Текст книги "We began it all (СИ)"

Автор книги: LittLe_firefLy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Церемония погребения тоже скучная, одно хорошо – короткая. Священник торопливо читает тошнотворно затасканную речь о прахе, Боге и долинах каких-то теней. Людей присутствует довольно-таки мало, что неплохо характеризует усопшего: его никто особо не любил. Здесь только с полдюжины родственников да парочка коллег.

Ну, и они двое тоже.

На Дилане отвратительно чёрная одёжка, которая ему не нравится, но он не жалуется. Он держится за мамину ногу, с тревогой и любопытством поглядывая в глубину вырытой могилы, вплотную к которой они стоят, когда местные рабочие начинают медленно опускать гроб.

Норма Массетт, в изящном траурном наряде, по которому никто не скажет, что он несколько раз перешивался и видоизменялся за последнюю пару лет, выглядит отрешённо и по-настоящему печально. Её лицо белое, в глазах застыли слёзы, хотя она не плачет. В руках Норма мнёт платочек, её пальцы яростно перебирают ткань раз за разом; Дилан, находясь так близко, отлично замечает всё это напряжение в матери, хотя пока не вполне понимает его причин.

Потому что ему кажется странной необходимость скорбеть – он, скорее, усмотрел бы в сегодняшнем мероприятии повод для радости. Мамины ссадины почти зажили, синяки практически полностью сошли, их бледные следы она легко скрыла за тончайшей маской макияжа и закрытой одеждой. А самое главное, наносить ей новые увечья больше никто не станет. Потому что папа ведь теперь крепко спит в этом деревянном ящике, украшенном дешёвыми искусственными цветами. И это хорошо. Это просто прекрасно. Дилан улыбается и теснее прижимается щекой к ткани юбки на мамином бедре.

Норма первая, кто высыпает горсточку земли на крышку гроба, с каким-то внутренним усилием разжимая кулак и проговаривая последнее напутствие одними губами, чтобы никто не слышал: «Гори в аду». Затем могилу небрежно засыпают. Люди в очередной раз выражают своё вежливое сочувствие семье усопшего и быстро расходятся.

Массетты, наконец, остаются наедине, в последний раз втроём, и Дилану вдруг снова немного боязно, хотя мама и твердила ему все четыре дня до похорон, что опасаться больше нечего. Ничуть не помогает то, что мама как-то неосознанно стряхивает Дилана, чтобы в одиночестве приблизиться к надгробному камню с именем мужа.

Дилану же не хочется отпускать маму, и он покорно, как телёнок, следует за ней, так что отлично слышит её тихий, отчаянно злой, переполненный обидой и облегчением голос, когда она говорит, адресуясь, кажется, к этому тёмно-серому прямоугольному камню:

– Ублюдок. Будь ты проклят. Ты даже чести быть похороненным, как порядочные люди, не заслужил, чёртов выродок.

«Ублюдок, – старательно повторяет Дилан про себя, ведь, сдаётся, он отлично понимает, о чём идёт речь. – Выродок».

Дилану почти три года, и он уже наполовину сирота, и даже из этого можно извлечь выгоду: по крайней мере, он постепенно совершенствует свой разговорный навык, разве нет?

хХхХх

На самом деле, после кончины отца от сердечного приступа (злобный сукин сын получил по заслугам, потому что со всеми этими его эмоциональными перепадами и бесконтрольными приступами агрессии странно уже то, как он дожил до тридцати при таких нагрузках на организм), Массеттам становится гораздо легче.

Маме, правда, приходится работать больше, чем раньше, и она устаёт вдвое сильнее, но всё равно. Дилан рад, что они теперь только вдвоём.

Они… что-то вроде… хм… счастливы?

Мама исправно оплачивает счета и даже ухитряется изредка как-то выкраивать деньги на то, чтобы побаловать Дилана какой-нибудь вкуснятиной или новой игрушкой. Они проводят вместе каждый её выходной день, много гуляют, поют песни, учат стишки. Мама поправляет его одеялко и читает ему сказки перед сном, даже если работала целый день и выжата, как лимон. Но если она устала так, что сил вечером хватает только доползти до дивана и сразу уснуть, то Дилан, в свою очередь, считает своим долгом укрыть маму пледом и, старательно проговаривая по слогам каждое слово, даже самое длинное и сложное, почитать ей комиксы.

Очевидно, они нужны друг другу, чтобы выжить. Но здесь дело не только в сухой необходимости. Глядите глубже – тут любовь. Дилан любит, как мама готовит для него. Любит, как она заботится о его старенькой одёжке, чтобы та носилась дольше и выглядела новенькой и свежей. Любит, как она смотрит на него, словно он – нечто особенное, нечто важное в её жизни.

Дилан любит маму.

Правда, иногда ему трудно выразить это, особенно, когда их мнения расходятся. Дилан в меру своих сил старается уважать решения своей матери, однако, та иногда перегибает палку в своих суждениях, да и сам мальчик далеко не сахар. Он, вероятно, унаследовал от Нормы тонны её непробиваемого упрямства, которое обычно подпитывает безобидное жизнелюбие, но в исключительных случаях является тем самым раздражающим фактором, который мешает Дилану вовремя остановиться.

И вот тогда – тогда они ссорятся. Дилан становится в позу, он топает ногой и кричит, бессознательно зеркально повторяя поведение своей матери.

Они сражаются, так сказать, на смерть, даже если причина конфликта вовсе того не стоит.

Это ужасно, и в итоге Дилану всегда стыдно и грустно, но он ничего не может поделать с собственной натурой, которая неизменно подводит его в такие пиковые моменты, и с неумением вовремя сдавать назад. Как результат, мама потом долго дуется, и иногда – изредка, но пугающе – её взгляд меняется, и от этого изменения Дилану становится особенно не по себе. Как будто его оценивают. Взвешивают плюсы и минусы. Колеблются. Принимают какое-то решение.

Дилан не знает, что это за решение, да и не желает знать, если честно. Он просто идёт мириться, и, хотя Норма поначалу отталкивает его и сердито цыкает языком, он ластится к ней и не оставляет в покое, пока женщина не смягчается. Мама улыбается снова, и прижимает его к себе, и гладит по непослушным пшеничного цвета волосам, и бурчит что-то тихонько, не всерьёз. Только тогда Дилан тоже успокаивается.

Каждый раз он даёт себе зарок больше не вести себя глупо, расстраивая маму из-за мелочей. Но новый повод всегда находится, будь то овсяная каша на завтрак вместо сладких хлопьев, необходимость одевать какие-то девчачьи тёплые чулки вместо нормальных носков или гольфов, беспорядок в детской, дружба с кем-то, кто ей не по душе… И Дилан снова бездумно вступает в схватку с авторитарным маминым «Я всегда права, делай по моему».

хХхХх

Это смахивает на какой-то замкнутый круг, разорвать который у Дилана при всём старании не выходит. Потому, наверное, что, как в пылу очередной ссоры предъявляет ему Норма, он слишком похож на своего отца. Дилан так и замирает, услышав подобное обвинение; кажется, он отключается весь: движения сковывает, сердце не бьётся, дыхание останавливается. Каждая клетка его маленького тела противоестественно обращается в одну сплошную паузу. Только мозг функционирует, лихорадочно обрабатывая мамино предположение.

Дилан похож на отца. Дилан. Похож. На. Отца. Дилан – зло, определённо, да? Хуже не придумать.

Признаки жизни возвращаются так же внезапно, как и пропали. И теперь Дилан дрожит изнутри.

– Думай о том, что ты делаешь, мальчик. – Веско заканчивает Норма свой выговор. – Следи за своим поведением, не то тоже превратишься в монстра. Люди вроде вас с папой должны бы лучше себя контролировать, чтобы не случалось бед.

Поставив точку в споре, мама устало уходит к себе, не замечая произведённого эффекта, а Дилан остаётся, полностью погружённый в себя.

хХхХх

Когда в их устоявшейся понемножку жизни безо всякого объявления войны появляется Сэм Бэйтс, Дилан в восторг не приходит. Он слишком мал, чтобы понять статус этого мужчины для матери, но достаточно взрослый, чтобы почуять неладное.

А этот Сэм – он сам одно больше «неладное». Чёрт, да надо быть слепым на оба глаза, чтобы не заметить!

Норма, впрочем, при всей своей зрячести, оказывается обманутой. И, как кажется Дилану отчего-то, обманутой с собственного добровольного разрешения.

Мама, очевидно, влюблена, и отказывается замечать недостатки своего нового избранника (пока он не начинает вести себя, как предыдущий).

Сэм Бэйтс решительный, властный, педантичный мужчина, который при всей своей скрупулёзной целеустремлённости оказывается безалаберным и даже глупым. Амбициозность в сочетании со стремлением получить всё и сразу, без больших энергозатрат, оказывается той самой гремучей смесью, которая способна разрушить всю его жизнь, захлестнув попутно и окружающих – вроде, вот, к примеру, Нормы и её сына.

Но пока этого ещё не произошло, и Сэм выглядит надёжным, и он заинтересован в том, чтобы заполучить Норму Массетт (потому что, эй, вы серьёзно? а кто был бы не заинтересован?), так что, он и не отступается, пока не завоёвывает её.

Дилан вынужден беспомощно наблюдать, как у него отнимают его маму.

Если бы у него достало сил, он не позволил бы этому произойти. Но Дилан был (слаб) всего лишь ребёнком, и ненавидел это. Он поклялся себе, что в будущем всё изменится. Что он сумеет в будущем всё изменить.

хХхХх

Сэм и Норма зарегистрировали свой брак безо всякой помпы. Не было ни торжества, ни гостей. Даже Дилан не присутствовал. Его, чёрт возьми, просто поставили в известность об уже свершившемся событии.

Мама, не раздумывая, взяла фамилию второго мужа, объяснив это Дилану новыми возможностями. Шансом начать жизнь с чистого листа.

И Дилан молча смотрел на эту женщину с радостно горящими глазами, с отстранённостью в линии улыбки, на женщину – неожиданно малознакомую, но по-прежнему прекрасную, – чьи руки теперь старались не прикасаться к нему, не ерошили больше его волосы, не обнимали его за плечи, не гладили по спине. Нет, теперь они стали более статичными, и ладони раз от раза ложились на живот, таким умиротворяющим жестом надёжности и самодостаточности.

Норма Бэйтс очень напоминала маму Дилана, и он был бы счастлив закрыть глаза на различия и просто притвориться, что всё точно так же, как и раньше, если бы сама Норма пошла ему навстречу и поступила схожим образом. Но она этого не сделала.

Вместо того, она проворно обозначила чёткие границы между тем, что ему осталось, и тем, что недозволенно ни в коем случае.

Иногда Дилану казалось, что он умирал, а между тем, формировалось что-то другое, чтобы занять его место. Это «что-то» постепенно обретало плотность и одушевлённость, наращивало себе конечности и внутренние органы, синхронизировало своё сердцебиение с маминым, чтобы, в итоге, появиться на свет и получить имя – тоже мамино – Норман.

Когда родился его брат, вопреки прогнозам, Дилан даже не переживал. К тому времени он уже решил, что ему нет дела. Что бы ни происходило в жизни его теперешней семьи, к нему это никак не относится. Точка (или три?)

Дилан потерял маму, не получив ничего взамен. И где-то в глубине души мальчика зарождалось неясное, как кладбищенский туман, опасение – ОСОЗНАНИЕ – что, если он ничего не получит и дальше, то просто, ох, не сможет. И заберёт причитающееся сам, применив хитрость или даже силу, если понадобится. Во что бы то ни стало, заберёт.

хХхХх

В принципе, в воплощении этой решимости даже есть смысл. Этакая неудачная пародия на Вселенскую справедливость, которая в чистом виде попросту отсутствует (кроме шуток, это ж кто угодно подтвердит).

Раньше, однако, у Дилана просто не было шанса. Но была осторожность. А когда раскладка изменилась в прямо противоположную сторону…

Силы сдерживаться исчезли. Всё будто рухнуло в пропасть.

хХхХх

На самом деле, проще всего было бы обвинить Норму во всём. Это было бы невероятно удобное оправдание.

Норма всегда разжигала этот (неистовоиглухозвучащий исполненныйгоречьюпотери никомуненужный жалкий чтозачертовщинаэтожеланиененастоящеевсёнетак жалкий-жалкий-жалкий) огонь. Норма инициировала их вражду. Норма не соответствовала стандартам идеальной матери по общепринятым меркам. Норма в принципе не вписывалась в какие-либо рамки, боже, что и говорить: Норма, одним словом.

В конце концов, это же она снова испоганила их едва-едва наладившийся хрупкий мир и – выгнала Дилана из дома, чтобы поселить туда очередного своего жениха. И, может статься, шериф Ромеро, в действительности-то, был хорошим мужиком, но у Дилана он, ей-богу, вызывал несварение.

Дилан был мастером в том, чтобы презирать людей, которые окружают его мать. Это было на удивление легко, потому что в выборе она зачастую ошибалась. В этот же раз, на свою беду, она положила глаз на порядочного человека. Но это не меняло дела по существу. Дилан возненавидел Алекса Ромеро в ту же минуту, как осознал, что у того с Нормой всё серьёзно.

Вообразите-ка.

Серьёзно.

Снова и снова выходило так, что у кого угодно был шанс заполучить Норму и её чёртово расположение. Только Дилан постоянно выпадал из списка претендентов, и это жалило, каждый грёбанный раз это жалило, причиняя горячую, мучительную боль, которая густо растекалась по телу, саднила сердце, оглушительно звенела в ушах.

Так что, да, обвинить Норму и её легкомысленность было бы легче лёгкого.

Но Дилан знал: настоящая причина событий была в нём самом. Потому что ему надлежало бы думать о том, что он делает, и следить за своим поведением, а он – он не справился.

хХхХх

Он покинул дом над мотелем в полной прострации. Он снова чувствовал себя разбитым (причём, по его осколкам ещё и хорошенько потоптались), отвергнутым, лишним. Ему снова указали на его место – где-то далеко-далеко за линией передовой, и даже не на скамейке запасных. Вообще вне поля.

Дилан пытался снять напряжение, как мог: быстро трахнул «свою» девушку, долго кричал на своего язвительного помощника, прилично напился – в одиночестве. Вполне себе простая и действенная схема, казалось бы. Ничего плохого. Кроме, разве что, того факта, что ни одна её составляющая не сработала.

Он увяз, господи, он так безнадежно глубоко во всём этом увяз.

(Кто знает, если бы Норма, где бы ни была, разжала кулак в ту самую секунду, то сумела бы снова стать первой, кто бросит землю на тесный душный гроб очередного монстра?)

хХхХх

Дилан не пытался встретить шерифа в тот вечер, напротив: он выменял бы всё богатство мира, чтобы в жизни больше не видеть его сдержанного, отвратительно симпатичного лица. Но их встреча всё равно состоялась, словно сама Судьба решила снова поиздеваться над Диланом и его намерениями.

Алекс и Дилан столкнулись на улице, неподалёку от бара. Это был натуральный несчастный случай. Парень пытался вспомнить, где припарковал свою машину (и был ли он вообще за рулём перед тем, как всерьёз вознамерился вылакать всю водку в зоне досягаемости), а что шериф делал там, осталось загадкой. Как бы там ни было, они неуклюже налетели друг на друга, тут же подавшись в разные стороны, и какой-то момент узнавания и молчания имел место быть. Затем шериф Ромеро прищурился и прямо спросил:

– Что случилось, Дилан?

И в его голосе вместо обвинения было искреннее участие, какая-то суховатая, но почти отеческая заботливость, настолько очевидная, что Дилан против воли ощутил странную гадливость. Это чувствовалось, словно на этот раз ему и не тягаться с соперником: Дилан, даже не вступив ещё в полноценный поединок, заранее остался в проигрыше.

– Не твоего ума дело. – Буркнул он, потому что должен был что-то ответить, и попытался уйти. Но Ромеро легко остановил его, удержав за плечо, и помог встать прямо, когда парень пошатнулся. – Убери руки, чтоб тебя!

– Ты пьян. – Обозначил Алекс рассудительно, так и не отпуская. – Я отвезу тебя домой.

Это была ошибка. Большая, просто-таки колоссальная.

– Домой? – зашипел Дилан, багровея. – Домой?! Ты забрал у меня мой дом! У меня снова забрали мой чёртов дом, я, проклятье, я задолбался оставаться один… Но ты!.. – он замахнулся, но предсказуемо промазал. – Ты, очередной мудак, который думает, будто может что-то получить от Нормы. Думает, что может что-то значить для неё. Чёрта с два! Норма плевать на тебя хотела, ей ни до кого нет дела, кроме Нормана, и ты просто законченный идиот, если рассчитываешь, что сможешь…

Финал его бестолковой речи остался неизвестным – Дилан согнулся пополам из-за внезапного спазма в желудке, и его буквально вывернуло наизнанку. Алекс поддерживал его поперёк живота, осторожно положив руку парню на спину, пока рвота не прекратилась и не вернулась хотя бы половина его обычных двигательных функций.

– Ты расстроен, я вижу, но сейчас твоё состояние говорит вместо тебя. Ты отдохнёшь, протрезвеешь, придёшь в себя, и завтра, со свежей головой, поверь, ты взглянешь на свои проблемы и сможешь найти оптимальное решение, – пообещал шериф Ромеро, неловко похлопав Дилана между лопаток. Парень осклабился:

– О, правда, что ли?

– Так и будет. – Кивнул тот, игнорируя злой сарказм в тоне Дилана. – А что касается твоей мамы, то, можешь мне поверить, я и сам прекрасно всё понимаю.

– По…понимаешь?

Сказать, что Дилан пребывал в шоке – ничего не сказать.

– Понимаю, – Алекс немного печально улыбнулся в подтверждение. – Я и не мечтаю получить больше, чем то, что она способна мне дать. И я даже готов спорить, что рано или поздно она заставит меня пожалеть о том, что я вообще ввязался в эти отношения. Но всё гораздо сложнее, Дилан. Потому что я люблю твою маму, и я не отступлюсь. Ты должен это знать.

Дилан дал себе минуту на то, чтобы попытаться принять это признание. Но, как ни старался, ничего хорошего из этой затеи не вышло. Над здравым смыслом и адекватностью неизбежно превалировали какие-то иные, более сильные и разрушительные, чувства, мешающие взглянуть на ситуацию глазами взрослого, разумного человека.

Путаница разрасталась, подпитываясь гневом, обидой и ревностью, и Дилан, отпихнув Алекса от себя, просто убежал.

Нужно было что-то делать со всем этим. Потому как, совершенно точно, если он не реализует свои эмоции, не придумает какой-то выход, он утратит, окончательно утратит контроль.

И план, сформировавшийся в его голове, должен был помочь не допустить этого.

хХхХх

Полезно иметь должников. Особенно, если эти люди влиятельны и при этом придерживаются какого-то определённого кодекса чести.

Дилан никогда не стал бы обращаться за помощью в личных делах к своему начальству, но, не поймите превратно, отчаянные времена, отчаянные меры, всё такое. Так что, тем вечером просто пришло время, чтобы кое-кто оказал Дилану ответную услугу.

хХхХх

– Ты уверен?

Выслушав весьма специфическую просьбу Дилана, его босс не стал пытаться переубедить его, выставить невротиком или подонком, дознаваться до причин, которые заставили его решиться на такое. Вместо этого, он кратко отметил, что жаль будет – хороший был шериф, честный и ненавязчивый, – и обозначил, что организует всё в скором времени, не вдаваясь в детали. И вот потом-то, когда Дилан уже собирался уйти, остановил его небольшим вопросом, почти ничего не значащим, но весомым: «Ты уверен?»

Дилану потребовалось несколько секунд, чтобы просканировать самого себя в поисках каких-либо сомнений или сожалений, но…

– Уверен, – чётко кивнул Дилан, ощущая, как постепенно расслабляются мышцы, как проясняется голова. – Я уверен. Делайте.

хХхХх

И, ну. Что тут и скажешь? Они сделали.

хХхХх

Исполнение произошло в лучшем виде: всё выглядело, как самый обычный, но неудачно законченный рейд. И никто не остался внакладе: смерть шерифа Ромеро оказалась на руку подозрительно внушительному количеству людей, как выяснилось. Не только Дилану.

Даже заместитель шерифа, который и раньше неплохо питался из их криминальной кормушки, извлёк выгоду из того, что оказался соучастником нынешнего преступления: он самым милым и естественным образом занял профессиональное место того, кого заманил в ловушку. И беспокоила Дилана отнюдь не мораль: люди – гнилые существа, это он и так отлично знал (взять на рассмотрение, хотя бы, его самого). Просто казалось, по меньшей мере, странным, что одно субъективное решение, принятое им под влиянием ухудшившихся обстоятельств и постоянного стресса, могло иметь столь широкий резонанс. Образно говоря, конечно.

Была вероятность, что Дилан так крепко цеплялся за анализ случившегося просто потому, что предпочитал не думать о том, что случится, когда придёт час поглядеть Норме в глаза.

Он мог бы что-то сказать ей. (Извиниться?)

Попытаться объяснить. (Как будто у него были здоровые мотивы, ха)

Сделать, в конце концов, что-нибудь. (Ластиться и не оставлять её в покое, пока ситуация не изменится в лучшую сторону? или взять её за руку и)

О-о-о, Дилан понятия не имел, что станет делать, но одно он знал наверняка: когда они снова встретятся, всё изменится, в любом случае.

хХхХх

Признаться, Дилан даже не представлял, что это будет именно так. Хотя, начистоту, именно такое поведение и было ожидаемо: за последние несколько дней он только и делал ведь, что срывался. Снова, и снова, и снова.

Давайте посчитаем: Дилан благополучно успел уйти из дома, бесчестно использовать бедняжку Брэдли, убить потенциального отчима… Интересная тенденция просматривается. И, хорошо-хорошо, он не гордится собой, окей? Он просто…

Продолжает увязать ещё глубже?

Так что, понятное дело, вина Дилана, патетичная и непростительная, на поверхности:

Он ведь знал до одури хорошо, кто является катализатором всего этого безумия. И ему следовало держаться от неё подальше.

хХхХх

По авторитетному мнению Дилана Массетта, самая большая беда Нормы Бэйтс заключается в том, что она – провокатор по сути. А в нынешней ситуации, эта её суть – и его беда тоже. Таким образом, как и любая беда, всё просто случается, когда они оказываются в одной комнате, так близко, так эмоционально, так уязвимо, когда любому ясно, что у Дилана давно отказали тормоза, а у Нормы есть столько всего, о чём он всегда так мечтал, что не забрать это кажется кощунством.

Начало их разговора проходит относительно мирно: Дилан даже заставляет себя чувствовать какую-то вину, и пытается изобрести достойный способ загладить её, и не обижается на мамины не особенно лестные инсинуации в его сторону, повторяя себе, что она пьяна, расстроена и не контролирует подобные порывы.

Но потом то, что он слышит (жалобы Нормы вместо скорби по утраченному), и то, что он видит (Норма такая утомлённая и хрупкая, манящая, как мираж, вместе с этими её опущенными плечиками, пушистыми ресницами и дрожащими искусанными губами), вступают в прямую конфронтацию в его голове. Всё рассогласовывается за считанные секунды. Всё набирает обороты с убийственной стремительностью.

Как-то одним махом на Дилана наваливаются годы похожего опыта. Долгое, беспросветное время, когда он копил обиды. Когда он пытался найти общий язык. Когда он был готов собственное сердце отдать на заклание в жертву богам, лишь бы быть удостоенным снова того её взгляда, что прежде придавал ему важности в масштабах бесконечности. Когда он лежал в своей постели, воссоздавая в воображении черты её лица и беззастенчиво подсмотренные контуры тела, воспроизводя увиденные за день мамины движения (когда она занимается чем-то по дому, пританцовывая иногда под песню, звучащую по радио, или когда она пытается произвести впечатление на кого-то другого), и потом, оу, потом ему требуется всего лишь едва коснуться себя, чтобы кончить. Вот она, точно, вся его жизнь – один мучительно затянувшийся период, когда он отказывался думать, понимать, стыдиться, ненавидеть, помнить, тянуться; он от всего пытался отказаться, но оно беспардонно продолжало оставаться с ним.

Так что, сейчас – канун наступления новой эры, по причине чего Дилан не злится и не боится. Он знает, как получить всё, чего он так страстно хотел.

хХхХх

«Точно, Норма. Почему ты?» Не то, чтобы это был уместный вопрос, но задать его всё равно важно. Просто затем, чтобы он прозвучал, чтобы Норма задумалась. Это не отвлекающий манёвр и, напротив, совсем не привлечение внимания. Так, элементарная дань уважения, которое всё – лишь фарс.

Норма моргает растерянно, будто не ожидала такого (что ж, она и не ожидала), а затем, с трудом сориентировавшись, взбрыкивает:

– Это идиотизм. Что ты можешь знать обо мне? С меня хватит.

И Дилан смеётся, легко и с чувством, потому что – ну правда же, забавно: она, в самом деле, считает, что может сейчас просто взять и уйти. Как мило.

Он перехватывает её локоть почти шутя, легко препятствуя её неуклюжей попытке подняться на ноги, и дёргает вниз. Её координация сейчас оставляет желать лучшего, поэтому Норма просто брякается обратно, практически заваливаясь на Дилана. Прежде, чем она успевает сделать попытку отстраниться, он прижимает её к себе теснее (это захват заложников: никто не двигается – никто не пострадает), и складывает подбородок на её макушку, и с наслаждением прикрывает глаза на секунду, пока женщина неподвижна.

Попалась, – думает Дилан апатично, улыбка блуждает по его губам. Норма приятно тёплая в его руках и сбитая с толку. Но ключевая часть: Норма в его руках. Что не может не радовать.

Когда она пытается, наконец, высвободится, это воспринимается Диланом, напротив, практически как сигнал к более решительным действиям, и, расставляя все точки над i, исход предсказан: Дилан физически сильнее, и сила его желания тоже велика; рано или поздно, но Норме придётся признать это. Впрочем, с признанием она не особенно спешит.

Нет ни криков, ни плача, но она яростно отбивается, невзирая на проигрышный для неё расклад. Она борется до последнего. Даже когда всё уже заканчивается, Норма кусается, пытается лягнуть его, сбросить с себя, вырваться, уползти. В итоге он ей это неохотно позволяет.

(В голове у Дилана нет ничего, там бесцветная пустота, нулевая температура. Зато грудную клетку теснит какое-то сумасшедшее ощущение, удивительно напоминающее счастье, и он лежит на полу, опустошённый и расслабленный, как человек, выполнивший свой долг, своё жизненное предназначение).

Норма откатывается от него как можно дальше, немного приподнимается на локтях, оглядывая саму себя затравленным взглядом, и затем её запал к сопротивлению заканчивается, как будто кто-то перекрыл доступ к энергоснабжению. Она опадает вниз, глухо стукаясь затылком об пол, и тоже просто лежит так, неподвижная, маленькая, так и не присвоенная.

Дилан поворачивает голову, чтобы поглядеть на неё ещё раз, и вдруг – узнаёт. Ведь Дилан, несомненно, отлично знает, как выглядит смерть, и не узнать её довольно сложно, если видишь перед собой. Абстракция беззвучно рассыпается на миллион составляющих частей, приобретая конкретную форму, новую форму, мёртвую форму.

И именно Дилан, по совпадению, стал тем, кто наполнил эту форму содержанием. Только он этого пока ещё не знает. Хотя очень скоро ему придётся узнать.

хХхХх

Дилан тяжело дышит, потому что ему больно делать это, и он смотрит на мать, как на место преступления. Таким был проулок, где он переехал человека, отнявшего у него его первого настоящего друга. Так мог бы выглядеть склад, где застрелили шерифа Ромеро. Дилан замечает множественное сходство, и это, в конце концов, до оторопи пугает его.

Он заговаривает, он много-много говорит, но Норма, естественно, его не слышит. Она приводит себя в вертикальное положение, а затем – в порядок, и идёт встречать сына, которого через полчаса подвозит к дому над мотелем Эмма, и проводит в его компании остаток вечера, а в его постели – ночь. Всё это происходит как бы параллельно с Диланом, который пока не может заставить себя покинуть гостиную или, хотя бы, перестать говорить.

Это заканчивается, только когда он переходит к самой бессмысленной части («Извини, я только хотел, я, прости, прости меня, прости меня»), и сам себе отвечает:

– Нет.

хХхХх

Около половины четвёртого часа утра на циферблате его наручных часов; Дилан аккуратно ступает по топкому полу второго этажа, увязая в (пластилиновых, не иначе) половицах по щиколотки и держась за стены, как за последнюю опору. Он воровато заглядывает в спальню Нормана, чтобы посмотреть на своё семейство, которое спит, напряжённо схватившись друг за друга. Дилан бездумно наблюдает за Нормой и младшим братом минут двадцать, прежде чем насильно заставляет себя прикрыть дверь и уковылять в собственную спальню.

Эта комната напоминает ему герметичный куб, чужой, твёрдый, со стенками, способными сдержать любого зверя, не хуже какой-нибудь клетки. Местный же зверь беспокойно ходит по периметру, считает ошибки, до крови бьётся о грани куба.

– Ублюдок, – чеканит он потрясающе объективную характеристику. – Выродок.

Дилану кажется, он ещё никогда в жизни не был настолько прав.

========== Norman: Divine becomes absolutely empty (1/4) ==========

Комментарий к Norman: Divine becomes absolutely empty (1/4)

Помните, я говорила, будто всего одна полноценная часть осталась? Так вот, это была даже не совсем ложь. Часть действительно оставалась одна (хотя писала я её бесконееееееечно долго), просто получилсь в три раза больше, чем были предыдущие главы. Следовательно, я просто поделила её натрое, чтобы она, так скажем, не давила на нас психологически. Простите :)

В целом, куча предупреждений: здесь мы заглядываем в голову не вполне здорового, своеобразного человека; будьте готовы. Ведь, происходит множество абсолютно нехороших вещей – убийства, переживание последствий насилия, чувства не совсем адекватного рода…

И ещё раз напомню: это АУ после 01х10, никаким боком к последующим сезонам не относится.

Tonight I am standing with you

A chance to change the world as we know it

The feeling of lights upon me, feels so perfect

You are here with me and it’s all I need

Before I go, please know that I love you

With all of my heart, my heart, my heart is beating for you

I want you to know that I’ll be thinking of you

Wherever I go

“September” by Spoken

Норману всегда казалось, что уж он-то отлично знает, как выглядит пустота. Иногда он имеет выдающуюся возможность наблюдать её часами, а подобный опыт, многократно повторяемый, даёт вам полное право считать себя непревзойденным знатоком.

Временами, задумываясь о своей жизни, Норман пытается придумать адекватное название этим своим спонтанным наплывам пустоты. Как можно было бы именовать подобные случаи? ‘Приступы’ или ‘припадки’ – звучит слишком сухо и обвинительно, это суровые медицинские термины для физического недуга, имеющего мало общего с тем странным, почти божественным в своей исключительности опытом, что приходится переживать Норману. ‘Периоды’ – претенциозное и злое определение, вызывающее слишком много посторонних ассоциаций. ‘Эпизоды’ – напротив, слишком легкомысленное слово, совершенно не выражающее всей глубины испытываемых Норманом ощущений и той важности, что заключена в его поведении.