Текст книги "Спасибо, Томми (СИ)"
Автор книги: Мальвина_Л
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
– Совет принял решение. Все оставшиеся объекты должны быть усыплены и подготовлены к работе. Уже сегодня. Думаю, можно начать с последних прибывших. Группа Томаса кажется… перспективной.
– Мисс Старк, мы стараемся работать быстро, но пока еще проводим тесты…
Взмах узкой ладонью – без единого кольца или перстня на пальцах, и слова застревают в глотке, и в противовес всем инстинктам и порывам он чувствует, как восхищение захлестывает с головой, как приливная волна, как цунами, от которого не спрятаться, не убежать.
– Нужно еще быстрее, пока ПОРОК может гарантировать их безопасность. Это не обсуждается, так решил…
– Десница?
– Совет, Дженсон. Так решил Совет, и не тебе оспаривать это. Учитывая, что ты облажался по всем пунктам, и показатели здесь – одни из худших среди всех наших лабораторий.
Мужчина стискивает зубы, и уже не понимает, чего хочется больше – отхлестать нахалку по щекам или прижать к стене, раздвигая бедра коленом, ощутить под пальцами ее бархатистую кожу, что пахнет снежными лилиями и ванилью, сдернуть атласное (или кружевное?) белье и трахать, вбиваясь в молодое, упругое тело до потери сознания, до вспышек перед глазами.
– Их безопасность – моя работа, здесь круглосуточная изоляция. Объекты в безопасности – никто не войдет, никто не выйдет без моего ведома и разрешения.
“Никто, даже ты”
– Вы поймали Правую Руку? Не отвечай. Я знаю, что они еще там, в горах, и уничтожили уже два наших комплекса. Они придут за Томасом, Дженсон. Он важен для них, как и любой из этих чудо-детей.
Мужчина кашляет в кулак, пытаясь не рассмеяться девчонке в лицо. Она говорит “дети”, а сама младше года на два каждого из них. Она говорит “дети” и выносит им смертный приговор так, будто имеет право вершить судьбы мира. Так, словно она – весь этот гребаный мир.
– Мы не допустим еще одной потери, Дженсон. Не сейчас, когда Ава так близка к созданию лекарства от вспышки. Томас – ключ ко всему, его ДНК уникальна, и эндим, который вырабатывает его мозг, отличается от других. Если ты не справляешься, я найду того, кто заменит тебя. Это не помешает процессу.
Сучка.
– Я распоряжусь подготовить их. Прямо сейчас.
Санса кивает так величественно, будто она – особа королевских кровей, а он – никто, шут, прислужник, лакей. Кончики пальцев дрожат от желания вцепиться ей в плечи и вытрясти всю дурь, но он поспешно уходит, не доверяя своей проверенной годами выдержке. Выдержке, что рухнула в момент, стоило ей появиться.
– И Дженсон… – сталь вдруг исчезает из голоса, и это похоже на то, как если бы лед треснул под теплыми весенними солнечными лучами. – Позволь Ньюту быть с ним до конца. Позволь ему держать его руку. Пусть им не будет так больно, как…
“Как было бы больно мне”, – кричат ее васильковые глаза, но лицо остается бесстрастным. Все та же холодная маска.
– Я прослежу за этим, мисс Старк.
*
Дженсон возвращается к себе уже ночью, когда погас верхний свет, суета улеглась, а недавно многолюдные жилые ярусы опустели. Задумчиво скидывает куртку, потирая уставшие глаза. Он сделал все так, как требовал ПОРОК. И пусть шансов на успех было бы больше, проведи они дополнительные тесты, результат превзошел ожидания.
– Он и правда был особенным, так?
Санса подходит сзади неслышно и обнимает за плечи, трогая губами напряженную шею. Дженсон пожимает плечами. Томас – заноза в заднице, он – единственный, кому удался бы побег, пойми он все вовремя. Но сейчас мальчишка – просто сырье, необходимый для вакцины компонент, не больше. И Ньют, что не отходит от него ни на шаг… Придется разобраться и с ним, когда он поймет. Если успеет понять.
– К черту Томаса, – воздух со свистом вырывается из легких, когда ее ладошки ныряют под его водолазку и скользят по спине, поглаживая, забирая усталость.
– Это был долгий день, ты заслужил отдых, – шепчет Санса, трогая губами мочку уха, спускаясь к шее. – И, Дженсон, я рада, что ты не стал мне мешать.
Это награда? Или потребность? Или внезапное влечение, притягивающее их друг к другу словно магнитом? Какая разница, если губы скользят от губа, а кожа плавится от прикосновений – жадных и щемяще-нежных одновременно.
– У нас впереди много работы, – выдыхает Санса, когда мужчина помогает ей избавиться от одежды.
– Забудь хоть сейчас о работе, – приказывает он, и Санса замолкает, послушно выгибаясь в его умелых руках.
========== 18. Томас/Ньют ==========
Комментарий к 18. Томас/Ньют
Томас/Ньют, AU наша вселенная
– У нас эфир через пятнадцать минут. Ты и дальше собираешься меня игнорировать? Смотри на меня, когда я с тобой говорю!
Несколько пуговок на груди расстегнуто, а белокурые волосы взъерошены все так же – торчат в разные стороны пучками соломы. Как будто кто-то долго и упорно возил его головой по земле. А еще круги под глазами и глубокие складки у рта. Ночные кутежи не проходят бесследно, да, Ньют?
Томас невозмутимо щелкает какими-то тумблерами и переключателями, то и дело поправляет сползающие с носа очки. На нем за каким-то чертом нелепая шапка, сдвинутая на затылок, хотя лето ведь на дворе, да и в радиостудии жарко, хоть до трусов раздевайся. Эдакий новый образ хипстера? О’кей, Томми, засчитано.
– Томми, блять, это твоей радиокомпании нужно это сраное интервью, я не напрашивался. Могу и уйти, если уж так, сам будешь разбираться потом с Авой и Джэнсоном.
А тот лишь кивает глубокомысленно и вдруг вперивает в парня долгий неподвижный взгляд. За стеклами в тонкой оправе, от которых отражается искусственный въедливый свет, слепящий глаза, Ньюту мерещится равнодушно-колкая насмешка: «Давай, детка, вали».
– Как ты собрался вести эфир, если решил меня игнорировать? Томми…
– Десять минут, мистер Томас, – напоминает просунувшаяся в студию пухлая конопатая рожица, тающая от обожания каждый раз, когда ее владелец бросает торопливые внимательные взгляды на ведущего.
А тот мгновенно будто просыпается ото сна, встряхивается и ободряюще улыбается мальчишке.
– Спасибо, Чаки, все хорошо. Мы готовы.
И будто в подтверждение слов складывает пальцы в колечко: все ОК, малыш, не стоит переживать. Ньют задирает светлые брови, но в этот раз предпочитает промолчать, по возможности игнорируя хмурые взгляды Галли-вышибалы из-за большого, во всю стену, прозрачного окна.
– Мне без тебя плохо, Томми. Я скучаю.
Ответный взгляд как, как щелчок плети меж лопаток, сдирающей кожу до мяса, отслаивающий плоть от кости. Глаза – блестящие и пустые стекляшки. А еще ресницы, кончики которых мелко дрожат. Обкусанные губы. Он не моргает долгих семнадцать секунд (Ньют точно знает, потому что считает). А потом на лицо выползает очень нехорошая усмешка, и Томас разворачивается в кресле, вцепляясь в микрофон своими длинными пальцами с ровными аккуратными ногтями.
– Хей-хо, ребятки, и я вернулся, с вами снова ваш Томас, и вы определенно свалитесь со своих стульев или с диванов, когда узнаете, что сегодня в нашей студии особенный гость. И это Ньют – восходящая звезда клуба «Лабиринт», мечта тысяч девчонок, да и, что уж греха таить, парней. … Эй-ей, детка, поздоровайся с нашими слушателями.
У Томаса в глазах чертенята отплясывают джигу, и губы он сжимает как-то очень уж плотно, будто пытаясь сдержать злость. Ньют заученно твердит что-то в микрофон, а сам глаз не может оторвать от пальцев парня, которыми тот ведет по шее, усыпанной десятком родинок, так сильно напоминающих брызги чернил разных форм и размеров.
– Итак, все мы знаем, что поешь ты просто невероятно, не зря твой сингл возглавляет хит-парад уже третью неделю. Но вот твоя личная жизнь. Думаю, поклонники хотели бы знать больше. Ты – очень скрытен, что касается отношений, знаешь ли.
Ньют лишь таращится пораженно и вскидывает брови: «Серьезно?». А Томас кивает в ответ медленно, с удовольствием.
– Нет проблем, я – открытая книга. Спрашивай все, что угодно.
Ведущий даже жмурится от удовольствия или предвкушения, потирая ладони все с той же многозначительной ухмылочкой.
– Твоя вторая половинка, мы можем узнать заветное имя, Ньют? Или их много – тех, с кем ты проводишь время, кто согревает твою постель?
«Да ладно, ты, правда, это спросил?», – его глаза кричат, упрекают, осуждают даже. Вдох-выдох. Просто соберись, хорошо? И ответь ему правду.
– Только один, Томми. Это всегда был лишь он.
Придвигается ближе (кажется там, за стеклом, Галли давится жвачкой, но Ньюту плевать) и опускает ладонь на колено парня, ведет вверх, а пальцами другой руки осторожно, но твердо поворачивает его лицо к себе. Смотрит в глаза. И там, за стеклами очков, которыми парень будто отгородился от мира, за изумрудными крапинками в ореховом взоре он считывает и насмешливое удивление, и неверие, и секундное потрясение – мощное, ослепляющее, как вспышка на солнце.
– Он? – Томас прочищает горло, неловко пытаясь отодвинуться и беззвучно (так, чтобы до слушателей не донеслись посторонние шорохи и возня) сбросить с себя эти пальцы, что поглаживают скулы, пуская по рукам и шее табун мурашек. – Невероятно. Это сейчас каминг-аут был?
Ньют тихо смеется, проезжаясь подушечкой большого пальца по его припухшей губе.
– Если бы ты слышал хоть одну песню из моего последнего альбома, таких вопросов бы не возникло. Потому что весь мой альбом и есть этот гребаный каминг-аут, Томми. Чем ты только тут в студии занимаешься, когда ставишь слушателям мои песни?
Томас выглядит так, будто задыхается. Как тогда, когда они устроили бег наперегонки в пригороде, и он умудрился обогнать Минхо, а потом долго валялся в высокой траве, баюкая сведенную судорогой ногу. Тогда Ньют смеялся до упада и целовал его веки, жмурящиеся от слепящего солнца, и так сильно гордился своим упорным мальчишкой. Но все еще думал, думал так много: что скажут родители, если узнают? Что скажет Алби – наставник и товарищ с самого детства? Что скажет Бренда – больше, чем сестра, девчонка с огромными живыми глазами, старшая дочка Хорхе – лучшего друга отца, девчонка, что (с одобрения их матерей) уже смотрела как-то особенно и касалась ласково, почти что интимно…
– У н-нас… тут зв-вонок на линии. Говорите, вы в эфире, – Томас пытается дышать и не заикаться, он упорно отворачивается, теребит «собачку» замка на своей олимпийке.
– Привет! Привет, боже мой! Я правда в эфире?! Томас – ты просто Бог, я слушаю выпуски с тобой каждый день. И Ньют, твои песни – это какая-то бомба, знаешь, просто душевный стриптиз. Спасибо тебе за них! Я, кстати Тереза, но какая разница, правда?
– Это мило, Тереза, спасибо, что…
Но девчонка не дает договорить, перебивая на полуслове.
– А что между вами двумя, ребята? Ведь ты, Томас, наверное, и есть тот самый Томми, о котором поет Ньют? Знаешь, я была на концерте, и он плакал, когда пел это свое: «Ты только вернись, и я зажгу звезды, что будут светить ночью так ярко…»
Томас все еще выглядит как человек, которого ударили железным чаном по голове, пока он еще не успел проснуться, а Ньют краснеет так сильно, что кажется то ли свежесваренным раком, то ли неженкой-янки, обгоревшим на жарком тропическом солнце. Но руки он не убирает, одна ладонь поглаживает бледную шею ведущего, вторая – внутреннюю сторону бедра, приближаясь к ширинке. Томас честно старается не реагировать, но хихикает в микрофон как-то очень натянуто.
– Тереза, связь исчезает, тебя так плохо слышно. Наверное, помехи на линии. Пока наши техники устраняют проблему, предлагаю вам послушать одну из песен нашего гостя – «Завтра я смогу улыбаться». Оставайтесь с нами…
Выдыхает шумно, как фыркающий паровоз, а потом стягивает наушники и щелкает переключателем, вырубая микрофоны в студии.
– Ты, блять, совсем ебанулся? О чем ты думал только? Ньют, сука, руки убери…
– Что, если я не послушаю? Тот тип с гангстерской рожей за дверью переломает мне все кости или просто вышвырнет прочь? – подцепляет край футболки под кофтой и тянет на себя, оголяя полоску загорелой кожи, трогает кончиками пальцев, а Томас вдруг охает гортанно и шумно. – Он твой парень, этот Галли, да? Потому смотрит на меня волком?
– Он так смотрит, потому что ты красивый, как… как… Блять, ты красивый, Ньют, – бормочет мальчишка и тянет его на себя, обхватив гладкий подбородок ладонью. – Песня кончится через полторы минуты.
Его губы на вкус, как виноград. Все еще гребаный белый виноград без косточек.
– Я знаю. Я люблю тебя, Томми. Я рассказал об этой любви целому миру, как ты хотел… Теперь ты вернешься?
В его глазах – тревожных и теплых, как озеро летом после полудня, тревога растекается по радужке, а на виске бьется синяя жилка. Томас дышать может с трудом, а еще песня кончается, и тысячи слушателей ждут ответ на вопрос. Он щелкает кнопкой на последних аккордах и выдыхает прямо в оживший микрофон.
– Я тоже люблю тебя, идиот. Мог диск хотя бы прислать?
========== 19. Томас/Ньют ==========
Комментарий к 19. Томас/Ньют
Томас/Ньют, AU наша вселенная
https://pp.vk.me/c628831/v628831352/44ecc/105yJZJiE1w.jpg
https://pp.vk.me/c628831/v628831352/44ed4/gR3Yk2kqIY4.jpg
Тот день ничем не отличался от предыдущих – студенты все также галдели в коридорах, выясняя отношения и торопясь на занятия, солнце светило сквозь распахнутые окна, пуская озорных солнечных зайчиков по стенам, Минхо промчался куда-то так быстро, словно его преследовала стая неведомых чудищ. И только Ньют, светловолосый и хрупкий, будто девчонка, Ньют с немигающими глазами в пол лица, из которых пропал вдруг весь смех и радость жизни, только Ньют прошел мимо, будто чужой. Просто глянул насквозь и отвернулся, делая вид, что копается в телефоне. И привычно-насмешливое, но такое ласковое “Томми” не раздалось прямо над ухом, а сухие обветренные губы не тронули краешек рта.
Томас рванул следом, но у самой лестницы был перехвачен твердой рукой профессора Джэнсона, что зыркнул задумчиво вслед скрывшейся за поворотом белокурой вихрастой макушке и принялся пытать на предмет все еще не сданных лабораторных работ. И никогда еще этого пижона в куртке с вечно поднятым воротником не хотелось удавить так сильно.
Он отделался очень быстро, на самом деле, но Ньют как сквозь землю провалился и зачем-то отключил телефон. И день тянулся навязшей на зубах жвачкой под монотонные рассуждения Авы Пэйдж о свойствах вирусов и необычной их реакции на некоторые вещества, выделяемые человеческим мозгом. Томас слушал в пол-уха. Не слушал вообще, если честно, потому что десятки, сотни незаданных вопросов жужжали в мозгу, выедая плоть, просверливая череп, разрушая сознание.
“Что я сделал, Ньют?”, “Чем обидел тебя?”, “Быть может, это Галли и его вечные доебки?”, “Возможно, это Алби, что наконец-то достучался до тебя?!”, “У тебя появился кто-то другой?”, “Ты больше не любишь своего Томми, Ньют?”…
Больше и больше вопросов, догадок и страхов, ни один из которых не приносил объяснения, не отпускал тревогу, и все множил, множил, множил гудящий в голове кавардак.
После занятий он скатывается с крыльца колледжа, как точно запущенный питчером мяч. До кампуса – рукой подать. И где еще быть Ньюту, как не в прохладном полумраке их комнаты? Томас уже представляет тонкую фигурку, свернувшуюся клубочком под одеялом, представляет, как опустится на кровать, целуя спутанные волосы и сонные губы…
– Томас, постой, – запыхавшаяся Бренда догоняет его у парковки, а парень лишь сжимает кулаки и улыбается вымученно, натянуто.
У нее глаза большие и влажные, того же оттенка, что и у Ньюта, он даже находит в их чертах что-то общее – как у брата и сестры. До тех пор, пока не вспоминает, что Ньют – сирота, как и он сам. Может быть, поэтому они так быстро сошлись?
“Срослись душами”, – сказала бы Тереза, если бы снова заговорила с ним хотя бы раз.
– Мне некогда, Бренда, ну правда. Я Ньюта должен найти, что-то случилось, и он исчез, – совсем нет ни сил ни желания выслушивать сейчас ее странные истории ни о чем и чувствовать заинтересованный, немножечко грустный взгляд.
Бренда смирилась, когда Томас и Ньют стали жить вместе. Смирилась и постаралась спрятать свои чувства. В отличие от Терезы, что выплюнула прямо в лицо какие-то экзотичные ругательства и через пару дней перевелась в другой колледж. Подальше от Ньюта, который совсем не собирался разбить ее сердце. Просто уж так получилось.
Просто Томми и Ньют всегда были друг для друга. Как две половинки разрезанного яблока. Как правая и левая рука. Как воздух и губы, что вдыхают его, захлебываясь свежестью.
– Меня Хорхе послал за тобой. Ньюту плохо, Томас. Мы должны ехать в больницу…
Она говорит что-то еще, а у него перед глазами плывут черные круги, как те на неподвижной глади озера ночью, когда они ныряли в него голышом, и Ньют смеялся так счастливо, целуя посиневшими от холода губами.
Томас не сопротивляется, когда девчонка тащит его за собой к машине, лишь удивляется как-то тупо – зачем ехать куда-то, ведь медпункт здесь, совсем рядом? Она пристегивает его ремнем безопасности и говорит-говорит. О редкой генетической болезни, которую обнаружили так поздно, о странных приступах и удушье, о том, что времени осталось так мало. Просит быть сильным ради него, его Ньюта.
“Времени мало? Но у нас целая жизнь впереди”, – он смеется, хохочет, как двинувшийся шизик, захлебывается смехом и кашляет, сгибаясь пополам. Пытается выхаркать это что-то, застрявшее в груди. Но получается только хуже, и руки почему-то мелко и сильно дрожат, а перед глазами плывет, и он не видит ничего, когда Бренда ведет за собой по узким коридорам, залитым таким ярким светом, что режет глазницы.
Как же так, Ньют?
И тоненькое опутанное проводами и трубками тело под одеялом кажется сломанной куклой. Это не может быть Ньют. Просто нет, нет и нет. Длинные пальцы холодные, и он сжимает их так сильно, словно хочет сделать больно.
– Ньют, детка, – голос сиплый и какой-то безжизненный, и мальчишка, что лежит перед ним на больничной койке, наверное, даже не слышит.
Но длинные ресницы вздрагивают, поднимаясь. Ньют силится улыбнуться, но сил уже не осталось.
– Пожалуйста, Томми… – шепчет так хрипло, что становится страшно.
Так страшно, будто стоишь на краю, а перед тобой – бездонный обрыв, куда должен шагнуть, потому что не можешь вернуться.
– Почему ты не сказал?
Соленая влага разъедает обкусанные губы, а он склоняется, целуя его тонкие пальцы. Гуттаперчевый мальчик, когда-то полный жизни и смеха.
Я же люблю тебя, Ньют.
– Все будет хорошо. Ты должен справиться. Пожалуйста, Томми.
Он засыпает, наверно, потому что эта фраза забирает все силы. А Томас все держит и держит его руку. Будто хочет быть уверенным, что сможет удержать здесь, возле себя. Когда приборы начинают оглушительно верещать, и палата наполняется людьми в больничных халатах, он просто продолжает смотреть на это красивое безмятежное лицо, которое хочется целовать без остановки.
Ты такой красивый, когда спишь, Ньют. Я никуда не уйду. Я буду здесь, когда ты проснешься.
========== 20. Дженсон/Санса, Ньюмас (кроссовер) ==========
Комментарий к 20. Дженсон/Санса, Ньюмас (кроссовер)
Кроссовер с “Игрой престолов”: Дженсон/Санса, Томас/Ньют
https://pp.vk.me/c630318/v630318352/226cb/dvXAVVhdGl4.jpg
– Мистер Джэнсон, сэр! Двери разблокированы. Мы готовы их взять.
И замирает, вытянувшись струночкой, в ожидании ответа. А тот, кого в этих стенах за глаза прозвали Крысун, задумчиво щурится, разглядывая изображение на мониторах. Детишки улепытвают вприпрыжку по коридорам, что в конце концов выведут их прямо в логово зараженных. Они несутся, будто верхом на реактивных снарядах. И только Санса. Маленькая глупая Санса, что выбрала брата, а не судьбу, лишь она то и дело оглядывается, устремляя синие-синие глаза прямо в камеру.
Прекрасные густые волосы цвета застывшей огненной лавы висят вдоль лица спутанной паклей, матовая белая кожа в каких-то грязных разводах, губы искусаны почти до лохмотьев и глубокие порезы на руках и шее, как будто от осколков стекла.
“Маленькая моя. Глупышка”
– Сэр? – деликатное покашливание за спиной.
– Ничего не предпринимать до моей команды. Сперва немного поиграем. Томас думает, что он очень крут, он просто не представляет, во что ввязался.
ПОРОК – это хорошо.
Джэнсон возвращает взгляд к мониторам и видит Сансу, тянущую белобрысого щуплого пацана за рукав. Губы ее шевелятся, но запись не доносит звуков. Хотя Джэнсон и так, кажется, разбирает и нотки мольбы, и звонкую сталь ее нежного голоса.
“Ты все еще надеешься, что он вспомнит. Но он не сможет. Потому что это не он”
*
– Послушай меня, остановись на секунду. Ну, пожалуйста, – слезы бегут по щекам, и Санса размазывает их руками.
Она, наверное, уже похожа на одну из шизов, что слоняются в развалинах вымерших городов – не мертвые, но и не живые. Почти, как она – девчонка, лишившаяся всей семьи – братьев и занозы-сестры, матери и отца, и тех людей, что когда-то звали себя ее друзьями. Наверное, они заразились или сожраны обезумевшими толпами тех, что когда-то считались людьми. Она искала так долго, но зачем, если все бесполезно? Может быть поэтому, совсем не противилась, когда люди из ПОРОКа пришли за ней.
Какая разница? Мы все умрем.
– Санса, мы должны убираться отсюда, ты видела, что они делают с такими, как мы? Ты видела?
Странные глаза цвета мха зажигаются решимостью, и он хватает девушку за руку, чтоб потащить за собой, пока там, за спиной Томас отстреливается из этого нелепого автомата, плюющегося сгустками света.
– Просто скажи мне, где они? Они были с тобой в Лабиринте? Они живы? Рикон и Бран. Они ушли с тобой, Жойен, и никто никогда больше не видел моих младших братьев. Пожалуйста, Жойен.
– Меня зовут Ньют. Санса, ты очень устала, в голове все перепуталось. Вот выберемся отсюда, ты отдохнешь, и поговорим, хорошо?
Он говорит с ней медленно, будто внушая. Будто она – маленький неразумный ребенок. Липкая струйка пота сбегает меж лопаток, когда она понимает – он не врет. Он правда уверен,что его имя – Ньют, он на самом деле не помнит себя до Лабиринта, а в глазах и мыслях его только Томас. Все время Томас, как свет в окошке.
– Ньют, все нормально?
Томас не оборачивается, но, наверное, чувствует настроение своего мальчишки даже затылком. И напряженная спина, и пятна пота, проступающие тут и там на футболке – выдают нервозность, тревогу.
– Все хорошо, Томми. Пора уходить, – в коридорах шум и переполох, а глухой стук армейских ботинок о металлические плиты пола эхом прокатывается по помещению, заставляя ныть зубы, а голову раскалываться от боли. – Давай же, прошу тебя, поспеши, они не будут копаться. Слышишь, гвардия Джэнсона уже на подходе?
Ньют тянет парня за рукав, а тот дергает плечом и продолжает медленно пятиться, вглядываясь в прицел. Они убегают все вместе, и только у Сансы ноги будто залиты изнутри плавленным железом или увязли в какой-то клейкой жиже. Двери, что вот-вот отрежут их от преследователей, опускаются медленно и так грохочут, что почти лопаются перепонки. А Томас еще там, за границей, швыряет автоматом прямиком в Крысуна и в последний момент ныряет во все быстрее сужающийся просвет.
– Думаешь, ты всех обхитрил, Томас? Да вы, детки, и дня не продержитесь в Жаровне.
Хриплый смех Джэнсона обрубает захлопнувшаяся перегородка, а Томас ухмыляется, показывая тому сквозь толстое стекло средний палец. Но Крысун смотрит лишь на нее, Сансу, и этот взгляд, холодный, как у змеи, заставляет ладони вспотеть, а бедра непроизвольно сжаться.
“Ты знаешь, что делать, Санса Старк”, – беззвучно шевелятся его губы.
И нет, так нельзя. Но тело будто живет своей жизнью, и соски напрягаются под грубой тканью, а в горле так сильно першит…
– Томми, ты цел? – Ньют падает – рушится просто, обдирая колени, прижимает голову к груди, перебирая влажные темные волосы, скользит длинными пальцами по коже, повторяя узор из родинок на щеке, шее, ключице.
Она отворачивается. Не потому, что однополые чувства ей кажется ненормальными, она и сама и когда-то, в той, прежней жизни… К чему вспоминать? Та девушка (Фиона, кажется?) с теплыми в пол лица глазами и губами мягкими и податливыми, такими умелыми. Однажды она просто растворилась в ночи, и никогда уже не дала знать о себе…
Томас жадно целует белобрысого мальчишку, притягивая к себе за затылок. “Ньют, мой Ньют”, – шепчет он. Но Санса знает, что это обман. Сжимая в кармане коробочку с белыми капсулами, Санса и правда знает, что делать дальше.
*
– Ты все сделала правильно, я горжусь тобой, – его пальцы оглаживают ее высокие скулы, а глаза смотрят пристально, будто видят насквозь, словно он умеет читать ее мысли, угадывать их наперед.
– Они доверяли мне, думали, я с ними, одна из них. Но я… я просто не могла уйти, не имела права.
Санса не плачет, потому что либо слезы кончились, либо атрофировались железы, вырабатывающие их. Санса не сожалеет, потому что Джэнсон и ПОРОК – последний шанс отыскать хотя бы младших из братьев. Санса никогда не посмотрит назад, пока этот мужчина так близко, пока он трогает губами ее уставшие веки и шепчет, что она не одна, что все будет хорошо.
Потому что каждое касание его рук то вводит в ступор, схожий с анабиозом, то заставляет тело гореть изнутри. Так, что одежда кажется лишней, ненужной, досадной помехой.
– Ты все сделала правильно, девочка. Поверь, им не будет больно, ни одному из них. Они даже останутся живы.
“Зачем ты говоришь об этом, если мне почти все равно?”
– … и я уже отправил отряд. Через пару недель, самое большее – месяца полтора, Бран и Рикон будут с нами. Теперь мы знаем, как отыскать Правую Руку. Я верну твоих братьев, обещаю.
– И все будет хорошо?
Его щетина колется, но она просто чувствует, словно вернулась домой, когда Джэнсон наклоняется, касаясь твердыми губами ее губ.
– Обязательно. Вы будете в порядке, будете здесь, рядом со мной, – шепчет он, оглаживая руками ее покатые плечи.
Он не скажет, что настоящее имя правой руки – Джон Сноу. Он не расскажет, какие планы у ПОРОКа на каждого из иммунных. Зачем? У них еще есть время, а она так пленительна и красива. Так похожа на мать.
– Ты – мое сокровище, Санса. Больше никто не обидит тебя.
ПОРОК – это хорошо.
========== 21. Томас/Ньют ==========
Комментарий к 21. Томас/Ньют
Томас/Ньют, AU наша вселенная
https://pp.vk.me/c636923/v636923734/98a5/6lSvfgWWQD0.jpg
Лето осыпается под ноги разноцветными листьями. Листьями ярких, теплых цветов – желтый, оранжевый, красный. Томас целует на прощание в уголок рта и легонько щелкает по носу.
– Не нужно грустить, ты уезжаешь всего на полмесяца.
Ньют раздраженно пожимает плечами, пытается отвернуться, чтобы парень, что всегда читает его эмоции, как открытую книгу, не распознал тоску, растекающуюся возле зрачков матовой пленочкой.
Всего лишь отпуск с родителями, всего лишь две недели разлуки. Ньют злится на себя за то, что под ребрами ноет, их будто выламывает наружу прямо сквозь плоть. Две недели без Томми – его персональное наказание, личный ад, как в стародавние времена – 30 лет без права переписки при каком-то ужаснейшем из диктаторов.
– Когда ты вернешься, я буду прямо здесь. Все тот же, только соскучившийся до полусмерти. Мы устроим такой секс-марафон, ты у меня из кровати не выберешься, обещаю.
И Ньют ему верит конечно же. Потому что стадию ревности и подозрений они прошли с полгода назад, когда Ньют закатывал скандалы из-за ночных звонков Терезы и перекусов в парке с Брендой, а Томас чуть не сломал Минхо нос, когда тот засосал Ньюта прямо посреди колледжа из-за дурацкого спора с Галли.
– Попробуй только не ответить хотя бы на одно сообщение или звонок, – шутливо тычет бойфренда кулаком в бок и пытается улыбнуться.
Тревога не отпускает, но он честно пытается расслабиться. Две недели пролетят незаметно, уговаривает себя Ньют, целуя своего Томми нежно и трепетно. И это как касание крыльев бабочки. Легко, невесомо, прозрачно.
– Я люблю тебя, глупый.
– Я знаю, Томми, я тоже. Больше, чем жизнь.
*
Листочки календаря отрываются один за другим, день сменяет ночь, а неделя – другую неделю. Сообщения от Ньюта пропитаны нежностью так, что Томас, кажется, чувствует ее кожей. А потом телефон замолкает. День, второй, третий. И телефон вне зоны действия сети. Такое бывает, когда путешествуешь, Томас знает это, как никто другой, а потому не переживает особо. Лишь будто где-то у уха все время жужжит невидимый назойливый комарик, которого никак не удается прихлопнуть. Жужжит, просто сводя с ума.
Я так соскучился, Ньют.
Занятия в колледже начинаются по расписанию, но ни Ньют, ни его родители не возвращаются в город, сообщений о каких-то несчастьях не слышно. Лишь директор – чванливый и самовлюбленный Джэнсон объявляет притихшему классу, почесывая щетину на подбородке, что “этот ваш белобрысый и щуплый, Ньют, кажется”, здесь больше не учится.
– Откуда я знаю? – морщится он на десятки вопросов. – Его родители забрали документы в связи с переездом в другой штат. Имеют право, мне-то какое дело.
Голоса сливаются в один неразличимый гул, и перед глазами у Томаса лишь какие-то вспышки, сливающиеся в причудливые разноцветные спирали. Опирается на стену, чтоб не упасть.
“Ньют не вернется”.
– Бросил тебя твой мальчишка? Я все еще могу утешить, красавчик, – противно ржет Галли, скаля кривые желтые зубы.
Кулак Томаса Алби перехватывает в дюйме от лица.
– Не дергайся, бро. Он этого и ждет. Объяснение найдется, вот увидишь. Ньют позвонит.
Но Ньют не звонит. Не звонит, не пишет, не возвращается.
“И не вернется”
Желтые хрустящие под ногами листья заметает снегом, очень быстро он тает, и из-под промерзшей земли пробиваются первые росточки травы. Солнце становится теплее, а небо – ярче. Томас все также ходит в колледж, вот только на переменах он совсем один – сидит где-то в уголке, что-то читает или долго пишет в тетрадь.
– Томас, брось, такая погода, пошли с нами купаться. Смотри солнце какое! – Минхо хохочет и тянет за собой. Бренда кивает согласно, не прекращая улыбаться. И все они словно забыли.
“Мое солнце не здесь. Мое солнце скатилось за горизонт почти год назад. И с тех пор – темнота”
*
Что если вызвать полицию, заявить о пропаже человека? Ну, да, вот смеху-то в участке будет: “Офицер, моего парня похитили. Кто? Конечно, я знаю, кто, его родители-гомофобы, которые уверены, что гомосексуальность – болезнь. Сложная, но вполне себе излечимая”.
Может быть, получится найти самому? Но в какой город отправиться? В какой штат хотя бы… Черт, жили бы мы хотя бы в Европе, где каждая страна чуть ли не меньше пригорода Нью-Йорка…
*
Он не едет на озеро, конечно, а потом игнорирует многодневный поход в горы. Томасу нравится валяться на собственном крыльце, курить, выпуская в прозрачный июньский воздух плотные колечки дыма, а потом пытаться нанизать их на сигарету, как обручи в цирке. У него под глазами черные тени, потому что он боится заснуть (ведь там Ньют опять и опять, протягивает свои худые руки и зовет: “Томми, Томми, иди сюда, помоги”), а кончики пальцев желтые от никотина бесчисленных сигарет, что он скурил за этот год. Толку от них, если честно – чуть. Быть может, стоит попробовать травку или гашиш …?
