Текст книги "Спасибо, Томми (СИ)"

Автор книги: Мальвина_Л

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Томми? – робкий голос от забора, и он соскакивает с места, кубарем скатывается с крыльца.

Наверное, галлюцинация. Ведь это не может быть Ньют, невообразимо тощий, с какими-то листиками и ветками в растрепанных отросших волосах и … Почему он стоит на месте и шагу не ступит?

– Я ничего не знал, Томми, клянусь, – голос кажется стеклянным от звенящего в нем напряжения, а глаза блестят ярко, будто озера на ярком солнце. Красные пятна проступают на скулах, и… К черту все объяснения.

Томас просто шагает вперед и сгребает отощавшего (куда уж больше-то?) мальчишку в объятия. Стискивает так, что кости хрустят. А губы слепо шарят по лицу, останавливаются на губах. И… Господи, пожалуйста, пусть в этот раз это не будет сном.

– Думал, никогда тебя не увижу. Дьявол, Ньют, ну и затянулся твой отпуск.

– Томми, они подстроили все это. Мозгоправа наняли, а потом чуть ли не под замок посадили, телефон отобрали, интернет. Никак не удавалось выбраться из этого закрытого пансиона. Что, если меня ищут…

У него щеки мокрые от слез, а голос срывается. Руки путаются в волосах, и весь он льнет к нему, своему Томми.

– Ты рехнулся, если думаешь, что я отпущу тебя хоть на шаг.

Утыкается носом в шею, а руки скользят под футболку, поглаживая спину. Ньют здесь, рядом. Все хорошо.

Лучший из снов – этот тот, от которого не хочется просыпаться. Или тот, что оказывается явью, когда все же приходится снова заснуть.

Томас целует своего мальчика снова и снова, чувствуя кожей горячие лучи летнего солнца, что наконец-то показалось из-за туч.

========== 22. Дженсон/Санса Старк (кроссовер) ==========

Комментарий к 22. Дженсон/Санса Старк (кроссовер)

Кроссовер с “Игрой престолов”: Дженсон/Санса Старк

https://pp.vk.me/c633823/v633823352/2df4f/szIFf0ez3cs.jpg

– Они все мертвы.

Дженсон смотрит сверху вниз на ее чуть ссутулившуюся фигуру, на гладко зачесанные волосы цвета осеннего леса или полыхающих городов, на ярко-синие искры в неподвижных глазах. Твердых, как драгоценные камни, которые когда-то в кажущимся немыслимо далеким прошлом имели значение и ценность.

– Это неважно. Проследи, чтобы следующую партию подготовили тщательнее. Мы не должны повторить недоразумение, что произошло с группой Томаса. Ты дал им сбежать. Упустил. А мы не можем раскидываться иммунными так легко. Аве не понравится это.

Санса вертит в руках острый нож, как игрушку. Склонив голову набок, следит, как искусственный мертвый свет отражается от блестящей поверхности, пуская голубоватые блики по комнате.

– Ты же знаешь, что не можешь отдавать мне приказы, девочка?

В его голосе холод и предупреждение, сквозь которые просвечивает и невольное восхищение. Санса чуть сощуривает свои красивые глаза и смотрит на мужчину с небрежной усмешкой.

«Я знаю, что ты очарован», – могла бы сказать она, но молчит. Она – Санса из дома Старков. Она умеет прятать козыри в рукаве и манипулировать всеми, кто ее окружает.

– Вообще-то могу. Мой отец отдал жизнь за то, чтобы сохранить хоть какое-то подобие порядка, когда все покатилось к черту, когда президент заразился, а вице-президенты рвали остатки власти друг у друга из рук, как шакалы рвут падаль. Я продолжаю его дело, и ты знаешь, что все здесь держится только на мне. Пока Санса Старк помогает ПОРОКу, люди верят вам. Верят тебе, Дженсон.

На мгновение он даже забывает про гнев, что растекается в венах жидким, расплавленным железом, забивается в глотку жарким песком, он забывает обо всем и просто любуется ее стройным станом, изящной шеей и строгим профилем, поворотом головы и даже поджатыми в ярости губами. Прекрасна. Идеальна. Совершенна. И он даже готов простить ей вопиющую наглость. В конце концов, в ее словах есть и логика. Если бы еще Джон Сноу был с ними. Тот, кого провозгласили Королем Севера. Тот, кто теперь называл себя Правой Рукой, тот, кто объявил войну ПОРОКу и сводной сестре.

– Было бы больше пользы, если бы ты попробовала связаться с братом.

Он сразу же замолкает, жалея о своих словах. Потому что Джон Сноу – больная тема, потому что он – ее семья, единственный, кто выжил в кровавом хаосе апокалипсиса, когда рушились государства и толпы людей превращались в обезумевших чудищ.

– Санса, прости.

Он опускается рядом, приобнимая за худенькие плечи, а она расслабляется в его руках, откидывает голову ему на плечо и позволяет твердым губам скользит по своим скулам, опускаясь по шее к ключицам.

– Я так устала быть сильной. Казаться железной леди ради всех них.

Ради всех них. Это Рикон и Бран, запертые в подземельях комплекса. Зараженные, безумные, но живые. Ради них – это ради маленькой дикой Арьи, удравшей в бесплодные земли и, может быть, сумевшей выжить где-нибудь там.

– Дай себе отдых, моя милая леди. Я прослежу за тем, чтобы все шло по плану. Ава не найдет, к чему придраться, договорились?

– Я должна…

– Ты должна поберечь себя, – отрезает жестко мужчина. – Ни для кого не будет пользы, если ты угробишь себя, загнав до смерти. Разве что для повстанцев.

Когда надо, он умеет показать ей характер, умеет настоять на своем. Потому что Санса Старк – не просто символ ПОРОКа, не просто наследница имени Старков. Для него она, в первую очередь, женщина. Та, что засыпает в его объятиях поздно ночью, та, что целует так горячо, что губы горят, и тело плавится от ее прикосновений. Та, что умеет быть холодней глыбы льда и жарче, чем жидкое пламя. Та, что взглянула лишь раз, взмахнув густыми ресницами, и забрала сердце, которого, он был уверен, у него не было вовсе.

– Люблю, когда ты перечишь мне, – слабо улыбнется она и почти сразу отстранится, чтоб скрыться в душевой, откуда немедленно раздастся громкий плеск падающей воды.

Она любит не только, когда он перечит. Дженсон ухмыльнется, быстро стягивая одежду, шагнет следом, плотно прикрывая дверь, найдет тонкое белое тело в плотных клубах пара. Обнимет сзади и обовьет руками, сжимая в ладонях упругую грудь, перекатывая соски между пальцев.

– Если что-то случится, пока нас нет там? – выдохнет девушка, прижимаясь ближе, потираясь ягодицами о его бедра.

– Да, наплевать, – почти прорычит он, и воздух, кажется, заискрит и вспыхнет голубоватыми разрядами молний, когда он прижмет ее еще ближе, заставив наклониться немного вперед, сплетая их пальцы под струями льющейся из-под потолка воды.

========== 23. Томас/Ньют ==========

Комментарий к 23. Томас/Ньют

Томас/Ньют

https://pp.vk.me/c636620/v636620352/11508/AYYc-moIzyE.jpg

– Поговорим?

У него словно горло болит, а еще Ньют кутается в свою куртку, пытаясь согреться. Голубоватые колючие льдинки блестят в светлых спутанных волосах, и Томас непроизвольно вздрагивает, вспоминая, как зарывался в них пальцами.

– Я буду в порядке, ок? Бренде дали вакцину, этого хватит на несколько месяцев, пока мы не придумаем что-то. В конце концов, они всегда могут сделать еще, достав эту хрень из моей крови, ведь так? В конце концов, здесь мы можем взять передышку, и я…

– Я не о Бренде сейчас, Томми, не о ней, не о Лабиринте и всей этой хрени, которую придумал ПОРОК. Это важно, но я думаю не о том. … Ты даже посмотреть на меня не хочешь?

Томас медленно поворачивает голову, зная, как только увидит это лицо, эти теплые глаза, не сможет дышать. Потому что нужен. Необходим. Потому что кончики пальцев колет и что-то ноет, тянет под кожей, будто зовет, умоляет, приказывает даже: “Давай, не тупи, просто протяни руку и коснись. Больно не будет, станет лишь хорошо. Ему нужно это, как и тебе. В этом мире, где каждый вдох может стать последним”.

– Сейчас не время, Ньют, Дженсон и другие из ПОРОКа дышат нам в спину, они могут нагрянуть в любую минуту…

– И мы можем умереть при этом. Они постараются взять нас живыми, но не будут плакать, если кто-то нарвется на пулю. Ведь для людей Правой Руки у них настоящие пули, а не эти пукалки, плюющиеся током.

“Я люблю тебя, Ньют, блять, я просто люблю тебя! Ты это хочешь услышать!?”, – хотел бы выкрикнуть он, но не может. Потому что это слишком уж похоже на прощание, потому что он просто хотел бы, чтобы все это закончилось для начала.

– Мы не должны были начинать это. Не так, Ньют, не теперь.

Он видит, как вздрагивают пальцы щуплого мальчишки, кончики которых виднеются в обрезанных перчатках, видит, как краска спадает с лица, а взгляд заволакивает какой-то мутной пленкой, и Томас даже под дулом пистолета не сказал бы, чего там больше сейчас – тоски, обиды или боли?

“Томми”, – беззвучно выдыхал Ньют в его губы там, в развалинах древних городов.

“Томми”, – шептал он в гулкой казарме одного из комплексов ПОРОКа, когда остальные глэйдеры засыпали и тихо сопели в подушки, видя свои странные, бесцветные сны.

“Томми”, – стонал он еще там, в Лабиринте, в ярком и диком свете костра, а потом сплетал их пальцы, целовал в плечо или шею влажными губами и засыпал, обнимая даже во сне.

– Значит, вот так?

Ньют поднимается, нервно одергивая куртку, быстро смахивает что-то с лица – наверное, случайную соринку или сухой листик, принесенный холодным ветром. У Томаса горько во рту и будто что-то мешает дышать. Он тупо смотрит, как медленно отворачивается парень, как бредет прочь, чуть ссутулив острые плечи. Уходит, наверное, уверившись, что причина в Бренде или Терезе. Обеих он спас, за обеих чуть не отдал свою непутевую жизнь. Обеих, положа руку на сердце, променял бы на одну улыбку светловолосого непоседы с чуть заметной хромотой и таким ярким внутренним светом, на который летели все без опаски, как мотыльки на огонь. Вот только Ньют не сжигал, не ранил, не убивал. Ньют всегда давал лишь надежду и делился теплом. Нет и не было никогда такого, как он.

И не будет.

– Ньют, погоди…

Догоняет вприпрыжку, двумя огромными какими-то скачками. Как горный козел, сказал бы Чакки, будь он с ними сейчас. Догоняет и обхватывает сзади руками, не позволяя обернуться даже. Стискивает изо всех своих сил, утыкаясь лицом куда-то в затылок, трогает губами кромку волос на покрывшейся мурашками шее.

– Прости меня, ладно? К черту ПОРОК и все, что случилось или может случиться. К черту их всех, только бы ты был рядом. Ты нужен мне, Ньют, как же ты нужен мне.

И разворачивает к себе, мягко целуя, пропитываясь вкусом винограда и яблок. Он не скажет ему тех самых слов, что Ньют ждет уже так долго. Не потому, что не время. Просто плохая примета. Как прощаться перед смертью.

“Я никого и никогда не любил так, как тебя. Я вообще не знал о любви, пока не появился ты”

========== 24. Кроссовер с “Голодными играми”, Ньюмас мельком ==========

Комментарий к 24. Кроссовер с “Голодными играми”, Ньюмас мельком

Кроссовер с “Голодными играми”, упоминаются Ньюмас.

https://pp.vk.me/c630228/v630228352/37c6e/mToXUdpmzFk.jpg

Не проходит и недели после взбаламутившего глэйдеров появления Терезы, как лифт вновь утробно скрипит, поднимаясь из глубин неведомого подземелья. Галли матерится сквозь зубы, почесывая подбородок и недобро зыркая на Томаса. Алби хмурится, а Минхо неопределенно передергивает плечами: когда лифт вообще успел опуститься и как сделал это настолько беззвучно, не понял никто.

Они распахивают тяжелые створки и оттуда, как гривер из засады, легко (можно сказать – изящно) выпрыгивает парень. Странный какой-то – мокрый с головы до ног, словно только что из реки вылез, в нелепом обтягивающем костюме, который Чак, тихонько хихикая, назвал “гимнастическим трико”. Незнакомец сжимает в руках какую-то стальную херовину и скалится белозубой улыбкой.

– Привет, ребятки! Чего приуныли? Эй, красотка, полегче, лук опусти. Я вам не враг, – парень поднимает руку, как бы демонстрируя, что не нападает, а другую, с зажатым странным оружием (трезубец это что ли?), отводит назад.

А потом все происходит одновременно – Тереза выпускает стрелу, Чак тонко истошно вопит, зажав уши и глаза пухлыми ладошками, а парень перехватывает стрелу налету, сжав двумя пальцами. Смотрит с интересом, как на диковинное насекомое.

– Недурной выстрел, амазонка. Вот только вряд ли страшен тому, кто вышел живым не только из Голодных Игр, но и умудрился не пасть в Квартальной Бойне.

Он будто говорит на каком-то неведомом языке – слова вроде бы и понятны по отдельности, но вместе складываются в какую-то нелепицу, абсурд, горячечный бред.

– Что этот шнурок кланкоголовый там бормочет? – Галли ни к кому особо не обращается, но поглядывает на новенького, набычившись, явно готовый прыгнуть в любую секунду. – Все пошло наперекосяк, как только тут появился этот ваш Томми, – кривляясь, он выделяет имя особой интонацией, за что немедленно зарабатывает от Ньюта предупреждающий взгляд. – Потом – девчонка, которой даже имя вспоминать не потребовалось. Откуда мы можем знать, что она не одна из тех, что засунули нас в этот гигантский капкан? Блять, да вы на салагу этого мокрого только гляньте, у него же на роже написано все. А ты, Ньюти, поостерегся бы, уведет твоего сахарного мальчика, и останешься ни с чем. И вообще…

– Галли, захлопнись, пока я тебя не захлопнул, – Алби прыгает вперед (ловко, как те переродки-пантеры, думает Финник) и протягивает смуглую ладонь для пожатия. – Я – Алби, вроде как присматриваю за всем этим бардаком здесь. Ты, наверное, не помнишь еще…

– Нет времени, друг. Мое имя – Финник Одэйр, и все вы в смертельной опасности, потому что Кориолан Сноу сотрет Лабиринт с лица земли в ближайшие пару суток. Именно поэтому больше не приходит вакцина и не присылают новых ребят. Именно поэтому стены Лабиринта меняются хаотично, а гриверы ведут себя, как ужаленные. Тереза, – он мягко улыбается, кивая на замершую с приоткрытым ртом девушку, – пыталась помочь, не повезло, потому что память ее сохранилась только частично.

– Ты меня знаешь?

– Что ты несешь?

– Шанк, да тебя нихило так головой приложило в лифте.

– Просто запрем его на всякий случай в Яме…

Они орут все сразу, перебивая друг друга, брызжа слюной, вопя и толкаясь. Финник же с интересом смотрит на загорелого паренька, усыпанного родинками, как ночное небо – звездами, как Аренда – ловушками изобретателей Сноу. Томас, кажется, так его назвал самый хмурый из мальчишек. Томас – единственный, кто сейчас не вопит, не паникует, а смотрит на новенького словно бы ожидая чего-то. Томас, а еще щуплый блондин, что, как радар, считывает настроение друга и вперивает в Финника выжидающий взгляд.

– Томми, – тихо, но твердо зовет мальчишка и тянет того за рукав.

– Я думаю, этот парень знает, что говорит. Похоже, у него есть план, как вытащить нас из Лабиринта, – и обращается уже к Одэйру, чуть повышая голос: – Почему ты не потерял память и что здесь вообще происходит?

– Подожди, – Тереза кидается к новенькому, расталкивая глэйдеров руками, хватает (пытается ухватить) за воротник, но пальцы соскальзывают с гладкой ткани, и она просто колотит по твердой груди кулачками. – Откуда ты знаешь меня? Кто ты такой? Откуда ты взялся?

– Тише-тише, сестренка, не устраивай сцену, мальчики не привыкли к твоему взрывному и капризному характеру. Ну же, улыбнись. Ты все вспомнишь сразу, как мы выберемся отсюда. Бити обещал похимичить с какими-то схемами. Я не очень понял, но руки у него золотые. Учитывая, что Вайресс ему помогает и на вашем спасении настаивает Китнисс…

– Послушай, шанк, как там тебя, ты сказал? Финник? Так вот. Мы ни хера не понимаем. Быть может, с начала и по порядку?

И он рассказал. Он говорил долго, не пытаясь испугать притихших мальчишек, но разя каждым словом, как ядом гривера – не неведомого чудовища, отнюдь, всего лишь изощренным механизмом, созданном для развлечения скучающих богатеев. Государство Панем и двенадцать дистриктов, провинции, задыхающиеся от голода и нищеты. И Капитолий – столица, где зажравшаяся публика требует все новых яств, все более изысканных зрелищ. Голодные Игры, собирающие на Арене девчонок и мальчишек, убивающих друг друга, все еще веселили Президента Сноу и его холуев, но капитолийцы требовали чего-то нового, необычного, страшного… И получили Лабиринт, населенный чудовищами, которых практически невозможно убить…

– Но что то вышло из-под контроля, и гриверы могут вырваться в Капитолий. Лабиринт уничтожат вместе со всеми, кто находится здесь. А потом лаборатории ПОРОКа начнут новый виток испытаний.

– Почему мы должны тебе верить?

– Потому что я выведу вас отсюда, рискуя собственной шкурой? И кто-то из вас, возможно, даже поймет, мотивы моих поступков, – добавляет странный парень, косясь в сторону шушукающихся Ньюта и Томаса.

– Ты пришел спасти кого-то из наших парней? – охает Чак, расплываясь в пухлощекой улыбке. – Ты влюблен в одного из них? Возможно, это наш Томас или, может быть, Ньют? Но знаешь, у них вроде как любовь, хоть и скрывают тщательно, но…

– Успокойся, малыш. Не претендую я на ваших парней, просто должен спасти всех вас, вытащить ваши задницы из мышеловки, что скоро зажарится вместе с котом, понимаешь? – Финник улыбается грустно каким-то своим мыслям и задумчиво крутит гладкий золотистый браслет на запястье. – Там, за стенами, есть девушка. Можно сказать, Чаки, я делаю это ради нее. Чтобы она могла жить в мире, где можно засыпать без страха уже не проснуться или проснуться в камере пыток…

Чак всхлипывает, но парень ободряюще треплет его по плечу, а потом взъерошивает мягкие кудри, как бы говоря: “Не бойся, прорвемся”.

– И как мы выберемся? Мы пытались три года, многие – дольше…

– Мы просто пройдем этот чертов Лабиринт до самого выхода.

========== 25. Дилан/Томас (актеры) ==========

Комментарий к 25. Дилан/Томас (актеры)

Дилан/Томас

https://pp.vk.me/c630019/v630019352/4c1df/YVWppD4IyxU.jpg

Зима дышит холодом за воротник, скребется в окно ледяными пальцами, зима развешивает снежные узоры по украшенным рождественскими гирляндами разлапистым веткам и домам, что замерли вдоль улиц пряничными игрушками, развесили над дверями веточки омелы и пушистые еловые венки с золотистыми колокольчиками. В точности, как в санях у веселого румяного Санты.

У Дилана тошнотворная меланхолия, больше подходящая промозглой, плюющейся сгустками грязи осени, огромное ведро жареных крылышек и пульт от телека, а еще табличка – “не беспокоить” с другой стороны двери и отключенный телефон.

И все, вроде бы, хорошо. Съемки закончились, до промо-тура еще пара недель, ребята звали отметить праздники вместе. А он не то, чтоб не хотел никого видеть (или кого-то определенного), просто… Просто батарейки нуждались в подзарядке, быть может?

Вечером в Сочельник небо не темное, индиговое. Насыщенное, яркое, будто красками пропиталось. И звезды такие огромные и блестящие, что глазам больно смотреть. Ярче той самой праздничной иллюминации, искусственнее, резче.

Нерешительный стук в дверь – перед самой полночью, в тот самый час, когда Санта паркует оленью упряжку на крыше, а потом, пыхтя и отфыркиваясь, лезет в дымоход, чтобы разложить подарки по подвешенным к камину чулкам, распихать коробки под лохматые елки.

Осторожный стук костяшками пальцев.

Гость плевать хотел на все его “не беспокоить”, на “абонент не отвечает”, на синяки под глазами при последней встрече и предупреждение портье. Хотя, наверняка ведь улыбался – само очарование, наплел что-то про заболевшего друга, тотальное одиночество. И: “Рождество же вот-вот, а он там один…” .

Он умеет. Только он и умеет. Так, что не откажет никто. Будто гипнотизирует этим темным, до охуения ласковым взглядом, под кожу пробирается, в затылок вкручивается.

Дилан распахивает дверь, глядит исподлобья, насупившись, кутается в тонкий аляпистый плед, босые пальцы поджимает.

– Томми, ты на часы смотрел?

Ворчит, стараясь не замечать теплой волны, затапливающей изнутри – от макушки до пяток.

– С Рождеством, обормот, – Томас тянется, трогая губами гладкую щеку.

Холодный, присыпанный снегом и самую малость – смущением. Топчется у самых дверей, мнет в ладонях какой-то пакет. Ловит немой вопрос (за столько месяцев понимать друг друга без слов – что может быть естественней, проще?).

– Шампанское… – бормочет, одновременно выуживая пузатую бутыль, а бледную кожу почему-то затапливает легкий румянец. – Праздник ведь.

– И пузырьки в носу будут лопаться, – ворчит Дилан, отбирая бутылку.

Вздрагивает, касаясь ледяных, как сосульки, пальцев, отдергивает руку. Ладонь перехватывает за запястье. Пару секунд, растягивающихся в пару столетий, – глаза в глаза. И сердце колотится где-то в горле. Как тогда, на съемках второго “Бегущего”, когда брякнулся сверху, размазывая по полу тощее тело, когда дыхание перемешалось, и почти губы в губы судорожным выдохом-стоном: “Спасибо, Томми”.

Не дышит. Совсем. Лишь раскрывает губы, опуская ресницы. Светлая челка Томаса падает на лицо. Щекотно. В голове так шумит, будто взбесившиеся эльфы лупят по затылку своими разноцветными посохами, замаскированными под леденцы.

Полшага назад, ладонью – по лбу. Глотает гулко и громко. Сангстер запускает в волосы пальцы, пытаясь, наверное, скрыть смятение от собственного порыва.

– У тебя тут омела на каждом шагу?

– Ага, даже над кроватью, – щурится Дилан, разрубая повисшее в комнате напряжение. – Так и будешь мяться у входа? Рождество через пару минут.

…

Жаренные крылышки под шампанское – убийственный праздничный ужин. Но почему-то этот вечер уже не кажется тошнотворно унылым.

========== 26. Томас/Ньют ==========

Комментарий к 26. Томас/Ньют

https://pp.userapi.com/c638529/v638529523/ee92/trBltQbufOc.jpg

Томас/Ньют, Галли, AU наша вселенная

– Томас, копуша, задницей шевели, ты уже безбожно опазды… – Галли вваливается в комнату без стука, да так и застывает на пороге, кажется, подавившись то ли воздухом, то ли окончанием фразы. – Это, блять, еще кто?

Томас невозмутимо надевает пиджак поверх рубашки, цепляет на шею бейдж-пропуск, а на нос – очки. Те самые дурацкие с черной оправой, которые так бесят его соседа по квартире и в которых (Томас просто в этом уверен) он кажется охерительно умным.

Тощий белобрысый пацан выпутывается из вороха одеял, натягивая майку, потом скачет по комнате на одной ноге, напяливая джинсы. На его голове такой беспросветный пиздец, будто ею всю ночь по полу возили… или по подушке, или… Галли хмурится, когда откровенные картинки одна за другой услужливо пролистываются в его голове. Хлеще любого гей-порно. Противнее.

– Доброе утро, Галли. Спасибо, мы уже встали. Кофе выпить не успеем, прости. Если не выйдем прямо сейчас, мне на студии открутят голову, а Ньюту на занятия пора. Ой, точно, знакомьтесь. Ньют, это Галли – мой сосед. тот еще засранец, но лучше друга у меня не было. Галли, а это – Ньют… мой… мой… парень?..

Почему-то окончание фразы получается вопросительным, и Томас чуть краснеет, разглядывая блондинчика, тщательно шнурующего кеды. Но Ньют вскидывает свои темные глаза (темнее черного шоколада, думает Галли), что блестят так влажно и так… влюбленно?.. прикусывает губу и краснеет в ответ.

– Томми… – шепчет хрипло, почти задыхаясь и с такой интонацией, что у Галли определенно бы встал, если бы… если бы все это, блять, происходило где-нибудь подальше отсюда и без участия Томаса в этой двусмысленной роли.

– Ты же не против? – подмигивает из-под очков, а потом тянет руку и этими длинными пальцами зарывается прямо в белобрысое гнездо мальчишки. Галли захлестывает волна тошноты, и сохранить на лице невозмутимость становится все сложнее. – Конечно, всего один вечер и ночь…

Он выглядит как довольный, налопавшийся сливок кошак. Еще бы заурчал для достоверности. Тоненький Ньют выгибается под его рукой и опускает ресницы, откровенно кайфуя.

– Значит, это было не на раз? Я просто боялся…

И запинается, обрывая себя. Смущенный, сконфуженный, неуверенный. А еще нелепый, нескладный… и отвратительный. Да-да, именно отвратительный. Галли незаметно опирается ладонью на стену, потому что в висках херачит так, что еще немного, и он на самом деле оглохнет.

– Ты – лучшее, что со мной могло случиться на этой скучнейшей вечеринке у Бренды, малыш.

Под совсем тихое и смущенное “Томми” притягивает парня к себе, взъерошивает носом волосы на макушке, пощипывает шею губами. Галли ловит себя на том, что беззастенчиво пялится и, кажется, стискивает кулаки.

Приехали, блять.

– Ну, ты собрался? Мы же всюду опоздали.

Томас тащит Ньюта за собой, поглаживает большим пальцем запястье, а потом сплетает их пальцы. Оборачивается уже в дверях, уже нажав кнопку лифта и впечатав своим телом заморыша в стену.

– Галли, друг, ты прости, что так впопыхах, к выходным обязательно посидим все вместе, познакомлю вас. Просто видишь, сейчас все набегу.

Галли кивает как китайский болванчик, чувствуя, что тошнит все сильнее, чувствуя, что голова становится все легче, а пустота под ребрами – глубже.

Томас вталкивает мальчишку в распахнувшиеся створки и, забираясь ладонями под измятую рубашку парня, выдыхает сквозь закрывающиеся двери:

– Сегодня не жди, хорошо? Мы у Минхо тусим в “Лабиринте”.

Наверное, уже можно дышать. Наверное, уже можно разжать зубы, не боясь, что изо рта вырвется рык или вопль. Наверное, можно просто пойти и закончить завтрак. Наверное, можно…

Галли смотрит прямо перед собой и чувствует, что валится, валится в пустоту… Галли кусает губы, чувствуя привкус крови на языке.

Какого черта? Какого черта, Галли?

Какого черта ты так долго молчал?

========== 27. Томас/Ньют ==========

Комментарий к 27. Томас/Ньют

Томас/Ньют, история в диалоге

– Томми, не смотри так, не надо.

– Просто скажи мне, зачем? Блять, Ньют, я бы понял, если бы это был кто угодно из них… Галли, Минхо, Тереза… даже Чак. Но ты… Почему?

– Потому что мы не хотим сдохнуть в Лабиринте, салага. И да, если тебе будет легче, Чак был очень даже против. Пришлось запереть и ребят поставить на страже.

– Так просто? Просто вот так?

– Не понимаешь? Это давно не ты и я, не мы с тобой, не в этом дело, и выбор не в этом. Это все они, Томми. Все эти мальчишки, которые очень хотят вернуться домой.

– Домой? Они его даже не помнят…

– Твоими стараниями.

– Это не правда. Я не…

– Не был одним из них? Не стирал своими руками мне память перед тем, как зашвырнуть в этот гребаный лифт? Ты же вспомнил все, так какого… прикидываешься сейчас?

– Это не ты. Мой Ньют не сказал бы ничего из этого, не плевался бы словами, как ядом гривера, не смотрел бы так… как на врага. Я никогда не был против тебя или кого-то из них, я только пытался помочь. Я – это все еще я. Твой…

– Перестань. Мой Томми – не ты. Мой Томми никогда не якшался с теми, кто засунул нас в эту ловушку. Ты – это не он. Ты – просто Томас.

– Так зачем ты пришел?

– Что, прости?

– Если это – не я, если тебе наплевать и важно лишь вытащить всех, так вперед. Зачем тратишь время?

– Томми…

– Какой, нахрен, Томми? Ты сам же сказал. И ты прав, я работал с ними, на них, засунул тебя и других сюда, в Лабиринт. Вот этими руками стер тебе память, слышишь? Смотри на эти руки, те самые, что ласкали тебя еще прошлой ночью. И губы, помнишь? Помнишь, как ты выгибался и просил еще и еще? Вижу, что помнишь. Вперед, Ньют. Так легко ненавидеть меня и себя за то, что запал на врага. Вот только я не враг тебе. Никому здесь.

…

– Ты знаешь, что я должен буду сделать?

– Перед закатом отведешь в Лабиринт? Попробуй. Почему бы и нет? Я просто снова попробую выжить, потому что…

– Томми, не надо…

–…потому что люблю тебя, идиот. Ты мне поверишь, если вернусь? Сможешь поверить?

* я никогда еще ничего так не хотел в своей жизни *

– Ты просто попробуй.

========== 28. Томас/Ньют ==========

Комментарий к 28. Томас/Ньют

https://pp.userapi.com/c639318/v639318352/14de7/3o1DJqGDZxc.jpg

Томас/Ньют

– Томми.

Губы (Томас помнит, они мягкие, гладкие, с привкусом винограда и мяты) чуть округляются, складываясь в имя. Имя, которое внутри этих стен ненавидят. Имя, что стало проклятием Глэйда, проклятием его обитателей.

Символом предательства, смерти.

– Томми, смотри.

И Томас смотрит. Не туда, в распахнутые врата Лабиринта, что дышит зловонием, чьи вздымающиеся в небо стены кажутся огромной пастью хищника, окровавленными клыками. Челюстью, что сомкнется в любую секунду, легко перекусывая пополам. Смотрит на него – на Ньюта. Тонкого, гибкого, светлого. На мальчишку, что запрокинул голову в небо, где слепящее солнце вот-вот скатится за серые, поросшие мхом и плесенью плиты, стремящиеся ввысь. Мальчишку, что чуть щурит глаза, поправляя лямку на плече.

Томас хотел бы сейчас ткнуться носом в его шею, вдохнуть аромат морской свежести. Он не помнит ни моря, ни влажного бриза, но уверен, что те пахнут именно так.

Пахнут, как Ньют. Его Ньют.

– Просто небо.

Передергивает плечами, а потом зависает на острых ключицах. Ньют всегда выдыхает шумно, когда Томас трогает их губами. А потом опускает светлые ресницы и зарывается пальцами в волосы.

Ньют, зачем ты пошел? Ты должен жить.

– Кажется, кто-то там, – неопределенный кивок в никуда, в сторону мифического выхода. Туда, где засели создатели Лабиринта и гриверов. Туда, откуда лифт привозит новых и новых мальчишек. Туда, откуда пришел его Томми, – кто-то там продлил световой день. Солнце давно должно было сесть, а врата – закрыться.

Закрыться, выпуская наружу полумеханических чудищ – плод воображения какого-то тронутого разума, не иначе. Чудищ, что в мгновение раздерут на кусочки оказавшихся ночью вне Глэйда.

Томас молчит, не то подыскивая верные слова для ответа, не то вовсе не находя в этом смысла.

Какая разница? Если все равно придет ночь, и мы тут умрем. Умрет Ньют.

– Все еще обижаешься? Томми, пойми…

Он знает все, что скажет мальчишка. Про несправедливость, неопределенность, необоснованную агрессию. Блять, он изучил все эти фразы за последние часы наизусть. Навязли на зубах, опротивели. Бесят.

– … это приговор – выгнать вот так из-за каких-то там воспоминаний, что вполне могут быть ложными, следствием яда. И даже если все правда, ты ведь в итоге пришел. Чтобы помочь, а не сдохнуть, как какой-нибудь кланкоголовый шнурок.

– Поэтому ты пошел, чтобы сдохнуть со мной, охуенное решение, Ньют.

Молчание звонкое и тревожное, как стальная паутина, натянутая над обрывом. Как пуля (откуда он помнит про пули?), просвистевшая у виска. Как сердце, замершее в груди под пристальным взглядом убийцы в прицел.

– Ты знаешь, что я не мог по-другому…

Не мог без тебя.

Не мог, обещал, даже клялся. Тогда, в далеком мечущемся свете костров, под огромными высокими звездами, кажущимися застывшими каплями серебряной крови каких-то неведомых ныне существ.

Губы горели от поцелуев, а горло саднило от глухих стонов и рыков. Пальцы почти раздирали одежду, а касания обжигали. И в живот будто кто-то засунул пылающую головню. Огонь, так много огня, все в огне. Как будто оба рухнули в жерло вулкана и вспыхнули, превратившись там в пламя.