Текст книги "Иллюзия (СИ)"
Автор книги: Люрен.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Тео был словно кот, приходивший поластиться ко мне после драки с уличными котами. Или это я была в его глазах кошкой, ложащейся на больное место. Он прибегал ко мне весь израненный, в синяках и ссадинах, растрёпанными волосами, а я расчёсывала его, заботливо перевязывала его раны, а он разгонял мою тишину. Действительно разгонял, заполняя собой. Мы остро нуждались друг в друге, брошенные и никому не нужные.
Эти воспоминания врезались в мою память. Я сохранила того плюшевого зайчика, подаренного мне им, как кусочек счастья. Как мост, связывающий меня с прошлым. Пусть отрывками жутким, отвратительным, но счастливым по сравнению с настоящим. Игрушка даже по-прежнему пахнет им. Сиренью, шоколадом и спиртом больницы.
====== Утопание ======
Дни тянулись уныло, всё, что я делала – лежала в кровати и смотрела в окно, где видела лишь серое небо с чёрными ветвями. Никто не приходил, Тео затих, мне не хотелось делать ничего, только лежать и лежать, как кукла, а мир пускай живёт и пульсирует, но подальше от меня. Порой даже открывать глаза не хотелось.
Но меня выписали. В одиночестве я вышла на больничное крыльцо, не понимая, куда идти и что делать. Рядом пронеслись ребята на тележке, за которыми гнались медсёстры. Ребята громко смеялись, разгоняясь всё быстрее, скатились по пандусу и скрылись в сквере.
На меня натыкались пациенты, выходящие погулять, посетители с подарками, врачи, спешащие на перекур. Мне стало смешно. Сейчас была, что называется, весна моей жизни, хотя больше это было похоже на осень с мокрым снегом, голыми деревьями и слякотью, хлюпающей под ногами.
– Скучаешь?
Тео хлопнул меня по плечу. Я дёрнулась. Разговаривать не было никакого желания.
– Домой пойдёшь?
Я усмехнулась. Дома меня будет ждать мать, не встающая с кровати, недовольная сестра, равнодушная соседка и пьяный брат. А также пустой холодильник и вонь в обшарпанной квартире. Это было явно не то место, куда хочется возвращаться. Это и домом-то трудно назвать. Как и своей крепостью.
– Понимаю. Я сам сбежал. Буду жить в заброшке.
Я взглянула на Тео. На рваную пижаму накинута парка, которой было на вид лет двадцать, босые ноги в крови и растрёпанные волосы. За ним тянулся кровавый след, но этого почему-то никто не замечал.
– Пошли, развеемся, – рассмеялся Тео.
Его рука легла на моё плечо. Он повёл меня куда-то, а мне было уже всё равно на всё. Если бы он повёл меня в самое пекло, мне тоже было всё равно. Куда угодно, лишь бы не домой. И не в школу.
А вокруг опять сновали пьяницы, ругались парочки, кто-то тащил кого-то за волосы через всю улицу и воняло жжёным мусором. А хмурые небеса равнодушно взирали на всё это, щедро орошая землю снегом.
– Вчера мне лучший друг сказал, что больше не будет со мной общаться, – сказал Тео, улыбаясь. – Я видел стыд в его глазах. Он стыдился меня.
Я кивнула. Люди считали меня пропащей, потому что я была агрессивной и драчливой, словно уличный пёс. Потому что мои самые яркие вспоминания детства были связаны с побоями сестры и криками брата. Потому что я выросла в районе, про который все говорили, что там один сброд. Но те, кто тыкал в меня пальцем, не замечали, какие пропащие они сами. Порой я их лиц не видела, только размытые пятна. Уродливые размытые пятна. Мне хотелось смеяться. Мне так было смешно, что я зарыдала во весь голос, сама не зная, отчего и почему. Когда я успела стать такой? Когда успели стать такими все мы?
Его нежные руки коснулись моих щёк, от пальцев пахло апельсинами. Или мандаринами, я не поняла. Но запах был приятный. Рождественский. Мимо меня прошла семья. Дети размахивали пакетами с подарками, мать с отцом весело болтали. Ко мне подбежала девочка, чем-то похожая на меня.
– Привет! Почему ты плачешь? Сейчас же Рождество!
– Тебе нравится Рождество? – спросила я, не узнавая свой голос.
– Да, мне подарили кукольный домик, а ещё братья привезут набор для изготовления мыла! А сегодня мы ходили на каток, сестра учила меня кататься, я падала и братик смеялся, а я его снежками закидала!
– Лесси, не приставай к людям, – пожурила её мать.
Они ушли, весело смеясь и болтая.
– Это лучшее Рождество в моей жизни, – сказала я, вдыхая запах Тео.
– Тогда страшно подумать, как ты праздновала его раньше, – рассмеялся тот, идя куда-то вперёд.
Я поспешила за ним, и мы вышли к замёрзшему пруду. Сейчас лёд был достаточно толстым, так что мы без труда прошли по нему к островку. Летом зелень хранила в своей тени белоснежную беседку, и там можно было часами сидеть, глядя на уток и лебедей, плескающихся в воде. Но сейчас он был серым, унылым и безжизненным.
– Хорошо сидеть здесь с друзьями, – сказал Тео, усаживаясь на скамью и стряхивая ветки. – Они что-то щебечут, а ты болтаешь ногами и слушаешь шелест листвы, а ветер взъерошивает твои волосы. И пытаешься докинуть корм птицам.
– У меня нет друзей, – хмуро ответила я.
– Вообще нет? – вкинул брови Тео, – Даже дочери маминой подруги, с которой заставляют играть, пока ваши мамы болтают?
– Нет у меня друзей и никогда не было, – повторила я. – В игрушки я играла с сестрой, пока у неё было настроение. С братом иногда в прятки. А потом перестала и играла уже сама с собой, – я усмехнулась. – Любимой забавой было придумывать себе друзей. Я представляла их внешность, наделяла их именами, увлечениями, друзьями. Вплоть до размера ноги всё продумывала. Целый табун у меня таких собрался.
– Например? – заинтересовался Тео.
– Например, у меня был друг Александр, – охотно принялась рассказывать я. – На два года старше меня, гитарист, пишет стихи, но никому их не показывает. Лицо почти всегда занавешено волосами. Ведёт разгульную жизнь, частенько заявляется ко мне поддатым. От него так несёт алкоголем, раздражает. Я его часто прошу хотя бы пшикаться духами, потому что эта вонь мне на нервы действует, но он меня не слушает. Он вообще никого не слушает. И носит пальто даже в жару.
– Ничего себе, – рассмеялся Тео, – как у тебя всё продуманно. Кстати, у меня есть один похожий на примете. Зовут не Александр и на гитаре он не играет, но в остальном всё совпадает. Вот он, кстати, идёт. Точнее, плетётся. Я потому его и вспомнил. Эй, Нильс!
– Это которого превратили в коротышку и он облапошил гусей? – фыркнула я, проследив за взглядом Тео.
К нам приближался парень, шатающийся из стороны в сторону, как ива. Его лохмы, которым позавидовала бы любая голливудская актриса, закрывали лицо, поэтому я не могла толком разглядеть его черты, но глаза у него были необыкновенно… неинтересные и болотистые. Они глядели куда-то сквозь нас. Видимо, он был уже подшофе. Воняет. До чего ненавижу этот запах. Точнее, боюсь. Сразу жду от этого человека чего-нибудь эдакого.
– Нильс, смотри, какая, – тыкнул в меня Тео, хохоча.
Я раздражённо ущипнула его. Нильс свалился прямо на меня и громко захрапел. Я отпихнула его, зажимая нос. Мой друг уже держался за бока и хрюкал, тыкая в нас пальцем. Детский сад какой-то, ей-богу. Пьяница скатился по скамейке и свернулся калачиком на грязном и холодном полу, что-то бормоча.
– Ну что, похож? – задорно спросил меня Тео, отсмеявшись.
– Александр до такого состояния себя не доводил, – процедила я. – Не знаю, как ты, а я пошла отсюда.
Я покинула беседку, чувствуя раздражение. И по отношению к Тео, и по отношению к данному кадру, и по отношению к себе. Больше, конечно, последнее. Тео побежал за мной, что-то крича, а я не слышала. Голова вдруг заболела, причем так сильно, что хотелось её оторвать. И в ушах зазвенело. Назойливый, противный звон, как будто комар где-то летает. А во льду сияла заманчивая тьма проруби.
– Я живая, живая!
Лихорадочно отталкиваю от себя тушу, пытаясь забыть об ощущении сухих губ, касающихся моих. В нос ударило омбре из сигарет и алкоголя. Водянистые глаза глядят на меня не совсем обеспокоено.
– Нильс? Быстро ты протрезвел.
– Чего, блин? Я Чарльз.
Я изумлённо смотрю на забулдыгу. Чернота пальто контрастирует с желтизной кожи. Не похож на человека, пишущего стихи. Хотя, это смотря какие стихи он пишет…
– А тебя как зовут? И что тебе понадобилось в проруби, детка?
Я лихорадочно оглядываюсь в поисках Тео. Куда он пропал? Бросил меня, что ли? Впрочем, было, за что.
– Саманта, – наконец буркнула я. – Утопиться хотела.
– Жить здорово, – сказал Чарльз.
– Здорово, – согласилась я.
Так здорово, что я не выдержала.
– А я стихи пишу, – сказал он, – Могу прочитать. Хочешь?
– Нет.
Он встал в пафосную позу и принялся декламировать:
Я иду ко дну.
Эти строчки никому.
Снегом плачут небеса.
Жизнь – сплошные чудеса.
Лаской манит тьма,
Теплотой она полна,
К ней тихонько я пойду.
Эти строчки никому.
Я засмеялась, но это был больше нервный смех.
– Да, как-то так я и думала, когда сиганула туда.
И это была правда. Вода обжигала своим холодом, а притяжение не приковывало меня к земле. Я парила, как птица, как скат, как ангел. И тёмные воды нежно обнимали меня, раскинув мои волосы. Когда я думала об этом, то не понимала, зачем я это сделала. Взбрело вдруг в голову, и всё. Как будто ударом хватило.
– Тебе холодно, – заметил Чарльз.
Да ладно?!
Меня колотило крупной дрожью, ногти посинели. Я чувствовала, как вода на мне начала замерзать. Спаситель взял меня на руки и понёс меня куда-то.
– Отогрею, – пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд.
А я безвольно обмякла в его руках. Силы покинули меня, мне очень хотелось спать. Куда подевался мой запал? Только в висках пульсировало и перед глазами всё плыло. Дома кружились в хороводе, заслоняя своими исписанными стенами небо. Железные звери изрыгают вонючий дым и рычат, проносясь мимо людей и обрызгивая их водой из луж, а люди злятся и мёрзнут. И где-то пёс вдали завыл, то ли от такой жизни, то ли по зову предков, то ли просто захотелось вдруг подействовать хозяину на нервы. Чарльз шагал, шлепая по слякоти, и она налипала на его массивные сапоги. Мимо меня прошла сестра с подругами. Я в первый раз видела, чтобы она так улыбалась. Меня не заметила, продефилировала мимо, тряся пакетами. Вряд ли они были её.
Дома в Чарльза пахло ёлкой и керосином, надраяный пол блестел, и в нём отражались размытые фигуры. Лампа мигала и грозила погаснуть. Раздражённый Чарльз выключил свет и зажёг ароматические свечи. Дамасская роза. А я плюхнулась на диван, поджав под себя ноги. В кожу упёрлась пружинка, но мне было уже плевать. Плед, накинутый на меня, колюч и полон шерсти различных животных.
– Что пить будешь? – суетился на кухне хозяин квартиры. – Есть пиво, виски, эль… Хотя эль не дам, он для особого случая.
– А что-нибудь не алкогольное есть? – проворчала я.
– Нет, – радостно высунулся из-за дверей Чарльз, – только бухло.
– А поесть?
Он принялся рыться в шкафах, гремя посудой и шурша пакетами.
– Только лук, – сказал он, потрясая луковицами.
– Сойдёт, – кивнула я.
– О. И старое пюре.
– Это тоже сойдёт.
Через несколько минут он пришёл с едой и питьём. Я давилась холодным пюре, закусывая луком, который терпеть не могла, и слушала его болтовню. Он перескакивал с одной темы на другую, причём делал это очень странно. Минуту назад он рассказывал о повадках суслика, а теперь затирает о перспективах атомной энергетики.
– За тебя, юная безбашенная девица, – сказал он.
Мы чокнулись мутными стаканами. Он залпом выпил всё, даже не поморщившись, а я с трудом влила в себя это пойло, стараясь не обращать внимания на его отвратительный вкус.
– Телека у меня нет, – принялся перечислять он, – компа тоже, и приставки тоже. Вообще ничего нет, только бухло, диван и плита. Всё.
– Я заметила, – кивнула я на груду бутылок перед нами.
– Будем смотреть на них вместо телека. И то интереснее, чем чушь, которую по нему показывают, – не растерялся Чарльз.
Он налил мне ещё. А я уже вошла во вкус. Даже про запах можно забыть…
Мы пили за гринпис. А потом за китов и дельфинов. А потом за аборигенов Австралии. А потом за Элвиса Пресли. А потом за Рокки. А потом за французскую декадентскую литературу. А потом за хиппи.
– Ты похож на абажур, – сказала я заплетающимся языком.
– С какого хера? – опешил Чарльз.
– Жёлтый, – охотно пояснила я.
– Я загорелый, – возмутился Чарльз.
– Ты воняешь, – сказала я, наваливаясь на него. – Тащи давай сюда эль.
– Окей, ведь ты у нас – особый случай! – проскандировал он, сбрасывая меня с себя.
Потом принёс эль и водку. И смешал всё это. И мы пили, пили, пили, пока я не перестала осознавать, что происходит.
====== У чёрного есть оттенки ======
Опять клочок серого неба сквозь мутное потрескавшееся стекло, заключенного в рамки. Из постели только пресловутый плед, который больше не греет, а мокрая от пота одежда прилипает к телу. И тут я поняла, что нахожусь не у Чарльза, а в палате интенсивной терапии.
– Вам же противопоказано пить алкоголь, – принялся отчитывать меня врач.
Я едва сдерживаюсь, чтобы незастонать от боли. Мало того, что живот болит, так теперь ещё и голова. Первое в моей жизни похмелье. Я становлюсь похожа на тех, кого ненавижу. И самое странное то, что это не находит во мне никакого отклика. Пусто. Тишина.
– Можете войти, – сказал врач кому-то.
Этот кто-то, конечно же, сестра. Я и не надеялась, что Тесси проявит понимание, но в глубине души хотела, чтобы она хотя бы не стала меня ругать. Хоть один раз в жизни поинтересовалась, что я думаю, что я чувствую, почему ненавижу возвращаться домой. Но этого никогда не будет, и моё состояние было слишком отвратительным, чтобы париться об этом.
– Значит, вместо того, чтобы ухаживать за матерью, ты бухаешь с каким-то хреном? – накинулась она на меня с порога. – И тебе не стыдно?! Матери плохо, а ты пьяная валяешься, мерзость.
– А где брат?
Сестра презрительно фыркнула.
– Шляется где-то. Хрен с ним. Короче, когда тебя выпишут, можешь продолжать тусить со спокойной душой. Мать в больнице.
– Что с ней? – обеспокоенно спросила я.
Где-то в глубине души почувствовала облегчение, потому что больше не придётся с ней нянчиться.
– Вот только не надо врать, что ты волнуешься, – закатила глаза Тесси. – Кататония у неё. То есть, не двигается больше. Врачи говорят, надолго. Состояние критичное.
Дальше всё как в тумане. Равнодушно попрощались с сестрой, врачи что-то говорили, а я лежала в кровати, моя голова проваливалась в мягкую подушку. Я напомнила себе страуса, зарывающего голову в песок. Говорят, он делает это от страха. Если это правда, то я его понимаю.
Когда меня выписали, я вышла в полном одиночестве. Опять шёл снег, он грозился накрыть своей ослепительной белизной весь мир, а мне хотелось, чтобы эти серые тучи почернели и солнце никогда не появилось на горизонте. И в вечной ночи город откроет свой истинный лик, испещрённый граффити, грязными пятнами и провалами в стенах.
Чарльз стоял напротив меня, я едва разглядела его сквозь пелену снега. Мутные сине-зелёные глаза выглядывали из-за завесы волос, грязный плащ балахоном висел на его скрюченном теле. Он был похож на огородное пугало, и это пугало ждало меня, покинутую всеми.
– Ты пришёл, – сказала я дрожащим голосом.
– Ты ждала меня, – сказал он с усмешкой.
– Нет, – честно призналась я. – Но спасибо.
– Сейчас вышел из пункта приёма стекла, – объявил Чарльз. – Денег вообще нет ни на что. Три дня не ел. Скоро язву получу.
– Да, язва – это плохо, – согласилась я. – Между нами что-то было вчера?
– Маловероятно, – пожал плечами мой собеседник, – Мы оба были в таком состоянии, что при всём желании не смогли бы ничего сделать.
– Сестра меня ненавидит, – сказала я.
И заплакала. Тряслась всем телом, всхлипывала и шмыгала носом. Сквозь слёзы я увидела руку Чарльза, протягивающего бутылку.
– Убежим? – задорно спросил он. – Бутылка – портал в другие миры. Гляди, как сияет.
Она не сияла, но манила своей зеленоватостью.
– У меня язва, – сказала я.
– А астмы нет? – подмигнул мне этот забулдыга.
Я помотала головой. Он обнял меня и повёл сквозь узкие переулки, провонявшие мочой, экскрементами и алкоголем. И чем-то ещё. Вокруг блевали алкоголики, обнимались парочки, откуда-то доносилась громкая музыка. Чарльз отлично сочетался с этим местом, он был его частью, его пульсом и дыханием. Такой же до противного честный.
Ржавая дверь таила за собой темное помещение, пахшее дымом. Кругом было полно людей, но я их не видела из-за отсутствие хоть какого-то освещения.
– Дракон, – тихо сказал Чарльз.
– Привет-привет, мой юный друг! Кто эта прелестная юная леди?
Тот, кого назвали Драконом, с любопытством смотрел на меня, держа в руках зажигалку. У него были внушительные мешки под глазами и козлиная бородка. А ещё шрам на носу. Он улыбался, сверкая серебряными назубниками. С виду старше меня лет на пять.
– Саманта.
– Ты похожа на одну мою подругу, – радостно объявил Дракон. – Она тоже школьница, и у неё такие же очаровательные коленки. Но она сейчас в больнице, – он опечаленно понурил голову.
– Почему?
– Аборт. Второй уже, – вздохнул Дракон. – А я ведь ей говорил: пей таблетки, дура. Ан нет же, мы же любим испытывать удачу. Авось пронесёт!
Я оторопело уставилась на нового знакомого. Его моя реакция, судя по всему, позабавила, и он заулыбался ещё шире.
– Ты же умнее Ширли, да? Умнее Прыщавенькой? Будешь пить таблетки? Не охото мне потом забирать тебя из больницы и вытирать твои слёзки. И Чарльзу неохото. Понимаешь, золотце?
– Эээ, да.
– А зачем ты её ко мне привёл, братан? – повернулся Дракон к Чарльзу. – Хочешь, чтобы я подарил ей бесценный первый опыт? Она в моём вкусе. Такая невинная, стеснительная. Просто прелесть.
– Нет! – не своим голосом закричала я.
– Нет, – спокойно ответил Чарльз, – Ей плохо.
– Понимаю.
Дракон привстал и обнял меня, увлекая к себе. От него пахло восточными сластями и манго. Я оказалась прижата к его костлявому разгоряченному телу, подо мной была мягкая подушка. Чарльз тут же куда-то ушёл. Я лихорадочно принялась оглядываться по сторонам, пытаясь найти его. Он, конечно, странноватый, но я бы предпочла зависать с ним, а не с этим накуренным фриком, любящим школьниц.
– Не бойся, я добрый, обижать не буду, – ласково сказал Дракон, – Ну, рассказывай, что там у тебя. Что случилось?
Что случилось? Я всегда хотела услышать этот вопрос от сестры. От брата. От матери. Но услышала его от незнакомца из какого-то притона. В последний раз такую теплоту я чувствовала только от отца. Это он так ласково со мной разговаривал, это он готов был меня выслушать и поддержать. Может, и этот не плохой? Хотя, мне всё равно, кому выговориться, лишь бы услышали.
Да, именно это я ему и вывалила. И мне показалось, что я впервые за долгое время так много говорила. Даже стало легче, как будто вновь научилась говорить и открылось второе дыхание.
– Тебе одиноко? Тебе плохо от того, что тебя никто не слышит и не замечает? Тебе невыносимо осознавать, что от тебя все открестились?
Он прижал меня к себе ещё крепче и принялся качать, как младенца, приговаривая нараспев:
– Чувствуй волны, качающие тебя. Они успокаивают и принимают твою боль. Чувствуй мою любовь, обволакивающую тебя и заживляющую раны. Я тебя обласкаю, пригрею и поглажу, и не будет ни страданий, ни слёз. Заблудившийся котёнок обрёл дом, где с него смоют грязь и залечат болячки.
Я закрыла глаза. Ещё чуть-чуть, и замурлыкала бы, честное слово. Удивительный мужик.
Моего рта коснулась самокрутка.
– Дыши, – напевал он. – Дыши всем своим существом. Вдыхай жизнь всем своим существом, чувствуй её силу, стручающуюся по твоим венам. Мир и ты – одно целое. Мир любит тебя. Я люблю тебя.
Помимо своей воли я вдыхала и выдыхала дым, и как будто волны и впрямь подхватили меня и понесли. А тёплые руки Дракона грели меня и гладили, а его губы касались моего виска. Не хотелось открывать глаза, не хотелось не о чём думать. Я снова в коконе, и этот кокон защищает меня от метели, бушующей снаружи.
Его губы скользят всё ниже и вот уже касаются моих. Сухие и потрескавшиеся, от него пахнет какими-то невообразимо вонючими воскурениями. Его рот раскрывает мой рот. Трезвая Саманта, запертая глубоко внутри меня, яростно запротестовала, но её никто не слушал. Его язык вовсю гулял в моём рту, а борода щекотала мой подбородок. Его живот был мягким, коленки – острыми, голоса окружающих людей били по ушам.
Секунда – и его тело вдавливает моё в мягкие подушки, а мои ноги мигом раздвинуты его коленями. И тут я вскрикиваю и вырываюсь, сбрасывая Дракона с себя, и убегаю, расталкивая людей. Ногой открываю дверь и выбегаю навстречу холодной зиме и тьме городской ночи.
Бегу мимо пьяных людей, к широкой улице, к машинам и магазинам, к голым деревьям и кустам, к вывескам и толпе. Не слышу ничего и не осознаю, где я и что делаю. Но довольна собой. Ещё чуть-чуть, и я бы совершила непоправимую ошибку.
Я смеюсь и бегу по дороге. Да, лучше вырваться из такого кокона и побежать навстречу снегу. Холод отрезвляет меня окончательно, и одиночество меня уже не так страшит. И Чарльза прибить хочется.
– Что с тобой?
Я поворачиваюсь к знакомому голосу. Тео собственной персоной. Вот уж кто-то, а он точно не подходит к этим грязным стенами и накуренным клубам. Как и вообще ко всему творящемуся вокруг. Светловолосый, юный и сияющий. Нереальный. Как тульпа.
– Фата моргана, – пробормотала я.
Тео вопросительно посмотрел на меня.
– Этот город – мираж. Или ты. Или я, – поясняю я. – Я уже ничего не знаю. Совсем запуталась.
– Что с тобой? – повторил он, преданно глядя мне в глаза.
– Чарльз пытался сбагрил меня какому-то сектанту и любителю школьниц, – проворчала я.
– Чарльз?
– Нильс этот твой. На самом деле его Чарльз зовут. Мы с ним познакомились, когда я чуть не утонула. Кстати, куда ты пропал тогда?
– Извини, – расстроился Тео, – Я убежал. Это было после ссоры с тобой. Я не увидел, что ты чуть не утонула.
Я скептически взглянула на него. А потом вздохнула. Не очень-то хотелось разбираться со всем этим.
– Как мне это надоело, – сказала я, опускаясь на скамью.
Тео опустился рядом со мной и обнял меня. Его руки были не такими тёплыми, но от него хотя бы не несло куревом. Он молчал и просто обнимал меня, робко прикасаясь, и этого было вполне достаточно нам обоим. Я не плакала, а просто смотрела куда-то вниз, на следы птицы на снегу, и старалась выровнять дыхание, пока он нежно гладил мои волосы, перебирая их пальцами.
Снегопад сошёл на нет и люди попрятались по домам. Город погрузился в дрёму. Мы сидели в одиночестве и обнимались, слушая тишину друг друга.
====== Убежать от себя ======
– Мама, я напилась, несмотря на язву.
Она сидела на стуле, повернувшись спиной ко мне. Падал крупный снег, окутывая своим исцеляющим холодом уставшую землю. Мне хотелось, чтобы он укутал и меня, но я была за стеной, в полупустой комнате, пропахшей медикаментами.
– Я накурилась вместе с каким-то взрослым любителем школьниц и едва не переспала с ним.
Мне хочется думать, что она молчит, потому что злится. И перебирает про себя оскорбления. Шлюха, шалава, дрянь. Что угодно. Если бы она выкрикнула мне это в лицо, я бы не возражала. Если бы она влепила мне пощёчину, я бы не возражала. Если бы она отхлестала меня ремнём до синяков, я бы не возражала.
– Я связалась с каким-то алкашом. Он пишет странные стихи и пропивает всё имущество.
Но она ничего из этого не сделает. Она даже не пошевельнётся. Я встаю перед ней, заглядываю ей в лицо. Она смотрит в никуда. Сомневаюсь, что она меня вообще слышит.
– Сестра меня бьёт, брат где-то шляется и приходит пьяный. Или даже уторченный. Ты даже не знаешь, что происходит в твоём собственном доме.
За дверью кашляет санитар. В ординаторской громко хохочут медсёстры. В соседней палате слышен шум драки. Раздаётся топот. Я начинаю злиться.
– И что? Ты думаешь, это изменит что-то? Ну заперлась ты в своём панцире, что дальше? Отец вернулся из мёртвых? Брат взялся за учёбу, а мы с сестрой помирились?
Из её уголка рта стекает слюнка. Она похожа на отца, лежащего в гробу. Живое растение.
– Ты так и будешь убегать?! – закричала я, наклоняясь к ней и тряся её, – Мы живые! Мы рядом! Ты нужна нам!!! Хоть раз обрати на нас внимание!
Слёзы градом бегут по щекам, перемешиваясь с соплями. В голове всё отозвалось резкой болью. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я резко, наотмашь, бью мать по щекам. Санитары прибегают и оттаскивают меня от неё, а я брыкаюсь, кусаюсь, ору благим матом и задыхаюсь. Дело дошло до того, что мне влили в горло успокоительное. На шум прибежал лечащий психиатр матери.
– Почему?! – набрасываюсь я на него, найдя козла отпущения, – Почему она бросила нас?! Какого хрена она ставит свои проблемы выше наших?! Не она одна тут вся такая несчастная, мы потеряли отца! Почему до неё не дойдёт?!
Постепенно я начинаю чувствовать слабость, растекающуюся по своему телу. Психиатр отводит меня в свой кабинет, успокаивающе положив руку мне на плечи. Мне хочется сбросить его руку и покрыть его матом, и в что же время уже на всё плевать.
– Я понимаю твоё горе, – вкрадчивым голосом сказал он, подавая мне кружку чая.
– Не понимаете, – сухо отвечаю я, – Чай свой можете залить себе в жопу в качестве клизмы.
Психиатр предпочёл пропустить мимо ушей мою последнюю реплику.
– Ты уже большая девочка, поэтому я скажу тебе правду: шансов мало. Но есть. Выход есть всегда, и смертельно больные вылечивались, твоя мать не исключение. Больница терапиями и семья любовью смогут излечить её и вернуть к жизни.
– Глупые сказки, – фыркнула я. – Я бы поверила, но какой смысл строить песчаные замки, если рядом маячит гигантская волна? Мать так и пролежит до конца своих дней. Предпочла сбежать в мир грёз. Или куда там.
– Но возможно…
– А знаете, я могу её понять. Там всё хорошо, а здесь муж мёртв, сын пьёт и шляется где попало, дочь нервная истеричка, вторая – забитая замухрышка, у которой из друзей только воображаемые. И все друг с другом не ладят. Какой смысл здесь оставаться?
Я пожала плечами. Слёзы не переставали литься из глаз. Меня всю трясло. Я искала, на кого злиться, но не находила, и от этого злилась ещё больше.
– У тебя довольно циничный взгляд на мир для твоих лет, – заметил психиатр. И продолжил, прежде чем я отпустила ещё одно колкое замечание. – Ты не первый ребёнок из неблагополучной семьи, с которым я сталкивался. Взрослели они очень рано. Один мальчик в десять лет едва не заколол старшего брата, который избивал его.
Я усмехнулась, вспомнив инцидент с сестрой и ножом. До сих пор предпочитает ссориться со мной, когда поблизости нет колющих и режущих предметов.
– Я хочу оказаться как можно дальше отсюда, – сказала я.
– Но от себя не убежишь, не так ли? – сощурил глаза психиатр.
– Какой-то вы слишком честный психиатр, – я встала с дивана.
Мы попрощались и я поспешила покинуть это место. Вечерело. Было тихо, как в склепе, хоть я там и не была ни разу. Чернели деревья с голыми ветками. Вокруг были одни деревья. Тёмный зимний лес. Наверняка он кишит маньяками. Подходящее место для психбольницы.
Перрон был пустой, пол был грязным и раздолбанным. В охранной будке одиноко горел свет. И вдали фонарь. Всё. Больше света не было. Вдали раздавались пьяные голоса. Пахло немытой тушей и алкоголем. Что здесь забыла несовершеннолетняя девочка – непонятно. Когда приедет всё время опаздывающая электричка – тоже.
Становится холоднее. Я вспоминаю о Тео и представляю, как он сзади обнимает меня. И как будто явно ощущаю тепло его тела. Но он далеко, в городе, который ещё не совсем мёртв. А тут только я, охрана да пьяницы.
Наконец приезжает электричка, слепя фонарями и оглушая стуком колёс. Я запрыгиваю внутрь и занимаю место у окна. Согреваюсь. Тепло. Электричка несёт меня в город, к людям, оставляя лес и бомжей позади.
А когда я приезжаю, то на вокзале меня поджидает Тео. Я спешу к нему.
– Ну что? – лукаво сощурился он.
– Нет надежды, как и смысла её навещать. Пусто.
Я постучала себе по голове. Он сочувствующе смотрит на меня.
– Как же тебе хреново.
Никаких «всё наладится», потому что ничего не наладится. Просто признал факт. И от этого мне почему-то стало легче.
– Пойдёшь домой? – спрашивает он.
Он без шапки, белизна снега сливается с белизной его волос, пальто и кожи. И только глаза были серыми, как серебро.
Домой? Дом у всех ассоциируется с теплом и уютом. В моём не было ничего такого. Холодная, остывшая квартира, с пустым холодильником, проданным телевизором и половиной мебели. И тишина. Даже рыбок нет. Определённо не то место, куда захочется возвращаться. Этого же мнения придерживаются и брат с сестрой.
– Нет, – отвечаю.
– Я тоже не хочу, – улыбается он, сверкая белыми зубами, – Эта женщина напилась вдрызг и в ужаснейшем настроении. Лучше не попадаться ей на глаза.
– Что тогда делать будем?
– Пойдём на крышу.
И мы принялись медленно прогуливаться по улице, не сговариваясь. Просто тянули время до рассвета. Город подмигивал своей рекламой, светил фонарями и окнами, шумел моторами и дышал холодным ветром. Слева от меня доносилась музыка из клуба «Галактика». Там любил зависать брат. Одноклассники говорили, что там толкают наркоту. Меня передёрнуло от омерзения.
– Идиот.
– Я?
– Он.
Тео непонимающе посмотрел на меня.
– И он, и она, всё только усугубляют. Я пыталась восстановить остатки семьи, но их улыбки были натянутыми. Мы все терпеть друг друга не можем за то, что такие маргиналы. Забавно.
Тео обнял меня за плечи. Его руку сбрасывать не хотелось.
Наконец мы подошли к высокому дому. Зашли в тёмный подъезд, поднялись по витой лестнице и открыли дверь, ведущую на крышу.
– Город как на ладони, – сказал Тео, подходя к краю.
– Отойди, а не то подумают, что ты пытаешься оттуда спрыгнуть, – предупредила его я, облокачиваясь о дверь.
– Да кто на нас смотрит? – рассмеялся Тео. – Я король мира!!! – закричал он, сложив руки в упор.
– Соплежуй ты хреноголовый, а не король! – донеслось откуда-то снизу.
Я засмеялась, а он обиженно отвернулся. Сел рядом со мной, запрокинув голову и высунув язык.
– Кто знает, что содержится в воде, из которой эта снежинка, – прыснула я.
– Плевать.
Я пожала плечами и тоже принялась ловить снежинки языком. Холодные. И так мало живущие…
– Скоро весна, – сказала я спустя некоторое время. – Ненавижу весну.
– Зимой всё только усугубляется. Особенно ночью. Всё черно-белое, деревья голые, люди закутанные. Так ещё хуже настроение.
Тео принялся разматывать шарф. От него исходили волны тепла. Странно. Мне было холодно.
– А весной всё расцветает, – продолжил он, положив голову мне на плечо. – И ночи уже не такие жуткие. Наоборот, красивые. Летом тем более.
– Вот именно, – процедила я, склонив голову в ответ. – Весна и лето дают ложную надежду. Гуляешь по зелёному городу и думаешь, как прекрасна жизнь. А потом вспоминаешь, что твоя, мягко говоря, не дотягивает до понятия прекрасного.
