Текст книги "Забвение (СИ)"

Автор книги: N. Begder

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Смотрю на него, и снова беспричинно мои губы расплываются в широкой и непринужденной улыбке.

Костяшками пальцев свободной руки гладит мое лицо.

– Джейн я твой!.. Я твой! Я твой! Всем сердцем и душой! – цитирует он слова Томаса Лефроя из фильма «Becoming Jane».

Ярко-зеленый, нежный взгляд в нескольких дюймах. Все еще касаясь ладонью моего лица, наклоняется и приникает губами к моим губам, как два месяца назад, только в этот раз я отвечаю на его поцелуй.

У него теплые губы. Касаюсь дрожащей ладонью его лица и большим пальцем провожу по его щеке. Его губы открываются, и я жадно ловлю его выдохи губами.

Уже давно за полночь, а мы лежим под одеялом, в темноте, устремив свои взгляды в окно, и болтаем обо всем на свете.

– Джанин, – шепотом зовет меня по имени, после затяжного молчания.

– Мм? – поворачиваю в его сторону голову.

Кажется, ни одна темнота не сможет поглотить или спрятать эти глаза.

Я смотрю прямо в его горящие глаза, и внутри у меня все плавится. Сглатываю.

– Почему ты решилась? Я все не могу перестать думать об этом. Поверить в подобное сложно, но ты ведь смогла. Ты приняла весь этот бедлам… и меня. Почему?

– Твои глаза, – шепчу я, касаясь ладонью его лица. – В них было столько боли и безумия, я… – замолкаю, чтобы подыскать подходящие слова. – Думаю, я просто полюбила твое разбитое сердце, – заключаю я и слабо улыбаюсь.

Лефрой тянется ко мне и целует.

Не сдержавшись, кусаю его нижнюю губу, пытаясь утихомирить нарастающее волнение и учащенное сердцебиение. Так и до обморока не далеко! Касаюсь большим пальцем его нижней губы и снова улыбаюсь.

– Я не смогу жить в мире, в котором не будет тебя, – бросает он, заключая меня в объятия.

Уткнувшись лицом в его шею, глубоко вдыхаю. Он пахнет моим шампунем и самим собой. Головокружительная смесь. Навсегда запомню этот запах. Запах счастья.

Целую его в шею и теснее прижавшись, засыпаю.

Глава 8.

«Ты дал мне вечность за считанные дни.

Спасибо тебе».

Джон Грин «Виноваты звезды»

Что есть счастье?

Это один человек, в котором помещается весь твой мир. Один человек, с которого начинается и заканчивается вся твоя жизнь.

Твоя личная бесконечность.

Один человек – целая жизнь.

Я еще никогда не чувствовала себя настолько счастливой, что меня почти разбирало от водоворота блаженных эмоций. Каждая клетка моего организма, каждая моя мысль были насквозь пропитаны этим счастьем. Им.

Всего за считанные дни его жизнь и он сам проросли в мою собственную жизнь, создавая единое целое «мы». Неделимое.

Я и есть он.

Спустя две недели мы отправились с ним в мою главную мечту. На море.

По всем рассказам Лефроя о наших «бывших» отношениях я поняла лишь то, что мы встречались около года, после чего я сказочно исчезла в один день, без объяснений, без следов. И следующие три года он провел в поисках меня. Он мало говорил обо всем этом, и я не настаивала, когда видела, что из беспечного и счастливого парня он превращается в мрачного мужчину с болезненно-бледным взглядом.

Оставив далеко в прошлом любые попытки, понять подобное странное «явление» мы направились навстречу нашему счастливому будущему.

Я сижу на берегу, вытянув ноги, которые то и дело омывали набегающие волны. Легкий морской бриз щекочет мою красную, от палящего солнца, кожу. Вдыхаю соленый, влажный воздух и счастливо улыбаюсь, натягивая соломенную шляпу на глаза, скрываясь от яркого солнечного диска.

В скором времени волнами приносит и самого Лефроя, что отправился плавать уже полчаса назад.

Пальцами зачесывает мокрые волосы, что от воды стали почти черного цвета. Подтягивает насквозь мокрые шорты синего цвета, подстать самому морю и довольно улыбается. Подходит ко мне и садится рядом.

От продолжительных занятий плаванием дыхание его сбилось, и стало тяжелым. Разваливается на мягком песке, положив руки за голову. Щурится и снова улыбается.

– Долго будешь тут валяться, принимая солнечные ванны? – смеется он. – Плавать не собираешься?

Поворачиваюсь к нему, закрывая собой солнце, чтобы он смог открыть нормально глаза. Припускаю солнечные очки на кончик носа.

– Спасибо тебе, – говорю я. – Ты даже не представляешь, как я счастлива!

– Я люблю тебя, Джанин, – совершенно серьезно признается он.

При этих словах вся моя душа сжалась в маленький комок, который вместе с сердцем подкатили к самому горлу.

Я хочу ответить ему тем же, но слова застревают в горле, и я понимаю незачем ему говорить об этом. Он и так все знает. Слова – это всего лишь мимолетный крик в пустоту.

Резко отклоняю голову набок, и палящий солнца свет ослепляет его на мгновение.

– Ах ты, маленькая негодница! – шутя, ругается он, хватая меня в охапку.

Я весело хохочу, как последняя дурочка.

Без особых усилий, вместе со мной на руках, Лефрой поднимается на ноги.

– Лефрой! – пищу я, когда он с легкостью перебрасывает меня через плечо.

Одной рукой я пытаюсь собрать разметавшиеся, кудрявые волосы, другой – удержать очки. Увы, очки слетают с меня, прежде чем я пытаюсь поймать их.

– Лефрой, прошу тебя! – задыхаясь от смеха, лепечу я, когда он забегает в воду.

Я громко кричу, когда падаю с непривычки в холодную воду. Выныриваю и еще долго смеюсь, зачесывая назад мокрые волосы.

– Да ты псих! – возмущаюсь я, пытаясь придать себе недовольный вид. Но все без толку, смех так и пробирает наружу, отчего я хохочу еще сильнее.

Ударяю ладошкой о воду, тем самым брызгая его.

Лефрой снова хватает меня в охапку. Утягивает на глубину, и я обвиваю руками его за шею.

Успеваю только впиться поцелуем в его мягкие губы, когда волна накрывает нас, и мы ныряем.

* * *

После долгой обеденной трапезы, отправляемся в наш домик, который находился почти у самого берега.

Двухэтажный, деревянный и ничем не примечательный домик.

На первом этаже располагалась маленькая кухня и уютная гостиная: два диванчика ярко-зеленого цвета, маленький телевизор, музыкальный центр и белый столик. На втором этаже – комната, где стояла только двуспальная кровать с двумя тумбочками и узкий платяной шкаф. Также на втором этаже была одна ванная комната.

Еще прошлой ночью Лефрой снял полушелковую тюль с окна, и мы соорудили свой собственный балдахин над кроватью.

– Как же я устала! – восклицаю я и падаю на кровать.

Лефрой устраивается рядом со мной, поправляет наш «балдахин», что ниспадает с двух сторон, закрывая с собой почти добрую половину кровати.

Достаю телефон, что подарил мне Джереми. Мобильный назад он не принял, а выкинуть его я не решилась. Подарок ведь все-таки.

Проверяю пропущенные вызовы и эсэмэс. Всего два пропущенных вызовов от тети Лиззи и одно скромное сообщение от Миранды. Даже не знаю, как получилось так, что мы отдалились с ней, и наша дружба превратилась в периодическую отправку эсэмэс с коротким текстом.

Отвечаю Миранде и звоню тети Лиззи, чтобы убедить ее в том, что со мной все в порядке. Она переживает, что каникулы начались почти месяц назад, а я даже не собираюсь приехать к ней.

После долгого и подробного разговора с тетушкой, включаю переднюю камеру телефона. Хочу сфотографировать рядом лежащего Лефроя, что читает какой-то журнал.

Поворачиваю незаметно телефон в его сторону, чтобы он не заметил и фотографирую. Звучит своеобразный звук камеры, что извещал о запечатлевшем снимке.

– Что ты делаешь? – улыбается Лефрой.

– Фотографирую тебя, – отвечаю я, просматривая сделанный только что мной снимок. – Я ведь не художник, нарисовать тебя не сумею.

– Дай сюда, – просит он и выхватывает у меня из рук телефон.

Включает переднюю камеру и вытягивает руку, чтобы в кадре мы поместились вместе.

Притягивает меня ближе и широко улыбается, когда звучит очередной щелк снятого фото.

Я все равно выгляжу отвратительно, поэтому корчу рожицу, высовывая язык, когда Лефрой снова фотографирует нас.

За этим снимком следует еще немереная дюжина странных и смешных фото. Не смотря на то, что Лефрой изо всех сил пытался скорчить страшные рожицы, которые с легкостью получались у меня, его лицо все равно получалось безупречно красивым.

– Это не честно!– возмущаюсь я, закрывая лицо руками, когда Лефрой продолжает делать снимки. – Ты получаешься лучше, чем я. Не буду фотографироваться!

На мое нытье он разражается диким смехом. Я все еще не отрываю рук от лица.

Через минуту раздается короткое пиликанье. Он снимает видео.

– Посмотрите на эту маленькую грозовую тучку! – дразнит Лефрой. – Ну же, тучка Джанин, покажи нам свое лицо.

– Нет!– протестую я.

– Тогда придется заставить тебя, – угрожает он, заливаясь смехом.

– Что ты…

Я не успеваю закончить свой вопрос, когда он принимается жестоко щекотать меня. Тут же отнимаю руки от лица и взвизгиваю. Я барахтаюсь в белоснежных простынях, в попытках остановить его. Мое горло разрывается, издавая весьма странные звуки протеста и больного смеха. Болит живот от не прекращаемой пытки в виде безжалостной щекотки.

После моей очередной капитуляции, Лефрой принимается просматривать наши общие снимки и жуткое видео, запечатлевшее мое красное от смеха лицо и весьма странные вопли.

А потом мы засыпаем, в обнимку, веселые и совершенно счастливые.

Глава 9.

Весь следующий день мы проводим на пляже, под палящим солнцем в объятиях сказочно-синего моря.

Ужинали мы сегодня в маленьком кафе на улице с яркими лампочками и свечками.

После нескольких бокалов искрящегося, дорогого шампанского и бесконечных танцев с Лефроем, я совсем перестала чувствовать свои ноги, учитывая то, что протанцевала я на весьма высоких каблуках.

– Еще один потрясающий день в моей копилке «потрясающих дней», – блаженно говорю я, когда мы добираемся до нашего домика.

Поднимаюсь на второй этаж и захожу в ванную.

– Ах…, – выдохнула я, стаскивая туфли. – Кто придумал, эти чертовы каблуки?

Я не могла не зажмуриться от удовольствия, когда мои горящие, опухшие ступни коснулись гладкого, прохладного кафеля.

– Ох, как же хорошо, – бормочу я, пытаясь сделать несколько шагов босыми ногами.

Благодарю небо, за подаренное минутное блаженство, добираясь до одной из белоснежных раковин. Облокотившись на локти, включаю воду. Я жадно плескаю водой щеки, шею, предплечья.

Еще через минуту сама забираюсь в душевую кабинку и подставляю лицо под поток прохладной воды, дарившей новые силы.

Лефрой сгорбившись, сидел на своей кровати, уставившись в дисплей своего телефона, когда я вышла из душа, завернувшись в короткий, белый халат из хлопка.

– Ты все? Как самочувствие? – интересуется Лефрой, когда я разваливаюсь на кровати.

– Я счастлива! – вскидываю в воздухе руками.

– Да ты что говоришь? – улыбается Лефрой. – Не знал, что холодный душ – источник счастья.

– Источник жизни, – поправляю я. – А жизнь – источник счастье, если рядом нужный человек.

– Ты мой маленький философ, – смеется он.

Лефрой отправляется за источником жизни, точнее в душ, а я переодеваюсь в свою новую, любимую пижаму – в его футболку.

Лефрой выходит из ванной, когда я все еще копаюсь в узком шкафу, складывая наши вещи, а заодно отыскивая мобильный адаптер.

– Ну как, впитал всю «жизнь» из источника? – прикалываюсь я, перекладывая купальники в нижнюю задвижку.

– Сполна! – поддерживает Лефрой. – Так и бьет теперь ключом во мне.

Оборачиваюсь к нему.

На нем только широкие и длинные до колен, зеленые шорты.

Вода капает с его почти черных волос на плечи и скатывается на грудь.

Подхожу к нему и обхватываю руками его за талию. Я проделывала подобное по сто раз на дню, только в этот раз все было по-другому. Пальцы дрожали, а в воздухе висело напряжение и мое бесконечное смущение. Даже не знаю, почему я смущалась, только вот румянец все сильнее заливал мои щеки.

Лефрой поднял руку и осторожно положил мне на шею. Я не шелохнулась, словно мои ноги приросли к деревянному полу.

–  Какая ты красивая! – шепчет он и его глаза становятся насыщенно-зеленого цвета. Цвета счастья, как я называю.

Кровь бешено несется по жилам, и мне бы очень хотелось, как-нибудь замедлить ее бег.

– Румянец тебе идет, – вкрадчиво проговорил он и, нежно коснувшись щеки, взял мое лицо обеими руками.

Внутри меня все плавилось, пока я нежилась под его теплым взглядом.

Очень медленно, не сводя с меня глаз, он наклонился ко мне. Его губы находились всего в пару сантиметрах от моих.

Шумно выдыхаю и кладу ладонь на его щеку, покрытую трехдневной щетиной.

Притягиваю его ближе и целую. Мое сердце бешено бьется то и делая, что подкатывая к самому горлу.

Лефрой отстраняется от меня, касаясь любом моего люба. Веки его закрыты, а дыхание тяжелое и прерывистое.

Он мнется. Неужели ему нужно мое согласие?

– Да, – просто так шепчу я, облизывая припухшие губы.

Целуясь, мы добираемся до кровати. Лефрой стягивает с меня свою футболку, а я прижимаюсь губами к его ключице.

Я немного нервничаю.

Когда Лефрой замечает мое волнение, нежно целует в шею, и шепчет в кожу:

– Я люблю тебя, Джанин Эванс.

При этих словах, я расслабляюсь, и снова притягиваю его для поцелуя.

После, когда я лежала, щекой прижавшись к груди Лефроя, я еще долго слушала биение его сердца, которое билось так странно, словно мелодия, и мир вокруг меня, казалось, замедлил бег, а затем и вовсе остановился.

Глава 10.

Я задохнулась.

Я задохнулась в своей любви.

И с каждым новым днем мне становилось страшнее, от того, что любовь во мне росла, достигая необъятных размеров.

И я боялась, что в один день она просто раздавит меня.

Две недели...

Они навсегда останутся во мне.

И те эмоции, что я испытала за эти ничтожно короткие две недели, уместившие в себе целую жизнь. Это останется только моим. Навсегда.

Прошло всего несколько дней, после нашего возвращения с моря, когда я встретилась с его сестрой.

Я возвращалась из супермаркета в дом Лефроя, пока сам он отправился к мистеру Хиггинсу. Мистер Хиггинс покупает его картины.

Открываю дубликатным ключом, который сделал для меня Лефрой, дверь и буквально вваливаюсь в дом с огромными покетами в руках.

Почти сразу замечаю сидящую на диване девушку. У нее такие же, как у Лефроя, темно-каштановые, взъерошенные волосы, кремовая кожа лица и выдающийся вперед подбородок.

Девушка оборачивается ко мне и я замечаю, что глаза ее карие.

–  Простите, эм… – нарочито вежливо обращаюсь я.

Моя интуиция подсказывала мне, что эта незнакомка не какая-нибудь Люси, что вечно околачивается возле Лефроя, к счастью, в безуспешных попытках охмурить его.

Девушка поднимается с дивана, не вымолвив ни единого слова.

Я переминаюсь с ноги на ногу и  зачесываю кудрявую копну волос назад. И тут происходит что-то явно странное. Девушка округляет глаза, словно увидела приведение и таращит на меня свой напуганный до жути взгляд.

– Э… привет, – тупо говорю я. – Меня зовут…

Я не успеваю назвать своего имени, потому что девушка делает пару шагов ко мне и заговорчески произносит:

– Джанин…

Тяжело выдыхает и замирает. Наверное, никто не может так замирать, как она, что превратилась в живую статую.

– Откуда вы знаете мое имя? – спрашиваю я.

Напряжение заполняет воздух и, кажется, его можно потрогать руками. Все это странно. Но за последнее время странности – неотъемлемая часть моей жизни, поэтому я мало напрягаюсь из-за этого.

– Не может быть, – наконец, произносит «статуя», спустя продолжительное молчание, что повисло между нами.

– Что не так? – интересуюсь я, стаскивая кеды.

И тут она произносит фразу, которая и меня вводит в ступор и я так же, как она пять минут назад, замираю.

– Ты настоящая…

* * *

Через полчаса, когда волнение спало, а заодно и прекратился водопад вопросов друг к другу, на который никто из нас не получил ответов, мы сидим молча.

– Меня зовут Эмили. Я старшая сестра Лефроя, – спокойно говорит она.

Я молчу, время от времени щелкая костяшками пальцев.

– К сожалению, я и наша мама уже больше года не общаемся с ним. Точнее это он не отвечает на звонки и эсэмэс. Мы не знали где он и что с ним происходит. И только вчера я узнала адрес его проживания у его лучшего друга Джейсона и тут же приехала сюда. Мама очень волнуется за него, после той ужасной аварии… Она боится потерять его и я тоже, но он отказывается общаться с нами… – нервно вздыхает.

Эмили замолкает.

Моя голова раскалывается. Я ничего не знала об этом. Лефрой никогда не говорил где его родные и что у него есть друг по имени Джейсон. И авария…

– Что за авария? – озвучиваю свой мысленный вопрос.

– Ты не знаешь? – недоверчиво спрашивает она.

В ответ я только качаю головой.

– Неудивительно, что он тебе не рассказал, он сам едва верит в случившееся.

– Что произошло? – допытываюсь я.

– Три года назад, когда Лефрою исполнилось двадцать, он купил себе мотоцикл на деньги, вырученные за его первые картины. Я как сейчас помню тот ужасный день, – Эмили сглатывает, и голос ее становится таким печальным, что и мое собственное сердце сжимается. – Двадцать первого июня мне позвонили из больницы и сообщили, что Лефрой разбился.

Все внутри обрывается во мне, и я сильнее сжимаю пальцы, что вцепились в обвивку кресла. Почему он никогда не говорил мне об этом?

– Его мотоцикл вылетел на встречку и столкнулся с грузовиком. Из-за тяжелой травмы головы впал в кому.

– Не может быть, – выдыхаю я.

Мне нечем дышать. Кровавые и страшные картинки рисует мое воображение и мое сердце сжимается.

– Врачи утверждали, что вероятность его пробуждения почти ровна нулю, так как травма была слишком тяжелой. Его мозг был сильно поврежден. – Эмили тихо зарыдала, а затем, набравшись сил, продолжила, – Он пролежал в коме ровно год и два года назад двадцать первого июня он проснулся…

Мой мозг отказывался принимать эту информацию. В голове все перемешалось, от чего давило в висках.

– Почти целый год ушел на его восстановление. И все это время он словно бредил. Мы с мамой стали отчаиваться, считая, что нервная система и его психика настолько пострадали, что он превратился в сумасшедшего. Все время он повторял твое имя и требовал найти тебя. Никто из нас, включая Джейсона, не знали тебя и думали, что он просто сходит с ума. Первые месяцы он пытался доказать всем нам, что ты реальна и что вы встречаетесь, описывая какие-то события вашей общей жизни. Дом, на окраине города, где ночью видно звездное небо. Поездка на море. Рождество у какой-то тети Элизабет. Он даже рисовал тебя, постоянно... А затем, он закрылся в себе, замкнулся и отвергал любые признаки помощи с нашей стороны. Он уехал, даже ничего не сообщив нам. Когда я попыталась связаться с ним и узнать причину его отъезда, он ответил, что все мы предатели и ты… тоже, что пытаемся обмануть его, будто тебя не существует, но он никогда не поверит в подобное. А теперь я здесь, в том доме, что он рисовал, и ты здесь, вполне реальная. По словам Джексона, дом он построил сам по памяти из сна и восстановил все так, как было в той жизни, что не было на самом деле. Это что-то вроде сказки. Его лечащий доктор предполагает, что ты и вся эта жизнь с тобой просто приснились ему, когда он пребывал в коме.

– Так не бывает, – выдыхаю я.

– Да, никто еще не мог вспомнить, что ему снилось, пока он был в коме, но в жизни всякое возможно, – пожимает плечами.

Это был просто сон? А сейчас? Сейчас мы тоже спим? Как же так?

Тупая игла засела в груди, отчего вздохнуть полной грудью было невыносимо больно. На ватных ногах поднимаюсь на второй этаж, оставив не менее ошеломленную Эмили в гостиной.

 Запихиваю первую попавшуюся одежду в рюкзак. Мне нужно уехать, чтобы разобраться во всем этом и в самой себе, в своих чувствах. Я должна отправиться туда, где мне спокойно. И именно поэтому я решаю уехать  в дом, где прошло мое детство, к тете Элизабет.

Глава 11.

 После четырехчасового перелета и двухчасовой поездки на машине, совершенно разбитая я добираюсь до своего настоящего дома.

Полчаса уходят на восклицания со стороны тетушки о том, как она не ожидала моего приезда. Еще полчаса на выговоры о том, как я исхудала, какой у меня болезненный вид и пятнадцатиминутная нотация о моих неимоверно огромных и синих мешках под глазами. А затем мы садимся ужинать.

После ужина поднимаюсь к себе в комнату, что было моим единственным пристанищем в целом мире.

Фиолетовые стены, розовые занавески на окнах, деревянный пол, маленькая кровать с хранителем снов у изголовья, книжный шкаф, заваленный бесконечным числом книг и дисков мультика «Губка Боб», обычный шкаф с одеждой, из которой я давно выросла  и старая кресло-качалка с синими подушками.

После ухода мамы, я считала эту комнату тюрьмой, из которой я отчаянно пыталась сбежать в большой мир. И сбежала.… Но теперь, я сбегаю от мира сюда, в свою обитель, где живет моя истина, где все взаправду, где я могу спастись от жизни, что может свести с ума.

Кусаю губы и плетусь к креслу. На улице уже давно темно. Распахиваю окно и холодный, сырой воздух врывается в мою комнату. Здесь так всегда. Никогда не бывает тепло или хотя бы солнечно, даже летом. Как же я жила столько лет под плотным занавесом от солнца днем, а ночью от звездного неба, спрятанного за плотными и бесконечными тучами?

Кутаюсь в плед и усаживаюсь в кресло. Глубоко выдыхаю, и грусть толстым слоем ложится на мое изнуренное сердце. Так тихо.

Я не хочу думать о нем, но все, что я делаю – это думаю о нем. Что с ним? В порядке ли он? Что делает? Сильно ли злится на меня? Какого цвета его глаза сейчас?

– Хватит! – сама себе приказываю я.

Снова кусаю губы.

Стук в дверь.

– Входи, тетя, – отвечаю я.

Дверь скрипит и в комнату заходит тетя Элизабет. Подходит ко мне.

– Замерзнешь ведь, зачем открыла окно?

Тянется к окну, чтобы закрыть его, но я ее останавливаю.

– Оставь. Хочу проветрить комнату перед сном.

– Хорошо, если комнату, – говорит она, облокачиваясь о подоконник. – Не возлагай такие большие надежды на ветер. Он не способен проветрить то, что болит внутри, – кладет морщинистую ладонь себе на сердце.

Я сильнее сжимаю зубами нижнюю губу.

– Тетя, я…

Замолкаю. Что мне ей сказать? Как объяснить? Я ведь сама сбита с толку. Сломлена. И мне так тяжело, что сказать что-либо спокойно о нем вряд ли сумею.

– Знай, что ты не первая и не последняя, кто теряет надежду и разбивает сердце. Так бывает. Прими это, – тихо произносит она.

Я знала, что подобное бывает и сердца разбиваются сплошь и рядом, каждый день и каждую минуту, но внутри все жжет, словно я первая и меня не предупреждали, что любовь приносит и боль тоже.

– Мир не фабрика по исполнению желаний, – цитирую Джона Грина. – Да? – слабо улыбаюсь.

– Мне жаль, но да, это так, – тянется ко мне и своей нежной рукой касается моей холодной щеки.

– Я справлюсь, – отвечаю я.

Проворочавшись до полуночи, позволяю себе немного пожалеть себя и поплакать, пока дождь безустанно льет за окном. Наревевшись вдоволь, в два часа ночи поднимаюсь с кровати. В попытках отвлечь себя, сажусь за рабочий стол и разглядываю сотню разноцветных бумажек, прикрепленных мною к монитору компьютера.

– Да, сердца способны разбиваться. Иногда мне кажется, что было бы лучше, если бы мы умирали, когда они разбиваются, но мы не умираем, – отлипаю стикер синего цвета с этой цитатой. – Стивен Кинг.

Перечитав добрую половину стикеров с мудрыми цитатами, подхожу к окну и распахиваю его. Дождь врывается в мою теплую обитель, а я возвращаюсь в кровать и кутаюсь в одеяло. Засыпаю только в шесть утра, когда ливень превратился в мелкую морось.

Утром стало еще хуже. Раскалывалась голова, распухли глаза от ядовитых слез, а тело сводило мучительной болью. Наверное, я простыла из-за открытого окна. Поднимаюсь на локтях и замечаю, что окно закрыто, а лужа от дождя на полу насухо вытерта. Не хочу, что бы тетя видела меня в таком состоянии. Нужно постараться быть цельной хотя бы снаружи, пока внутри все рушится и разбивается вдребезги.

Привожу себя в порядок и, натянув широкую улыбку на лицо, спускаюсь в гостиную.

– Всем доброе утро! – восклицаю я.

Дядюшка с чашкой зеленого чая и газетой в руках сидит в кресле. Тетя Элизабет возится с какими-то бумажками на журнальном столике. Целую их по очереди и усаживаюсь на диван.

– Как спалось? – заботливо спрашивает дядя Чарльз.

– Отлично, давно так не высыпалась, – лгу я. – Все-таки эта штучка, хранитель снов, отличная вещь.

– Но даже хранитель снов не способен уберечь сон от дождя, – замечает тетя, сочувственно, улыбаясь.

Да, мысленно отвечаю я, дождь по-прежнему льет внутри.

Целый день я провела в суматохе, не имея даже секунды задуматься, отчего мое сердце кровоточит.

После завтрака в одиннадцать часов дня, мы с тетей отправляемся в супермаркет за покупками, далее готовим обед, а затем отправляемся в закрытую оранжерею, на заднем дворе.

Никогда не понимала, зачем тетя выращивает цветы в таком городе как этот, где всегда холодно, дождливо и нет солнца.

Ужин проходит еще лучше. Я пытаюсь ввязаться в любой разговор и поддержать любую беседу, лишая себя возможности молчать.

После ужина и совместного просмотра старых семейных фотографий и видео, выхожу на улицу.

Надеваю толстовку и усаживаюсь на одну из ступенек, что ведут в дом. Вдыхаю прохладный, августовский воздух и сердце мое снова сжимается.

Я приснилась ему. Наша жизнь приснилась ему. Значит ли это, что всего этого не существует, включая меня? Всего лишь иллюзия. Просто мираж, что может, развеется в следующую секунду.

Как я могу принять подобную неопределенность? Всю жизнь боятся, что завтра он проснется и забудет меня. Извечный страх. Извечное мучение.

Глава 12.

Утро третьего дня, проведенного здесь, выдалось куда лучше, чем в предыдущие дни, когда мне уснуть удавалось только на рассвете.

Мое сердце все также тосковало по нему, изнывая и сжимаясь в языках пламени собственной агонии, но скрывать боль в голосе получалось лучше. По крайней мере, так мне казалось. Тетя Лиззи все так же время от времени бросала таинственные словечки и наблюдала за мной повсюду своим всевидящим взглядом, но я старалась изо всех сил.

Я даже выработала собственный распорядок дня здесь. Просыпаться не позже десяти часов, ложиться не позже одиннадцати и абсолютно во все свое свободное время, помимо ночных посиделок у открытого окна, занимать себя всем подряд: от работы в оранжерее, готовки ленча до ежедневного выноса мусора.

Раздается тихий стук в дверь, когда я пытаюсь включить новую серию Губки Боба из сезона под названием «Морская чепуха». Ставлю на паузу.

– Да. Входите! – отвечаю я, абсолютно уверенная в том, что за дверью моя заботливая тетушка.

– Что делаешь? – закрывает за собой дверь и присаживается на край моей кровати.

Морщинки пролегли в уголках ее глаз, когда она улыбнулась.

– Решила посмотреть что-нибудь перед сном, – безучастно пожимаю плечами.

– Когда ты собираешься возвращаться? И где же Миранда? В последнее время ты вообще ничего о ней не говоришь. Как у нее дела?

Я пропускаю мимо ушей вопрос о возвращении и весьма подробно излагаю события из жизни подруги, не забыв при этом описать Лукаса, используя самые лестные эпитеты. В подтверждении тому, что мы все еще подруги, показываю нашу переписку, но поздно вспоминаю о том, что телефон стоит на переадресации.

Тетя сразу замечает значок переадресации в верхнем углу дисплея и сочувственно качает головой.

– В общем, у нее все отлично. Завтра думаю сходить домой к ее родителям, – заключаю я.

Нарочно зеваю, потирая глаза, чтобы избежать душевного разговора.

– Ты, наверное, совсем устала за целый день. Отдыхай. Я пойду, – улыбается она, поглаживая мои распущенные волосы.

– Да. Спасибо. Доброй ночи, – отвечаю я, натягивая не менее искреннюю улыбку.

Когда я уже подумала, что моя уловка сработала, тетя оборачивается у двери и бросает колкую для меня фразу:

– Можно бежать бесконечно, но от самой себя сбежать не удастся. Помни об этом.

– Я знаю… – тихо отвечаю я, опуская голову ниже, скрывая подступающие слезы.

– Иногда стоит отпустить лямку непосильной тебе ноши.

– Боюсь, что не смогу отпустить, – тихо отвечаю я, когда дверь уже закрылась.

Включаю мультик.

Чувствую, как вязну в собственных мыслях, подобных трясине, что затягивают все сильнее, и я сдаюсь. Снова. Это отвратительно чувство, когда все твои мысли, чувства, эмоции и действия зависят от одного единственного человека. Больно осознавать, что весь твой мир только отсюда и до горизонта.

Беру в руки телефон и впервые после всего случившегося просматриваю наши общие фотографии, сделанные на отдыхе.

Это до боли знакомое мне на ощупь и на вид лицо, волшебные глаза и мягкие, теплые губы. Провожу пальцами по дисплею, и ядовитые, жгучие слезы скользят по моим щекам, прожигая все внутри. Чувствую, как невыносимая тоска обволакивает и сковывает меня в своих объятиях. Я так скучаю…

Словно, по традиции, ровно в три часа ночи открываю настежь окно, позволяя воздуху, пронизанному дождевыми каплями, ворваться в мою обитель. Если я не могу возлагать пустые надежды на ветер, я положусь на дождь, быть может, он в силах вымыть мою боль.

Возвращаюсь в кровать. Ложусь на спину, и грусть ложится на мою грудь, подобно надгробной плите, что весит тонну. Не вздохнуть, не выдохнуть. Сильнее кутаюсь в свою боль и засыпаю на рассвете.

Пасмурное, серое небо, затянутое мрачными, тяжелыми тучами. Это все, что я вижу, когда открываю глаза. С головой кутаюсь в одеяло, пытаясь снова уснуть или хотя бы спрятаться от этого серого мира.

После обеда, как я и планировала, навещаю семью Хейлов. Дома я застала только маму Миранды. Мистер Хейл был на работе, а младшие братья Миранды отдыхали в летнем лагере. И теперь мы сидим с ней в уютной гостиной с чашками чая в руках.

Миранда вторая копия своей матери. У миссис Хейл такие же рыжие волосы, только длиннее, вздернутый нос, серые глаза и врожденное чувство стиля. Поэтому, не смотря на отвратительную погоду, которая здесь никогда не меняется, миссис Хейл одета весьма ярко. На ней зауженные ярко-синие брюки и желтая блузка.

– Миранда рассказывала мне о Лукасе, но весьма кратко. Какой он? – любопытствует она.

Я принимаюсь слишком подробно описывать Лукаса, используя все положительные прилагательные, а затем и вовсе пускаюсь в рассказ о том, как нам жилось с Мирандой все это время, описывая скучные походы в колледж, тусовки и даже переписки. Это отлично отвлекало меня от собственных мыслей, поэтому я старалась изо всех сил.

Тем временем, пока я подробно описывала все наши общие будни и выходные, миссис Хейл успела заварить уже третий чайник, так быстро он заканчивался.

После, я почти сама напросилась остаться на ужин. Во время ужина все, что я рассказывала миссис Хейл, опуская лишь некоторые детали, я пересказала все мистеру Хейлу. Таким образом, я просидела у них ровно до восьми.

Время бежало в этом доме, в моем – стояло на месте.