Текст книги "Saw that I can teach you (СИ)"
Автор книги: MasyaTwane
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Занавески не пускают настырные солнечные лучи в комнату, которая превратилась в склеп для юности. Гарри падает на кровать, раскидывая руки в жертвенном распятии, и мечтает о потере сознания. Он не может спать, потому что чувственные прикосновения Луи преследуют его во снах, а во время бодрствования все мысли вращаются лишь вокруг поцелуя. Не того лёгкого касания губ, которое принесло тающую нежность, заставило пузыриться шампанское в крови, но вокруг жестокого насилия чужого языка.
Гарри тошнит каждый раз, когда он вспоминает уничтоживший его поцелуй, но даже это предательство, эта боль, не способны заглушить горящие в крови чувства. Он так сильно влюблён в Луи.
По белому потолку расплываются радужные круги, а голова болит от напряжения, пока Гарри всматривается вверх, в пустоту, прокручивая самые болезненные, самые горькие моменты произошедшего. Он старается убедить себя забыть о случившемся и двигаться дальше, но сердце глухо к доводам рассудка. Оно едва заметно, совсем тихо стучит, перегоняя по телу кровь, заражённую ядом. Гарри кашляет, мечется по кровати, но любовь глубоко внутри впивается своими цепкими когтями, и чем сильнее ребёнок тянет, пытаясь вырвать её, тем больше становится рана.
Тихий скрип двери отвлекает от размышлений, и мальчик поднимает голову, встречаясь взглядом с грустными, полными тоски и страха материнскими глазами. Она безмолвно просит разрешения войти и Гарри кивает, а потом закрывает глаза. Он не хочет видеть её разбитой, но и помочь не в силах. Он не может побороть свою боль даже ради неё.
– Малыш, – тихо говорит она, и перина прогибается под весом, когда Энн садится на край кровати, сжимая колено сына рукой.
Горячая волна беспокойства прокатывается по телу, Гарри напрягается, мечтая вырваться и убежать.
Так звал его Луи. Горькое “малыш”, напоминающее о разнице в возрасте, теперь всегда будет звучать для него унизительной пощёчиной.
– Твой телефон разрывается.
Губы дёргаются в подобии ухмылки, но замирают ещё до того, как она успевает сформироваться. Вот уж что действительно почти не имеет значения.
– Не знаю, что произошло между тобой и Энди, но он сам не свой. Если он обидел тебя, вспомни, чему я учила, выпусти боль и ярость из собственного сердца, выдохни и прости.
Гарри зажмуривает глаза и медленно кивает. Будь всё так просто, эта проблема давно осталось бы в прошлом, но всё дело в том, что это не Энди обидел его. Это Гарри предал доверие друга, воспользовался его расположением.
Только сейчас мальчик понимает, насколько низкой, грязной была его цель. Вспоминая свои мерзкие эгоистичные мысли, он соглашается с Луи, подписываясь под каждым грубым словом. Словно свинцовые пули, правда, заключённая в слова Томлинсона, прошивает тело насквозь, оставляя кровоточащие раны. Гарри признаёт себя самой настоящей шлюхой и от омерзения скрипит зубами.
Мама кладёт ладонь на его плечо, слегка сжимая, но мальчик дёргается, вырываясь. Он не достоин даже материнской ласки. Внутри царит презрение к себе, забивая маленькие гвоздики ненависти в глухо стучащее сердце.
– Я виноват перед Энди, мам. Не спрашивай, просто поверь. И я буду избегать его, пока не почувствую, что готов быть достойным его хорошего отношения. Сейчас в его жизни не нужна грязь вроде меня.
Энн охает, прикрывая рот ладонью, но вопросов не задаёт, за что Гарри благодарен.
– Просто помни всегда, что ты моё маленькое солнышко. Что бы ты ни сделал, я верю, ты хороший человек. Я воспитала тебя правильно, – она проводит рукой по щеке, едва касаясь, а кожу Гарри жжёт, будто он демон, окроплённый святой водой. – И никогда не забывай держать голову над водой. Как бы тяжело не было, ты прорвёшься.
Женщина покидает комнату, наградив сына поддерживающим взглядом, лёгкой полуулыбкой, а Гарри становится стыдно.
Телефон снова вибрирует, и мальчик едва справляется с собственными руками, налитыми тяжестью безразличия и омерзения к себе. Он хочет просто растворится в темноте своей комнаты, проигнорировав весь остальной мир, но совесть не позволяет. Хватит с окружающих его эгоизма.
– Привет, – говорит он в трубку и слышит удивлённый выдох в ответ.
– Уже не надеялся, что ты возьмёшь. Привет, Гарри.
Голос Энди звучит настороженно. Гарри понимает его. Он и сам опасается себя и своих глупых, отвратительных идей. Кто знает, какая блажь способна прийти ему в голову.
– Энди, я…
– Прости меня, – прерывает его парень. – За все те ужасные слова. Я растерялся, разозлился. Я не должен был говорить такие гадкие вещи.
Гарри трясёт головой, сжимая пальцами телефон. Больше всего ему хочется чтобы голос Энди затих, умолк. Единственный кому стоит извиниться – это Гарри. Он был эгоистичным придурком, влезшим в дружбу между Энди и Луи, пытающимся разрушить его отношения с Элен.
Гарри широко распахивает глаза, и настолько громко, насколько позволяет севший за долгие дни полного молчания голос произносит:
– Давай забудем об этом инциденте. Я заслужил каждое из произнесённых тобой слов, – и поспешно продолжает, не позволяя Энди перебить себя. – Я виноват, и надеюсь ты сможешь простить меня однажды. А ещё я надеюсь, что со временем этот осадок исчезнет из нашей дружбы.
Гарри слышит, как Энди облегчённо смеётся, и следующая его фраза, несмотря на деликатное содержание, звучит дружеской подколкой.
– Раз любовь не срослась, пусть будет хотя бы дружба.
Эти простые слова возвращают простоту и лёгкость в общение. Гарри чувствует, что Энди не держит на него зла, и один из сдавливающих грудь узлов ослабевает, позволяя дышать чуть глубже.
Спокойное умиротворяющее молчание висит между ними некоторое время, но Гарри тяжело вздыхает, собираясь с духом. Он должен произнести кое-что вслух, просто чтобы расставить все точки над “i”.
– Энди, я ведь никогда не был в тебя влюблён. Наверное это от скуки, или мне не хватало приключений. Я придумал себе что-то и поверил в это.
Теперь Гарри действительно знает, что такое любовь, и её трудно спутать с чем-либо. Она словно громкий вопль, но в то же время звучит тише дыхания. Огромная, будто Вселенная, но способная уместиться в атом. Сжимающая время до секунды, но длящаяся вечность.
Нет более страшной боли, чем любовь, и в то же время люди стремятся почувствовать её как великое наслаждение. Гарри был дураком, когда верил что влюблён в Энди.
– Мне жаль.
– Я знаю, малыш, – тихо говорит Энди, и в его голосе мальчик слышит улыбку. – А его ты любишь?
Гарри сжимает зубы, в голове эхом разносится ненавистное “малыш”, и признание жжёт губы, готовое сорваться в полумрак зашторенной комнаты. Вот только оно не нужно никому.
– Не отвечай, – быстро произносит Энди, почувствовав напряжение ребёнка, и переводит тему. – Вернёшься домой?
– Наверное, – неуверенно шепчет Гарри, взлохмачивая волосы рукой. – Но не сейчас. Мне просто нужно время для себя. Я совершил что-то ужасное, с чем мне нужно свыкнуться и смириться. К тому же у тебя дома пахнет Луи.
Голос ломается, и имя крошится на губах. Гарри вздрагивает, зябко ведёт плечами. Рано, слишком рано, он не готов говорить о Луи.
– Но мы же по-прежнему друзья, верно?
Гарри кивает, хоть и понимает, что собеседник не видит его. Но это нужно в первую очередь для себя, мальчик хочет убедиться, что достоин этой дружбы, но внутри стынет уверенность, что как раньше больше не будет. Слишком много презрения к себе плещется в его крови.
– Конечно, друзья, – чересчур бодрым, наигранным тоном произносит он и добавляет скороговоркой. – Прости меня за всё.
Палец уже на кнопке, и Гарри отключается так быстро, что Энди не успевает возразить или добавить что-то ещё. Телефон летит в сторону, и мальчик в изнеможении откидывается на подушки. Унижение того разговора вновь топит его в своём грязном мутном ощущении. И от этого никуда не деться, от мыслей не сбежать.
Мальчик ныряет под одеяло, стараясь спрятаться, и это так глупо. В темноте и духоте, его мысли о Томлинсоне становятся всё более навязчивыми и болезненными. Гарри вспоминает вкус горьких губ, с привкусом собственной крови, и зажмуривается в бессилии. Рука скользит по прессу вниз, к кромке боксеров. Он чувствует волну отвращения к себе, но уже не может остановиться, так хочется почувствовать удовольствие. Небольшую передышку, чтобы не сойти с ума, не свихнуться от вечной не останавливающийся боли.
Пальцы обхватывают напряжённый член, и Гарри шипит сквозь зубы. Он представляет себе широкие плечи, в которые впивается пальцами, загорелую кожу шеи. Вспоминает о тех обжигающих взглядах, которыми Луи окидывал каждый участок его тела, будучи под кайфом. Рука скользит по стволу, вырывая из горла скулёж, и Гарри подаётся бедрами навстречу. Так невероятно хорошо, что на секунды этого извращённого удовольствия он забывает о своей боли, о разбитой жизни. Гарри наслаждается своими откровенными, смелыми фантазиями о Томлинсоне, в которых парень подчиняется его воле, дарит ему нежность, шепчет комплименты, целует, ласково и осторожно, будто мальчик сделан из тончайшего хрусталя.
Сухие рыдания заглушает подушка, и от них на душе не становится легче. Гарри кончает в собственную руку, содрогаясь от отвращения к себе, от унижения, которое он испытывает вместе с удовольствием.
Внутренние демоны шепчут угнетающие оскорбления в воспалённом мозгу, а ангелов, чтобы поддержать мальчика, не осталось. Они разлетелись, словно напуганные птицы, оставляя Гарри на растерзание самобичеванию и внутреннему разрушению.
Ненависть к себе разгорается в детской душе, как сухой лес от искры, мгновение и Гарри полыхает, ярко и стремительно сгорая в чувствах.
И нет никого, кто сможет остановить разрушение.
✷✷✷
Луи просыпается резко, от внутреннего толчка, и едва разлепляет веки, как его накрывает странное ощущение влажности. Он собирает ладонью слюну, стекающую по подбородку на подушку, и садится, отчаянно зевая. В боксерах тоже влажно и он чертыхается, откинув голову назад – кончил, пока спал, как малолетка.
Навязчивое воспоминание о сне, в котором Гарри ластится словно котёнок, целует в губы, мягко и невесомо, отодвигается силой воли на задворки сознания. Морщась, Луи поднимается на ноги и плетётся в кухню, его график полностью сбит бессонницей, которая тоже посвящена мальчику, и потому кофе никак не будет лишним прямо сейчас.
Горячая крепкая жидкость не реанимирует уставшее тело. Томлинсон разглядывает помятое лицо в зеркало, ужасаясь серой, тонкой, словно пергамент, коже и чересчур острым скулам. Он выглядит плохо, но отчаянно цепляется за неправдоподобную ложь о том, что дело не в Гарри.
Но глубоко в душе, там, где в темноте, словно черви, копошатся эти незнакомые чувства нежности и желания, он знает – дело в мальчике. Непонятным, абсурдным и непостижимым образом он занял не только мысли, но и душу, вытеснив оттуда эгоизм и самодостаточность. Луи загибается от жажды его робких прикосновений.
Холодная вода освежает, даёт передышку от мыслей. Луи внимательно смотрит на часы, пытаясь осознать который час. Тишина в квартире душит, отдаваясь в ушах детским смехом, задушенным хрипом, жалобными стонами, и даже заткнув уши пальцами, Луи не может избавится от звуков, что принадлежали Гарри. Они в его голове, сводят с ума, разбавляя одиночество и подавленность толикой безумия.
Номер Рэйчел, последнего возможного спасения, отвечает после нескольких долгих гудков. Луи надеется, что она придёт, развеет тишину его серой, похожей на склеп квартиры. Он задыхается, но страх всё ещё слишком силён.
– Чего тебе? – грубо произносит девушка, не удостоив его даже приветствием.
– А ты чего такая агрессивная? – апатично спрашивает Луи, заваливаясь на диван в гостиной. Ему почти не интересно что за возжа попала ей под хвост, но собственный опыт общения с девушкой говорит о том, что если блондинка зла, то ей нужно выплеснуть эмоции, прежде чем она начнёт вести диалог адекватно.
– Да пошёл ты, Томлинсон! – срывается девушка. – Ты думаешь, я не знаю, зачем ты звонишь?
– И зачем же я звоню?
Рэйчел усмехается в трубку.
– Думаешь отвлечься, трахнув меня. Но не сегодня, сладкий. Теперь ты будешь решать свои проблемы самостоятельно, – зло чеканит она, а Луи устало трёт правую бровь. Мозг не хочет соображать, и парень совершенно не понимает, почему она отказывает, да ещё с такой злостью.
– Ты предлагаешь мне подрочить? – растерянно спрашивает он.
– Мудила, – тяжело выдыхает блондинка, но Луи не обижается. Он знает, что она не ненавидит его. А ещё он знает, что она права. – Нет, я предлагаю тебе пересмотреть свои взгляды на жизнь в общем, и на секс – в частности.
– Рэйч, ты что, пьяна? – задаёт он закономерный вопрос, потому что рассуждения подруги не укладываются в его голове, и он близок к принятию мысли о том, что он совсем свихнулся за последние недели навязчивых мыслей о Гарри. Но девушка отвечает со всей серьёзностью, на какую способна.
– Я встретила кое-кого, Томмо.
Луи смеётся и облегчённо выдыхает.
– Это же никогда не было для нас проблемой.
– Раньше не было, – тихо произносит блондинка. – Он особенный, Луи. Я думаю это то самое. Большая любовь.
– Сколько мы не общались? Несколько недель? Ты не могла узнать его достаточно за такой короткий срок, – Луи чувствует, как дрожат его пальцы, когда он вскрывает пачку, пытаясь выудить оттуда такую нужную сигарету. Почему-то история подруги пугает его до нервно замершего дыхания.
– Я знаю, поверь. Мне хватило взгляда, одного прикосновения. Это те чувства, при которых кровь превращается в мёд, тягучий и сладкий, а за рёбрами рождается нежность, уничтожающая, пожирающая внутренности. А ещё есть этот страх, от которого леденеет естество, и только его голос может разбить ледяную стену и вернуть спокойствие в душу. Ты когда-нибудь испытывал нечто подобное?
Рэйчел больше не обращается к нему. Она погружается в собственные вихрящиеся внутри эмоции, и Луи медленно ведёт пальцем по экрану телефона, отсекая её мечтательный голос.
Глубокая затяжка замирает в лёгких, вызывая отвращение к себе, разгоняя мутный страх. Луи вскакивает на ноги, потому что не в силах больше оставаться на месте.
Пальцы сжимаются в кулаки, но не от злости. Ими овладевает бессилие. Луи так чертовски хорошо понимает, о чём твердит ему подруга, и будь он чуть менее эгоистичной сволочью, прямо сейчас он мог бы слышать смех Гарри, а не разрывающую барабанные перепонки одинокую тишину.
И прежде чем решимость развеется, а разрушающие мысли сомнения, словно трусливые койоты, приползут обратно, Луи набирает номер Энди.
– Просто дай мне адрес, ничего не спрашивая, – умоляет он, и почти готов услышать отказ, потому что его кредит доверия уже точно закончился, но Энди всё ещё остаётся его лучшим другом и, возможно, единственным по-настоящему умным человеком среди них.
Он называет заветную улицу.
Комментарий к Перемена
*The Last Day on Earth
========== Гарри ==========
The love we share Наша любовь
Seems to go nowhere Кажется, ведёт в никуда
And I’ve lost my light И в моей жизни больше нет света
For I toss and turn I can’t sleep at night Я не знаю покоя и не сплю по ночам*
Должна быть причина, по которой изъеденные омерзением лёгкие продолжают сокращаться, впуская в себя кислород. Гарри сжимает в кулак ткань футболки и тихо стонет от боли, разрывающей сознание. Тошнота не проходит, а беспощадная бессонница не даёт передышки, ни на секунду не отпуская сознание в спасительное забытье.
Яркое августовское солнце смеётся над детской трагедией, высвечивая безжалостными лучами каждую напряженную мышцу на лице, каждую кровоточащую ссадину, нанесённую себе в секунды полного отчаяния.
Мама отводит глаза, прячет слёзы в белый платок, неспособная помочь, вытащить из болота саморазрушения, в которое Гарри погружается всё глубже с каждым непосильным вздохом. Руки опускаются, и сколько бы Гарри ни напоминал себе о юном возрасте, о том, что впереди целая жизнь и однажды тоска расцепит свои острые когти на тонких тканях его души, о том, что это начало его жизни вне Луи, а в начале всегда тяжело – печаль всё равно берёт своё, погребая под толстым слоем пепла любое начинание.
Лишь вкус горького чая и лёгкий запах сырости по утрам напоминает о том, что где-то там, на прогретых жарким солнцем улицах Луи улыбается незнакомцам, затягивается терпким сигаретным дымом, дышит одним с Гарри воздухом. Порой от этих мыслей становится легче, и мальчик чувствует, что Томлинсон рядом, рукой подать, но чаще это лишь угнетает – Луи и думать о нём забыл.
Гарри мечтает о том, чтобы лето закончилось, и осень заняла его место, вытеснив из превратившегося в камень сердца безразличие и усталость. Гарри верит, что смена сезонов пойдёт на пользу его умирающей душе.
– Не хочешь пойти со мной? – прерывает его размышления мама, с мольбой глядя куда-то во влажные после душа кудри. Запах граната тяжёлым газом занимает весь объём кухни, вытесняя кислород, которого Гарри и так катастрофически не хватает. – Разве ты не скучаешь по Энди? А ещё розы в самом цвету сейчас. Ты так любил их. Может в оранжерее станет легче?
Гарри отрицательно качает головой, с болью осознавая, что мама старается больше не смотреть в глаза. Наверное, там нет ничего, кроме пустоты. Пальцы сжимают уже остывшую чашку, а мысли о некогда любимых цветах не приносят удовольствия, лишь неуютно бьющееся в рёбрах сердце. Гарри хочет зарыться в одеяло с головой и снова попытаться уснуть.
– Ты не можешь бегать от жизни вечно! – настаивает она.
– Спорим? – грубо отрезает он, выливая остывший нетронутый чай в раковину. – Просто оставь меня в покое, пожалуйста.
Раздражение в голосе выплёскивается через край, и Гарри самому тошно от грубости, с которой он говорит, но мама делает шаг и прижимается к его спине, оставляя во влажных волосах поцелуй.
– Однажды станет легче, поверь. Пока что нужно просто поспать.
Энн берёт его руку в свою, поворачивая ладонью вверх, и кладёт туда две белые таблетки, которые Гарри тут же сжимает в кулак.
– Спасибо, – благодарно шепчет он, пока мама прочёсывает запутавшиеся кудри пальцами.
– Я разбужу тебя вечером, и мы поужинаем вместе. Давай, Гарри, с сегодняшнего дня начнём новую жизнь. Что бы ни случилось с тобой, сынок, оставь это позади.
Мальчик кивает, целует её в щёку на прощание. Снотворное в ладони обещает желанный покой, и как только входная дверь закрывается, он глотает лекарство, запивая тремя огромными глотками воды.
Собственная комната, пропахшая тревожными мыслями о Луи и разрывающей обидой, вызывает отторжение на физическом уровне, и Гарри не задумываясь выбирает мамину кровать, пахнущую ванилью и кокосом, обещающую сон без сновидений.
Голова едва касается подушки, а лекарство уже туманит уставший мозг, окуная в зыбкое бессилие. Нега рождается в глубине тела, расплываясь будто жидкая карамель по телу, до кончиков пальцев, снимая напряжение долгих недель. Гарри блаженно стонет, переворачивается на живот, и подминая под себя мамину подушку, наконец, засыпает.
✷✷✷
Ключ оказывается именно там, где говорил Энди, под дном неприметного высохшего кактуса. Луи неуверенно переминается с ноги на ногу, не решаясь вставить его в замочную скважину, но желание увидеть Гарри пересиливает страх, а вместе с ним задвигает в самый тёмный угол сознание и здравый смысл. С гулко бьющимся в горле сердцем он открывает дверь и входит в квартиру.
Тут пахнет выпечкой с кокосом, и едва уловимым терпким послевкусием граната. Луи закрывает дверь на внутренний замок, не глядя кладёт ключ на тумбу в прихожей, и внимательно прислушивается.
В доме стоит абсолютная тишина, но Луи будто слышит сердцебиение мальчика внутри себя. Оно, словно компас указывает нужное направление, ведёт его вперёд.
В первой же комнате он обнаруживает спящего Гарри, раскинувшегося на широкой кровати. Волосы прилипли ко лбу, а на щеке хаотичные линии – следы от подушки. Луи старается не смотреть ниже, на мерно вздымающуюся грудь, на неприкрытые одеялом ноги. Невозмутимость никогда не являлась его сильной стороной, а держать себя в руках, когда Гарри, совершенно беззащитный и открытый, спит в огромной кровати, манящей присоединиться, разбудить его поцелуем, взять под хриплый ото сна шёпот практически невозможно.
Дыхание мальчика умиротворяет, прогоняя демонов, что жили в Луи последние недели. Он присаживается на кровать, осторожно касается колена ребёнка, а Гарри даже не вздрагивает. Луи ведёт рукой вверх, кожа под пальцами покрывается мурашками, дыхание мальчика сбивается, но сон не оставляет его. Догадка пронзает сознание Луи лишь после того, как он осторожно устраивается рядом, примостив свою голову на одной с Гарри подушке. Слишком крепкий сон, чтобы быть естественным – мальчик принял снотворное.
Луи смелеет, придвигается ближе, обвивает талию ребёнка рукой и осторожно перекладывает его голову к себе на плечо. Гарри смешно фыркает во сне, его ресницы трепещут, но он продолжает спать, не в силах вырваться из цепких лап лекарства. Чем и пользуется Луи.
Мальчик так близко, в его объятиях, и становится вдруг не важно всё что произошло между ними, никакие мотивы и причины не значат ничего, лишь дыхание Гарри, которое Луи ловит собственными губами.
– Я скучал, – тихо шепчет он, убирая кудрявую прядь со лба.
Признаваться легче, когда Гарри не смотрит в глаза, не может ответить, и Луи даёт себе волю. Он приближает своё лицо к лицу мальчика, касается его носа кончиком своего, и говорит, зная что его не услышат:
– Ты нужен мне, малыш. Не знаю, как ты сделал это, но мой разум принадлежит тебе: все мысли, все чувства, все желания – всё ты.
Кожа мальчика пахнет невинностью, притягивая Луи, и он стискивает зубы, оставляя свою руку на талии Гарри, но не сдвигать её выше к горячей оголённой груди непосильная мука. Естество кричит о том, что Луи есть Луи, он должен получить то, что хочет. А хочет он Гарри. Именно такого: бессознательного и расслабленного.
Но слова Рэйч всё ещё свежи в памяти, и Луи спрашивает у себя, что если это действительно та самая большая любовь? Хотел бы он её потерять?
Ответ всегда “да”. Не просто потерять, оттолкнуть изо всех сил и бежать без оглядки прочь. Луи никогда не мечтал об отношениях и прочей ерунде. Быть привязанным силой собственных чувств к другому человеку подобно самоубийству. Он будет питаться тобой пока не оставит от тебя ничего прежнего. Будет брать, ломать, перестраивать под себя. Луи зарёкся избегать яда, который дураки называют любовью.
Но потом появился этот ребёнок. Луи не почувствовал тот поворотный момент, когда привязанность возникла и запустила когти в его каменное сердце. Каждая улыбка мальчика – ещё одна трещина, каждый его болезненный вдох, отколовшийся кусочек.
А потом признание, как удар огромным молотом, и камень посыпался, обнажая кровоточащее сердце, в которое тут же воткнулись все шипы любви разом. В груди до сих пор ныло отголосками фантомной боли, и лишь рядом с Гарри она исчезала, растворялась в его дыхании.
Рот мальчика манит, и Луи зажмуривает глаза, считая секунды в голове, пытаясь успокоиться. Кажется, он умрёт, если не поцелует ребёнка, но оттаявшая совесть подсказывает, что это может стать очередной ошибкой. Луи слушает свой внутренний голос, и с болезненным стоном отворачивается от притягательного в безмятежности сна мальчика.
Сил не остаётся, и Гарри, как специально, жмётся к нему, выдыхая горячий воздух в шею. Луи высвобождается, перекладывает голову ребёнка на подушку, и спешит подняться, потому что детские пальцы на его коже лишают воли и решительности. Луи хочет дотрагиваться до него постоянно, ни на секунду не выпуская из собственных рук. Это непривычно, дико. Но это новая реальность Томлинсона, от которой уже не убежать.
Луи влюблён.
В голове путаются мысли, и усталость накатывает с новой силой, стоит переступить порог комнаты, прикрыв за собой дверь. Он измучен расставанием. Больше всего хочется вернуться, скинуть джинсы и прижаться к мягкой коже мальчика, запустить пальцы в непослушные волосы, и заснуть, оставив все тревоги и боль в прошлом. Абсурдность собственных желаний зашкаливает, и Луи старается вернуть себе здравый смысл и немного терпения чашкой чая.
Он дождётся пока Гарри выспится, а потом они поговорят. Томлинсон не волнуется – мальчик влюблён в него, а теперь, когда и сам Луи осознал собственные чувства, преград между ними больше не существует. Только время раздражает долгими тягучими секундами, не желая приблизить момент пробуждения, продолжая мучить Луи невозможностью обнять малыша прямо сейчас.
Чай горчит на языке, но удовольствия не приносит. Всё, о чём может думать Луи, это будущее, в котором Гарри полностью и без оговорок будет принадлежать ему. Он рисует в голове затуманенные блаженством зелёные глаза, искусанные пухлые губы, шепчущие “твой”, и сам не замечает, как широкая улыбка расползается по лицу.
Тихий всхлип разбивает иллюзию, будто брошенный в окно камень, на мелкие блестящие осколки. Напрягая слух, Луи может уловить ещё один, за которым тут же следует сдавленное рыдание.
Срабатывает инстинкт. Ещё до того, как Луи успевает понять, что плачет проснувшийся Гарри, он оказывается в спальне. Мальчик поднимает голову на звук открываемой двери и растерянно смотрит Луи в глаза. Секунду между ними царит невесомая тишина, в которой тонет реальность, а потом Гарри прячет лицо в ладонях под тихий плач.
Сердце разрывает в клочья звучащей в голосе ребёнка печалью.
✷✷✷
Сновидения сравнимы с чудесами. Они исполняют самые заветные желания, позволяют дотронуться до мечты, прожить её в другой, не менее настоящей реальности. Сновидения поддерживают в людях жажду волшебства, веру в жизнь, иногда спасают от отчаяния.
Гарри признаёт, что лишь сны о Луи позволяют ему не тронуться умом от горя. Он открывает глаза с чётким ощущением близости Томлинсона, и даже в воздухе витает его запах, горьковатый, влажный, как капля дождя, впитавшаяся в осеннюю землю.
Кожу покалывает в тех местах, по которым лаская скользили пальцы Луи во сне, и едва слышный шёпот в ушах, хотя Гарри не помнит ни слова. Лишь смутное ощущение важности признания мерцает прозрачной дымкой в сознании.
Сон, удивительный и живой, не желает отпускать из собственных бережных объятий, и Гарри смакует отголоски ощущений, сжимая подушку крепче дрожащими пальцами. Но реальность уже здесь, развеивает глупые мечты, и грудь стягивает в стальной обруч отчаяния. Одиночество возвращается в свои владения, наполняет сердце Гарри студёной водой, серой и недвижимой.
Но мальчик не хочет возвращаться во тьму своей безответной любви. Из последних сил он хватается за образ Луи, пытаясь представить его в своей голове, запечатлеть там навсегда,но нечёткие контуры картинки расплываются тем больше, чем сильнее Гарри напрягается. В какой-то момент приходит осознание – он провёл слишком много времени без этих пепельных глаз, воспоминания потускнели, и Гарри больше не может чётко представить себе смеющегося Луи. Остался лишь силуэт, заштрихованный дымкой тьмы.
Боль этой мысли толкает в спину, вырывая слёзы, что были заперты в ловушке его тела все эти печальные недели. Солёные капли наполняют глаза и комната расплывается, но Гарри моргает, сгоняя их с ресниц по щекам.
Желание оставить эту разрушающую любовь позади исполняется странным, неправильным образом. Гарри хочет помнить красивое лицо Томлинсона, его дерзко вздёрнутую бровь или то, как изящно тонкие пальцы держали сигарету, стряхивая пепел в открытое окно. Избавиться лучше от боли съедающих заживо сильных чувств, что рвут мир пополам, бросая его, словно штормовые волны из стороны в сторону. Но всё происходит с точностью до наоборот. Образ Луи затирается, его уносит песком времени в забвение, в то время как боль лишь усиливается, неотрывно следуя за кровоточащим сердцем Гарри.
Слёзы заливают лицо, мешая видеть, а хриплые всхлипы не остановить силой воли, да Гарри и не пытается. Он плачет навзрыд, зная, что мамы нет, и надеется на облегчение, которого был лишён всё это время. Но дверь открывается, и Гарри давится, стараясь задушить рвущийся из горла звук.
Подобно ангелу, Луи стоит в проёме двери, окружённый солнечным светом – на лицо падает тень, но волосы золотятся в лучах. Видение пугает Гарри, несмотря на своё великолепие, и мальчик списывает появление галлюцинации на нервный стресс последних недель и действие снотворного. Он отчаянно хватается за ускользающую разумность собственного сознания.
Видение делает неуверенный шаг вперёд, и Гарри прячет лицо в ладонях, заглушая рвущиеся из груди звуки. Он уверен, что, когда поднимет голову вновь, Луи уже не будет в дверях маминой спальни.
Как бы сильно ни хотелось обратного.
Но тёплые пальцы касаются рук, убирая их прочь, а уставшие глаза так близко, что мальчик замечает лёгкие вкрапления зелёного в радужке.
– Гарри, – выдыхает Луи едва слышно, и только когда горячее дыхание касается его губ, согревая мокрые от слёз щёки, он понимает – никакого сумасшествия, это действительно Томлинсон. – Гарри, перестань плакать. Пожалуйста.
Мольба в голосе Луи отрезвляет, сгоняет налёт безумных мыслей, любовные страдания меркнут в свете реальности. Гарри вдыхает воздух, пропитанный дыханием Луи, и прикрывает глаза, наслаждаясь лаской, когда Томлинсон кладёт ладони на влажные щёки.
– Зачем ты пришёл? – не открывая глаза, произносит мальчик надорванным голосом, в котором не утихли рыдания. – Я начал забывать, клянусь!
Попытка вырваться проваливается, потому что Луи сильнее сжимает его лицо и притягивает к себе, а потом завороженно шепчет в открытые во всхлипе губы:
– Прости меня, я был дураком, когда бежал от чувства, испытываемого тобой, я должен был жить ради него.
Романтичность признания, нежные касания пальцев – всё это никак не вяжется с образом самого Луи, и сердце Гарри хочет верить в изменения, оно рвётся наружу оглушающим стуком, выламывает рёбра. Но боль этих неправильных отношений живёт в его венах, тёмная и густая.
– Нет, – шепчет Гарри.
– Нет?
Луи изумлённо вздёргивает брови вверх, а Гарри хочется смеяться от того, насколько всё просто для Томлинсона. Придя сюда, Луи был уверен, что стоит ему дать зелёный свет, и Гарри упадёт в его объятия. Когда же этого не случилось, удивление – это именно та эмоция, которая первой родилась в его эгоистичной голове.
– Слишком сложно для нас с тобой. Я не верю, что нам может быть хорошо где-то помимо постели.
Луи отшатывается, и без его пальцев на своих щеках Гарри чувствует пустоту. Чувствует себя покинутым. Но губы упрямо поджимаются, и мальчик задерживает дыхание, сжимая пальцы в кулаки. Он будет отстаивать свою жизнь.
