Текст книги "Не грусти, Мари!"

Автор книги: Наталья Узловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– А что петь?

– Ну, там военные песни будут в основном, но можно любые. Только шансон не катит, а попсу, я знаю, ты не любишь.

– Я и шансон не люблю, не думай.

– А чего любишь?

Я задумалась.

– Высоцкого и фолк.

– Не, давай без фолка, – поморщился Витька. – Из Высоцкого чего знаешь?

– Почти все, – без ложной скромности сказала я. У меня четыре диска, все заслушаны до дыр и выучены давно и прочно. – А у нас получится?

– А то ж! – уверенно ответил парень. – Двигаем ко мне, подберем песни.

– Две? Ты же сказал – пару?

– Ну…малость побольше, две несерьезно.

Я обрадовалась. Я на самом деле люблю петь, мама говорит, у меня есть слух. Только вот вокалом я никогда не занималась. Ладно, посмотрим. Все равно выйду на сцену, пусть Инесса утрется!

Позвонила Изка, я сбросила, мы как раз вошли к Витьке. Дверь открыла его мама, полная румяная женщина в переднике. Витька снял с плеча спортивную сумку.

– Мама, – прошептал Витя, – это Маша, наша староста, мы сейчас петь будем.

– Что с тобой, Вить?! – всполошилась та. – Что с горлом? Как петь?!

Витька бросил на меня умоляющий взгляд, объясни, мол.

– Эээ… Вите кадык помяли, но ничего страшного, скоро все будет в порядке, не волнуйтесь.

– Господи! Я говорила, бросай свою борьбу! Занимаешься музыкой и занимайся, бренчи себе на гитаре, а это дело до добра не доведет! Говорила, не езди на сборы! Да разве ты послушаешь? У всех дети, как дети…

– Понеслась, – улыбнулся Витек.

– Руки мойте! – крикнула с кухни его мама. – Ужин на столе!

А я только что поняла, до какой степени, оказывается, проголодалась, ела так, что аж за ушами трещало, правда, все было очень вкусно: и жареная картошка, и сосиски, и салат. На сладкое мы получили по куску шарлотки.

Потом мы пошли в Витькину комнату подбирать песни. Я оглядывалась по сторонам. Люблю, когда комната может рассказать о своем хозяине: кто он, чем живет, что любит, о чем мечтает… В моей комнате стеллаж с книгами достает потолок, на стенках фотки, в основном, мои и Изкины. А вот цветов на подоконнике нет, они у меня вянут, забываю поливать. Да что цветы, у меня даже кактус не выжил, засох, я отдала его однокласснице выхаживать. У Витьки на стенках висели постеры старых рок-команд: «Алиса», «Ария», «Агата Кристи», грамоты, на полке было несколько кубков, я уважительно покосилась на них. На столе стоял столетник, напоминающий карликовое деревце. Он показался мне похожим на Витьку: сутуловатый, но мощный, крепкий, попробуй, сломай такого; простой, без изысков, но очень надежный и готовый подставить плечо, если потребуется.

Витька пододвинул мне стул, располагайся, мол, а сам достал гитару. Осторожно подержал ее в руках, сдул пылинку.

– Чья? – спросила я, кивая на инструмент, – финская?

– Не, чешская. Шикарная, да?

– Красавица! – Согласилась я.

Гитара и впрямь была очень красивая: черно-красная с разводами, струны серебряные. Ее, само собой, Витька в поход не таскал, тогда у него была маленькая, переделанная из семиструнной.

– Чего петь будем? Подожди, где-то у меня был песенник Высоцкого… А, не, я его Михану отдал, ну это ладно, аккорды в Инете нарыть можно, так что выбирай, чего хочешь. Давай, может, военную для начала какую-нибудь? Про нейтральную полосу? Или «Он не вернулся из боя»?

– А «Воздушный бой» можешь? «Их восемь, нас двое, расклад перед боем не наш, но мы будем играть…»

– А дальше?

– «Серега, держись, нам не светит с тобою, но козыри надо равнять. Я этот небесный квадрат не покину, мне цифры сейчас не важны…» – пропела-проговорила я.

Гитара поддержала меня ровным, ритмичным боем, струны зазвучали в унисон голосу, не высоко и не низко, как будто Витька всю жизнь только тем и занимался, что мне аккомпанировал. Правда, через пару куплетов мы сбились, начали сначала.

Мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он

Надсадно завыли винты…

– Кажется, там бой другой, – сказал Витек. – Какой-то нестандартный, сейчас послушаем, – он открыл ноутбук, подсоединил модем.

– Кто пел? – заглянул в комнату Витин папа, высокий, тоже сутулый, в очках. – Здравствуйте, барышня. Это вы пели?

– Я. Меня Маша зовут. Можно на «ты».

– Приятно, а я Вячеслав Михайлович, отец этого оболтуса, – он кивнул на сына, тот улыбнулся. – Что, огреб по ушам?

– По шее, – прошептал Витька.

– Что, плохо? – спросила я.

– В смысле? – не понял Витькин папа.

– В смысле, песня.

– Нет, не плохо. Мне понравилось, только никогда не слышал, чтоб Высоцкого исполняла девушка. Обычно мужики стараются копировать его манеру, а ее нельзя копировать, в итоге получается ерунда. А почему такая песня? Почему не взяли что-то полегче? Шуточное?

– Мне эта нравится, – упрямо наклонила голову я, – да и Витьке подходит, я вместо него буду петь…наверное.

– Ну-ну, – Вячеслав Михайлович присел на кресло. – Послушать-то можно? Или мешаю?

– Да еще особо слушать нечего, – сказала я. – Мы только начали.

Странно, мы только начали, а я уже поняла: все получится. Совсем не так, как с проклятым этим танцем. Я вышла, услышала музыку и поняла: танцевать не буду, сразу стало тяжело на душе. Может, оттого, что я раньше не танцевала? Так я и не пела раньше, только для себя. А с другой стороны, Высоцкого с рок-н-роллом сравнивать, все равно что Пеле с Аршавиным.

У меня особое отношение к Владимиру Семеновичу и его творчеству. Человек, который шел своей колеей, случалось, шел не туда, но все равно не опускал рук. Он не был идеальным, совершал ошибки, но не искал легких путей, не кривил душой, не врал и не прогибался «под изменчивый мир». Да, пил, говорят, сам себе из ноги вырезал вшитую «торпеду»…ну и что дальше? Значит, иначе не мог, это была его жизнь, и он ее прожил так, как хотел, никому ничего не задолжав. А потом у Никитских ворот в последний путь его провожала вся Россия – колхозники и интеллигенция, чиновники и артисты, академики и урки, мужчины и женщины, любившие и ценившие его творчество, оглушенные этой великой потерей.

– Что еще? – спросил Витька, – бой я к завтра подберу, хорошо будет.

– «Я не люблю».

– Чего не любишь? – недоуменно переспросил гитарист.

– Песня такая, стыдись, – сказал Вячеслав Михайлович. – Тоже проблемная. А вы, Мария, наверное, очень серьезная девушка. Я думал, ваше поколение таких песен вообще не знает.

Я не нашлась, что ответить, мельком взглянула на часы. Ого, полдевятого! Мама, наверное, волнуется.

– Слушай, Вить, я пошла, завтра семинар, надо готовиться.

– О, я не пойду.

– Чего это? – во мне проснулась староста.

– Да горло.

– Ладно тебе, просто в институт неохота, так и скажи.

– Конечно, я только со сборов. Слушай, а может, дашь статистику списать?

– Я сама не сделала, завтра у Алиски спрошу.

– Ой, а она прям сделала, а я тогда французский летчик, – засмеялся Витька.

– Она, понятно, не сделала, а списала у параллельной группы, они на занятие вперед идут, так что у Алиски есть. Дам, обращайся, если что.

– Ты настоящий друг, – заключил Витька умирающим голосом. И добавил совсем тихо: – Пойдем, провожу.

Мы пошли в прихожую обуваться.

– Приятно было познакомиться, – церемонно сказала я. Только что реверанс не сделала.

– Заходите еще, Маша, – тепло ответила Витькина мама.

– Мне понравилось, как вы пели, – сказал Вячеслав Михайлович, я аж покраснела от удовольствия. – Обязательно приду на концерт.

Мы шли мокрой улицей, лужи поблескивали в свете фонарей, небо было затянуто тяжелыми ноябрьскими облаками. Первый раз в жизни меня провожал до дома парень, и неважно, что мы с Витькой не встречались, а просто учились вместе. Если помечтать немного, то легко можно представить, что Витька вовсе даже не Витька, а мой суженый и ряженый.

Шли молча, Витьке было трудно говорить, а мне не хотелось. Было радостно и отчего-то горько. Жаль, бабульки у подъезда не увидят меня с молодым человеком, а то уж надоели их сентенции на тему: «Машка-то невеста уже, что ж жениха нету все? Вот у Лариски из первого подъезда такой кавалер видный, на машине ее возит, букеты дарит…». Не то чтобы меня волновало мнение тети Дуси и бабы Мани, но настроение портилось изрядно.

– Слушай, Маш, эти две я подберу, а третью ты какую будешь петь?

– А? – очнулась я.

А, он о песнях. Спорим, что если бы Витек Изку провожал, он бы не об этом думал? Спросить? Да зачем, только полной дурой себя выставлю.

– «Корабли постоят и ложатся на курс», такую знаешь?

– Да не, я Высоцкого мало знаю, Маш, как-то не близко мне, слишком уж он шумный.

– Он не шумный, он искренний.

– Пусть так. Давай какую-нибудь песню полиричнее.

– Ну…– замялась я, – посмотри тогда «Балладу о любви» или «Здесь лапы у елей дрожат на ветру…», они медленные. Спасибо, что проводил.

– Не за что, спасибо, что выручаешь. Я хотел Михана попросить, да ему медведь на все уши наступил. Да еще и потоптался. Пока, Маш!

– Счастливо. – Я вошла в подъезд и долго смотрела в окно, пока Витька не скрылся из виду.

Первый раз в жизни меня проводил парень, какое событие, скажите на милость… А ведь мне скоро восемнадцать. Даже на открытках к восемнадцатилетию обязательно нарисована счастливая пара, будь она неладна. И написано что-то вроде: «Вот ты и встретила любовь….ла-ла-ла», «Кружи мальчишкам головы, будь самой красивой …и т.д». Я Бриджит Джонс. Я встречаю Новый год с родителями и бабушкой, и еще Изка заходит. Правда, в этом году она вряд ли зайдет, у нее своя будет компания, где она звезда, и уж точно с ней рядом кто-то будет, кто обнимет, прижмет к себе, нежно прошепчет на ухо. Вот же блин.

– Ну, когда премьера? – спросила мама.

– Премьеры не будет, – ответила я и, увидев, какое разочарование отразилось на мамином лице, поспешно добавила, – но зато я во вторник пою на концерте в ДК, Высоцкого, три песни. Придешь?

– Придем, конечно, – сказала мама, – а что с постановкой? С Инессой поругалась?

– Да нет, – я махнула рукой, старательно делая вид, что мне все равно, – я танцевать не умею, а Инесса какой-то дурацкий рок-н-ролл туда вклепала. Ну, меня и сняли.

– Ясно, – мама огорченно покивала головой, – а кто ж вместо тебя?

– Изольда, кто еще, они как раз с фестиваля вернутся.

– Вы поругались?

– Нет, мам. Просто я не хочу с ней разговаривать. Подруга, называется, совсем зазвездилась.

– Ну, может, все не так? Ты поговори с ней, все выясни.

– Да чего выяснять, мам? Изка же знала, как мне важно выступить, я, может, всю жизнь об этом мечтала. Что, она мне скажет: «Ой, извини, Мах, мне так хотелось еще раз оказаться в центре внимания, что я про тебя не подумала?» Так, что ли?

Раздался резкий звонок домашнего телефона.

– Это тебя, Маш, – сказала мама и драматически прошептала: – Изольда!

– Меня нет, – ответила я, – пусть катится.

– Я уже обещала позвать.

Наверное, Изка хотела извиниться, но я не стала слушать, обида еще не прошла. Сказала, что сильно устала и очень хочу спать.

Изольда подошла ко мне назавтра в институте:

– Мах, ты дуешься? Ну, извини.

– Я не дуюсь, Из. Я злюсь. Я бы так не поступила на твоем месте. И от тебя не ожидала.

Изка начала ссылаться на Инессу: ее не переупрямишь, как сказала, так и будет, а танец и вправду нужен для спектакля…

В итоге я ее, конечно, простила, но неприятный холодок остался. Алиса делала все, чтобы побыстрее его разогнать, и ей удавалось. А потом Изка уехала на фестиваль.

А я до темноты просиживала у Витьки, репетировала. Не жалела голоса, после болело горло и почему-то шея. Я боялась, что придут соседи и попросят хотя бы сделать перерыв, потому что слушать мои вопли третий час подряд они уже не в силах. Но у нас получалось, правда. Гитара звучала уверенно и резко, местами зло:

Я не люблю уверенности сытой,

Уж лучше пусть откажут тор-р-моза-а…

Я тоже этого не люблю. И фатального исхода, и холодного цинизма, и если друг оказался вдруг. Песни на все времена.

С Изкой, правда, у нас все утряслось. Я сходила на спектакль, подарила цветы (одна из многих) а она – на «мой» концерт в ДК, честно высидев два с половиной часа.

Я, в любимой черной рубашке и неизменных «мартенсах», жутко боялась выхода на сцену. Изка прорвалась за кулисы, помогла мне накрасить глаза (от волнения у меня тряслись руки) и пожелала удачи. Витька проверял, как настроена его гитара, на Изку не глядел. Не знаю почему, но мне это было приятно. Впрочем, нет, знаю. Потому что при Изольдином появлении все парни просто в ступор впадали, помани она пальцем, пошли бы куда угодно, а меня в принципе не замечали. А Витька нас уравнял: сидел, ни на кого не смотрел и поглаживал по полированной деке свою красавицу-гитару. Нас объявили, я нервно хрустнула пальцами. Началось.

– «Воздушный бой», – объявила я, чувствуя, что меня начинает подташнивать от волнения, – Владимир Высоцкий.

Зал зачем-то захлопал, я растерялась и в панике оглянулась на гитариста. Витька кивнул головой: спокойно, все под контролем. Мне вдруг захотелось убежать обратно за кулисы, слишком невероятно все это было: я и сцена, да еще с микрофоном. А потом я сказала себе: Маха, давай. Ты же всегда хотела выступить, так вот тебе шанс, зря, что ли, репетировала? Витька заиграл вступление.

Не знаю, хорошо ли я пела или нет, но слушали внимательно и аплодировали, как и всем остальным. Мама с Изольдой и Алиской хлопали громче всех, поэтому к «Балладе о любви» я приступила уже более уверенно. А на третьей песне случился конфуз – прямо на середине вырубился микрофон. То ли я наступила на провод, то ли еще что-то. Я не сразу поняла, что случилось, когда вдруг перестала себя слышать. Первая мысль была: ну вот, единственный сбой в концерте пришелся на мое выступление, я все же неудачница. А вторая: ну и фиг с ним, с микрофоном, так допоем-доиграем.

И допели: мой голос звенел и разносился по всему залу, а я боялась, что не выдержат связки. Выдержали. А у Витьки на последнем аккорде лопнула струна. Наверное, он тоже волновался.

Откланявшись, я рухнула на стул за кулисами. Ноги отказывались держать, ладони противно вспотели. Заглянул ведущий, улыбнулся:

– Ребята, вас не хотят отпускать. Спойте еще что-нибудь.

– Спели бы, – ответил Витька, – да струна лопнула, все.

Ай, да мы!

– Спасибо, Вить, – сказала я.

– Ты здорово спела, Маш. Тебе спасибо!

Изка бросилась мне на шею, крепко обняла. Я заметила, что у нее глаза «на мокром месте» и спросила:

– Ты чего? Плакала, что ли?

– Да это песня твоя, – махнула рукой Изка, – про любовь. Мах, а у нас когда-нибудь будет так?

– Откуда ж я знаю? Сказано же: «много будет странствий и скитаний». У тебя точно будет, Из.

Как выяснилось, спектакль нашего театра занял третье место на фестивале, уступив МГУшному «Мастер и Маргарита», и ярославскому какому-то про войну, а вот Изке дали приз зрительских симпатий (Алиска сказала, что «Маргарита» чуть не лопнула от зависти). О большом успехе написали в институтской газете, поместив там огромную фотографию моей подруги. Мне очень хотелось всей душой радоваться за Изку, но всей душой не получалось, только частично.

В театральный кружок я больше не пошла, хотя Инесса предлагала. Не то чтобы я такая гордая, просто не хотелось, а вот Изка стала настоящей «примой» нашего местного масштаба, играла главные роли во всех спектаклях. У нее здорово получалось, особенно если героиня была не девочка-припевочка, а с характером, вроде Антигоны, Кармен, Настасьи Филипповны, Брунгильды. Оказалось, что на моей подруге смотрится и средневековый королевский наряд, и пестрые лохмотья испанской цыганки, и античный хитон, и даже советская военная форма. Мы стали реже видеться из-за бесконечных Изкиных репетиций, я скучала по ней. С Алиской было хорошо общаться, но поговорить по душам мы не могли.

Глава 3

В моей жизни наступили крутые перемены: папу перевели в Ярославскую область, насовсем, дали там жилье, а эту квартиру нам надо было освободить, правда, почему-то через полгода. Мы приехали в Подмосковье, когда мне было четыре, а родилась я в Иркутске, и мама моя оттуда родом, а вот отец из Переславля, так что сейчас он, можно сказать, возвращается на родину. Мама с бабушкой очень волновались, суетились. Было решено, что я доучусь первый курс здесь, точно, тем более что еще полгода можно жить в нашей квартире, а потом будет видно. Либо останусь и буду снимать жилье, либо можно будет устроить перевод в другой ВУЗ. С одной стороны, мне очень не хотелось расставаться с родителями, а с другой – манила свобода и самостоятельность. Шутка ли, восемнадцати нет, а буду жить одна, сама себе хозяйка. Хотя, признаться честно, никто мою свободу и не ограничивал, я не стремилась гулять до полуночи и оставаться ночевать у подруг, посещать вечеринки и тусовки…из-за чего там еще не находят взаимопонимания родители с подросшими чадами? Буду скучать, конечно, но, опять же, мои не за границу ведь уезжают, можно ездить на каникулы и праздники, даже на выходные иногда.

Так что Новый год прошел как-то скомкано. Изольда праздновала на квартире у Пра с кучей приятелей, меня тоже приглашали, причем настойчиво, но я хотела остаться с родителями, они через две недели уедут, да и бабушка очень бы расстроилась, я точно знаю, хоть она и не подает виду. Кремень у меня бабушка, что называется, старой закалки. А я не такая. Когда мне грустно, могу и пореветь, а грустно мне частенько бывает.

В конце января все мои уехали в Переславль-Залесский, отец будет работать там в местном военкомате, я осталась одна. Девчонки помогли прибраться в квартире, после того, как съезжают, всегда остается мусор. Изольда сказала: «А перебирайся ко мне, Мах, места хватит, что ты тут одна будешь делать? Тетя Зоя не против, мы тебе комнату выделим, а хочешь, со мной поживи. Давай, Мах! Весело будет». Я решила подумать, в конце концов, было еще полгода.

В итоге я соглашусь, конечно. И не через полгода, а через пару месяцев. Мне было до ужаса одиноко в пустой квартире, которая недавно была нашей, а сейчас стала просто ничьей, просто квартирой с равнодушным электрическим светом. Вечерами мне хотелось кричать от жуткой давящей тишины, которая наваливалась, как только я переступала порог. Я включала телевизор, чтобы он бормотал что-то вполголоса, включала музыку, иногда даже разную в разных комнатах. «Только никогда, мой брат-чародей, ты не найдешь себе королеву, а я не найду себе короля», – далеким от обреченности голосом напевала Хелависа из спальни. «Кто не верил в дурные пророчества, в снег не лег ни на миг отдохнуть, тем в награду за одиночество должен встретиться кто-нибудь», – уверял Высоцкий. Типа, выше нос, Маха, кто-нибудь да встретится. Мне только не понравилось выражение «в награду за одиночество», как будто за одиночество положена награда. Одиночество – это не заслуга, но и не вина. Это, по-моему, что-то вроде проклятья, которое, однако, можно снять, как в сказке. Нужно пройти сотни лиг, истоптать три пары железных башмаков и сбить три железных посоха, сразиться с драконом и разрушить злые чары. И вот тогда наступит «жили они долго и счастливо в своем замке». У нас сейчас другие башмаки, да и драконы, пожалуй, тоже другие: зависть, депрессия (фу, как не люблю это слово), привычка копаться в собственных переживаниях, которую некоторые гордо именуют самоанализом. И одинокие вечера, когда некуда и не с кем пойти. Вот, как сегодня. Я все-таки Бриджит Джонс. Та по вечерам звонила друзьям и жаловалась на свою неудавшуюся жизнь. Но, в конце концов, ей было тридцать. Может, позвонить Пра? Алиска уехала на выходные к брату в Москву, Изольда недоступна. Интересно, сколько башмаков я уже стоптала?

– Приходи, – сказала Пра, услышав мой убитый голос. – И не говори, что поздно, это фигня.

По-моему, ей самой было не очень весело.

А я только того и ожидала. Пра жила через два квартала, не так уж далеко. Я вновь накинула куртку и выскочила за дверь. Не люблю март. Какое-то порубежное время: еще не весна, но уже не зима, то пригреет солнышко, то с неба сыплется ледяная крошка, вот как сейчас. Холодный ветер пробирает до костей, что ни надевай. Голые деревья с повисшими на ветках каплями выглядели ужасно тоскливо. А вот местами обледеневший асфальт был красивым: посверкивал под луной, будто в него вкраплены полудрагоценные камни. Нагнув голову, я зашагала к Пра. Она жила в угловой однушке на девятом этаже нового дома. Удивительно, это жилье очень шло ей, если можно так выразиться. Да, именно в том смысле, в каком шли высокие шнурованные «Предаторы» или «Ньюроки» и эти ее невероятные платья, которые Пра зачастую шила сама, и здорово шила. Изка говорила, Пра по образованию модельер-конструктор. Сейчас она работала барменом в Москве, сутки через трое. И тусовалась в основном в Москве, вместе с Андреем. Ей я тоже завидовала. Неужели мне только это и осталось в этой жизни – завидовать другим, потому что у меня самой ничего интересного не происходит? Учеба и дом, а теперь еще и родители далеко. Может, найти какое-нибудь хобби? Или найти работу? А что, все студенты подрабатывают, да и деньги не помешают, куплю ролики, например. Мое живое воображение тут же нарисовало картинку: вот я, в коротких шортиках и облегающем топике, волосы свободно полощутся по ветру, еду по проспекту, а навстречу – Он. Ха, кадр из рекламного ролика, чушь какая. Чтобы надеть короткие шортики с облегающим топом и не пугать прохожих своим видом, мне надо похудеть килограмм на десять. Нет, я не то чтобы толстуха, я скорее из тех, кого называют крепко сложенными, иногда атлетичными. Это потому, что у меня широкая кость, плечи и таз. Я двигаюсь: играю в баскетбол, много хожу пешком. Но шестьдесят шесть кило при росте сто шестьдесят пять – это много, худенькой модельной красоткой мне никогда не стать. А вот Изке повезло с фигурой, да и с ростом тоже: подруга выше меня на полголовы. Пра тоже высокая и стройная, даже худощавая. Да почти все девчонки такие. Кроме меня. Ненавижу себя жалеть. Надо в самом деле найти работу, чтобы лишнего времени не было.

Пра открыла сразу, видимо, услышала, как подъехал лифт, я вошла, укоряя себя за то, что не догадалась принести хотя бы вафельный тортик, чаю бы попили.

– Замерзла? – спросила Пра.

– Так, – неопределенно пожала плечами я.

– Хочешь выпить?

– Чего? – я опешила.

– У меня есть мартини, красное вино. Могу предложить еще ром с колой. Или с яблочным соком.

Забавно, я никогда не пила в гостях у своих подруг. То есть, я вообще пила только на семейных праздниках вроде Нового года (пара бокалов шампанского) и дней рождения (бокал белого полусладкого). Но мне вдруг захотелось рома с колой.

– Оставайся ночевать, – сказала Пра неожиданно, словно подслушав мои мысли. -Мне как-то грустно сегодня.

А я всегда все держу в себе. Мне тоже бывает грустно, да что уж там, мне почти всегда грустно, и я не могу быть одна. Совсем не могу. Только я ни с кем это не обсуждала, даже с мамой. Она скажет: не надо носить ботинки и штаны, одевайся женственней. Блин, как будто юбочками-кофточками-заколочками можно решить все проблемы. Хотя…Изка же сумела измениться, сменив имидж. Ладно, я спрошу у Пра. Вот только выпью для храбрости.

Ром с колой, поданный мне в тяжелом стакане со льдом оказался очень вкусным. Я вытащила соломинку и решительно отхлебнула, разом почувствовав себя в американском баре из восьмидесятых. Не знаю, почему так. Или дело в больших портретах, глядящих на меня с противоположной стены? Белозубо хохочет Мерилин Монро, на ее щеках тень от ресниц, искоса и серьезно смотрит незнакомая красавица с удивительно нежной – это видно даже на не цветной фотографии – кожей. Гладко зачесанные волосы, уголки губ чуть приподняты, только мне кажется, что улыбаться она не хочет.

– Это кто? – спрашиваю.

– Бланш Дюбуа. В смысле, Вивьен Ли, кадр из фильма «Трамвай «Желание».

– Ничего себе, никогда бы не подумала.

Пра кивнула.

– Да, она здесь не очень похожа на Скарлетт, больше на Анну Каренину. Смотрела?

Я не смотрела. Я даже не знала, что Вивьен Ли сыграла Анну Каренину. Мне не нравится само произведение, я и русский фильм не досмотрела до конца.

– Тебе они нравятся? Вивьен и Мерилин?

– В целом, да. Они были не такими, какими казались…сложно объяснить.

Я с интересом разглядывала свой опустевший стакан. Когда я успела все выпить? Пра открыла шкаф, вынула бутылку темного рома, налила еще, добавила колы.

– За здоровье? – робко спросила я. Понятия не имею, что надо говорить в таких случаях.

– На «Титанике» все были здоровы, – прищурилась Пра. – И деньги у них были, все было. Только вот не хватило удачи. Давай за удачу! Она всегда нужна.

– Давай!

Ром придал мне храбрости.

– Пра, я давно хотела тебя спросить…

– Ну? – она внимательно взглянула на меня.

– Как у Изки получилось так измениться за одно лето? Ладно, имидж, я понимаю. Но поведение, манера держать себя, все такое. Это ты так сделала?

– Шутишь? – Пра засмеялась, но, как мне показалось, немножко нервно. – Это она сама. Нет, я тоже поучаствовала, но, в общем, так сложилось. Понимаешь, я просто показала Изольде, какой она может быть, ну, переодела, да. Я рассказала своей компании, какая она. Точнее, какой ее следует воспринимать. Я сказала что-то вроде: «Офигенная девчонка, за ней парни толпами бегают, такая интересная, все знает, все умеет». Так к ней и отнеслись. А она поверила, что и в самом деле такая: интересная, нестандартная, красивая, привлекательная. Опять же, как я понимаю, в школе Изольду звали Леной. Заново привыкнув к собственному необычному имени, Изольда будто сказала всем: «Ленки-зануды-серой мышки» больше не будет, встречайте Изольду, Принцессу-Изо-Льда».

– Ты тоже знаешь?

– Да кто не знает? – Пра пожала плечами. – У нас ее так и зовут: Ледяная Принцесса. Или просто Принцесса. Со многими встречается, никого не любит.

– А я даже не встречаюсь ни с кем, – неожиданно выдала я. Блин, это я уже напилась или что?

– Почему? – спросила Пра. Она не стала удивленно вскидывать брови и говорить «Ах, бедняжка».

– Не знаю, Пра. Не складывается. Может, я проклята? Типа, венец безбрачия?

Точно напилась, такую чушь несу. Вот и второй стакан пуст.

– Глупости, – отрезала Пра. – Скажешь тоже. Может, просто время еще не пришло? А потом…ты слишком серьезная, Мари.

Да, Пра зовет меня Мари, как Сан Саныч наш. Я не стала спрашивать, почему. Мне приятно. Мне вообще нравится Пра. Хочется узнать о ней побольше.

– Изольда, та полегче, позвончее, – принялась объяснять моя собеседница. Сразу видно, много читает, а не в Инете торчит. Из моей группы никто бы не сказал «позвончее» о человеке. – Много улыбается, шутит, кокетничает. И так у нее органично это выходит. Наверное, врожденное, Маш. И в то же время Изка – не пустышка, она глубокая, умная, развитая, понимаешь? Это сочетание не оставляет равнодушным. У нас же как думают: если умная, то либо стерва, либо «синий чулок», если красивая – то набитая дура. А Изольда еще и неформалка, причем со своим стилем, где-то готичная, где-то роковая, где-то «лолита». А ты потяжелее, Мари. Как БТР.

Ничего себе! БТРом меня еще никто не называл.

– Что, прям все пять тонн? – язвительно говорю я.

– Не обижайся, – Пра поднимает бровь, – ты спросила, я ответила.

Да что ты, какие обиды. Ну и пусть БТР, зато по любой трассе проеду. Да и вообще глупости это все.

– У меня тоже плохо, – неожиданно говорит Пра. – С Андреем.

– А что с ним?

– Не могу понять, он как-то отдаляется. Меньше внимания мне уделяет, как-то так. А может, просто нервничает, ему по весне в армию.

– Пойдет?

– Пойдет, он сам хочет. Говорит, мужчина должен отслужить. И я с ним согласна.

– А ты? – спрашиваю.

– А я буду ждать его. Как раньше ждали из военных походов, – Пра улыбается. – Да нет, все нормально на самом деле, это я что-то не то сказала. И ты, Мари, не грусти и не завидуй Изке. Каждому свое.

– Это было написано на воротах Освенцима, – бурчу я.

– Это было написано в Библии. Еще раньше, – поправляют меня, – а еще, Мари, надо верить в себя. Рома?

– А ты веришь? – я подставляю стакан, сама доливаю колы.

– Когда как, – Пра смотрит на меня через бутылку, – бывает, верю, бывает, нет. Наверное, все же верю.

– Можно еще спросить?

– Ну?

– А почему ты работаешь барменом? У тебя же другая профессия.

– Так я работала по профессии, – разводит руками Пра. С девяти до шести в салоне «Уют». Шила и кроила шторы, гардины, портьеры, будь они неладны. Скучно, Маш. Да и времени ни на что не хватало, а теперь у меня его завались. Могу с Мотором тусить, могу съездить куда-нибудь…

– Хочешь посмотреть фильм? – мы неожиданно меняем тему.

– Хочу, – соглашаюсь сразу, хоть я и не большая любительница кинематографа. – А какой фильм?

– «Фрида», – объявляет Пра, – про мексиканскую художницу Фриду Кало. Слышала о такой?

По какой-то неизвестной причине диск пошел на английском. Мы включали его несколько раз в надежде услышать русскую речь – безрезультатно. Пра озадаченно ерошила волосы, я смеялась. Тем не менее желание посмотреть фильм только возросло. Наконец нам удалось настроить русские субтитры. Как говорится, и то хлеб.

– Вот, а Мотор бы сразу наладил, – ворчала Пра, устраиваясь в кресле. – Ему прямо удается с техникой, не то, что некоторым…

– Скучаешь по нему? – спросила я.

– Каждую минуту. – Серьезно сказала Пра.

Мне очень понравился фильм. Люблю истории о людях, которых не ломают обстоятельства, какими бы тяжелыми они не были. Может, это оттого, что я сама не такая. Я слабая. Была бы сильной – сумела б измениться, как Изка. Или поверить в себя, как Пра, хотя бы иногда.

Спать легли вместе на широком раскладном диване, я с удовольствием вытянулась на чистой простыне, вдохнула приятный цветочный запах отдушки.

– Лаванда, – пояснила Пра. – Вот твое одеяло. Я пойду Андрюшке звякну, а ты укладывайся.

На тумбочке рядом с диваном лежал томик Джейн Остин, я протянула руку:

– Можно?

– О чем речь! – кивнула Пра и пошла на кухню.

Комната у нее была грустноватая какая-то, обычная. Как будто не жилое помещение, а номер в гостинице. Чистенько, опрятно, но как-то безлико, обыкновенно. Только на комоде стоит коллаж из видов осенней природы, черно-белый, как и фотки на кухне. Я еще подумала, что Пра, должно быть, любит черно-белые изображения. Ах да, на тумбочке я обнаружила забавную вещицу: винная бутылка в голубом вязаном «рукаве» с небрежно подшитым краем. Эта импровизированная вазочка смотрелась озорно и мило. Говорят, когда хочется что-то делать руками, креативить, то у тебя в жизни все идет своим чередом, как и должно быть. Зря, что ли, у меня никогда не доходили руки даже до банальной вышивки крестиком. А уж «одеть» бутылочку я бы в жизни не додумалась…

Книжка была подписана: «Прасковье Воронцовой на добрую и долгую память. Катя и Степан Воронцовы.» Я задумалась. У Пра есть сестра? И еще брат? Или это муж сестры – Степан? Точнее, скорее Катя – жена брата, фамилия-то у Пра тоже Воронцова. Красивая фамилия, из позапрошлого века, тогда были графы и графини Воронцовы.