Текст книги "Письма к незнакомке (СИ)"

Автор книги: Lisichka_loom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Он знал, что она хочет сказать. Знал, что она сделает всё, лишь бы только её родные и близкие оставались в безопасности. Но Фридрих никак не мог позволить ей оказаться в лапах солдат Германской империи. Здесь о ней позаботятся. А он… Даже если он погибнет в Эльзасе{?}[Эльзас – исторический регион в долине реки Рейн на северо-востоке Франции, граничащий с Германией и Швейцарией.], то будет знать – с ней всё будет хорошо.

Теодора быстро заморгала. В уголках её зеленых глаз начали скапливаться слезы, что блестели при неярком солнечном свете. От этой картины сердце Фридриха болезненно сжалось.

– К-куда ты уезжаешь? – голос мисс Эйвери надломился.

– В Эльзас. Т-там располагаются запасные в-войска.

– И… И когда мы сможет увидеться?

Фридрих грустно улыбнулся.

– Думаю, что совсем н-не скоро.

Пара слёз вдруг скатилась по щекам девушки. Она резко поддалась вперед и обхватила Фридриха, крепко сжав руки на его плечах.

– Фридрих… Прошу, – она громко всхлипывала, а мокрые дорожки слёз оставляли пятна на его кителе. – Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится… Неужели нет другого выхода?

Фридрих сжал челюсть, стараясь не поддаваться боли, что уже охватила его тело. Одной рукой он приобнял её за талию, а другую положил на спину, что содрогалась от нахлынувших эмоций, и стал трепетно поглаживать. Он почувствовал, как её пальцы в атласных перчатках накрепко схватили его за китель, не желая отпускать. Он мягко коснулся губами её волос, вдыхая сладостный аромат сирени, исходивший от них, и прошептал:

– У меня нет в-выбора. Я д-должен это сделать. Иначе я подвергну нас б-б-большой опасности.

Теодора зарыдала пуще прежнего, цепляясь за Фридриха, будто он был единственным её спасением.

– Когда? – спросила она сквозь слезы.

– Через полтора часа. Машина уже н-на месте.

Мисс Эйвери ничего не ответила. Какое-то время они стояли в тишине, сильно прижимаясь к друг другу. Теодора прятала своё лицо в воротнике армейского кителя, а Фридрих продолжал что-то ей нашептывать, осторожно проводя руками по её телу.

Теодора чувствовала, как его пальцы комкают под собой ткань пальто и платья. Тяжелое сердцебиение, что раздавалось из мужской груди, напоминало девушке звук часов, которые отсчитывали их время, проведенное вместе. Его плечи незаметно дрожали. Фридрих сжимал её в своих объятиях так крепко, будто боялся, что через мгновение он её больше не увидит.

Через пару минут, когда у Теодоры не осталось никаких сил на рыдания, она высвободилась из кольца рук Фридриха и взглянула прямо в его глаза. Голубые, что раньше светились мягким светом бирюзы, сейчас были подобны растаявшему льду. Они блестели от непролитых слёз, которые он сдерживал. Такие чистые и добрые. Родные. Но в тоже время окрашенные болью и потерей.

Теодора медленно приподняла свою руку и кончиками пальцев провела по щеке солдата. Блумхаген прикрыл глаза и подставил своё лицо ближе к ней. Тело Фридриха пронзило дрожью, это прикосновение было таким хрупким и чарующим, что немец не удержался и провёл носом вдоль женской ладони. Его губы оставили легкие и незамысловатые поцелуи, пока нежная женская рука очерчивала контур его челюсти.

Солдат аккуратно накрыл руку Теодоры своей и опустил вниз, попутно беря её лицо в свои ладони. Большими пальцами он заправил выбившиеся пряди каштановых волос ей за уши. Зелёные глаза смотрели на него неотрывно. Тушь для ресниц смазалась под глазами, оседая пятнами, а несколько слезинок застыли на её щеках, что раскраснелись от плача. Фридрих легким движением смахнул слезинки вниз и наклонился к ней ближе.

Горячее дыхание обдало губы Теодоры, после чего Фридрих поцеловал её. Жар прокатился по телу Эйвери, моментально согревая её. Обветренные и шершавые губы Фридриха мягко захватили её губы, посылая тысячу мурашек. Теодора выдохнула в поцелуй, а после обвила руками шею Фридриха и притянула ближе. Блумхаген сместил свои ладони вновь на талию девушки, положив их под пальто, чтобы чувствовать нежность её кожи сквозь платье. Фридрих ощущал, как сердце вот-вот выпрыгнет из его груди к ней навстречу, пальцы снова задрожали и путались в складках легкого платья. Поцелуй, медленный и чистый, потихоньку распылял огонь в их груди. Дорожки слёз теперь ощущались на лице арийца, а их солоноватый вкус на его устах.

В последний раз с придыханием коснувшись её губ, Фридрих уже было отстранился, но Теодора не позволила этого, вновь притягивая его к себе за китель. Её губы приоткрылись, отчего Фридрих почувствовал, как волна сладостной неги прокатывается по его телу. Его руки легли на женскую спину, аккуратно проходясь и надавливая пальцами вдоль позвоночника. Девушка тихо застонала. Это звук отозвался в ушах Фридриха небывалой волшебной мелодией. Ему тут же захотелось услышать это от неё ещё раз.

Теодора запустила свои пальцы в волосы, став слабо тянуть и перебирать пальцами светлые пряди. Фридрих издал слабый нечленораздельный звук и принялся вновь с упоением целовать её губы. Они хранили вкус карамели, как и тогда, в первый раз. Фридриху казалось, что сама Теодора была такой же сладкой и горячей, как её губы и кожа.

Уже не контролируя себя, он спустил свои ладони на бёдра девушки и нежно сжал их. Теодора на короткий миг оторвалась от него, чтобы вдохнуть немного воздуха, и взглянула ему в глаза.

Фридрих ненадолго задержалась на темно-зеленом цвете её взгляда, в котором сейчас плескалась самая настоящая страсть, и с новой силой прильнул к ней. Арийцу хотелось сжимать её в своих объятиях и никогда не отпускать. В его груди горел настоящий пожар, кожа накалилась до невозможности. Так хотелось очутиться в более теплом, уютном, приятном месте. В таком месте, чтобы он мог часами разглядывать её веснушки на лице, вдыхать запах волос, шептать что-то на ухо. Она хихикала, а потом бы выдала какую-нибудь вещь, от чего уши Фридриха моментально бы порозовели. Кто поцелует первым – уже неважно. Главное, что они совсем не будут торопиться. Фридрих бы сначала целовал её ладонь, переходя к локтю, а зачем к плечам, нерешительным и неумелым движением снимая её одежду. Теодора подбадривала его, попутно целуя за ухом. Солдату хотелось ощутить её прикосновения, более смелые и откровенные. Нет, он совершенно не боялся этого. Он просто хотел наслаждаться ей без остатка. Всю оставшуюся жизнь.

В реальность Фридриха вернул мягкий язык, который осторожно прошёлся по его губам. Блумхаген замер на мгновенье, а после издал громкий стон. Возбуждение вновь охватило его тело, оседая где-то внизу живота. Он неуверенно приоткрыл свои губы ей навстречу, чувствуя, как с минуты на минуту что-то взорвется в его душе.

Вместо всей оставшейся жизни у них было всего полтора часа, если не меньше. За место теплого убранства – холодная безлюдная улица, а под ногами старый камень. Взамен сладкой страсти и желания, Фридрих чувствовал, как что-то болезненно внутри накрывает его. Чувство скорой потери было неизбежно, Фридрих не мог убежать от него. Солдат должен её отпустить. У них разные судьбы, где места их любви попросту нет.

Это его второй поцелуй с ней, он же и последний. Прикоснётся ли он к её губам ещё раз в своей жизни, не знает никто. Фридрих зажмурился, прогоняя из головы дурные мысли. Не об этом он сейчас хотел думать. Теодора льнёт к нему, словно кошка. Жар и пластичность её тела будоражили сознание Фридриха, распыляя внутренний огонь ещё больше. Как бы он не накрыл их с головой.

В какой-то момент Фридрих почувствовал, как в глазах стало что-то щипать. В горле образовался тугой ком. Губы задрожали, как и пальцы, а кожа начала леденеть. Нет, Фридрих не хотел отрываться от неё. Теодора была такой теплой, сладко пахнущей, пылкой. Ариец небрежными поцелуями спустился на её подбородок. Затем переместился на шею девушки, стараясь слабо касаться её и не оставлять каких-либо следов. Теодора томно вздохнула и прикрыла глаза, поддаваясь ласке.

Фридрих старался запомнить всё: запах, вкус кожи, веснушки на лице, зелень блестящих глаз, маленькие шрамы, мягкость каштановых кудрей, хрупкость пальцев, нежность прикосновений, звуки её страсти, поцелуи и просто ощущение её рядом с собой.

Теодора чувствовала, как невидимая рука слабо сжимает её горло, будто бы перекрывая воздух. Слезы вновь застили глаза, образуя пелену, сквозь которую Химворде был виден слабо. Она так же, как и Фридрих, старалась вообразить его образ в своей памяти, чтобы всегда возвращаться к нему своих мыслях. Худой, жилистый, но с крепкими плечами и постоянно красным носом. Голубизна глаз, волосы спелой пшеницы, запах пороха и оседающих чужих сигарет, мягкий немецкий акцент, бледная кожа, музыкальные пальцы, острые ключицы, темно-зелёный китель. Неумелые, но жаркие поцелуи, томные вздохи, смущённое выражение лица, трепетные объятия и просто то чувство, что он находится так близко к ней.

Через какое-то время они отступили на шаг, но оставались в руках друг друга. У обоих на лице застыло неловкое выражение, словно они поступили как-то неправильно. Теодора потупила взгляд, а Фридрих смотрел куда-то вдаль за её макушкой. Глаза мисс Эйвери сделались словно стёкла: бесцветные и равнодушные, лишь размазавшаяся тушь напоминала о произошедшем.

– Обещай, что вернешься, – подала голос Теодора после недолгого прощания. – Обещай мне, Фридрих, – она слегка ударила его кулаком в грудь.

– Н-не могу, – прошептал Фридрих. Он звучал совсем надломлено, словно из него выкачали свою радость. Теодора зажмурилась, чтобы вновь не заплакать. – Не могу, meine Seele{?}[нем. “Душа моя”], н-не могу. Но п-попытаюсь сделать всё возможное.

– Я хочу… Чтобы ты это взял на память… Обо мне, – Девушка медленно стянула перчатку с левой руки и передала Фридриху. Солдат взял перчатку в свои руки и непонимающе взглянул на Эйвери.

– Я знаю, обычно дарят какой-нибудь красивый носовой платок, вышитый лично девушкой, – она шмыгнула носом, – или же кружевную перчатку. Перчатка в подарок – символ долгой разлуки. У меня… Ни того, ни другого нет. Только эти, – девушка указала на атласную перчатку, которую Фридрих сжимал в кулаке. – Они не такие красивые, но я хочу, чтобы они напоминали тебе обо мне.

Фридрих вновь опустил глаза на перчатку. Теодора заметила, как его взгляд моментально потеплел. Юноша слабо улыбнулся и убрал маленькую вещицу в нагрудный карман кителя. Но внезапно его лицо исказилось от ужаса.

– Что? – тут же спросила Теодора, паника отразилась на её лице.

– Мне н-нечего тебе отдать, – сдавленно произнес ариец, опуская голову. – Что же б-будет напоминать тебе обо мне?

Теодора медленно выдохнула от облегчения. На миг ей показалось, что её сердце провалилось куда-то вниз.

– Не переживай об этом, у меня есть много воспоминаний…

Фридрих нахмурился.

– Нет, так д-дело не пойдет, – констатировал он. – Скажи, что я м-могу сделать?

– Ты уже ничего не можешь сделать Фридрих, времени больше не осталось, – с грустной улыбкой проговорила Теодора, заглядывая Фридриху в глаза.

На лице Фридриха отразилась боль. Он крепче сжал пальцы Теодоры, будто бы желая оставить свое прикосновение на её ладони навсегда. Но неожиданно его лицо вытянулось от удивления, а странная улыбка украсила черты лица.

На немой вопрос Теодоры, солдат сбивчиво проговорил:

– У т-тебя есть с собой блокнот или записная к-книжка?

– Да-а, – нерешительно протянула журналистка, – а зачем тебе?

Фридрих отмахнулся, лишь бросив:

– В-вытаскивай.

Теодора послушно вытащила из кармана пальто маленький блокнот на резинке, к которому был прикреплен старый простой карандаш. Не говоря ни слова, Блумхаген раскрыл блокнот и пролистнул пару страниц, находя чистый лист. Ловким движением он вытащил карандаш и начал что-то быстро писать. Теодора не могла разобрать слов, потому что солдат использовал немецкий язык. На какое-то время Фридрих застывал, обдумывая последующие предложения, затем продолжал черкать карандашом.

– В-вот, – закончив, он протянул блокнот Теодоре исписанным листом вверх. Теодора краем глаза взглянула на страницу: небольшой абзац на немецком, красивые, но скачущие буквы. Всё в духе Фридриха.

– Что это значит?

Фридрих мягко улыбнулся.

– Когда п-придёт время, ты п-поймешь. А пока это б-будет твоим воспоминанием обо мне.

Теодора почувствовала, как волна тепла и благодарности разилась в её груди. Она осторожно убрала блокнот обратно в пальто и посмотрела на небо. Солнечный свет разгорался все ярче, поднимался выше, рассылая во все стороны свои теплые лучи. Вот уже показался полный круг, и стало до слез больно на него смотреть. Фридрих проследил за её взглядом, и внутри опять что-то болезненно кольнуло. Их время подходило к концу.

– Дора, – начал Фридрих, уже мысленно готовя себя к пропасти.

Теодора обернулась на звук его голоса позади себя. Увидев его отчаянние, она тоже всё поняла. Теодора пыталась придать своим чертам невозмутимость и легкость, даже некую веселость. Но лицо её оставалось мрачным, а зияющая дыра в груди как будто медленно убивала её.

Фридрих не знал, что сказать. Что таких случаях говорят? Выражают надежду, рассказывают о чувствах, дают обещания? Ариец мотнул головой: он уже обещал, что не будет давать ложных надежд, обещаний и уж тем более говорить о чувствах. Фридрих не хотел делать больнее ни Теодоре, ни самому себе. Даже если он не произнесет заветных фраз, он будет надеяться, что Теодора не будет обременена тяжелой ответственностью его слов.

– Пришло время сказать друг другу «прощай», не «до свидания», – медленно начала девушка, не сводя глаз с Фридриха.

– Да, н-наверное.

– Я буду молиться, чтобы с тобой всё было хорошо.

– А я б-буду верить, что м-мы когда-нибудь встретимся.

***

Идя навстречу экипажу Германской империи, что отвезет его в Эльзас, Фридрих ощущал, как с каждым шагом неведомая сила тянула его обратно. Он словно шёл по гвоздям, которые уже пропитались его кровью. Всё больнее и больнее. А душа рвалась назад. К ней. Туда, где он оставил её, видя в последний раз.

– Не оборачивайся, – с легкой, но грустной улыбкой прошептал Теодоре в губы Фридрих, когда пришло время расстаться.

Девушка кивнула, потому что была не способна вымолвить ни слова. Солдат положил свои ладони на острые женские плечи и аккуратно повернул Теодору к себе спиной.

Мисс Эйвери будто бы делала шаг прямо в пропасть. Ей казалось, что она стоит на краю обрыва. Девушка тяжело сглотнула, держась из-за всех сил, чтобы не зарыдать от безвыходности. Она тут же нашла ладонь немца за своей спиной и крепко сжала её.

– Ты тоже не оборачивайся, – сказала она. – Каждый идет своей дорогой.

Фридрих мысленно согласился и повернулся спиной к Теодоре. Теперь они стояли в противоположные стороны друг от друга. Так и должны были уйти. Ариец продолжал сжимать её хрупкую ладонь в своей. А потом… Ладонь просто исчезла.

Теодора старалась не оборачиваться, однако это ей давалось с большим трудом. Так и хотелось в последний раз взглянуть в родные глаза, услышать его легкое заикание, просто увидеть. Девушка боялась смотреть вперед, ведь пока что безлюдная улица Химворде олицетворяла её ближайшее будущее: без него и в одиночестве. Теодора мысленно представила свой путь: с каждым шагом дышать становилось всё труднее, а грудь сдавливали тиски. В голове тут же начали появляться назойливые мысли, будто бы она забыла что-то сделать. Жжение внутри нарастало, а внутренний голос буквально начал кричать: «Ты не сказала ему самое важное!», «Он ждёт этих слов». Обернуться, догнать, прижаться и тихо проговорить заветную фразу на ухо? Нет, она не будет этого делать. Ведь тогда боль обоих станет невыносимой. Теодора продолжила свой путь вдоль улиц спящего Химворде.

По земле раздался стук женских каблуков. Совсем неспешный и нерешительный. Фридриху показалось, что у него вырвали сердце. Её рука выскользнула из его ладони, и та нить, что связывала их, стала медленно обрываться. Немец слушал, как её шаги раздаются всё дальше и дальше от него.

Не выдержав, он резко повернулся, смотря ей вслед. Тоненькая, хрупкая фигура в тёмном плаще, из-под краёв которого виднеется ткань зеленого платья. Пряди тёмных волос колыхал ветер. Она склонила голову, глядя себе под ноги и не находя сил, смотреть вперед.

Фридрих наблюдал, как её силуэт становится всё меньше и меньше, пока не превращается в маленькую точку и не исчезает из виду. Только дал Фридрих смог дать волю слезам, что уже давно накопились в его груди.

***

Знаешь, что безумно?

Мы встретились пару недель назад, но ощущения таковы, что мы знаем друг друга давно. Мне казалось, что в моей жизни внезапно появился свет, которого так не хватало. Хотелось бы мне верить, что мы оба были счастливы. Однако судьба распорядилась иначе.

Мы просто ушли из жизни друг друга, точно также как и появились. Понимаешь? Такова жизнь, всякое случается. Но, я солгу, если скажу, что ничего не почувствовал. Ты в числе лучшего, что случалось со мной в прошлом и настоящем. И, если судьба сведет нас снова вместе, я встречу тебя с распростертыми объятиями.

Ты всегда была достойна большего.

========== Глава 8. Постскриптум ==========

Комментарий к Глава 8. Постскриптум

Вот и всё! История закончена. Честно признаться, я не могу в это поверить. Эту работу я начала писать ещё в конце марта 2022 года, а сейчас на дворе уже 2023). Я искренне желаю вам, чтобы для вас всех новый год стал порой творческих успехов и достижений!

Прежде всего я хочу выразить огромную благодарность своей помощнице и настоящему редактору @vasha. Я не могу представить, что бы делала без тебя. На протяжении всего этого времени ты поддерживала меня и исправляла все мои ошибки. Ты стала частью этой работы.

Огромное спасибо всем читателям, которые, несмотря на редкое обновление, всегда ждут и читают его. Именно вы помогаете мне двигаться дальше!

Я надеюсь, что финал этой истории вам понравится))

Увидимся в следующих работах!

Звук печатной машинки вдруг развеял тишину. Пальцы Теодоры Эйвери запорхали над кнопками. На чистом листе бумаги стали появляться яркие чёрные буквы. Девушка сама удивилась такому порыву: печатная машинка словно отбивала барабанный ритм. Журналистка печатала быстро и рвано; когда дело доходила до переноса строки, Эйвери резким движением ладони смахивала механизм в сторону и с новой силой продолжала писать текст. Её зеленые глаза неотрывно следили за чернилами, с помощью которых проявлялись специальные символы. Теодоре удавалось одновременно наблюдать за движением рук и буквами. Неизведанная сила тянула девушку писать всё больше и больше, пока лист не был исписан полностью.

Теодора открепила его от машинки, вытащила наружу и принялась перечитывать написанное. Через пару минут она одобрительно хмыкнула и вставила новый лист в механизм.

– Что, появилось вдохновение? – спросил Лоуренс, вальяжно расположившийся на кровати в её комнате.

В руках он держал утреннюю газету, которую просматривал уже какой раз. Журналист не мог видеть сосредоточенного лица американки, однако звук страстно печатающей машинки привлек его внимание.

Теодора усмехнулась

– Что-то вроде того, – не отрывая глаза от текста, ответила она. – В кое-то время чувствую прилив сил.

– Это хорошо, – сказал Лоуренс, перелистывая газету. – Значит… У тебя всё наладилось? – спросил он неуверенно.

Его голос, который был пару мгновений назад бодрящим и веселым, вдруг стал тише. Теодора тотчас заметила, как застыли её пальцы в дюйме от кнопок машинки.

Прошло уже четыре месяца после отъезда Фридриха. За всё это время она не написала ему ни одного письма, в то время как он ни одного не отправил. Первые месяцы Теодора не находила себе места. Ей казалось, что всё окружающее её напоминало о любимом человеке. Журналистка не могла сесть на работу: соблазн написать ему был слишком велик; прогуливаться по Химворде было просто невыносимо: каждая улица хранила о нём воспоминания. Даже удручающие выражения лиц Лоуренса и госпожи Ваутерс и то навеивали тоску. Каждый из них знал о том, что значил для неё Фридрих, и каждый хотел как-то помочь. Однако даже Теодора не знала, как помочь самой себе.

Её времяпровождение сменилось днем сурка. Она вставала ближе к обеду, завтракала вместе с обитателями гостевого дома госпожи Ваутерс, затем прогуливалась к лесу и вечером встречалась с Лоуренсом. Баркли был весьма тактичен в разговорах: не упоминал о немце, об армии Германской империи в Химворде и даже о невыполненных статьях. Всю работу военного журналиста Лоуренс выполнял за двоих. За это девушка была премного благодарна, но, всё же, чувствовала некое угрызение совести и вину перед ним. Первое время Теодора совсем не могла смотреть на письменные принадлежности и уж тем более на письма.

Когда кому-то из гостей госпожи Ваутерс приходил этот злосчастный кусок пергамента, Теодору передергивало воспоминаниями. Ей вдруг казалось, что среди этой кипы исписанной бумаги найдется одно послание для неё, от Фридриха. Но когда письма разбирали, а от арийца вновь не было ни весточки, Эйвери лишь мысленно себя ругала за ложную надежду, а после старалась сдержать слезы от ноющей боли в груди.

Лоуренс, как замечательный и верный друг, решил взять дело в свои руки. В какой-то день ему пришла идея написать в редакцию письмо о переводе в Брюссель. Его просьба была принята, после чего Лоуренс с таким воодушевленным выражением лица сказал Теодоре собирать вещи. На её немой вопрос Баркли лишь тепло улыбнулся и ответил, что теперь они описывают события, сидя из столичной гостиницы Бельгии. На удивление Теодоры, переезд дался ей просто, и из Химворде она уезжала с легким сердцем.

Оказавшись в Брюсселе, Теодора впервые смогла занять себя чем-то стоящим. Девушка решила помогать Баркли работать над статьями, так как Лоуренс работал много и усердно. Он разъезжал по улицам на местном транспорте, общался с жителями, предпочитал ходить в маленькие пабы на окраине вместо дорогих столичных ресторанов. Таким образом, журналист собирал огромный материал про жизнь, быт и менталитет горожан во время войны. Теодора проводила коррекцию текста: она проверяла Баркли на ошибки, давала советы по стилистике, предлагала новую информацию. В общем, Теодора Эйвери старалась вновь вернуться к столь любимой работе.

Сегодня был первый раз, когда американка села писать статью самостоятельно. Вдохновения у неё не было, просто Теодора вдруг словила себя на мысли, что отбивка кнопок печатной машинки приносит ей некое спокойствие и легкость. Словно так она избавлялась от всех дурных мыслей и предчувствий.

– Знаешь, – начала девушка. Она развернулась к Лоуренсу боком, а руки сложила на коленях. Чистый лист бумаги так и остался наполовину вдернутым в механизм, – мне кажется, что, чем больше я об этом всём думаю, тем мне тяжелее. А если я что-то делаю, то, наоборот, легче. Стоило мне сесть за работу, так сразу я почувствовала облегчение. Однако мысли о Фридрихе всё ещё теснят мою грудь. Я много думала о том, что неизвестность причиняет мне боль сильнее, чем его отъезд. Вдруг он уже мёртв? А мне никто об этом не сообщил. Я понимаю его опасения, что нам нельзя вести переписку, но мне всё равно хочется узнать, что с ним.

Теодора подняла глаза на Лоуренса. Мужчина слушал её внимательно, его привычное легкое выражение лица сменилось нахмуренными бровями и напряженной линией губ. Газету он отложил уже давно.

– Я хочу написать ему письмо, – твердо произнесла Эйвери. Брови Баркли взлетели наверх. Видя, как Лоуренс открывает рот, чтобы начать протестовать по его мнению столь глупой затее, Теодора тут же его перебила. – Я знаю, что это не сулит ничего хорошо, Лоуренс. Но я не могу больше так жить. Я думаю, что если я напишу ему несколько слов, которые не смогла сказать тогда, то я наконец освобожусь от этой страшной боли.

Лоуренс поддался вперед, сильнее вглядываясь в её лицо. Теодора даже не думала отводить взгляд. Баркли старался найти хоть какую-то каплю неуверенности в ней, однако, скользя глазами по девушке, журналист понял, что та не намерена уступать.

– Как ты себе это представляешь? – после недолгого молчания наконец подал голос Баркли.

– Ну, я думала, что ты мне в этом поможешь.

Лоуренс внезапно издал неуверенный смешок. Теодора на это лишь закатила глаза.

– Знаю, это звучит весьма абсурдно, – продолжила девушка, выставляя руки вперед, будто бы обороняясь. – Но мне, правда, не к кому обратиться. У тебя наверняка есть знакомые журналисты, пишущие из Эльзаса. Почему бы не отправить письмо им, а они передадут его Фридриху…

Теодора внезапно стихла, когда заметила, как Лоуренс удручающе нахмурился.

– Теодора, – голос его прозвучал тихо и как-то надломлено, – какова вероятность, что Фридриха уже перевели в другое место? И как это будет выглядеть: американские журналисты передают тайное послание немцу? Да мы же его под трибунал заведем!

– Лоуренс, я лишь хочу написать ему письмо. Дойдет оно до него или нет уже не так важно. Пожалуйста, помоги мне! Это имеет большое значение для меня.

Теодора почти что видела, как вертятся шестеренки мыслей в голове Баркли. Сам мужчина словно показывал, что он полностью против этой затеи, однако спорить с Теодорой Эйвери ему не особо хотелось. За всё время его молчания Теодора успела прокрутить у себя несколько запасных планов того, если Лоуренс откажется от этой идеи.

Неожиданно Баркли издал утомленный вздох, после чего посмотрел на девушку. Теодора замерла под натиском его напряженного взгляда и не проронила ни звука.

– Это будет на твоей совести… – не успел журналист закончить, как в небольшом номере гостиницы Брюсселя раздался радостный женский визг. На это Лоуренс Баркли лишь улыбнулся краешком губ.

Когда Лоуренс тактично оставил Теодору одну в номере, прикрываясь невыполненными статьями особой важности, девушка достала из ящика письменного стола новый лист и перьевую ручку. Схватив пишущий предмет кончиками пальцев, девушка уже занесла его над чистой поверхностью бумаги, но внезапно замерла.

Её рука дрогнула, и маленькая капля темно-синих чернил скатилась вниз – на листе появилось маленькое пятно. Теодора нахмурилась, после чего перевела взгляд на руку: тонкие пальцы правой руки стиснули стержень так крепко, что ручка слегка дрожала. Девушка наблюдала, как чернила катятся маленькой струйкой на бумагу, оставляя противно пахнущий след.

Теодоре вдруг стало неспокойно на душе: несколько минут назад ею двигало вдохновение, она хотела писать, и у неё это получалось. Однако сейчас в голове было пусто, девушка не знала, как начать письмо для самого важного человека в её жизни. Стоит ли написать большое письмо, в котором будет излита нежная женская душа, или же стоит обойтись краткими фразами? Правильней будет писать в легком будничном тоне или показывать всё рвущееся наружу отчаяние и желание встретиться?

Дурные мысли и вопросы продолжали лезть в голову журналистки. Теодора отложила ручку в сторону и прикрыла глаза руками, словно пытаясь стереть невидимую усталость. На миг ей показалось, что она сама не знает, чего хочет. Говорила Лоуренсу, что хватит того, что она просто напишет послание Фридриху, хотя в груди поселился странный червячок сомнений, закладывающий ещё больше вопросов. Прочитает ли Фридрих её письмо? Какие чувства будет испытывать в этот момент: обрадуется или опечалится? Захочет ли он встретиться?

Теодора со стоном отняла ладони от лица и оперлась на спинку стула, свесив руки вниз и немигающим взглядом уставившись на потолок.

Американка могла сказать, что с ней твориться что-то неладное, будто бы какая-то хворь завелась внутри и не давала спокойно жить. Теодора чувствовала постоянную тревогу, зачастую с поводом и без. Даже сейчас она чувствовала, как в груди поднимается волна болезненного жара, сжимающего легкие. Ведь слова, что не так давно вертелись на языке, вдруг куда-то исчезли.

Однако призрачная надежда всё ещё находилась в душе, Теодора знала это, так как чувствовала непреодолимую тягу что-то написать ему. Она медленно выдохнула, затем вернулась в исходное положение и вновь взяла перьевую ручку.

Пара мгновений, несколько небольших строк, и её послание готово. Теодора быстро его оглядела, и в голове тут же возникла идея дописать последнюю недосказанную фразу. Несколько штрихов и постскриптум записан. Девушка вдруг почувствовала, как в груди расцветает приятное тепло. Оно было схоже с тем ощущением, что дарил ей Фридрих, присутствуя рядом. Теодора слабо улыбнулась – Фридрих обязательно прочтёт её письмо, ведь написанные слова рано или поздно дойдут до него.

***

Морозный воздух обжигал легкие, стоило только неглубоко вдохнуть его. Фридрих поднял воротник армейского пальто выше и спрятал в него лицо. Начало декабря никогда не было столь холодным в Эльзасе, но этот год стал исключением. Блумхаген зашагал быстрее, проклиная себя, что надел только рубашку под низ: китель бы согрел его лучше. На глаза попадались причудливые фахверковые дома{?}[Фахве́рк – «ящичная работа», каркасная конструкция, типичная для крестьянской архитектуры многих стран Центральной и Северной Европы.], являющиеся особенностью некоторых европейских стран. Их причудливые формы, угловато-треугольные крыши, необычная расцветка, а также наличие маленьких балкончиков с некогда домашними цветами напоминали Фридриху не только родную Германию, но и Химворде. Бельгия… Эта страна словно стала одним большим воспоминаем, которое напрочь засело в душе. В его голове она осталась всё такой же тихой и умиротворенной.

Фридрих шёл быстро; черные армейские сапоги больше не отбивали звонкий стук о каменную дорожку, они тонули в снегу и оставляли за собой неглубокие следы. Новое пальто сидело на нём плохо: в плечах вещь была слишком широка, рукава длиннее обычного, да и цвет ткани напоминал засохшую грязь. Такое ощущение, что ему всучили пальто другого солдата, который, скорее всего, уже оставил службу и пребывает в другом мире. Именно такую форму носили пограничные войска Эльзаса.

Столица Страсбург была пуста. Город лежал на острове Гранд-Иль на реке Иль и был окружен каналами. Здесь располагался собор в готическом стиле, известный своими астрономическими часами с движущимися фигурками. Однако сейчас собор был закрыт, а часы давным-давно не работали. Часто Фридриху приходила мысль, что не будь войны, он вряд ли бы оказался в столь очаровательном месте. Все жители уехали отсюда ещё много месяцев назад, до начала военных действий. Раньше здесь квартировались войска Франции. Но теперь здесь располагается ландштурм Германской империи. Прекрасный вид города портили огромное количество солдат, оружия, пушек, военных машин, что повсюду были расставлены по улицам.