Текст книги "Иллюзия (СИ)"
Автор книги: Люрен.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Ситуация критична. Нужно выписать препараты ей потяжелее.
Нет, нет, нет, нет, нет!
Я кричу, кусаюсь, царапаюсь, лягаюсь. Они вводят в меня крысиный яд. Они думают, что это отвадит моего короля. Глупые. В отличие от вашей одержимости, он настоящий. В отличии от ценностей, которые нашёптывают вам стены Серого Города, он настоящий. Можно дотронуться до этих ослепительно-белых волос, можно ухватиться за эту тонкую ручонку, и можно услышать эту мелодию, которую он играет только для меня. Со мной что-то не так? Это с вами что-то не так.
– Ей нужна любовь, я думаю. Друзья. Настоящие друзья.
– Это уже нарушения в мозгу. Без медикаментов тут не обойтись.
– Нужно выяснить, в чём причина создания «Теодора». И работать уже над этим.
Выжечь всё. Всё, что есть и всё, что было. Вытравить крысиным ядом, выбить этими глупыми разговорами. Промыть мозги и сделать меня одной из них. Серым Человеком.
Они заперли меня. Наблюдали, как за подопытной мышью. Запихивали в меня еду после того, как несколько недель я отказывалась есть бурду, которой они меня пичкали. А в еде были таблетки, которые мне тоже приходилось глотать.
И не было больше ни весёлых побегов, ни ласкающей мелодии, ни путешествий в разные уголки земного шара, ни охоты за чудесами. Только серая тоска. Я не злилась, не плакала, и даже еду я поглощала исправно, хоть и без какого-либо намёка на удовольствие. Я просто целый день лежала и смотрела на муху. Если раньше мне было стыдно испражняться в горшок, подносимый санитаром, то сейчас я преспокойно это делала. Если раньше я противилась одной мысли о том, что мне придётся лежать ещё месяца два, то сейчас я не хотела вставать. Дневной свет раздражал, от музыки хотелось зажать уши.
Довольны?
– А что вы понимаете под Городом, Где Всё Хорошо?
– Я уже говорила миллион раз. Он цветущий, солнечный и живой. Да, это подходящее слово. Люди там страшно ленивые, общительные и весёлые. Там все друг друга знают, и всё там безумно красивой в своей простоте. И бельё, вывешенное на верёвках. И смуглые бабушки, сидящие на верандах. И балконы, увитые плющем. И ракушки на пляже. И, конечно же, море.
Я говорила это без привычного раздражения. Поймёт он меня, не поймёт – фиг с ним. В конечном счёте, этот город и описать в полной мере нельзя, как нельзя описать красоту заката или радость беззаботной любви. Даже я не до конца понимаю, что это за город. Такие вещи нужно видеть, отбросив слова. Созерцать бессловесным нутром, ибо только так можно осознать многогранность прекрасного.
– Вы его где-то видели?
– Во снах. Я гуляла по его пыльным улочкам, сидела в кафе на верандах, но когда подходила к морю, оно печально шептало мне: «ты не наша». И я просыпалась в своём Сером Городе.
– Вам не нравится город? Вы считаете, он давит на вас?
– Бесполезно вам говорить, вы это не поймёте. Нельзя объяснить мухе, что она копается в дерьме. Для неё это весёлый пир.
– На вас действуют угнетающе эти мрачные пейзажи? Вам не нравится эта нищета и преступность? Во время зимы вы заворачиваетесь в свой кокон, чтобы не видеть это торжество смерти вокруг?
Я недоверчиво посмотрела на психиатра. У него были залихватские усы с подкрученными концами. Хитрый лис. Прикидывается милым пёсиком, который понимает, о чём я.
– А ещё эти люди. Все. Даже Дракон с Чарльзом. Они, конечно, немного другие, и не смотрят на меня свысока, но, наверное, это оттого, что они такие, как я. Расскажи я им, что есть мир за пределами этих серых стен и царства зимы, они мне не поверят и покрутят пальцем у виска.
– Дракон и Чарльз – это ваши друзья?
Я немного подумала. Друзья?
– Нет. Чарльз любит бухло, Дракон – нимфеток.
Но в глубине души мне захотелось назвать их своими друзьями. Даже таких. Хотя, чего это «даже»? В моём положении глупо разбрасываться людьми и рассортировывать их по критериями «придурочный» и «классный». Я ничем не лучше.
– Может, попробуете завести друзей здесь?
Дружить с психами? Да ладно, Самми, до этого ты дружила с воображаемыми людьми и Тео, который тоже не совсем похож на нормального человека, так что не возникай.
– Тут есть много подростков, похожих на тебя. Со сложной ситуацией в семье, переживших насилие, которым сложно сходиться с людьми. Попробуйте, посетите групповую терапию. Поделитесь тем, что у вас на душе. Вас выслушают и поддержат, потому что пережили то же самое.
Сидеть в коляске, окруженная детишками, похожими на бездомных собачек, и со слезами в глазах рассказывать свою печальную историю, слушать банальные слова поддержки, говорить то же самое, тем самым почёсывая больное эго друг дружке? Нет уж, увольте.
– Не интересует.
Потом я вспомнила ночную игру на гитаре, которая утешила меня в первый день здесь.
– Поблизости нет игроков на гитаре?
А потом сама же устыдилась. Глупый вопрос. Глупая я.
– Их несколько. Рядом с вами есть парнишка, который любит играть ночью. Уж мы его ругаем, ругаем, а он продолжает. Вы не на него намекаете?
Я окинула взором Гусара. Смешной дядька. Но видно, что он искренне хотел помочь, даже безнадёжным. Я устыдилась своих мыслей о том, что он хитрый лис. И мне захотелось дёрнуть за его ус. Похлопать по лысине. Нарисовать что-нибудь в его блокноте. Ох и любят же они постоянно строчить что-то в своих блокнотах. Ты говоришь, а они строчат. Как-то даже неловко, что ли. Может, тоже рисуют там?
И снова я витаю в облаках. А Гусар выжидающе смотрит на меня. Терпеливый мужик. А тот игрок на гитаре… Может, мне почудилось, но возможно, он играл для меня? Хотя нет, глупость.
– Ладно, давайте эту вашу групповую терапию. Всё равно делать нечего.
====== Нет выхода ======
– Разве не хочется, чтобы тебя любили? Чтобы кто-нибудь нежно обнял тебя и сказал одно слово. Чтобы он прижался к тебе своим разгорячённым телом… Чтобы исследовал каждый твой уголок…
Она теребила край полосатых чулков и делала вид, что курит.
– А где гарантия, что любят тебя, а не образ, что себе придумали? – взмахнула я рукой. – Где заканчиваются границы твоего восприятия и начинается чужое сознание? Мы этого никогда не узнаем, потому что человек по сути своей создание автономное. В конечном счёте, по-настоящему полюбить со всей страстью исследователя мы можем только самих себя. И также страстно возненавидеть.
Ребята смотрели в пол, а долговязый парень с бородавкой на подбородке – на грудь своей соседки. Все молчали.
– Итак… – замялся Гусар. – Кто следующий?
– Меня зовут Женевьева, меня привлекают страстные деструктивные отношения с лёгким оттенком упадничества.
Эта мадам сидела, закинув ногу на ногу. Блондинистые волосы, пухлые, налитые красным губки. И рваные колготки в сеточку.
– А что думаете о деструктивном эгоизме? – вторил томный парень с непонятного цвета волосами и рубашкой, заправленной в грязные брюки.
– Я так же люблю себя, как разрушаю, – Колготки откинула пряди волос с лица.
– Гедонизм ходит рука об руку с саморазрушением, – согласился Рубашка.
До чего невыносимая парочка!
– Меня зовут Альфа, и я люблю, когда меня бьют сиськами, – сказал Бородавка.
– В медкарте написано, что вы Дастин, – удивился Гусар.
– И Альфа, – осклабился Бородавка, продемонстрировав блеск… фольги на зубах.
Это типа назубники, как у рэперов? Ну-ну. Мне плевать, Альва он, Дастин, да хоть Жюстин. Для меня он Бородавка. Я прыснула в кулачок.
– На твоём лице видны усталости от бесконечно назойливой жизни, – обратился ко мне Рубашка.
– И я бы сказала, что ты из тех, кто предпочтёт проехаться по ногам тех, кто пожалеет тебя, – добавила Колготки, ткнув в колёса моей коляски.
Ей мне её временно выдали. Она лежала в чулане, потрёпанная, грязная и бесхозная.
– Это пока я не восстановлюсь, – сухо ответила я. – И я не устала бы, если они не вздумали меня лечить. О да, я заболела от их лечения.
Я кисло усмехнулась. Гусар с неодобрением покосился на меня.
– Шизофрения? – полюбопытствовал до сих пор молчащий очкарик.
У него были очки в черепашьей оправе. Широченные такие, ботанские.
– Тульпа, – сказала я.
Лица некоторых присутствующих здесь вытянулись. То есть, лица Рубашки, Колготок, этого самого Очкарика и какого-то парня с дредами и внешностью растамана.
– Ну, они так думают, – пожала плечами я, – Уж не знаю почему. По мне так, он настоящий.
– Это плохо, – тихо сказал Очкарик Растаману.
Тот хмуро кивнул. Я закатила глаза.
– Ребятишки, посидите пока тут, поболтайте, – мягко сказал Гусар.
Потом повёз меня в свой кабинет, сказав, что нам нужно поговорить. Дебильная фраза, если честно. Кто это «мы»? Мне лично не надо было говорить. Это ему что-то в голову взбрело. Недавно они уломали меня на камеру слежения в палате. Я не хотела, чтобы они подслушивали мои разговоры с Тео, но пришлось уступить, зная, что они не отстанут.
– Мы записали ваш… кхм… разговор.
На стенах висели плакаты с котятами. Как в кабинете Амбридж. Обо и ковёр были розовыми. На диване были нарисованы гномики. Кроме плакатов, были ещё детские рисунки из серии «спасибо доктору, что прогнал монстров из моего шкафа».
Гусар повозился в компьютере. Включил запись. Я подъехала, не решаясь заглянуть. Судя по его виду, что-то было не так.
Я помню вчерашний разговор. Тео гладил мои волосы и заплетал мне косы, нежно распутывая колтуны пальцами.
На записи я неподвижно лежала на кровати, а мои волосы были растрёпанными и свалявшимися.
Тео приподнял меня, обняв. Я чувствовала руками его спину. Тонкий слой упругих мышц и кости. Прохладную ткань его белого халата и тепло его тела. Запах мёда и молока, исходящий от его волос и бледной кожи с проступающей синевой вен. Чувствовала движение его ресниц на моей кожи, похожее на взмах крыльев бабочки. Чувствовала прикосновение его холодных губ на своей шее.
На записи я обнимала пустоту.
– Огни всё ближе, – говорила я.
– Скоро они поглотят тебя, – не отвечал мне он.
– Страшно, – шептала я.
– Не бойся. Он добрый и ласковый, словно зефир. Ведь он и есть дыхание зефира, озорного младшего брата борея, который гонит зиму прочь и растапливает ледники, – не говорил он.
– Скорей бы туда попасть. Но тело – цепи, приковавшие меня к кровати, – мой голос дрожал.
– Вода точит камень. Время разрушает цепи, – его голоса вообще не было.
Мы танцевали в лунном свету, невесомые и светлые, словно луговые эльфы, ночью вылетающие бутонов цветов. Да, это были Лунные Эльфы, живущие в Лунных Цветах. Днём они спят, солнечный свет действует на них губительно. А ночью, когда луна восходит на небеса, её серебристый свет пробуждает спящие цветы, и дети её, Лунные Эльфы, вылезают, потягиваются и танцуют, разбрасывая капельки росинки. И тот, кто выпьет росинку, в которой отражается эльф, обретёт бессмертие. К сожалению, эти эльфы слишком маленькие и пугливые, так что их трудно увидеть. Даже если их кто-то видел, он об этом никому не рассказывают, потому что это не то, что следует тут же растрезвонить по всему миру.
На записи я говорила это. Но говорила в пустоту. Ни танцев, ни эльфов, только исхудалая девочка в лунном свету, бормочущая что-то себе под нос. Я и впрямь походила на шизофреника.
Я испугалась. Когда я успела так… постареть? Когда я успела превратиться в живой труп с желтоватой кожей и мешками под глазами?
– Убедились? – повернулся ко мне Гусар.
– Нет, – попятилась я от него.
«Нет!!!» – кричало всё во мне. А он наседал на меня, чёрнокрылый и нахохлившийся. Не гусар. Ворон. Его налитые кровью глаза сверкали, ключ раскрылся в хищной улыбке, а с зубом стекала слюна. Зубы у птицы?
– Отстаньте!
Я заслонилась руками и закрыла глаза. Но это не помогло. Его образ отпечатался на мой сетчатке. И только рокочущее эхо отражалось от стен, приобретая всё новые оттенки, сливаясь и переливаясь.
Убедилась? Убедилась? Убедилась? Убедилась? Убедилась?
– Пожалуйста, прекратите! Что я вам сделала? Почему я? Потому что я увидела ваше нутро? Вы, чёртов ворон! Вы не сможете держать меня в своём плену вечно! Вы не сможете лишить меня единственного защитника!
Убедилась, грязная шлюха? Смотри на меня своими грёбаными глазами, смотри и бойся, кричи от сладострастного ужаса. Я – житель Серого Города. Я – дыхание Борея. Я – чёртов ворон.
Я пнула ему по колену. Выигранного времени оказалось достаточно, чтобы добраться до двери. Но недостаточно, чтобы выехать из комнаты. Он схватился за мою коляску сзади.
Куда ты убежишь с подводной лодки? Город не выпустит тебя. Он никого не выпускает. МЫ не позволим.
Подбежавший санитар вколол мне транквилизатор.
– У меня три минуты.
Растаман. С дредами, цветастой майкой, джинсовыми бриджами и волосатыми ногами.
Тело всё болело. Разум отказывался подчиняться. Минуту назад я не могла вспомнить, что я здесь делаю.
– В день, когда ты приехала, умер парень. Это случилось ночью. Он жил в соседней палате.
– Это он играл?
– Да. Он почувствовал сквозь толщу стен и недопонимания такую же, как он. Грубо говоря, он увидел в тебе себя, только два года назад. Когда он ещё верил, что вместе они возьмутся за руки и убегут отсюда в Цветущую Долину.
– Тео – не тульпа.
– Гусар же показал тебе запись, да? Поэтому тебя опять укололи? С ним было тоже самое. Он целовал губы, которых не было. Он шёл под руку со своей погибелью.
– Что с ним случилось?
– Покончил с собой.
Я выпучила глаза.
– Это выяснилось не сразу.
Он злобно зыркнул на меня из-под кустистых бровей.
– Так странно. Я с ним поговорил, попрощался. И минут десять спустя он сиганул из окна. В минуту просветления перед самой смертью он решил сыграть тебе. Через песню он пытался сказать, что знает, что ты чувствовала. По-настоящему знает.
– Да ладно? Что он знать-то может? У него умирал любимый отец? У него мать превратилась в овощ? Братья и сёстры забили на него после всего этого, эксплуатируя как золушку?
– Отчасти. Мать выбросилась из окна, отец ушёл в кому и через год его отключили от аппарата жизнеобеспечения. Его девушка, узнав об этом, бросила, потому что не хотела разбираться с его депрессией и ПТСР. В школе ему сочувствовали, но ограничивались общими фразочками. Дружить с ним никто не решался. Тем более из-за начавшихся проблем.
– Откуда ты всё это знаешь?
– Я учился с ним в одной школе. Я переживал всё это с ним. И за ним сюда пошёл. Но не решался разрушить барьер, которым он себя окружил. А когда решился, было слишком поздно.
– Жаль.
– Ещё бы.
Повисло неловкое молчания. Мы больше не знали, что сказать друг другу. Наконец он заговорил первым:
– Ну, ты это… Борись с этим, что ли. Ты же не хочешь закончить так же, как Джереми? Заведи себе реальных друзей, что ли. Только не здесь. У нас своих болячек хватает. Две болячки вместе – это такая себе идея.
Он ободряюще кивнул мне и ушёл. А я осталась лежать. Злая.
====== Чья это кровь на тебе? ======
– Они считают, что ты убиваешь меня.
– Они врут. Разве я могу обидеть тебя?
Тео кротко смотрел на меня своими глазищами, хлопал белёсыми ресницами. Сзади в окне бушевал снег.
Нет. Не может.
Его самого кто угодно обидит. Крысиный Король слишком уязвим для воронов и щук.
– Они не отпустят меня просто так.
– Но ты не сдашься, верно?
– Меня здесь ничто не держит.
Мы взялись за руки и побежали навстречу огням Города, Где Всё Хорошо. Нас сопровождали белокрылые чайки, гонимые красноглазыми воронами. А сзади приближалась метель, сметая всё на своём пути. Её шаги были неслышными, её дыхание было тихим, её бесплотные многочисленные руки разрушали всё, до чего могли дотянуться, а её утробное завывание было мёртвым. Она сама была торжеством смерти и несла на своём загривке глубокий тёмный сон, беспробудный, безнадёжный. Зефир ничем не мог помочь, и чайки могли только лететь вперёд, не оглядываясь. В нашем распоряжении были только наши ноги.
– Нужно бежать изо всех сил, чтобы остаться на месте! – вспомнил Тео.
– А чтобы переместиться, нужно бежать ещё быстрее, – подхватила я.
Алисе и не снилась такая Страна Чудес и такой Белый Кролик.
Огни оставались на месте. Как мираж в пустыне. Не отдалялись, не приближались. Словно мы бежали по колесу и фактически не двигались с места. А метель всё настигала. И мы с Тео поёжились под хохотом её наездников.
– Любимые мои изгои, дражайшие прокажённые и драгоценные крысёныши, – раскинул руки Тео, – я питал вас своим светом, я ласкал вас своей музыкой и вскармливал своей кровью! Так восстаньте же, дети мои, покажите мне силу, что я вам даровал! Покажите крысиную благодарность!
Он крепко обнял меня и прижал к себе. И мы прыгнули, словно наша обувь превратилась в сапоги-скороходы. Прыгнули навстречу вечности, подальше от метели и её приспешников. Прочь из Серого Города.
А крысёныши хихикали, сверкая глазками и обступая своего благодетеля. Потрясали кулачками, топали ногами, сворачивали в кольца хвосты, подрагивали усами.
– Смерть воронам и щукам! Гори в огне, Серый город и всё, что находится в нём! И пусть обломками от стен твоих будет устлана дорога в Крысиный Город!
– Бойтесь гнева загнанного в угол! Бойтесь мести втоптанного в дерьмо!
– Крушите дома, беспризорники! Топчите всех и насмехайтесь, оплёванные! Несите чуму и лепру, прокажённые!
– Сверкайте, наши когти! Гноитесь, наши раны! Точитесь, наши зубы! Мы идём по души приспешников Зимы!
И мы ликовали вместе с ними, оставляя метель позади.
И я ликовала, сжимаемая в руках санитаров. Окно было распахнуто настежь, коляска отброшена в сторону. Всё тело дико болело, как будто я опять попала под машину. Снежинки царапали моё тело.
– Я не хотел давать тебе слишком сильные антипсихотики, но, видимо, придётся, – сказал Телепузик, мой психиатр.
Мне опять вкололи какую-то дрянь.
– Если это единственный способ покинуть Серый Город, то я это сделаю, – прошипела я ему в лицо.
– Скоро наступит весна, – сказал Телепузик. – А за ней лето. Вам станет легче, когда увидите, что этот город вовсе не серый.
– Он серый, – упрямо повторяла я. – В нём нет ни снов, ни цветов, ни радости. Только тоска. Вы – адепты упадка.
– Вам нужно почаще общаться с людьми, – уже громче сказал Телепузик.
У него всегда такой тихий, вкрадчивый голос. Осторожничает. Будто я сейчас с цепи сорвусь и начну кидаться в него экскрементами.
Я снова засыпаю. Снов не вижу.
После этой встречи Тео исчез. Я звала его, плакала, закатывала истерики. Но его не было. Всё из-за таблеток. Я стала замечать, насколько сильно я исхудала. По мне можно было изучать форму и расположение костей. Кожа приобрела сероватый оттенок и на ней образовались пролёжины.
Неужели это он сделал?
– Он был с вами, когда вас сбила машина. Он вёл вас на погибель, ведь за этим он был и создан, – твердил Телепузик.
Нет, это была чистая случайность. Мы не заметили. Или я. Уж не знаю, что за хрень там творится на видео. Вряд ли его смонтировали. Может, он и впрямь тульпа. Но тульпа эта понимает меня гораздо лучше всех вас. Ведь это я – отщепенка, прокажённая и беспризорница. Ведь это я была всеми оплёвана, и я же им обласкана. Когда от меня отреклась семья, он один меня понял. Так что нечего меня от него лечить!
– Разве ты не видишь, что он убивает тебя? – твердил Растаман. – Он медленный яд, и пока твоя плоть растворяется в его соках, ты видишь прекрасные сны. Просветление наступить перед шагом в окно. Я это видел уже.
Он показывает мне фотографию, сделанную на полароид. Асфальт, забрызганный кровью. Искорёженное тело и глаза, влюблённо глядящие в пустоту. Я ужаснулась тому, насколько он был похож на меня.
Нет, Тео меня не обидит. То была случайность.
– А как же прыжок из окна? А как же голодовки? – не унимался Гусар. – Теодор – гибрид Эроса и Танатоса. Любовь, ведущая на погибель.
Ты что, Фрейда начитался, мудак?! Что ты вообще о нём знаешь? Лучше он, чем все вы.
Но в глубине души я чувствовала страх. Я старалась его отогнать, но он уже зародился и всё набирал силы. Я втайне выбрасывала антипсихотики и всё ждала своего Крысиного Короля.
Так прошёл месяц. Кости понемногу срастались. Я уже могла ползать. Но ходить я смогу нескоро. Представляю недовольное лицо Тессы, смотрящую на счета, и радуюсь. А вот специально ей назло выздоровею и выйдя из больницы посвежевшая, сияющая и в окружении многочисленных друзей. Смеясь, пройду мимо неё и больше никогда не увижу ни её, ни Стэна. Уеду в Город, Где Всё Хорошо. Иногда буду навещать Эшли. Может, проведаю Чарльза и Дракона. И всё будет за-ме-ча-тель-но.
Наконец Тео появился. Это произошло спустя полтора месяца после нашей последней встречи. Он значительно ослаб и был каким-то тихим. И волосы потускнели.
– Жизнь потерпала? – невесело усмехнулась я.
– Тебя тоже, как я погляжу, – вяло огрызнулся он.
Он сидел у изголовья моей кровати. Я лежала, замотанная в корсет. Мы были словно давние друзья, сидящие вместе на крыльце и вспоминающие былые дни.
– Ну здравствуй, мой старый друг, – жеманно сказала я. – Давай посидим, вспомним времена нашей неудержимой юности. Как давно это было, и всё же такое чувство, будто мы пережили это только что!
– Помнишь солнечные восьмидесятые и ритмы рок-н-ролла? – подхватил Тео.
Он всегда поддерживал любую глупость. В этом он был хорош, как никто другой.
– Мы покоряли вершины и вели за собой стадионы, – продолжал он. – Но сейчас мы сидим здесь, на этом крыльце, и смотрим на красный клён. Разве не странная штука это время?
– Время превращает сморщенных младенцев в сморщенных стариков.
– А горы – в моря, моря – в горы.
В моей палате не было часов. В какой-то степени они меня начали пугать. И это тикание сводит с ума. Окно я тоже предпочла занавесить. Пригласила растамана и заставила его раскрасить голые стены. Но не людьми. Ненавижу, когда они пялятся на меня из своего двухмерного мира. Ох и ругался тогда Телепузик!
– Смотри, галоперидол.
Я продемонстрировала Тео таблетки.
– Глупость какая-то, – поморщился тот. – И этим они тебя травят?
– Я их выбрасываю, – сказала я.
Попыталась залезть в коляску. Тео помог мне. Мёдом и молоком больше не пах. Я поехала к ванной. У меня был свой туалет и ванна в одном помещении. Оттуда можно было пройти в соседнюю палату, где лежала Колготки.
В ванной была белая плитка, на которой была куча надписей. Особенно моё внимание привлекла эта:
Прогони его
Я усмехнулась, смывая таблетки в унитаз. Подъехала к зеркалу. В нём отражалась остриженная и осунувшаяся я. На локтях синяки от уколов, вся в бинтах, из-под пижамы торчал корсет. Тео сзади обнял меня. Его красота констрастировала с моим уродством. Этакие Красавец и Чудовищиха. Осторожно провёл пальцем по моей шее. Словно прикосновение ветра. Словно капли дождя. Словно тающий снег.
Словно осколок стекла, вскрывающий сосуды.
====== Сказка о Флейтисте и Уродах ======
Кровь брызжет на белые стены. Ярко-красное на белом.
Я вспоминаю вино, разлитое на бежевом полу. Я вспоминаю разорванное красное платье. Я вспоминаю седые пряди в волосах. Я вспоминаю кровь на своих бледных дрожащих руках, следы от ударов на бледных ногах.
Боль захлёстывает меня с головой. Мне кажется, что я тону в море из крови. Только мелодия меня теперь не спасёт, потому что она обратилась в безумный смех.
– Ты такой же, как они, – булькаю я.
Тео хохочет ещё громче. Его глаза налились кровью, волосы выпали. Теперь он не Король, а всего-навсего канализационная Крыса с голым хвостом и сморщенными лапками. И эта Крыса скалится на меня своими гнилыми зубами, истекает слюной.
– Пойдём в Крысиный Город, – пищит она, надвигаясь.
Крыса большая, больше меня. Она всё растёт, становясь размером с комнату, с дом, с город. Она заслоняет небо и рушит всё на своём пути.
– Я и есть Серый Город. Его голос и сердцебиение. Никуда ты не убежишь. Я не отпущу тебя.
Она заключает меня в свои объятия. Я слабею, голова кружится, меня подташнивает. Сознание постепенно уходит от меня и я остаюсь наедине со своими кошмарами.
Всё мелькает и перемешивается, как в калейдоскопе. Нож и сестра. Булькание и отец. Кататония и мать. Наркотики и брат. Синяки и я. Сестра, брат, брат, сестра, отец, мать. Булькание в ноге брата, наркотическая кататония сестры, нож в моём горле.
Казалось, это было бесконечно. И тетрадь со сказками, обугливающиеся листы которой съедает пламя. Тот же флейтист с белыми, как снег, волосами.
Белые волосы сменились белым светом. Я лежу в реанимации. Надо мной склонился Телепузик.
– Ну что? – ликующе спрашивает он.
– Вы были правы, – процедила я.
Я лежала рядом с окном. За стеклом под дождём стоял Тео. Его волосы промокли и превратились в сосульки, губы побледнели и полуоткрылись, обнажая резцы. Глаза, окаймлённые мокрыми ресницами, пристально смотрели. Вода стекала по его до безумия красивому лицу.
– Если бы я знала, о чём была та сказка, – удручённо сказала я.
– Вспомните, – пообещал Телепузик, – впереди куча терапий и таблетки.
Но ни терапия, ни таблетки не помогли. Как я ни силилась, не могла вспомнить дальше этих белых волос и флейты в тонких ручонках. Сестра с братом перелопатили все антрессоли, перепугали всех родственников и соседей и узнали, что какая-то родственница была больна шизофренией и покончила с собой.
– Наследственность, – пожал плечами Усатый. – Вы были знакомы?
– Она приезжала к нам пару раз, – сказал Стэн. – Рисунки у неё были очень странными.
– Рисунки? – заинтересовался Усатый, – У вас они сохранились?
Ничего не отвечая, он достал рваный листок и развернул его. Мы все склонились над ним.
Повсюду были уроды. Со струпьями на пожелтевшей и сморщенной коже, с тёмными провалами глаз и красными огоньками, с проплешинами и гноящимися лысинами, гнилыми зубами, выпадающими когтями и торчащими костями. Они топали, свистели, хлопали, кричали, потрясая костяными посохами. И вёл Войско Уродов Флейтист. В отличии от них, он был чист и совершенен, лишён всякого цвета, кроме глаз, которые сверкали свежестью летнего неба. Мелодия его вела Уродов из города, и кулак его, поднятый к небу, был символом надежды для пропащих и защитника для отвергнутых.
– Это он! – воскликнула я.
Я заворожённо смотрела на Флейтиста. Да, это он, идёт, обдуваемый ветрами. Нет, это он их покорил и оседлал, борей ему приносит холод с ледников, а зефир – аромат сирени и моря. И мелодия его, словно эти ветры, носится туда-сюда, обволакивая убогие скрюченные тельца.
Он вёл Уродов в Крысиный Город. И в прокажённые лица их дул борей и светили лучи, и деревья приветствовали своим торжественным шепотом, цветы росли под ногами и бабочки летали вокруг. Он оглянулся, улыбнувшись, и настолько красив был и кроток, что последний негодяй и урод почувствовал себя жалким червяком перед ним, и он же почувствовал себя самым нужным и прекрасным. Они приближались к Крысиному Городу вместе с его цветами и рисунками на стенах, вместе с солнечными мостовыми и уютными переулками, и спины их выпрямлялись, раны заживали, сердца смягчались и волосы вырастали. Они смотрели на возвышающиеся дома и пёстрые крыши чистыми и благородными лицами и приветствовали выбегающих навстречу им жителей – таких же красивых и чистых, как сам город. А когда вышли навстречу морю и, заглянув в воду, увидели своё отражение, то поняли, что сами такие же.
А Флейтист смеялся, гладя их шерсть, заглядывая в их сверкающие глаза и прижимался к их поджарым бокам, а они обступали его, благодарно воркуя и защищая от холодного морского ветра.
– Красивая сказка, – сказал Усатый.
– А я люблю крыс, – вставил Стэн. – Они красивые.
– Если только домашние, – ответила Тесси.
– Ты хотела, чтобы он поверил в тебя? – повернулся ко мне Усатый.
– Всю жизнь я кричала, чтобы меня услышали, чтобы меня хотя бы услышали, но услышали меня только сейчас, в кабинете у психиатра, – процедила я, глядя сестре в глаза.
– Психотерапевта, – поправил меня Усатый.
– Ты никогда не говорила, – возразила опекунша. – Ты все невзгоды переносила молча. Ты даже на похоронах отца не плакала.
– Зато сейчас могу. Хотите? – сухо поинтересовалась я.
– Не все могут спокойно заявлять о своих чувствах, – спокойно, но твёрдо сказал Усатый. – Тем более, если её этому не учили. Ваша ошибка в том, что вы не поинтересовались. Вы были слишком заняты своими проблемами, а всю домашнюю работу свалили на Саманту.
– Есть такое, – согласился Стэн.
– Кто ж знал? – пожала плечами Тесса.
– Тесси, – одёрнула её опекунша.
– Если она всего лишь хотела быть услышанной, то почему она пыталась покончить с собой? – вмешался до сих пор молчавший Эшли.
– Думаю, это было скорее неосознанно. Она хотела избавиться от проблем. Чтобы не было боли и давящего прошлого. Если мир её отвергает – она отвергает мир.
Я слушала всё это и ничего не чувствовала. Нейролептиками меня накачали под завязку.
– Я хотела свернуться калачиком у него ног, только и всего, – буркнула я наконец.
– Может, вам найти себе реального друга? Который не будет подталкивать вас к самоубийству? – дёрнул усами психотерапевт.
– Может, я смогу это контролировать? Моя тульпа, че хочу, то и делаю, – огрызнулась я.
– «Тео» нельзя заставить не пытаться вас убить, потому что только за тем он и был создан, – вздохнул Усатый. – Впрочем, у меня есть идея.
Он порылся в шкафу. Родственнички с любопытством за ним наблюдали, а я – со слегка заинтересованным пофигизмом. Наконец он вытащил буклет.
– Цветущий город, – с гордостью ответил он. – Был там один раз. И этого хватило, чтобы захотеть туда ещё. Прямо сейчас бы сорвался с места и помчался брать билеты.
Мы уставились на фотографии. Тесса по слогам, как будто разучилась, прочитала название. Опекунша поинтересовалась насчёт цен.
– Подходит по описанию, не так ли?
Я была поражена. Как будто кто-то сфотографировал мои мечты. Те же залитый солнечным светом переулки. Тот же пляж и сверкающая гладь воды. Те же уличные кафе, утопающие в цветах. Тот же плющ на балконах.
– Это он, – прошептала я.
– Далековато, – удручённо сказал Эшли. – И нескоро ты туда попадёшь, Самми. Тебе восстанавливаться ещё надо.
Точно. позвоночник. Прошло два месяца, перелом почти зажил, но ходить я смогу нескоро. Ещё предстоит долгая реабилитация и изнурительная физиотерапия.
– Но оно того стоит, – сказала опекунша.
И я вспомнила, как её зовут. Роза. Розмари.
– Стоит, – согласился Усатый, – Вот вам и мотивация, мисс. И не нужен никакой Тео, чтобы попасть в Город, Где Всё Хорошо.
Снег почти растаял, кое-где набухали почки. Мои ноги были укрыты пушистым одеялом с бегемотиками, которое мне одолжил Растаман. Вокруг играли дети, в основном такие же колясочники, как я. Интересно, они теперь навсегда такими останутся или рано или поздно станут ходить? Хотелось бы верить, что второе.
– Птицы с юга вернулись, – сказал Стэн.
От него уже почти не пахло алкоголем. Но сам он был бледен и иногда шатался.
