек поступает в общее пользование. Но они сами виноваты, – весело продолжил Леонель, – не надо было быть такими дураками, да?

Пьер сглотнул ещё раз. Обнял себя за плечи и, подтянув ноги к животу, уткнулся носом в коленки.

– А ещё, – продолжал Леонель, – многие хозяева ставят своим рабам не только клеймо, но и ещё какие-нибудь знаки принадлежности…

– Рабам… – прошептал Пьер следом за ним, но Леонель, не замечая сказанного им, продолжал:

– Есть даже специальные выставки, где демонстрируют рисунки на теле рабов. Это по ночам. А днём их всех без исключения обучают искусству любви, потому что всё, что должен уметь житель закрытого города, это ублажить своего хозяина… Пьер! Что с тобой, Пьер? Не реви! В жизни не вижу, чтобы ты ревел! Ты что, крови боишься?

Пьер не мог ничего поделать. Слезы сами текли из глаз. Он уже видел себя на одной из таких выставок, обнажённым и доступным всеобщему обзору.

Помертвевшим взглядом Пьер посмотрел на Леонеля и всхлипнул, а затем резко затих.

– Забери меня отсюда, Лео, – попросил он, – не хочу ехать в город один.

– Конечно, кузен. Ты хочешь поехать прямо сейчас?

Пьер кивнул и закрыл глаза. Никуда он ехать не хотел. Но и сидеть здесь было уже невыносимо.

 

***

Прошло ещё несколько дней в безмолвных размышлениях о будущем. Пьер остановился в доме, где обитали родители Леонеля – оставаться одному было нестерпимо. В первые дни он часто плакал, бесконечно представляя, что ждёт его впереди, но уже через пару дней успокоился. Так или иначе нужно было дать Эдмону ответ – потому что жить так, как он жил последние дни, Пьер не хотел.

Ещё не зная, что точно скажет, и подспудно надеясь, что в последний момент узреет в конце туннеля свет, Пьер приказал заложить экипаж и отправился к графу Бросо.

Эдмон стоял у окна. Пьеру он показался статуей, высеченной из чёрного гранита, и после нескольких секунд молчания Пьер спросил:

– Вы вообще выходите из этой комнаты? Или вы тут вросли в землю как истукан?

Эдмон вздрогнул. «Вы» больно резануло слух, но он тут же мысленно выдал себе отрезвляющую пощёчину. «Сам виноват».

– Не уверен, что это касается…

– Опять вы за своё, – Пьер прошёл в центр комнаты и упал на диван, разглядывая Эдмона, теперь обернувшегося к нему лицом. Потом снова встал и, подойдя к Эдмону вплотную, замер, глядя ему в глаза. – Эдмон, простите меня. Мне больно, и я несу чушь.

Эдмон закрыл глаза, не в силах выдержать пронзительный взгляд этих синих глаз.

– Вы пришли дать мне ответ? – спросил он так же не открывая глаз. – Вы могли послать Рико. Так нам обоим было бы проще.

– Вы хотите, чтобы я с Рико сообщил вам, что стану вашим рабом?

– Пьер! – Эдмон резко отрыл глаза и занёс было руки, чтобы встряхнуть его, но замер, так и не коснувшись. – Говорите, что хотели сказать, и оставьте меня. Я не могу видеть вас. Просто не могу.

– Я не знаю, что хотел сказать.

Наступила тишина. Только тихонько тикали в углу стрелки часов.

– Я вам уже сказал – без вас я не могу. Но вы просите меня… Отдать жизнь. Я не знаю.

– Тогда зачем вы пришли? – спросил Эдмон совсем тихо. – Мучить меня?

– Не знаю… – ответил Пьер так же, почти что шёпотом и, чуть наклонившись, уткнулся лбом ему в плечо. – Я просто не могу больше вот так… без вас. Без тебя.

Пьер зажмурился, стараясь сморгнуть слёзы.

– Эдмон, ну неужели нет другого выхода? Может быть… Может быть, мы продолжим встречаться так же, как раньше? Хотя бы просто видеться у вас дома…

– Пьер… – Эдмон всё-таки взял его за плечи и сдавил их, так что Пьер чуть не вскрикнул от боли. – Видеться с вами здесь я не могу. Даже в вашей усадьбе нашлись доносчики, которые сообщили магистру. И снять обеты, как вы сказали тогда, я тоже не могу. Не могу. Мне стыдно, что я ставлю вас в такое положение. Мне стыдно, что я перекладываю на вас тяжкое бремя ответственности. Но это ваша судьба – и вам решать, что делать с ней.

– Я же не знаю даже, не надоем ли вам, Эдмон… Если бы только ради вас… Но что, если с вами что-то случится? Что мне делать тогда?

– Я… – Эдмон прокашлялся. – Я не знаю.

Пьер покачал головой.

– Без вас я не смогу. Что, если… Мы могли бы стать друзьями, Эдмон? Мы не будем делать ничего, что запрещали бы ваши обеты.

Эдмон стиснул зубы и снова закрыл глаза. Он представил, как Пьер бесконечно будет рядом. Бесконечно желанен. И бесконечно недоступен.

– Если вы хотите, – сказал он хрипло. – Но видеться мы сможем только на людях.

– Эдмон… – Пьер снова всхлипнул и повис у него на шее.

– Простите, – Эдмон аккуратно отцепил его руки от себя одну за другой, – так не делают друзья.

Он в упор посмотрел на Пьера и, увидев слёзы, стоящие в синих глазах, одно за другим поднёс его запястья к губам.

– И так тоже не делают друзья, – закончил он и, отпустив руки Пьера, отступил на шаг назад. – Уйдите, пожалуйста. Мне надо побыть одному.

Пьер закусил губу и, отвернувшись, медленно побрёл к двери.

– Когда я вас увижу? – спросил он с порога.

– Я не знаю.

– Послезавтра день рождения у моей тётушки Флоренси. А на третий день начнётся карнавал. Если бы вы…

– Я буду. И там, и там.

Пьер кивнул и вышел.

 

ГЛАВА 10. Решения

На плече у Пьера была маленькая родинка. Даже не на плече, а на стыке между плечом и ключицей, там, где кожа была особенно тонкой. Это место всегда вздрагивало, когда Пьер поводил рукой, и родинка трепетала, от чего внутри у Эдмона всё сжималось – трогательная беззащитность щемила сердце, а выпестованная поколениями благородной крови красота заставляла дыхание останавливаться.

Теперь, стоя в одной из гостиных огромного и разряженного в самые модные краски особняка Флоренси Леруа, Эдмон смотрел на Пьера, облачённого в несколько слоёв дорогих тканей, от батиста до бархата и парчи, и почти видел сквозь кружевной воротник эту родинку, трепетавшую при каждом движении.

Пьер был подвижен, рука его двигалась то и дело, стоило ему начать жестикулировать, объясняя что-то гостям. И каждое движение отдавалось у Эдмона болью в груди.

Желание содрать дорогой бархат к чёрту было почти нестерпимым. Эдмон не думал о том, что стал бы делать с Пьером потом – только о том, что увидел бы его настоящего, хрупкого и беззащитного, а не зашитого в бархат условностей и тяжёлые каменья интриг.

Идея Пьера «дружить» была провальной с самого начала. Оба не могли не понимать этого. Эдмон, по крайней мере, понял сразу.

Это было возвращением к тому, от чего они едва ушли. От того, что всегда мучило их. И всё же давить на мальчика он не хотел. Ничего, кроме дружбы, и не оставалось ему, если бы Пьер отказался уйти от мира. А то, что Пьер не мог согласиться, было теперь, в доме Леруа, очевидно Эдмону как никогда.

Пьер был соком жизни. Он был плотью от плоти этих роскошных вечеров. Он бы высох вдали от мира, и то, что молодой Леруа на несколько месяцев в году уезжал за город и вполне счастлив был в одиночестве, могло лишь удивлять, когда Эдмон смотрел на него и видел, как гладко Пьер обращается с малознакомыми и падкими на злословие людьми.

Пьер провёл с гостями добрую половину вечера. То и дело Эдмон ловил на себе его пронзительные взгляды, но от взглядов этих только сильнее щемило в груди. Эдмон собрался уже было уходить, потому что смотреть и дальше на Пьера издалека не было никаких сил, но уже в саду запястье его поймала нежная, но сильная рука.

– Вы куда? Мы с вами так и не поговорили.

Эдмон замер. Прищурился на миг, а затем развернулся и посмотрел на Пьера в упор.

– Это вы, кажется, не захотели говорить со мной.

– Эдмон… Я весь вечер смотрел на вас. Но я должен был развлекать гостей.

– Развлекайте. Я ничего не имею против.

– Поверить не могу. Вы сами делаете наши отношения невозможными, а теперь, когда я предлагаю вам хоть какой-то путь, начинаете ревновать.

– Я делаю невозможными? – Эдмон хотел было вырвать руку, но Пьер перехватил его запястье по-новой.

– Скажите, что это не так.

Пьер смотрел упрямо и зло, и Эдмон, хоть и не отвёл взгляда, но в конце концов всё-таки вздохнул.

– Пьер, это было давно. Чего ты хотел? Чтобы за двадцать лет до нашей встречи я предугадал её и не стал поворачивать свою жизнь на службу Иллюмину?

– Я хочу, чтобы ты хотя бы объяснил мне, зачем ты это сделал. Мой друг, Леонель, скоро станет аббатом. Потому что его семья имеет перед церковью какие-то долги. Какие долги имеешь ты? Может быть, мы вместе могли бы их отдать?

Эдмон вздохнул и покосился на дверь.

– Мы снова уединяемся и потакаем подозрениям.

– Не я первым ушёл в сад. А теперь уже не получится вернуться и сделать вид, что ничего не произошло.

– Что ты хочешь от меня, Пьер? Мне больно на тебя смотреть. Скажи, что ты этого не предугадал.

– Не предугадал, как и ты не предугадал своих обетов. И твоя недальновидность приносит куда большую боль. Что я хочу, я тебе уже сказал. Объясни. Теперь у нас впереди нет целой жизни, чтобы я ждал, когда ты сможешь довериться мне. Теперь мне надо решать, и я хочу знать, чему обязан самим существованием этого выбора.

– Тебе не понравится то, что я скажу.

– Тем более я хотел бы об этом узнать.

Эдмон вздохнул и перехватил его руку, накрывая её своей.

– Пьер, я поклялся умирающему другу, что займу его место в ордене. Ты понимаешь, что значит для меня такая клятва?

– Опять этому… которого ты любил?

– Я знал, что ты не поймёшь.

– Верно, я не понимаю. Не понимаю, почему моя жизнь зависит от мертвеца. Он мёртв, и ему уже всё равно, держишь ты слово или нет. А я жив. И я хочу быть с тобой.

Эдмон осторожно отцепил пальцы Пьера и всё-таки отвернулся.

– Пьер, здесь нечего обсуждать. Ты принимаешь меня таким, какой я есть, или нет. С моими шрамами и моими обетами. Мне будет больно, если ты не сможешь любить меня таким. Но изменить я ничего не могу. Это всё.

Он последний раз поймал пальцы Пьера и стиснул, будто прощаясь, на миг, а затем исчез, оставив Пьера стоять в одиночестве и обнимать свои локти. Осень в эти секунды казалась виконту самой холодной в его жизни.

 

***

У Эдмона, помимо шрамов, которых он так опасался, был малюсенький шрам под правым соском, о котором, видимо, сам граф Бросо давно забыл. Именно поэтому Пьеру всегда так нравилось зацеловывать его – это была маленькая тайна Эдмона, о которой не знал никто, кроме Пьера, даже сам её обладатель.

Сидя в одиночестве на кромке фонтана, Пьер никак не мог отогнать от себя видения, в которых касался этого шрама и самого соска. Затем скользил пальцами по животу Эдмона и касался, наконец, того заветного, к чему Эдмон так и не подпустил его ни разу.

Пьер не думал, что такую реакцию может вызывать у него мужская плоть. Все мальчики, которых он выбирал до сих пор, были смазливы и скорее походили на девочек, не успевших сформироваться. К их мужским потребностям Пьер относился с пренебрежением, резонно делая вывод, что если бы они хотели удовлетворения, то купили бы себе проститутку, а не пошли с ним.

Одно то, что он никак не мог добраться до Эдмона как до мужчины, вызывало тягучую и бесконечную злость. От упрямства графа давно хотелось выть. А теперь, когда они будто бы шагнули на полгода назад, выть хотелось сильнее в два раза, потому что ночь за ночью Пьер не мог не то что коснуться Эдмона, но даже увидеть его лица.

Всё, что было доступно ему, это глаза и фарфоровая маска, которую Эдмон и не думал менять вопреки всем обычаям.

И сколько бы ни встречался Пьер с этими глазами, только сильнее становилось чувство, что Эдмон лишний здесь, среди бушующих красок жизни.

Эдмон был чёрной скалой среди разноцветных волн. Эти волны огибали его, будто опасаясь разбиться, но Пьер не сомневался, что если Эдмон останется стоять в одиночестве, рано или поздно найдётся тот, кто также, как и сам Пьер, заметит эту скалу. От понимания и бессилия хотелось завыть ещё сильнее.

Весь карнавал терял смысл для Пьера – веселиться в одиночестве он не мог, и не потому, что рядом не было теперь ни Леонеля, ни Жереми. Последнего Пьер видел несколько раз, и несколько раз ему приходилось отбиваться от навязчивых шуток. Эдмон в эти мгновения напрягался так, что Пьер чувствовал его напряжение даже издалека, и опускал пальцы на эфес шпаги, так что Пьеру становилось совсем уж неуютно.

Пьер вообще не мог веселиться, пока Эдмон стоял в одиночестве. Он предпочёл бы снова оказаться в мрачной гостиной графа, только бы не чувствовать этого разделившего их в один миг расстояния.

Однако и оставаться с графом здесь, на карнавале, он не мог. Пьер понял это в одну из первых ночей, попытавшись заговорить с Эдмоном как ни в чём не бывало, будто встретил его здесь, на карнавале, только что.

– Вы не веселитесь? – спросил он, приближаясь к графу и прислоняясь плечом к стене сбоку от него.