Текст книги "Где цветут эдельвейсы (СИ)"

Автор книги: liebemagneto

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Чарльз помнил эти строки из Нового Завета наизусть. Он выдохнул и поднялся, чтобы узнать, как дела у остальных.

Поутру рапортовали, что нападение вермахта захлебнулось в шести километрах от реки Маас.

***

План немцев провалился – их последний блицкриг обернулся катастрофической неудачей. Союзники зажимали врага со всех сторон. Седьмая рота получила приказ зачистить Арденнские леса и пройти вглубь, это стало для них великим спасением – движение согревало. Но каждый понимал, что именно кроется за этим приказом: подготовка к новым атакам. Сначала лес, затем – город, после – Германия. Оставалось совсем чуть-чуть.

– Мы остановимся здесь. Займитесь укрытиями. Разведка доложила, что немцы готовят авиацию. Ещё не хватало, чтобы кого-то завалило деревьями. И не высовываться!

Сопротивления не было, за исключением одного пулемётного патруля, все остальные уже давно погибли и окоченели, лёжа под слоями снега. Солдаты вновь взялись за лопаты, лениво переговариваясь и так же лениво копая.

– Чарльз?

Они снова сидели в едва вырытой яме и всматривались в белые просветы между деревьев. Ни обстановка, ни досуг не изменились, хотя рота продвинулась на несколько километров вдоль леса. Какая разница, куда идти, если кругом нет ничего, кроме снега, холода и смерти.

Чарльз обхватил себя за плечи и пытался согреться растираниями. Пару дней назад им всё-таки доставили тёплые вещи, теперь Эрик ходил в длинном пальто тёмного защитного цвета, в такое же кутался и санитар. Но Эрик знал, что тот всё равно мёрзнет. Он придвинулся теснее и тронул плотно сжатые пальцы.

– Я решил, что покажу тебе дом. Когда мы дойдём до Берлина.

– Твой дом?

– Наше семейное гнездо, где я провёл своё детство. Где жила моя семья, наши родственники. Я… не знаю, что с ними случилось. Мы не поддерживали ни с кем связь после переезда – это слишком опасно. Но я слышал ужасные вещи. Ужасные, Чарльз.

Чарльз выдохнул – густой пар вырвался из его рта и медленно растворился в морозном воздухе. А затем повернул голову и улыбнулся, но ничего не ответил.

К вечеру начался обстрел. Убитых не было, нескольких задело осколками, кого-то завалило деревьями. Командир ругался, предупредив, что атака может повториться, однако разрешения на смену дислокации не поступало – они должны остаться здесь и ринуться в город со дня на день.

Помогая Чарльзу с раненым, Эрик с ужасом наблюдал за агонией, в которой бился сослуживец. Он видел немало смертей, но каждую новую воспринимал как пытку. Особенно когда они кричали, а кричали они истошно, всегда.

– Помоги мне, помоги! Я не хочу умирать! Пожалуйста! Пожалуйста…

– Держи его, чёрт, держи его крепче! Подними голову. Твою мать, Диксон, это царапина, маленькая царапина. Держи его ногу! Вот так, тише, успокойся. Да ты ещё нас двадцать раз обыграешь в футбол. Дай мне только вытащить ещё несколько осколков. Ещё один… и этот тоже… Эй, не закрывай глаза! Я спел бы тебе песню, да ни одной не знаю.

Эрик восхищался тем, как вёл себя Чарльз. Словно два совершенно разных человека: один – стойкий и бесстрашный врач, с абсолютной самоотверженностью бросающийся спасать своих товарищей, а второй – мягкий и ранимый мальчишка, раскаивающийся в том, что не смог помочь в безнадёжном случае, и винивший прежде всего себя самого.

После каждой перевязки они опять возвращались в окоп и курили, втягивая вместе с дымом призрачное ощущение безопасности.

Если снаряд попадёт в траншею, то уже ничего не сможет их спасти.

– Хорошо, что мы приняли душ в городе, – Чарльз пересел лицом к Эрику, хотя так было намного холоднее, и взял его за руку. – Непобедимый сержант Леншерр поранился об осколок? Где это вообще видано. Как ты умудрился?

– Проехался по земле без перчаток. Доктор, я буду жить? Или мне начать кричать, как бедняга Диксон? – Эрик улыбнулся украдкой, но тут же нахмурился, отводя взгляд в сторону.

– Не бойся, доктор Ксавье знает, что делать, – Чарльз достал порошок стрептоцида, вскрыл его зубами и посыпал на ранку, к счастью, неглубокую, но досадную – держать винтовку будет неприятно. – И я никому не расскажу про это недоразумение.

Эрик фыркнул, и, почувствовав жжение, чуть дёрнул рукой от неожиданности. Но Чарльз уже выудил бинты и осторожно заматывал ладонь, крепко держа её.

– Неподалёку от Йорка есть прекрасные озёра. Мы ездили купаться туда с родителями и Рейвен в детстве. Там очень красиво. Помнится, с утра мы с отцом ходили рыбачить, и к обеду мама готовила уху. Пальчики оближешь!

– Ну вот, теперь у меня желудок сводит от голода.

Они рассмеялись. Чарльз завязал узел бантиком и осторожно погладил травмированную ладонь. Он быстро приблизился и поцеловал Эрика в уголок губ.

– Помнишь, как мы плавали во Франции?

Эрик прикрыл глаза, окунаясь в тёплые воды воспоминаний.

Это было тогда же, когда Чарльз украл – не одолжил, как думал Эрик изначально, – мотоцикл. Он просто стащил ключи и уехал в соседнюю деревню, однако после всё же вернул пропажу и даже не получил выговора за свою проделку. Они нарезали немало кругов и почти полностью израсходовали бензин, но рискнули и поехали к реке, где купались абсолютно нагие.

Эрик поначалу сопротивлялся. Нужно было или снимать всю одежду, или плавать в ней, так как натягивать форму на мокрое бельё – сомнительное удовольствие, всё равно намокнет. Поэтому Эрик разделся и первым вошёл в спокойную реку, прощупывая ступнями илистое дно. Чарльз же сразу нырнул с головой, а затем повис на шее Эрика, утягивая глубже, подобно русалке-соблазнительнице.

Чарльз смеялся и плескался, всего раз поцеловав Эрика в губы. Они плавали наперегонки, Эрик подбрасывал Чарльза и катал на спине, когда тот, захлёбываясь смехом, отказался переплывать реку самостоятельно.

Возможно, они оба сожалели, что не перешли тогда грань, словно навсегда возникшую между ними. Но эти детские забавы и дурачество по-настоящему их сближали, давая в полной мере ощутить то, что каждый из них упустил: Эрик – ввиду вынужденного побега, Чарльз – из-за серьёзности, которую ему прививали с ранних лет.

– Ты обещал угостить меня круассанами в Париже, – сказал Эрик, открывая глаза и возвращаясь из жаркой Франции в холодную Бельгию.

Чарльз содрогнулся и кивнул.

После войны они обязательно вернутся туда.

***

Следующий артобстрел застал их врасплох за завтраком. Побросав котелки и кружки, седьмая рота бросилась врассыпную, запрыгивая в ближайшие траншеи.

Эрик бежал. Он кричал, срывая горло: «В укрытие!». За его спиной взрывались снаряды, попадающие, в основном, в деревья. Те разлетались в щепки, падали и заваливали окопы, не позволяя выбраться из-под густых веток.

В голове Эрика билась одна мысль. Ему нужно предупредить Чарльза, который остался один. Он должен прикрыть его.

Ноги скользили на снегу, приходилось уворачиваться и вилять. Но Эрик не сбавлял скорости.

Он увидел знакомую бело-красную повязку санитара за секунду до того, как рядом разорвался снаряд.

Всё стихло.

– Оставаться на месте! Они хотят выманить нас! Всем оставаться в укрытии!

Эрик рухнул на колени, проехавшись на них, и подхватил Чарльза под руки. Всё это напоминало эвакуацию в Дюнкерке, всё повторялось и было циклично.

– Вставай, давай же. Ты в порядке, ты в полном порядке. Давай, Чарльз. Слышишь?

– Я должен…

– Да-да, мы должны добраться до укрытия. Всего чуть-чуть. Тут даже метра нет. Расслабься, доверься мне! Ты в порядке!

– Леншерр! Быстрее!

Всё слилось в какофонию. Эрик не различал звуков – в ушах стоял гул. И крик, один-единственный безмолвный крик о помощи. Чарльз с трудом подтянулся – Эрик обхватил его поудобнее.

Им никто не пытался помочь.

– Эрик…

– Замолчи, не трать силы. Лучше помоги мне тебя дотащить. Когда мы вернёмся домой, я тебе припомню это.

Эрик нервно рассмеялся, стараясь не смотреть на кровавый шлейф, остающийся на грязном снегу. Он прекрасно понимал, что Чарльз больше никогда не сможет бегать с ним наперегонки.

Когда рядом рванул ещё один снаряд, Эрик крепко обнял Чарльза и прижал к себе, пряча его голову на своей груди, – они не успеют дойти до укрытия. Чарльз улыбнулся и погладил Эрика по затылку – каска слетела где-то по дороге.

– Господи, помоги.

Через мгновение они скрылись за огненным дождём.

***

«21 сентября 1944 года,

пятница

Я люблю его.

Люблю».

Комментарий к Глава девятая

[2] 1Кор. 13:4-8.

========== Глава десятая ==========

Когда он открыл глаза, над ним проплывали тёмные густые облака. Он не сразу понял, что это дым, и не сразу почувствовал запах горелой древесины. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он смог услышать, как скрипят на ветру обломанные ветки.

Он повернул голову и увидел его красивое лицо с распахнутыми и потемневшими от ужаса глазами. Он попытался позвать друга по имени и пробудить его ото сна – язык не слушался.

Ужасно хотелось спать. Тело наливалось свинцом, и пришлось сделать над собой усилие, вспомнить всё, чему учили на тренировках. Он повернулся на бок – искра пробежала вдоль позвоночника и ударила в голову. Жалобно застонал – слёзы брызнули из глаз, но всё-таки подтянулся, развернулся так, чтобы протянуть к другу руку. Коснуться его щеки. Вцепиться в плечо и с силой тряхнуть.

– Проснись! Нам нужно… уходить. Пожалуйста…

Он не знал, сказал ли это вслух – во весь голос, а может шёпотом – или просто подумал. Грохот артиллерии настойчиво гудел в голове. Когда война закончится, он уйдёт из армии.

– Ну же? Давай.

Он продолжал трясти – ничего не происходило. Он подполз на локтях ещё ближе, не обращая внимания на то, что ноги не поддаются командам мозга, не двигаются, будто их нет – это было привычно после стольких ночей на голой застывшей земле.

– Эрик? Эрик…

Чарльз попытался сесть – новая волна боли заставила его закричать. Он схватил друга за грудки и из последних сил подтащил к себе. Тело было тяжёлым – Эрик навалился на Чарльза мёртвым грузом и придавил его.

Руки дрожали. Чарльз положил ладонь на его затылок и содрогнулся, ощущая тёплую и вязкую жижу, тут же прилипшую к пальцам. Он медленно опустил руку ниже, осознавая, что произошло на самом деле.

В ту же секунду вернулись звуки, чувства, вкус металла и пороха во рту. Почти как во Франции. Но теперь взаправду.

– Всё будет хорошо, подожди немного. Эрик? Подожди.

Сорвав аптечку с пояса, Чарльз вытащил оттуда морфий, капельницу, бинты, рассыпал порошки и таблетки по снегу. Он попытался закрыть рану на затылке толстыми слоями ваты, приговаривая, что всё исправит. Это его долг.

Он гладил Эрика по плечу, неловко теребя в надежде, что тот всё-таки очнётся. Чарльз провёл рукой по спине, царапая ладонь об осколки, впившиеся в тело, и тихо всхлипнул.

– Пожалуйста, Эрик. Я люблю тебя.

Трясущимися и непослушными пальцами он пробрался под воротник куртки и шарф, нащупывая артерию.

Пульса не было.

Чарльз взвыл. Он ревел, как дикий раненый зверь. От боли, отчаяния. Одиночества. Он поднял голову Эрика, лишь сейчас понимая, что глаза его – два чёрных дотлевших уголька – потухли навсегда.

Он прижался поцелуем к плотно сомкнутым, будто в упрёке, губам, отказываясь верить в случившееся, и крепко обнял Эрика – человека, которого он любил больше всех на свете. Закрывая глаза, Чарльз позволил усталости взять вверх.

Боль ушла, осталась лишь пустота.

***

– Сэр, он ничего не ест уже вторые сутки. Ни с кем не разговаривает и ни на кого не смотрит. Вы должны что-то сделать, пожалуйста.

Капитан Уилсон кивнул и подошёл ближе к койке. В местном госпитале было тесно, однако всегда находилась свободная постель, если того требовали обстоятельства. Некоторые уходили сами, некоторых забирали, а кого-то выносили на улицу и оставляли рядом с теми, кто уже никогда не вернётся к друзьям и семье. Зима сохраняла им лица, не позволяя трупам разлагаться. Иногда их увозили, но многих хоронили здесь же, в общей могиле.

– Чарльз? – Ричард присел на край, отодвинув одеяло, и протянул руку, чтобы покровительственным жестом потрепать Чарльза по плечу. – Я знаю, что вы дружили. Для всех нас это большая утрата. Но ты не поможешь никому, если будешь голодать и отказываться от лечения, понимаешь? Эрику не понравилось бы, как ты над собой издеваешься.

Чарльз ничего не говорил, смотря в одну точку. Он редко моргал, сжимая в пальцах кулон. Ребята кое-как разомкнули железную хватку, которой Чарльз держался за Эрика там, в лесу. Цепочку он сорвал с шеи погибшего друга, когда его всё-таки оттащили в сторону.

– Тебя отправят домой через пару дней. К счастью, раны не гноятся. Заживут быстро, – Ричард сглотнул, почувствовав комок в горле. Он знал, что уже ничто не грозит жизни его санитара. Он также знал: Чарльз Ксавье отныне сможет передвигаться только в инвалидном кресле. Снаряд лишил его обеих ног. – Я принёс тебе кое-какие вещи. Просто подумал, что… Я отправил его родителям письмо, а ты пригляди за остальным. Так будет лучше.

Уилсон со вздохом поднялся и замер, схваченный за запястье. Чарльз смотрел на него влажными покрасневшими глазами – умоляюще. Ричард сел обратно.

– Я хочу его похоронить.

Капитан кивнул.

Он не мог отказать в этой просьбе. Некоторые вещи были бесценны.

***

«12 августа 1938 года,

суббота

В результате ночной вылазки от службы отстранили пару ребят. Просто потому, что их лодка перевернулась. Если нам когда-нибудь придётся переплавляться через реку на надувных посудинах – случится катастрофа.

Снова назначили наказание. И не мне. Всего лишь за чтение в неположенное время. Я, конечно, хотел было возмутиться, но он наступил мне на ногу и молча попросил заткнуться. О, он никогда не разрешает мне отбывать с ним наказания, хотя сам всегда рвётся помочь мне. В итоге весь вечер подтрунивал над ним и попросил почистить мне сапоги. Он обиделся и спал ко мне спиной.

Утром отдал ему свою булочку – он сразу же меня простил, хоть и сказал потом со смехом, что простил бы меня и без сладостей. Я подумал, что его веснушки похожи на крупинки корицы».

***

«25 декабря 1938 года,

понедельник

Рождество “отметили” лыжным походом. Все были недовольны. Нам даже не добавили масла или джема в овсянку в честь праздника. Зато вечером Уилсон всё-таки вытребовал показать нам фильм. Я хотел бы, чтобы лейтенант стал нашим командиром.

Долго думал, что подарить. Для него Рождество – особенный день. В свободное время сам собрал ему чётки. К счастью, Кэндалл не изъял мой нож.

Он радовался, как ребёнок, даже не зная, что я никогда не праздную Рождества. Но это не так уж и важно».

***

«1 марта 1939 года,

среда

Нам ничего не говорят. Никто не употребляет слово “война”, будто его не существует. По радио стало больше развлекательных программ. Или отвлекающих?

Он плохо спит. Я спросил, верит ли он в войну. Он ничего не ответил, но я знаю – внутри что-то надломилось. Даже моя грудная клетка трещит по швам. Мне не страшно, я готов.

Но я боюсь за него. Он сопротивляется, хочет сдаться. Не могу этого видеть».

***

«21 октября 1939 года,

суббота

Я остался один. Сейчас понимаю, как отвык от этого чувства. Уилсон разрешил в свободное время заниматься чем хотим, и я стал много читать. Некоторые слова до сих пор вызывают недоумение. Я очень долго учился быть англичанином или, по крайней мере, воспитанным местными нравами иностранцем, но, кажется, моя натура всегда будет брать вверх. Моя кровь, которая сейчас растекается по миру. Кто я на самом деле? Немец? Еврей? Британец? Я чувствую себя никем.

Мне пора на вахту, эти мысли когда-нибудь съедят меня».

***

«3 ноября 1939 года,

пятница

Вчера отправил ему ответное письмо. Стало легче. Тяжёлые мысли, посещавшие меня перед сном или при прослушивании новостей, исчезли. Я не могу сказать ему, что беспокоит меня на самом деле. Почему так сложно довериться? Он тот, кто всегда был на моей стороне, кто никогда меня не оставлял. Я знаю – он хороший человек.

Сегодня прыгали. Впервые, стоя у люка, я испугался. Так подумать – никогда не знаешь, когда настанет твоё время.

Надо прекращать. Завтра отправимся в увольнительную с ребятами, мне надо выпить. Жаль, его не будет с нами».

***

«10 января 1940 года,

среда

Вернулся в Уитби. Он не смог поехать со мной. Мама испекла мой любимый пирог. Давно не пил такого вкусного молока. Она рассказывала о новостях, которые дошли от родственников из Берлина. Ничего хорошего там не происходит. Отец велел не болтать чепухи.

Собрал старые дневники в коробку. Туда же положил кое-какие фотографии. Написал записку. Хочу, чтобы мама отдала всё это ему, если вдруг что-нибудь случится. Если нет – отдам сам.

Завтра вернусь на базу. В мире творится чёрт знает что».

***

«19 мая 1935 года,

воскресение

Видел, как Томас целовался с каким-то мальчишкой за маяком. Потом встретил Лизу и Энди, державшихся за руку. Мама спала у отца на коленях, пока тот читал газету.

Взял собаку и ушёл с ней к морю. Долго сидел на побережье и кидал в воду камни.

Одиноко».

***

Сержант Эрик Леншерр отправился в Англию в запаянном цинковом гробу. Он не узнал, что после артобстрела их рота продолжила наступление и позднее соединилась с американской армией на севере.

Чарльз Ксавье получил медаль за отвагу вместе с разрешением отправиться домой. Война для него кончилась в Арденнских лесах. С тех пор он никогда не интересовался сводками с полей.

Он смотрел, как мёртвое тело перекладывали в машину, а после – омывали, небрежно, ведь покойнику всё равно. Он видел, как на сержанта Леншерра надевали парадную форму. В его руки Чарльз вложил свою фотографию, которую вынул, чуть забрызганную кровью, из внутреннего кармана его куртки. Эта фотография – напоминание об истине.

– Ты не один, Эрик. Ты никогда не будешь один.

Чарльз был сломлен. Ему пришлось просить помощи, чтобы подарить лучшему другу ещё один поцелуй – в лоб. Эрик никогда не замерзал, теперь он превратился в камень.

Эрик Леншерр был похоронен в возрасте двадцати четырёх лет на городском кладбище Йорка – так захотела и его мать – 17 января 1945 года, в среду, в день освобождения Варшавы. Он стал ещё одной случайной жертвой войны, которая почти закончилась.

***

«Здравствуй, Эрик.

Сегодня получил письмо с приглашением на обучение в медицинской академии. Пожалуй, я всё-таки приму его. Конечно, кресло немного осложняет задачу, но меня заверили – всё будет в порядке. Уверен, отец приложил к этому руку. Вряд ли я смогу стать хирургом, но я могу быть психологом или психиатром. После войны многие нуждаются в реабилитации. Не все смогли дойти до конца в здравом уме и трезвой памяти. Посттравматический синдром крайне опасен.

После того, как я переехал в новую квартиру, ничего не изменилось. Я живу на первом этаже. Справляюсь без проблем. Рейвен и Шерон часто заходят ко мне. Рейвен вызвалась помогать, но я отказался. Мне мерзко думать, что она может увидеть мои раны. Поэтому ко мне приставили медсестру, которая приходит утром и вечером. Ладно, приходила. Я попросил её сократить часы посещения. В конце концов, я не калека и могу всё делать сам.

Я думаю, война скоро закончится.

Скучаю, навеки твой,

Чарльз.

25/03/1945».

***

«Мой дорогой Эрик!

Вчера получил письмо от твоей матери. Она попросила меня приехать в Уитби. Выезжаю завтра же. Несколько волнуюсь, но мне многое нужно ей рассказать.

Надеюсь, я ей понравлюсь.

Целую, твой

Чарльз.

21/04/1945».

***

Чарльз знал Уитби как свои пять пальцев. Он чутко впитывал рассказы Эрика, чётко вырисовывая в сознании дорожки, ведущие от дома Леншерров к побережью, от побережья – к маяку, от маяка – обратно в город. Он, проезжая мимо булочной, помнил: именно здесь Эрик подрабатывал поначалу.

Чарльз возвращался в город у моря множество раз. Впервые он приехал туда, чтобы повидаться с родителями Эрика, и узнал, что отец так и не дождался с войны своего единственного сына. Мать говорила мало. Она отдала Чарльзу пыльную коробку, объяснив – такова воля её сына. Он много писал и рассказывал ей о своём друге и распорядился, чтобы она отдала эти сокровища Чарльзу, если с ним самим что-либо случится. Внутри оказались старые дневники, письма и фотографии. Эрик никогда не хотел погибнуть, но он не боялся смерти и, будучи предусмотрительным, всегда был к ней готов. Он был даже готов к жизни после.

Чарльз изменился. Его взор потух, даже веснушки поблёкли. Он смирился с утратой ног и почти не тосковал о приятном гудении мышц после долгой прогулки, не скучал и о суете, которую эти ноги порождали. Не смирился он только с одним.

Говорили, что в Арденнах Чарльз Ксавье потерял себя. Его стремления, мысли, идеи и смысл заковали в гроб и зарыли в землю.

Он отдал себя целиком и погиб.

Теперь Чарльз скитался по миру без цели. Он погружался в прибрежные волны, позволяя солёным каплям оседать на лице. Он кричал, слыша в ответ лишь шум моря.

Он пытался начать новую жизнь: жильё, учёба, затем работа, множество пациентов, коллеги, знакомые. Не друзья. Он не чувствовал ничего, в груди его звенела морозная тишина, совсем как в декабрьском бельгийском лесу. Он не обращал внимания на женщин, мужчин, принимая чужую доброту за вежливое сочувствие. Он навсегда остался одинок и ни с кем не разделил свою душу, разорванную пополам.

Чарльз Ксавье не смирился с тем, что не смог спасти самую ценную жизнь на всём белом свете. Жизнь того, чью потрёпанную годами фотографию всегда носил у самого сердца.

И это – его бремя.

========== Эпилог ==========

«Bonjour, Erik!

Ты правильно понял. Я в Париже. Помнишь, я обещал? Заказал круассаны – от одного их запаха голова кругом. Местное вино мне не понравилось. Вчера опробовал новый фотоаппарат, сегодня забрал фотографии. Получилось неплохо. Через три дня вернусь в Йорк и всё тебе покажу.

Очень скучаю. Надеюсь, у тебя всё хорошо.

Целую, твой

Чарльз.

31/03/1962».

***

Говорили, на кладбище появилось привидение. Оно не плакало и не звало на помощь, не гремело цепями и не пугало посетителей. Но сторожа уверяли: призрак читал письма, которые приносили на могилу вместе с букетом белых цветов почти каждый день.

Они слышали, как кто-то молился.

Ибо кто отдаёт – тот получает,

кто забывает себя – вновь себя обретает,

кто прощает – тому прощается,

кто умирает – тот возрождается в Вечной жизни.