Текст книги "Основатели (СИ)"

Автор книги: Magnus Kervalen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== Глава 1. Человек в зеленом плаще ==========

Стена, в которой защитной магии было едва ли не больше, чем камня, отделяла квартал волшебников от христианских улиц. Шесть ворот открывались на рассвете и накрепко запирались с заходом солнца. Одни ворота были достаточно широки, чтобы в них проехала повозка, – они вели на Косой рынок, самый старый и самый богатый рынок в Лондоне; о других – узких и неприметных, затененных колдовством, укрытых за выступами домов – знали лишь сами обитатели квартала да немногие посвященные (большей частью воры и разбойники, сбывавшие свою добычу купцам с Косого рынка). Великое множество людей – конных и пеших, богачей и бедняков, магов и немагов – входило в ворота и растекалось по Косому рынку, где лукавые торговцы-волшебники могли продать всё, что пожелаешь – и то, чего не желаешь в придачу. Путешественники, отправляющиеся в опасное плавание; знатные господа, захваченные бесконечными междоусобными распрями; рыцари, алчущие богатства и славы; мужья, подозревающие жен в неверности; горожане и селяне, лорды и смерды – все искали помощи волшебников Косого рынка. Поговаривали даже, что сам король и весь его двор были должниками ростовщиков из квартала волшебников.

К вечеру поток пришлых иссякал. Колдовские огни в лавочках гасли, прилавки убирались, закрывались ставни; Косой рынок погружался в тишину после долгого шумного дня. Именно в такое время, в вечерних сумерках, и появился человек в зеленом. Он вошел через большие ворота, кутаясь в темно-зеленый плащ, заколотый на правом плече серебряной пряжкой в виде свернувшейся змеи; на груди, на медной позолоченной цепи, поблескивало распятие. Он был одет как высокородный господин, но по нечистому этому месту человек двигался так, словно бывал здесь не раз. Быстрыми шагами миновав Косой рынок, диагональю рассекавший квартал волшебников, человек в зеленом свернул в темный переулок – Ночной рынок, где после наступления темноты богопротивные колдуны и ведьмы выставляли на продажу всё то, о чем доброму христианину и знать грешно. Но не отрубленные руки висельников и не зелья из плоти некрещеных младенцев влекли человека в зеленом. Равнодушно прошел он мимо лавок и лавчонок, лотков и подвальчиков, откуда доносились колдовское пение и зловоние самой Преисподней, и углубился в лабиринт узких улочек квартала волшебников – настоящего квартала волшебников, столь непохожего на ошеломляющий роскошью и великолепием товаров Косой рынок.

Старые, потемневшие от времени дома, покосившиеся, ветхие, сходились так тесно, словно желали задавить кривые, изломанные, запутанные улочки. Верхние этажи нависали над нижними, заслоняя небо, из-за чего здесь даже днем царил полумрак. Всевозможные пристройки, сарайчики, клети лепились к домам, как уродливые наросты; от крохотных двориков несло тухлятиной и нечистотами. Всё вокруг было до того грязным и смрадным, что человек в зеленом, не выдержав, прикрыл нос и рот рукой в перчатке из кожи тонкой выделки. Квартал волшебников, казалось, ничуть не изменился с того дня, когда человек покинул родной дом: те же убогие домишки, те же улочки, закрытые ставнями оконца, запертые двери и глухие заборы, та же бурая хлябь под ногами и удушающая вонь, проникающая повсюду. Даже большая лужа, после дождя расползающаяся от дома резника до самой иешивы, была такой же, какой человек ее помнил с детства – похожей на гиблый черный омут, с двумя шаткими досками посередине, по которым приходилось перебираться на другой «берег».

Человек в зеленом остановился у края лужи. Он посмотрел на доски, на дом резника, отражающийся в луже рогатым чудовищем с раззявленной пастью, на смутные очертания иешивы и призрачный голубой огонек у двери, освещающий мезузу – свиток пергамента с заклинанием, охраняющим дом от всякого зла. Тень улыбки тронула тонкие губы человека. Он словно вернулся в прошлое. Он вспомнил, как давным-давно, в тоскливые годы своего нищего детства, бегал вместе с другими мальчишками в иешиву, балансируя на гнилых досках, брошенных на середину лужи. Вспомнил своего учителя, почтенного Абигдора бен Равана, величайшего знатока книжной премудрости и простака во всем, что касалось земной жизни; вспомнил и его дочь, нескладную длинноносую девочку с мужским именем, любимицу отца, ни в чем не желавшую уступать мальчишкам. И невольно он вспомнил, как в их последнюю встречу, перед самым его отъездом, они прощались: учитель – с сожалением и растерянностью, его дочь – с осуждением, невысказанным, но ясно читающимся в ее темно-карих глазах.

Неожиданно дверь иешивы приоткрылась, будто там, внутри, ощутили присутствие человека и его сомнения. На пороге, в прямоугольнике мягкого света очага, появилась женская фигура. Взмахнув волшебной палочкой, женщина произнесла заклинание – и в тот же миг, прежде чем колдовское сияние осветило ее лицо, человек узнал ее голос. Он выступил на свет из темноты, шагнув прямо в лужу, и окликнул женщину по имени:

– Реувен!

Она замерла, близоруко вглядываясь в темноту, лишь на мгновение рассеянную светом волшебной палочки.

Человек на удивление ловко, в три прыжка, пересек лужу и оказался прямо перед женщиной – он даже схватился за ее руки, чтобы удержать равновесие.

– Реувен, – повторил он, откидывая на спину капюшон, – не могу поверить, что мы встретились – после стольких лет.

Теперь она его узнала – ахнула и отпрянула, будто увидела призрак. Впрочем, он и был призраком – призраком давно ушедших времен их юности.

– Зачем ты пришел? – спросила Реувен, когда справилась с собой. Она хотела казаться холодной, словно его появление ничего для нее не значило; человек это видел и втайне посмеивался над нею.

– Я пришел повидать учителя, – сказал он, вновь взяв ее руки в свои, – и тебя, – он чуть подался вперед, заставляя Реувен отступить, – и вот незваный гость уже перешагнул порог ее дома.

Реувен, раздосадованная тем, что, сама того не заметив, впустила его, ответила резко:

– Тебя сюда не звали. Зачем ты вернулся? Разве не говорил ты, что хочешь вырваться отсюда навсегда? Разве всё наше не было тебе ненавистно? – ее взгляд упал на большое позолоченное распятие у него на груди. – Ты отрекся от нас, Элазар, – предался незаконнорожденному висельнику ради собственной алчности, принял погибель – а теперь смеешь являться сюда с мерзостью на груди, – она указала на распятие, – и не стыдишься предстать перед моим отцом?

Элазар улыбнулся и нежно взял Реувен за плечи.

– Неужели ты до сих пор сердишься на меня? – произнес он так, будто говорил о какой-то давней и пустой детской обиде.

Реувен вспыхнула. Она чувствовала, что Элазар пытается обвести ее вокруг пальца, – обвивает, как змей, кольцами лжи – но не могла понять, какую цель он преследует. Это выводило Реувен из себя. Он и прежде был таким – зыбким, неверным, ускользающим как вода сквозь пальцы. Реувен никогда не удавалось проникнуть в его помыслы, сколько бы она ни пыталась, – а Реувен не любила людей, которых не могла прочесть. И сейчас она угадывала, что Элазар явился, чтобы обмануть ее – ее и отца, человека слишком доверчивого и доброго, чтобы видеть коварство в других, – и Реувен терзалась от мысли, что не сможет его защитить.

– Уходи, Эли, – сказала Реувен. – Ты накликаешь беду на этот дом.

– Ты всегда была ко мне несправедлива, прекрасная Гипатия, – отозвался тот, мастерски разыграв обиду и в то же время польстив дочери учителя. Он отвернулся от Реувен и прошел вглубь дома, будто бы глубоко опечаленный, – и не успела Реувен опомниться, как обнаружила его греющим руки у очага.

Некоторое время она стояла, ошеломленная своим поражением, а Элазар меж тем шепнул что-то огню, заставив его разгореться ярче. Отблески пламени заплясали на лице Элазара, отчего оно стало еще более дьяволоподобным – очень смуглое и хищное, с густыми сросшимися бровями и низкими надбровными дугами, глубоко посаженными черными глазами, крючковатым носом и острым подбородком. У любого, кто взглянул бы на него сейчас, могло возникнуть подозрение, что под зеленым плащом он скрывает хвост и копыта.

Наступила тишина. Элазар молчал, будто совершенно забыл о Реувен. Он чувствовал на себе ее взгляд и поджидал, когда она сама заговорит – знал, что терпения Реувен хватит ненадолго. Он рассеянно оглядывал стены, колдовские письмена на них, потускневшие от времени, сундуки, в которых – как он знал – хранились магические трактаты на латыни, греческом, арабском, иврите и арамейском. Элазар даже вспомнил их запах. Прежде, когда учитель бережно извлекал из сундука один из своих драгоценных свитков и разворачивал его перед учениками, этот запах пробуждал в Элазаре необычайное волнение – запах пыли веков, пергамента и папируса, каких-то едва ощутимых благовоний… Запах тайного знания.

– Хорошо, Элазар, – проговорила Реувен, как будто всё это время вела с ним безмолвный спор. – Что тебе нужно? – она опустилась на скамью напротив него, и Элазар наконец смог рассмотреть Реувен как следует.

Когда после долгой разлуки мужчина встречает ту, которую знал еще девочкой, принято говорить, что она расцвела, как прекрасный цветок, – но Реувен, пусть и повзрослела, осталась такой же некрасивой. Она была уже немолодой женщиной, слишком высокой и слишком худой, с жесткими завитками черных волос и болезненно-бледной кожей; на лице, скуластом, с широкими бровями и темным пушком над верхней губой, читалось упрямство. «Она так и не вышла замуж», – догадался Элазар и улыбнулся, не зная в точности, что он испытывает – радость или злорадство.

– Я пришел, чтобы поблагодарить твоего отца, – неторопливо начал он, с насмешливым любопытством разглядывая Реувен. – Если бы не он, не его мудрость и терпение, я не добился бы того, чего добился в своей жизни. Всем, чего я достиг, я обязан моему доброму учителю Абигдору.

Реувен поджала губы.

– Всем, чего ты достиг, – она опять бросила неприязненный взгляд на его распятие, – ты обязан тому, что выкрестился и втерся в доверие к старому лорду, обворожив его своими глупыми фокусами, способными произвести впечатление лишь на недалеких магглов.

Элазар изобразил добродушную улыбку.

– Узнаю мою колючку-Реувен, – ласково протянул он, чем окончательно ее разозлил. – Увы, кое в чем ты права, не спорю. Простецы ценят фокусы, а не истинную высокую магию. Что ж, если они хотят платить за разноцветные вспышки, чревовещание и иллюзии – пусть платят. А наши тайны останутся нашими.

Реувен нетерпеливо дернула плечом. Он опять увертывался, опять ускользал, как змейка, оставляющая за собой лишь исчезающий след на воде.

– Ты прекрасно знаешь, что мой отец считает иначе, – возразила Реувен. – Он верит, что благо магии принадлежит всем без различия – будь то чистокровный маг или магглорожденный. «Тайны порождают лишь страх, а страх – ненависть», – так он говорит.

В лице Элазара промелькнула брезгливость – лишь на краткое мгновение, но Реувен это заметила.

– Верно, так он говорил, – ответил он уклончиво. – Учитель Абигдор мечтал основать такой бейт-мидраш, в котором таинства магии стали бы доступны как чистокровным, так и магглорожденным… Именно поэтому я и пришел поведать ему о Хогвартсе.

Элазар опять хитрил, и Реувен видела это так ясно, как видела его самого.

– Хогвартс? Что это?

Элазар помолчал, будто бы в раздумье, а потом покачал головой.

– Нет, Реувен. Я хотел бы открыть тебе, но… Нет. Я расскажу о Хогвартсе учителю Абигдору – и никому больше. Лишь ему я могу доверять.

– Доверять? – Реувен слишком сильно опешила, чтобы возмутиться. – Ты имеешь в виду, что не можешь довериться мне?! Забавно услышать это от тебя!

Элазар глубоко вздохнул.

– Прости, если обидел тебя, Реувен. Я просто… боюсь, – он опустил голову. – Я сбежал от своего господина. Покинул замок и бросил службу без его разрешения. Если он отыщет меня, моя участь будет незавидной. Вот почему я хочу сохранить Хогвартс в тайне – иначе я бы подверг опасности и тебя.

Глаза Реувен, и без того большие, немного навыкате, расширились.

– Ты по собственной воле оставил место придворного мага?! Это совсем на тебя не похоже, – Реувен вдруг осеклась и уперла в Элазара проницательный взгляд. – Ты спасал свою шкуру, – догадалась она. – Старого лорда тебе удавалось дурачить – что ты пообещал ему, философский камень? – но новый лорд тебя не жалует. Ему надоело ждать, когда ты начнешь, наконец, превращать свинец в золото. Должно быть, он пригрозил тебе расправой, и ты решил сбежать, пока не поздно, – потому что ты, в отличие от глупцов-магглов, прекрасно знаешь, что нет такого средства, что было бы способно превратить несовершенный металл в золото.

– То, что ты, многомудрая Реувен, не смогла создать философский камень, еще не значит, что создать его невозможно, – парировал Элазар, раздраженный ее догадливостью. – Впрочем, боюсь, мой новый господин разделяет твое неверие, – признал он с неохотой.

Реувен ощутила горькое удовлетворение: хоть в чем-то она не ошиблась.

– Так, значит, в этом всё дело? Ты просто ищешь у нас убежище?

– Нет, моя Реувен, я не солгал тебе, – сказал Элазар. – Я пришел к вам, чтобы рассказать о Хогвартсе. Ты опять мне не веришь? – «Как я могу верить тебе, Эли?» – подумала Реувен, но промолчала. Элазар продолжал, взяв доверительный тон: – Хогвартс – это древний замок, стоящий на земле, называемой Аргайл. Это край волшебников, Реувен. Там маги живут среди немагов свободно. Там не преследуют колдунов и ведьм, им не нужны стены и охранные грамоты от епископов, чтобы защитить себя. Напротив, немаги их почитают, как мы почитаем наших цадиков. Макмилланы – лендлорды, многие поколения правящие Аргайлом, – чистокровные волшебники. Они пригласили нас к себе – меня и всех, кого я сочту достойными отправиться со мною. Мы могли бы поселиться в этом замке, Хогвартсе: я и ты, моя суровая Реувен, и, конечно же, твой отец, который сделает Хогвартс своим бейт-мидрашем.

Реувен слушала Элазара с недоверием.

– Если в этом твоем… Аргайле магам живется так привольно, как ты говоришь, зачем тамошним господам звать к себе чужаков? Зачем им понадобились еще маги?

Элазар отвел глаза – они у него немного косили, отчего Реувен всегда казалось, будто Элазар что-то скрывает.

– Их маги не столь искусны, как мы, – ответил он. – Насколько я понял из рассказов посланца Макмилланов, они практикуют низкую магию: врачуют скот, предсказывают погоду, вызывают дождь… Им неведомы ни тайны высокой магии, ни законы магии боевой; они не знают даже волшебных палочек и коротких заклинаний. Когда я услышал обо всем этом, то сразу же подумал об учителе Абигдоре – подумал, что там, в Аргайле, он нашел бы не только надежное убежище, но и благодарных учеников.

Реувен не покидало ощущение, что Элазар по своему обыкновению сплетает завесу слов, скрывая за ними правду.

– Но почему именно мы? Почему я и мой отец? – спросила она уже почти беспомощно.

– Учитель Абигдор – самый уважаемый маг в квартале волшебников. С его поддержкой я смогу убедить других последовать за мною – или, по меньшей мере, оказать нам посильную помощь. Кроме того, – Элазар сделал проникновенную паузу (ему всегда удавались необычайно проникновенные паузы), – я знаю, мой неожиданный уход опечалил учителя Абигдора, и я всё еще надеюсь загладить свою вину перед ним и тобой, моя маленькая Рива.

– Не называй меня так, – поморщившись, перебила его Реувен. – Посильную помощь, – задумчиво повторила она. – Даже я никогда не слышала об этом Аргайле – верно, путь до него неблизкий, и тебе нужны немалые деньги. Ты рассчитываешь, что авторитет моего отца поможет тебе взять ссуду у Гринготтов? Напрасно, – сказала Реувен прежде, чем Элазар попытался ей возразить. – Мой отец уже обращался к Гринготтам – и они отказали. Все в квартале волшебников почитают моего отца, даже гоблины, – но, похоже, их почтение не измеряется золотом.

Элазар искусно скрыл разочарование.

– Я верю, что вместе мы преодолеем все трудности, – проговорил он убежденно, положив горячую, влажную ладонь на руку Реувен. – Вот увидишь, Хогвартс станет величайшей школой чародейства и волшебства в истории магии.

– С трудом верится, – буркнула Реувен, убирая его руку со своей.

========== Глава 2. В доме собрания ==========

Они все пришли в бейт-кнесет, дом собрания, – почтенные маги квартала волшебников: длиннобородые, темноглазые, в просторных мантиях, в широкополых островерхих шляпах, с тяжелыми волшебными посохами в узловатых руках, одетые так, словно им претило какое-либо, пусть даже ничтожное, сходство с немагами. Эти люди без родины, чужаки и изгнанники в любой земле, казалось, не тяготились, а напротив лелеяли свою непохожесть на народы, их окружающие. Из поколения в поколение блюдя чистоту крови, ревностно охраняя тайны магического искусства, они извечно противопоставляли себя всему миру, истово веря, что колдовская сила, дарованная им, возвышает их над остальными. Маги говорили «мы» – и имели в виду не самих себя, не свои семьи и даже не свой квартал, а некое невидимое, объединенное общими тайнами и общей неприязнью к магглам целое, рассеянное по всему Востоку и Западу. Маги говорили «они» – и за простым этим словом вставал враждебный немагический мир, в котором маги жили из века в век, но не желали признавать себя его частью. Магглами пренебрежительно называли они не наделенный волшебной силой люд, погибелью называли крещение и висельником – Христа, будто даже произнесение имени Спасителя могло осквернить уста мага. И подобно тому, как немаги страшились и прозревали скрытую угрозу в магах, маги таили неприязнь к немагам.

Теперь, когда Элазар говорил перед ними, почтенные маги обратили эту неприязнь на него. Он родился в квартале волшебников, он вырос и стал мужчиной здесь, у них на глазах, – но сейчас Элазар стоял пред ними в одеяниях придворного мага, выкреста, предателя крови, и уже было неважно, что он скажет и какую выгоду им предложит: единожды исторгнутый из общины, для почтенных магов он навсегда превратился в чужака, изгоя.

– Ваша жизнь среди иноверцев нелегка, – сказал Элазар, завершив рассказ о Хогвартсе. – Мне ведомо, что не так давно многих из вас ограбили и насильно крестили. Оттого-то я и зову вас с собой. Там, в Аргайле, никто не посмеет обратить против вас меч или распятие. Ваши души останутся незапятнанны, а богатства – нетронуты, и вы сможете свободно колдовать и торговать в тех благодатных землях под защитой лордов-волшебников.

Почтенные маги несогласно загудели, затрясли бородами.

– Наше благосостояние зависит от Косого рынка, – проговорил Йерахмеэль Шафик, торговец зельями – востроглазый, востроносый, сухонький человечек с морщинистым как печеное яблоко лицом. – Что станется с нами, если мы покинем Лондон? Наши семьи испокон веков вели торговлю с ними. Неужто в твоем Аргайле магглы столь же богаты, как здесь?

– Что же до недавнего нападения, – продолжил Эшбаал бен Барзилай, прозванный Блэком за иссиня-черные, цвета воронова крыла, волосы – а возможно, и за склонность к той ветви магии, которую непосвященные по недомыслию называют черной, – то епископ уже пообещал нам свою защиту, чтобы ничего подобного впредь не повторилось. Он даровал нам новую привилегию, нерушимую и запечатленную на бумаге, а Большой Монах разрешил тем из нас, кого крестили насильно, вернуться в нашу веру.

Почтенные маги, согласные с Блэком, самым старшим из них, одобрительно закивали, напомнив раздосадованному Элазару облезлых стервятников.

– Сколько раз уже епископ и Папа обещали вам защиту! – воскликнул Элазар. – Все они – что знать, что бритые – держат свое слово лишь до тех пор, пока у них не закончатся ваши деньги.

– Ты дерзок и непочтителен, Элазар, – резко оборвал его Блэк. – Кто дал тебе право – тебе, юнцу, едва переступившему порог тридцатилетия – возвышать свой голос против почтенных мужей-магов, умудренных годами и убеленных сединами? Тем паче сейчас, когда ты, поправ доброе имя своего отца и своего рода, принял погибель. Как ты зовешься сейчас? Салазар Слизерин? Почтенные маги, неужели мы станем склонять слух к словам отступника, сменившего свое имя и имена своих праотцов на презренное имя маггла?

Элазар почувствовал, что ему никогда не преодолеть стену прочнее стены квартала волшебников, которой эти брюзгливые старики, похожие на кладбищенских воронов, отгородились от всего мира.

– Нет греха в том, чтобы лицемериться перед магглами ради спасения своей жизни и преуспеяния в делах, – попытался защититься он. – Так сказано в посланиях вавилонских гаонов: маг может надеть одежды немага или даже священника и свидетельствовать: «Я не маг».

– Ты извращаешь слова достославных вавилонских мудрецов ради собственной выгоды, – заявил Яаков Слагхорн, торговец магическими тварями, благообразный старик с большими, маслянистыми, ласковыми глазами. – Даже мы, почтенные маги, не смеем толковать послания гаонов на свой лад, – покривил он душой без зазрения совести, – куда уж тебе, Элазар. Насколько нам известно, ты покинул иешиву, даже не завершив обучения у досточтимого учителя Абигдора, – тут Слагхорн поклонился Абигдору бен Равану, отцу Реувен, – и ты остался непосвященным в сокровенные тайны нашего магического знания.

– Сказанное господином Яаковом истинно, – поддакнул Пдацур Пруэтт – в отличие от других почтенных мужей-магов, темноволосых и костистых, этот был огненно-рыжий, толстый, с телом, напоминающим сырое тесто. Он будто бы стыдился своего отличия и не упускал случая выказать согласие с остальными, точно считал необходимым доказать преданность общине.

– Вспомним, почтенные маги, – вновь заговорил Блэк, величаво посматривая на собратьев сверху вниз – что было нетрудно при его необычайном росте и столь же необычайном высокомерии, – этот юноша всегда был чужим для нас. Он не из нас, и его отец был не из нас, и его дед и прадед были не из нас. Его отец, пусть и муж великой учености – этого мы никогда не оспаривали, почтенные маги, – всё же прибыл к нам из Сфарада, а значит, жил среди нас как чужеземец до самой своей смерти. И этот юноша также чужеземец, а ныне еще и богомерзкий выкрест. Потому мы полагаем, что почтенным магам нашей общины негоже прислушиваться к его словам, какие бы выгоды они ни сулили.

У Элазара кровь бросилась в лицо. С младенчества он привык хитрить и увертываться, и немало опасностей избег благодаря своей поистине чудесной изворотливости. Но сейчас Элазар понимал, что стремительно терпит поражение – и не потому, что был недостаточно красноречив или его рассказ оказался недостаточно убедительным, а просто потому, что упрямому старичью из квартала волшебников вздумалось его унизить.

Реувен, стоявшая рядом, между Элазаром и своим отцом, увидела, как смуглое лицо Элазара покрылось темными пятнами румянца. Она почувствовала, что должна вступиться за него – не за тем, чтобы поддержать его рискованную затею с Хогвартсом, но чтобы восстановить справедливость.

– Да, отец Элазара был родом из Кордовы, – решительно сказала Реувен, – но сам Элазар прибыл в наш город во чреве матери, рожденной в Ашкеназе, и родился здесь, среди нас. Вы все знаете его с младенчества, достойные мужи. Вы знаете и почтенного учителя Абигдора, ставшего воспитателем и благодетелем Элазара после безвременной кончины его отца. Неужели вы питаете неприязнь ко всему, что он поведал, лишь оттого, что его отец, гонимый преследователями-магглами, когда-то приехал из Сфарада?

Воронья стая почтенных старцев-магов зашумела.

– Рабби Абигдор, – обратился к отцу Реувен Эшбаал Блэк так, будто в упор не видел саму Реувен, – мы питаем безмерное уважение к тебе и твоей магической мудрости, но одно то, что твоя дочь по какому-то нелепому недоразумению носит мужское имя, еще не делает ее мужчиной. К моему глубочайшему сожалению, многие из нас смирились, что ты, питая слабость к единственному отпрыску, дал своей дочери образование, подобающее сыну, – но мы всё же не потерпим ее дерзкого присутствия в священном бейт-кнесете.

Учитель Абигдор растерянно заморгал слезливыми, розоватыми, как у кролика, старческими глазами.

– Уверяю тебя, почтенный Эшбаал бен Барзилай, – продребезжал он, – моя дочь вовсе не желала оскорбить собрание мудрецов. Не ее вина, что я нарек ее мужским именем, ибо еще до ее рождения, отчаявшись дождаться наследника моих знаний, мы с женой дали обет: если Господь смилуется и дарует нам дитя, мы назовем его Реувеном в знак того, что Всемогущий увидел наши печали, как он увидел печали праматери Лии. И уж тем более нет вины моей дочери в том, что она острым и любознательным своим умом превосходит многих мужчин и видит несправедливость и отсутствие логики там, где мудрецы предпочитают прикинуться слепцами.

Всё это мудрый Абигдор произнес столь благодушным и примирительным тоном, что почтенные маги не сразу сообразили, что проиграли спор, – а когда сообразили, донельзя разгневались.

– Стыдись, Абигдор бен Раван! – загремел Эшбаал Блэк, наступая на Абигдора. – В своей непомерной гордыне ты дерзнул оспаривать волю нашего Бога! То, что Он не наградил тебя сыном, было наказанием тебе за чрезмерную увлеченность греческими и римскими науками, языческими по своей сути. Ты же, не убоявшись гнева Господня, не принял смиренно волю Его, а вознамерился сделать из дочери своей мудреца, и уже доверяешь ей учить наших юношей в иешиве без нашего на то дозволения. Неслыханно, чтобы женщина учила мудрости!

– Истинно, истинно, – закивали почтенные маги.

– Но ведь была бессмертная Гипатия, дочь Теона Александрийского, последнего управителя Александрийской библиотеки, учившая мужчин и юношей, которые стекались к ней ради ее мудрости со всей Ойкумены, – попытался было возразить учитель Абигдор, но Блэк перебил его:

– Тебе ли, знатоку античной истории, не знать, что эта Гипатия, подобно блуднице, бесстыдно являлась среди мужчин и смела вмешиваться в дела правителей, своею дерзкой самоуверенностью вызвав смуту. Как бы и твоя затея с новометодным бейт-мидрашем, попирающим все наши вековые обычаи, не навлекла на нас гнев нашего Бога!

– Грех, грех на тебе, учитель Абигдор! – вторили Эшбаалу Блэку почтенные маги. Обступив отца Реувен, они гневно потрясали посохами. – Не хотим твоей языческой школы! Не потерпим, чтобы магглорожденные учились вместе детьми чистокровных магов и познавали наше сокровенное знание!

– Опомнись, неразумный раб пристрастия к своей дочери-старой деве, – своим святотатством навлечешь ты на нас новые казни египетские! – грозно заключил Блэк.

Учитель Абигдор невольно отступил. Злонравные старцы надвигались на него – казалось, еще миг, и они учинят над ним жестокую расправу. Оскорбленный до глубины души, учитель Абигдор выкрикнул запальчиво:

– А ты, непогрешимый судия Эшбаал бен Барзилай, ответствуй мне, – Реувен пыталась удержать отца, но тщетно – тот продолжал: – Ответствуй, чем тебя наградил Господь за твою праведность? – сквибом в твоем роду!

Эшбаал бен Барзилай переменился в лице.

– Неразумно продолжать этот пустой разговор, почтенные маги, – сухо произнес Блэк, на этот раз сделав вид, что не замечает не только Реувен, но и ее отца. – Община и без того уже пожертвовала частью своих богатств, преподнеся дары епископу в обмен на его бенефиции. Нам нет нужды облегчать свои кошели ради возмутительного по своей дерзости и смехотворного по своим выгодам предприятия Салазара Слизерина. Пусть почтенный учитель Абигдор (если он и вправду готов, вопреки здравому смыслу, во всем поддерживать свою незамужнюю дочь и пасынка-выкреста) сам отыскивает средства на поездку в этот их Аргайл, – последнее слово желчный старик произнес со всем презрением, на какое только был способен.

Почтенные маги повернулись и двинулись прочь, стуча посохами и гортанно переговариваясь вполголоса. Ими всё еще владело возмущение. Им не понравилось, что самонадеянный «юнец» Элазар посмел явиться к ним безо всякого раскаяния – да еще и отвлек их от торговли, интриг и привычного течения жизни картинами далекой дикой земли, где маги и немаги живут в мире и добрососедстве, как в те первобытные времена, когда праотцы Блэка, Шафика, Слагхорна и Пруэтта пасли свои стада и постигали таинства магии в беседах с Господом и его ангелами.

Уязвленные, почтенные маги покинули бейт-кнесет – внутри остались лишь Элазар, Реувен и ее отец… и малорослый человек, до поры до времени стоявший в стороне от светильников, скрываясь в тени – да так искусно, что никто из магов не замечал его, пока он сам не пожелал выйти на свет. Были ли в том замешаны чары или одно только великолепно отточенное умение казаться незаметным – кто знает? Ничто нельзя сказать наверняка, если уж речь идет о гоблине – а незнакомец, которого поначалу можно было принять за малорослого человека, был именно гоблином. И не просто гоблином, а самим Леви Гринготтом, знаменитым Левиафаном Гринготтом из семейства самых богатых, самых оборотистых и самых беспринципных ростовщиков Лондона. Он был ненамного ниже невысокого Элазара и совсем не походил на тех кровожадных гоблинов, что еще обитают в дремучих чащобах и, сбившись в разбойничьи банды, нападают на путников. Нет, будь Леви Гринготт человеком-магглом, его сочли бы не красавцем, но и не уродом – а уж в сравнении с чистокровными магами он вообще представал далеко не самым худшим обитателем квартала волшебников. Глаза Леви Гринготта были маленькими, желтыми и колючими, нос – прямо-таки огромным, зубы – острыми, а странно удлиненные кисти рук и длинные ловкие пальцы казались созданными исключительно для того, чтобы пересчитывать монеты. Эти пальцы, длинные и когтистые, беспрерывно шевелились, будто бы Левиафан Гринготт даже сейчас, в бейт-кнесете, продолжал мысленно перебирать свое золото.

– Господин Элазар, – произнес Гринготт скрипучим, как у всех гоблинов, голосом. – Наша семья заинтересована в вашем предприятии.

Элазар, Реувен и ее отец воззрились на Леви Гринготта, не веря собственным ушам.

– Наша семья предоставит ссуду в размере шести галлеонов, двенадцати сиклей и двадцати четырех кнатов под залог вашего имущества, – как ни в чем не бывало продолжал Гринготт. Он говорил с едва заметным акцентом – отголоском скрежещущего гоблинского языка, гоббледука, уже почти позабытого лондонскими гоблинами, – и каждую фразу произносил с вопросительной интонацией.

Учитель Абигдор изумленно развел руками.

– Это весьма неожиданно, мастер Гринготт, – сказал он (гоблинов было принято по-прежнему величать «мастерами», хотя большинство гоблинских семей уже давно не занималось ни кузнечным, ни ювелирным делом), – если учесть, что еще не так давно вы отказывали мне даже в самой крохотной ссуде.