Текст книги "Где цветут эдельвейсы (СИ)"

Автор книги: liebemagneto

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== Пролог ==========

«28 февраля 1933 года,

вторник

Уезжая, я видел, как небо затянуло густым дымом пожара. Отец сказал, что в утренней газете опубликовали чрезвычайный закон “О защите народа и государства”. Я спросил, что это значит, а он только улыбнулся и покачал головой.

Я понял – всё серьёзно».

Эрик ничего не смыслил в политике, но знал одно – не нужно задавать лишних вопросов. Покидая Германию, он оставлял позади и дом, и родственников, и недолгие, но счастливые годы жизни. Свой тринадцатый день рождения Эрик Леншерр, говоривший тогда на английском с совершенно неподобающим акцентом, справлял в Уитби, в Северном Йоркшире.

К двадцати годам его акцент окончательно сгладился, но до сих пор, видя в кошмарах огни Рейхстага, Эрик бормотал что-то на родном языке – он не забудется никогда.

========== Глава первая ==========

Отец Эрика оказался куда прозорливее своих друзей. Он обеспечил семье будущее, уехав из Германии в критический момент – буквально за пару месяцев до бойкота еврейских магазинов и предприятий и сожжения книг. Международные новости доносили крохи информации – большинство жителей маленького городка ничего не знали о правлении Гитлера, недавно занявшего должность рейхсканцлера. Кто-то же вообще о нём не слышал, считая, что рыбалка гораздо важнее политики.

Эрик и после не спрашивал, почему они бежали. Не задавал вопросов, когда отец объяснял ему, отчего не стоит никому рассказывать лишнего даже здесь, на краю земли, у Северного моря. И даже если бы Эрик очень хотел с кем-нибудь поделиться сокровенными мыслями, он вряд ли бы смог – друзей у Леншерра так и не появилось.

Он любил уходить к побережью и всматриваться в бесконечность кобальтовой глади или же считать беспокойные волны, гонимые ветром, – во всём этом он находил особый смысл. Он собирал новости по крупицам, складывая из них мозаику, и чем больше Эрик видел и понимал, тем сильнее хотел что-либо предпринять. Принести пользу. Помочь и, возможно, отомстить – за дом, из которого им пришлось уйти, за семью, которая наверняка погибнет, за мать, которая до сих пор вздрагивала от каждого шороха.

В 1938 году, когда в Англию хлынул поток еврейских беженцев, в основном детей, Леншерр принял решение и объявил за ужином: он уезжает в Йорк, чтобы вступить в британскую армию.

Через два дня Эрик покинул Уитби, куда никогда больше не вернётся прежним.

***

Испокон веков военный чин означал особое уважение и престиж в обществе. После событий Великой войны многие юноши с гордостью и чувством долга уходили по проложенной отцами-ветеранами тропинке к карьере в армии. Британия выпускала из-под своего крыла лучших лётчиков и моряков, но ни небо, ни море не привлекали Чарльза Ксавье. Воспитанный отцовскими рассказами о том, что война в первую очередь наносит удар по экономике и обычным гражданам, глядя на голод и бедность со стороны, Чарльз рос, с каждым годом всё больше убеждаясь – война никогда не принесёт мира.

Но вслед за процессом перевооружения, запущенном ещё в 1935 году, пришла и мобилизация населения – всё это говорило само за себя, красноречиво выкрикивая: «Война! Мы встретим её во всеоружии» с листовок и из газет. Не питая иллюзий насчёт правительства Чемберлена и его политики усмирения, Чарльз стал добровольцем британской армии в марте 1938 года – сразу после Аншлюса Австрии. Мальчишке тогда было всего семнадцать лет.

Он не хотел убивать, как и не хотел ввязываться в сам конфликт, казавшийся неизбежным. Поэтому в перерывах между тренировками и уроками стрельбы, обязательными для всех, Чарльз занимался приёмом новобранцев, желающих служить стране. Они шли сюда, воодушевлённые рассказами ветеранов или же речами Черчилля, и все были столь же различны, сколь их происхождение – фамилии звучали так, будто в городок близ Йорка прибывали рекруты со всего света.

И лишь одна заставила Чарльза оторвать взгляд от листа, куда он ровным почерком, подобно прилежному ученику, записывал все данные о каждом прибывшем. После бумаги уйдут в штаб, где их подсчитают и подошьют, а в случае войны – без колебаний бросят в горнило смерти.

– Леншерр. Эрик.

Он был высок и худощав, и на его остро очерченном лице лежала тень, свойственная глубоко погружённым в себя людям, задумчивым и одиноким. Чарльзу стало жаль его. Плотно сжимая губы, Эрик смотрел куда-то мимо, будто опасался заглядывать незнакомцам в глаза – вдруг те поймут то, чего им знать вовсе не нужно.

– Леншерр?

– Да, сэр.

Чарльз тихо вздохнул и вновь уткнулся в бумаги, выводя новое имя. Откуда он тут взялся? Конечно, Чарльз слышал о еврейских беженцах, точно как и о том, что простые немцы, не разделяющие взглядов фюрера, предпочитали покидать Германию, но чтобы немец или еврей, бежавший из родной страны, так просто пришёл воевать за чужую? Он не был уверен, что иностранца вообще взяли бы в британскую армию, но документы Эрика Леншерра казались подлинными и в них – ни слова о Третьем Рейхе: рождён в 1920 году, Уитби, Северный Йоркшир. Чарльз заключил, что семья Леншерра перебралась в Англию после Великой войны или, вероятно, ещё раньше. И в этом не было абсолютно ничего предосудительного.

– С каких пор фрицев принимают в нашу армию, а?

– С тех пор, как им перестали выдавать в пайке сигареты.

За спиной Эрика раздался хохот. Те, кто уже успел записаться, стояли неподалёку и, передавая друг другу мятую пачку сигарет, поглядывали на новичков, ухмылялись и о чём-то судачили. Они не впервые задевали кого-то своими глупыми комментариями, но только сейчас Чарльз нахмурился, словно брошено это было ему, и отложил карандаш. Он не раз сталкивался с тем, как старшие обижают младших – неважно, по званию или возрасту, – и это казалось обычным явлением, только вот сам Чарльз испытывал отвращение к подобным поступкам. Более того – к людям, поощряющим такое поведение. Он отодвинул стул и сделал приглашающий жест.

– Идём. Я покажу тебе казармы.

Чарльз сам не знал, почему ушёл. Но Эрик, не повернувшийся, чтобы посмотреть на обидчиков, вызывал лишь одно желание. Желание уберечь его от нападок со стороны, несправедливых и отчасти жестоких. Чарльз, несмотря на свой юный возраст, умел отличать плохое от хорошего: солдаты в большинстве своём были честными людьми, выполняющими приказы, защищающими не свою жизнь, а жизни сотен и тысяч, оставшихся за их спинами.

– Ты давно здесь? Эрик?

– Нет, сэр. Несколько часов.

– Чарльз. Меня зовут Чарльз Ксавье. Пожалуйста, Эрик, я не твой командир, мы с тобой на равных условиях.

Леншерр коротко кивнул. Он по-прежнему выглядел потерянным, рассеянным. Напуганным? Эрик с жадностью осматривал территорию, изучал оружие, форму, бронетехнику – всё, мимо чего они проходили, что попадало в поле зрения. Чарльз видел и его любопытство, и неподдельный интерес, и желание окунуться в это безумие с головой, оказаться полезным – мальчишка! Чарльз не сдержал улыбки и положил ладонь Эрику на плечо.

– Это место станет твоим домом на ближайшие полгода, год. Сегодня вечером мы подаём списки, и вас распределят по ротам. Если тебе нужна будет помощь, ты найдёшь меня там же, где мы встретились. Идёт?

Чарльз остановился и заглянул в глаза Леншерра – серо-зелёные, по-стальному холодные, они заставили Чарльза вздрогнуть. Эрик опять молча кивнул в ответ и нервно сглотнул, будто говорить для него было сущей пыткой. Чарльз не обратил внимания ни на эту немногословность, ни на то, как Эрик произнёс собственную фамилию, – всё это не имело для него значения. Но он чувствовал, что между ними много общего.

– Можешь бросить вещи здесь, распаковываться нет смысла. Вон там столовая, а слева полигон. Мне нужно бежать. Но пообещай, что мы ещё встретимся, хорошо? Я запомнил тебя, Эрик Леншерр.

Чарльз беззаботно рассмеялся и отстранился, мимолётным движением коснувшись ладони Эрика в тот момент, когда тот собирался отдать ему честь. Какая нелепость! Чарльз закусил нижнюю губу и поспешил обратно к столам. День едва начался, а он уже потратил «на безделье» десять драгоценных минут, которые вычтут из его личного времени. А последнего в их распоряжении было немного, и это значило, что Чарльз не успеет почитать сегодня книгу – их командир не щадил никого, считая бездействие худшим пороком. Ведь будущий солдат сам мог найти казарму, для этого не нужно было отрывать других от работы.

Щурясь на солнце, которое беспечно путалось в волосах, Чарльз целый день всматривался вдаль, то и дело пытаясь выловить из толпы знакомую фигуру. Но Эрик затерялся среди сотен новобранцев – теперь они снова казались Чарльзу одинаковыми и своими целями, и своими фамилиями.

Позднее Леншерр узнал, что записан в седьмую роту.

Семь – счастливое число.

***

Даже будучи единственным ребёнком в семье, Эрик не знал, что такое излишки. Переезд стоил огромных затрат: отцу пришлось влезть в долги, а матери – работать сверхурочно. Они экономили на всём, в том числе и на еде – Эрик свыкся с мыслью, что от порции масла, полученной за завтраком, нужно отрезать хотя бы треть на потом. Но никакие жизненные трудности не сбивали его с толку. В Англии было проще: Эрик разносил газеты, книги, продавал на рынке яблоки, помогая в первую очередь матери. Она не говорила по-английски, постоянно переживала, плохо спала и ела меньше всех, заработав в конце концов нервный срыв из-за неподдельного страха быть пойманной и осуждённой, хотя ни в чём никогда не была виновата. За пять лет многое изменилось, только мать осталась такой же – худой и печальной, но всё же она отпускала своего единственного сына с улыбкой на губах и гордостью в глазах, что придавало ему сил. Эрик был уверен: он поступает правильно.

Армейская жизнь почти ничем не отличалась от того, к чему он привык.

Первым же утром их разбудили в шесть, в шесть пятнадцать они уже были на зарядке, а в семь – на завтраке. И Эрик, в отличие от остальных, не разглядывал серую жижу с комочками в своей тарелке – он вообще не думал о соседях по столу, которые больше болтали, чем ели. Не нагруженные пока тренировками, они позволяли себе брезговать, будто их мирская жизнь хоть что-то значила здесь. Тут были юнцы из разных слоёв общества, и большая их часть плотно и сытно завтракала яичницей с беконом, пока такие, как Эрик Леншерр, наслаждались подслащённой тайком от отца кашей – после Эрик всегда целовал мать и говорил, что мистер Скотт обещал ему в качестве премии банку чистого кофе.

– А ты проголодался, я смотрю, – раздался над ухом весёлый голос.

От неожиданности Эрик чуть не выронил ложку. Он повернулся, но сдержал улыбку, хотя был счастлив увидеть хоть одно знакомое лицо, оставаясь серьёзным – слишком серьёзным для подростка, каким он по сути и был.

– Доброе утро, сэр.

– Меня зовут Чарльз, – тот сел рядом, потеснив других парней. – Эрик, мы же договаривались. Как тебе местная кухня?

– Порции больше, чем дома. Чарльз, – Эрик пожал плечами, откусывая сразу половину от слегка чёрствого куска хлеба. Отвернувшись от Чарльза, он успел отметить, как быстро сменились эмоции на лице его нового знакомого: радость встречи на мгновение скрылась за смущением, непонятным Эрику, ведь сам он никогда не просил о жалости и тем более не ждал её.

– Кстати! – он спохватится, видимо, решив поскорее перевести тему. – Тебя записали в нашу роту. Поздравляю, – Чарльз грохнул жестяной кружкой с переслащенным чаем – зачем они вообще добавляют сахар прямиком в заварку? – о стол и подался вперёд, с нескрываемым любопытством наблюдая за Эриком, будто никогда не видел, как кто-то ест.

– Так ты в седьмой? – Эрик не верил в совпадения, но меньше всего сейчас думал о том, что Чарльз Ксавье мог как-либо повлиять на командование и определить его, Эрика Леншерра, в свою роту. Это – шутка Провидения. Счастье захлестнуло Эрика, насыщая лучше всякой еды и наполняя теплом изнутри. Он смягчился, увидев, как засиял Чарльз, и улыбнулся в ответ.

С самого детства Эрик предпочитал играть на заднем дворе в одиночестве; позднее, в отрочестве, да и сейчас тоже, он ощущал себя белой вороной – подростки, не осознающие тонкую грань между шуткой и оскорблением, не догадывались, как обидно могут звучать их слова. Так было в школе, так будет и в армии – в этом Эрик успел убедиться. Но здесь, в отличие от школы, был тот, кто вёл себя совершенно иначе, заверив: они равны. Эрик протянул руку и крепко сжал ладонь Чарльза в знак собственного расположения и признательности.

Он действительно был признателен.

***

«10 апреля 1938 года,

понедельник

Здесь всё совсем по-другому. Сначала мне показалось, что ничего не изменится, что ребята тут так же недовольны жизнью и правилами, как и везде.

Но я оказался неправ.

Он улыбался мне весь день, даже когда капитан Кэндалл, гонявший нас по просёлочной дороге, оштрафовал роту ещё на один круг в пять километров.

Sonnenschein.[1]

Я буду звать его так».

Комментарий к Глава первая

[1] Sonnenschein (нем.) – в данной трактовке буквально: солнца свет.

========== Глава вторая ==========

Капитан Джарвис Кэндалл был из тех, кто самоутверждался за чужой счёт и демонстрировал свою власть самым банальным способом – унижениями. Но пока его рота была лучшей по всем показателям, многие закрывали на это глаза.

Он мог поднять своих ребят среди ночи и устроить проверку, а за любую оплошность, будь это даже не по уставу повешенная на крючок форма, лишал бесценных часов отдыха или, хуже того, увольнительной. Назначат наказание провинившемуся или же всей роте, зависело только от настроения капитана.

Их первая ночная вылазка оказалась сущим кошмаром. Ещё нетренированные, они отправились в поход, водрузив на спины рюкзаки с парашютами весом в шестнадцать с половиной килограмм и зачехлённые винтовки – ещё четыре кило. Капитан распорядился выдвигаться в полночь, отведя на двадцать километров пути «не более четырёх часов», а сам остался в управлении.

– По-моему, несправедливо, что мы куда-то тащимся среди ночи, а Кэндалл прохлаждается на базе.

– Скажи ему об этом сам. Уверен, он тебя послушается и в следующий раз побежит вместе с нами.

– Ага, и будет орать под ухом, пока не оглохнешь.

По строю прокатился вялый смех. Когда другие обедали, они преодолевали полосу препятствий, когда остальные спали – занимались строевой подготовкой. Солдат этой роты прозвали «козлами отпущения», только вот недовольство рядовых росло вместе с карьерой их командира.

Эрику же всё давалось легко. Он был вынослив и никогда не жаловался на физические нагрузки, весенний холод или жмущие ботинки. Он не был брезглив и с совершеннейшим равнодушием относился к безвкусной пище, подаваемой в столовой, и к грязи, по которой их заставляли ползать. Он не кривился, получив приказ пробежать за час несколько километров с неподъёмным рюкзаком за спиной. Он не менялся в лице, когда Кэндалл во всеуслышание называл его «фриц» – именно так англичане окрестили немцев во времена Великой войны, – словно имя важнее заслуг.

– Боже, у меня сейчас ноги отвалятся.

– Тебя что, понести?

– Эй, хватит ныть!

Разговоры – любые – были единственной причиной, почему они ещё не тронулись умом. Рядовые болтали без умолку, обсуждая и осуждая друг друга или командование, просто чтобы оставаться на плаву. Подначивая и пихая соседа, делясь сигаретами, выпивкой, водой, они учились быть одной командой, учились ответственности. Доверию.

На войне нельзя лгать.

Им не раз говорили, что абсолютно не важно, как люди относятся друг к другу на самом деле, в реальной жизни. Всё это отмирало на поле боя – там есть только союзник и враг. А враги – по ту сторону баррикад.

И всё же от юнцов, марширующих на плацу второй месяц, многого не ждали. Казалось бы, общая проблема в лице капитана Джарвиса Кэндалла могла их сплотить, но большинство лишь малодушно радовались, что у командира есть свои «любимчики».

Например, Эрик Леншерр. Кэндалл никогда не был им доволен и частенько находил очередной повод для лишения увольнительной, будто испытывая Эрика и предел его возможностей.

– Он ждёт, когда ты оступишься. Не принимай близко к сердцу, Эрик. По-моему, он боится конкуренции.

Чарльз пока ещё не получал выговора, но всякий раз, провожая своего нового друга долгим взглядом, он хмурился и выговаривал Эрику после, что всё это крайне несправедливо и неправильно.

– Наказывать за то, что ты со всем справляешься? Это глупо!

Чарльз говорил, что стоит доложить. Эрик качал головой и улыбался одними глазами в ответ – ласково, как улыбаются детям, болтающим нелепицу.

К базе седьмая рота подходила молча.

Глядя на тусклые огни базы, Эрик размышлял – что, если Кэндалл на самом деле опасался? До них не раз доходили слухи, что у командира тёмное прошлое, и его звание – чужие заслуги. Чарльз однажды высказал предположение, что капитан придирался из-за страха, что его сместят. И не кто-то, а его собственный подчинённый, рядовой из вверенной ему роты.

Эрик усмехнулся, швырнув себе под ноги окурок. Он начал курить уже здесь, в армии, потому что курили все – это было спасением и глотком настоящей жизни, от которой так сложно отказаться по собственной воле. Особенно если никогда её не знал.

Кэндалл встречал их за пару сотен метров от блокпоста. Эффект неожиданности позволял ему выявлять десятки новых нарушений – это злило, однако никто из ребят не проронил ни слова. В них посеяли ненависть и злость, видимо, решив, что это поможет им выжить на реальном поле боя. Ненависть и злость, а не ловкость и удача.

– Кто разрешил снять запасной парашют? Где шлем? Почему не заправлены штаны? Приказа расчехлить винтовку не было! Леншерр?

Капитан не верил в идеальных солдат – их не существовало. Не было и тех, кто не оступался и не совершал ошибок, – он повторял это постоянно. И сейчас, наблюдая за тем, как неловко хромает рядовой Леншерр и с каким трудом он отстранился от Ксавье, на которого опирался, Кэндалл почти ликовал.

– В чём дело, Леншерр?

– Подвернул ногу, сэр.

– Заново, Леншерр.

– Сэр?

– Ты можешь начинать заново, Леншерр. Тебе придётся научиться ходить, если ты действительно хочешь служить дальше. Мы ещё не тренировали прыжки, а ты уже продемонстрировал полную непригодность к десанту. Я неясно выражаюсь, Леншерр? Ты начинаешь заново, остальные…

Эрик не слышал продолжения фразы. Он знал – Кэндалл не шутит. Отдав честь, он развернулся и направился в противоположную от базы сторону, стараясь не хмуриться от боли, отдающейся по всему телу. Они закончили там же, где и начали – у шлагбаума. Дорога заняла чуть больше отведённых им четырёх часов, это означало, что Леншерр пропустит и отбой, и семичасовой завтрак.

– Эрик! – Чарльз попытался ухватить проходившего мимо друга за руку, одёрнуть его, но тот даже не обернулся. Эрик не собирался вмешивать в своё наказание других. Особенно Чарльза.

– Ксавье, у тебя проблемы?

Чарльз шумно выдохнул. Он не раздумывал ни секунды, но бросил на Кэндалла тяжёлый взгляд, который говорил больше, чем любые слова, и бросился вслед за другом.

– Ксавье, завтра будешь чистить туалеты всю ночь! Ты меня слышишь? Всю ночь!

– Вернись, Чарльз, – буркнул Эрик. – Зачем ты пошёл со мной? Я в порядке, правда.

– Эрик, не упрямься. Обопрись на меня. Давай.

Чарльз был ниже и меньше, но без колебаний подставил плечо. Эрик тихо вздохнул и поморщился, однако помощь принял – опёрся вновь о него и крепко сжал ткань куртки. Голос Кэндалла делался всё тише и глуше, огни базы вскоре исчезли – темнота поглотила их, окутав безмолвием ночи.

Привал сделали по требованию Чарльза. Усадив Эрика на траву, он опустился рядом на колени и вытащил из аптечки бинты.

– Зачем ты пошёл со мной? – повторил свой вопрос Эрик, сняв, наконец, с плеч тяжёлый рюкзак.

– Я не мог оставить тебя, Эрик. Кэндалл постоянно твердит нам о командном духе, но наказание назначил почему-то только тебе. Просто за то, что ты повредил ногу. Хороший командир отправил бы тебя в лазарет к санитару, никак не в лес, – Чарльз улыбнулся. – Ты не один, Эрик, и никогда не будешь один, потому что мы друзья. А теперь потерпи, я попробую вправить сустав и потом наложу шину. Так, на всякий случай.

Эрик откинулся на спину и упёрся ногой в тяжёлом ботинке Чарльзу в грудь. Впервые за долгое время – в армии дни тянулись годами – он снова мог безмятежно, не украдкой, маршируя вместе с другими на плацу, разглядывать глубокое и бесконечное небо. Эрик стиснул зубы от резкой боли – это Чарльз с силой провернул кость – и вдруг рассмеялся. Не важно, что будет после, ведь сейчас перед ними простирался целый мир.

Чарльз закончил возиться с бинтами и устроился рядом. Стащил и отбросил каску в сторону, чтобы взъерошить мокрые от пота волосы. И протянул руку, очерчивая в воздухе контур самого узнаваемого созвездия.

– В детстве я читал, что в благодарность за своё спасение Зевс вознёс на небо двух нимф, навеки превратив их в Медведиц. Полярную звезду иногда называют Киносурой, в честь одной из них. Не пойму, правда, почему это переводится как «собачий хвост», – он засмеялся, смешно морща нос.

Они лежали в мокрой траве и курили – Чарльз рассказывал о мифах и созвездиях, а Эрик всматривался в черничную гладь, выискивая звёзды, о которых мало что знал.

Двадцать километров пути они преодолели за три часа сорок пять минут.

***

Полуденное солнце припекало нещадно. Весна улыбалась и цвела, ветер разносил ароматы распустившихся яблонь и вишен по округе, но у седьмой роты не было ни минуты, чтобы насладиться всем этим великолепием.

Капитан Кэндалл, недовольный результатом похода, собирался удвоить нагрузки, однако по настоянию первого лейтенанта Ричарда Уилсона, исполнительного офицера роты, наказания не последовало – вместо активных тренировок им назначили стрельбу. Те, кому удалось хоть немного поспать, справлялись лучше других. Они, по крайней мере, не мазали.

Ткань неприятно липла к мокрой спине, пот стекал по лбу, щипал на веках и мешал целиться. Погода тоже не милосердствовала – такой жары Йоркшир не видел давно, и это только сильнее разморило уставших и сонных солдат.

Рядовые Леншерр и Ксавье опоздали на завтрак. К счастью, отчитываться им пришлось перед лейтенантом, который закрыл глаза на их выходку. Уилсон ничего не сказал и по поводу поступка Чарльза, но его мягкий взгляд говорил за него – этот искренний дружеский жест определённо нашёл отклик в сердце молодого офицера. Он ценил простые человеческие качества больше, чем показания на бумаге, которым верил Кэндалл.

Однако мягкость Уилсона никого не могла освободить от учений и позволить прохлаждаться в казармах, пока остальные тренировались.

Крепкий кофе из кабинета лейтенанта немного взбодрил их – Эрик не промахивался, несмотря на свою усталость, Чарльз стоял рядом и жмурился от ярких лучей, легкомысленно золотивших веснушки на лице. Он поглядывал то на мишень, то на Эрика, распластанного на земле, сосредоточенного и как всегда серьёзного.

Он всегда был таким. Даже в увольнительных, которые они вместе с ребятами отмечали в деревенском кабаке за кружкой пива. Но Чарльзу нравилось это, он видел в Эрике мудрость, несвойственную молодым людям его возраста, и печаль, причины которой не мог отыскать, – Эрик предпочитал слушать, не говорить.

А слушать Эрик любил обо всём на свете. Чарльз мог часами рассказывать ему о прочитанных книгах или о краях, в которых успел побывать, о своём путешествии с родителями и сестрой на материк, когда ему было одиннадцать, о том, что свой первый радиоприёмник он собрал в двенадцать, и о том, что сам решил уйти в армию, хотя отец мог избавить его от этой необходимости.

– Магазин заело.

Чарльз вздрогнул, услышав голос Эрика. Он опустил глаза, лишь сейчас осознав, что задумался и пропустил первую очередь.

– Эти винтовки ни к чёрту. Что, если её заест в бою? – Чарльз рассеянно перевёл взгляд с Эрика на его мишень, пытаясь сосчитать дырки от пуль.

– Значит моим родителям отошлют ещё одно шаблонное письмо с сожалениями. Обещай, что навестишь их, если я умру, ладно?

– Эрик, – он поджал губы, – не говори ерунды. Войны не будет. А если будет, ты станешь лучшим солдатом этой страны. Всего мира. Посмотри, ты попал прямо в яблочко! – Чарльз рассмеялся и присел рядом с другом, потрепав его по плечу. – Вот увидишь, нам скоро пришлют новые винтовки. А эту надо отнести на склад.

Затвор, наконец, щёлкнул и выпустил магазин. Эрик криво усмехнулся и неопределённо мотнул головой.

– Нужно уметь справляться с тем, что у тебя есть, Чарльз. Ждать можно до самой смерти.

Чарльз знал – этой горечи есть объяснение. Он смущённо улыбнулся и поднялся, отходя в сторону, чтобы не загораживать собой обзор. Чарльз достал бинокль и лишний раз убедился – идеальные солдаты существуют на самом деле.

Эрик Леншерр был одним из них.

***

«25 мая 1938 года,

среда

Я согласился бы пройти в его компании ещё сотни километров. Мы говорили и смеялись так много, что поутру у меня заболела голова.

После обеда отправил матери телеграмму, написав всего пару слов.

Она поймёт».

========== Глава третья ==========

Время за тренировками проходило незаметно, а занимались они в любую погоду и в любое время суток. Утренняя пробежка, дневная стрельба, прыжки, трассы с препятствиями, бокс, борьба, снова пробежка, отбой, временами – проверка среди ночи или же очередной поход. Капитан Кэндалл оставался непреклонен, он испытывал своих солдат и с некоторыми расправлялся жестоко.

– Непригоден для военной службы.

Для одних это было избавлением, для других – трагедией, но не многие пытались оспорить этот приговор с высшим командованием.

Леншерру везло. Не потому, что он был счастливчиком, а потому, что он был исполнительным и требовательным прежде всего к самому себе. И, сколько бы раз командир ни пытался его наказать, он никогда не пререкался – наоборот, выполнял приказание с подчёркнутым удовольствием.

А хорошая служба щедро вознаграждалась – к счастью, на некоторые вещи Кэндалл всё ещё не мог повлиять. Лейтенант Уилсон особенно яро отстаивал необходимость давать солдатам отдых, чтобы они, уставшие от бесплодных тренировок, не сбежали в назначенный час.

– Я думал, ты уже готов.

– Погоди, дай мне ещё пять минут. Пока почитай это, – Чарльз, широко улыбаясь, передал другу телеграмму и вернулся к чистке парадных туфель. Он сидел в одной бельевой майке и форменных брюках, торопливо орудуя щёткой.

Эрик снял фуражку, сунул её подмышку и раскрыл телеграмму.

Они получили три выходных дня, которые собирались провести в городе. Сначала Эрик хотел было вернуться в Уитби и проведать семью, но долгожданные увольнительные ударили в голову подобно вину – Эрик решил ненадолго остаться в Йорке. Узнав о том, что друг собирается остановиться в гостинице, Чарльз запротестовал и написал родителям. Ответ, пришедший утром, подтвердил их планы.

– «Приезжайте, ждём»? Чарльз, я не хотел бы мешать…

– Эрик, мы ведь всё обговорили, не начинай. Сколько времени? Чёрт, мы же опоздаем на поезд!

Эрик тихо рассмеялся, опьянённый свободой, и покачал головой. Надев фуражку и закинув за плечо рюкзак, он первым вышел из казармы. Чарльз, казавшийся ему совершенно неорганизованным, и совершенно неспособный подниматься с утра вовремя, совсем не менялся. Он выскочил следом за Эриком, кинул тому свои вещи и торопливо зашагал в сторону блокпоста, на ходу застёгивая китель.

– Ну, ты идёшь? Эрик?

Эрик откровенно залюбовался. На улице Чарльз будто засиял: его глаза напоминали о сини волн у берегов Северного моря, неспокойного и в летние дни, а веснушки – о песке, который Эрик пропускал сквозь пальцы, сидя на пляже. Встрепенувшись, он ускорил шаг, чтобы догнать Чарльза и отдать тому рюкзак.

В поезде они молчали. Чарльз дремал, склонив голову на грудь, а Эрик, сидевший у окна, с любопытством разглядывал пейзажи и напряжённо покусывал губы. Знакомство с родителями своего единственного друга для него было волнительным событием, точно как и простое путешествие в Йорк, где он был всего пару минут, когда пересаживался с одного поезда на другой. Он снова ощущал себя мальчишкой, который уезжал в неизвестность, и не осознавал до конца, что, совершив первый взрослый поступок, – поступив на службу, – окончательно простился с прошлой жизнью. Он скучал по своему родному дому под Берлином, но никогда не смел о нём спрашивать. В этом не было никакого смысла, всё равно никто не ответит.

От главного вокзала друзья шли пешком. Эрику хотелось осмотреться, Чарльзу – надышаться городским духом.

– Хочешь мороженое? Тут делают лучшее мороженое во всей Британии. Да что там, во всём мире!

Чарльз не кривил душой. Они взяли по пломбиру и чашке кофе и устроились снаружи за крохотным резным столиком. Эрик ощущал себя совсем иначе, по-новому, и ему нравилось это чувство, теплящееся в груди. Мороженое никогда не было таким вкусным, а кофе – ароматным. Чарльз болтал без умолку и пообещал, что сегодня вечером они сходят в кино, а завтра могут заглянуть в музей. Ведь они приехали отдыхать, и им, кстати, совсем необязательно ходить пешком – можно поехать на трамвае, силы нужно беречь для мучительно долгих походов.

Никаких тренировок, подъёмов в шесть утра, холодного душа, каши с комочками и чёрствого хлеба – всё это осталось там, на базе, будто в другом мире или на другой планете.

Там же, где осталось одиночество.

Они не спешили, и после кафе заглянули в парк, где под открытым небом играл местный оркестр. Люди не знали печали, они смеялись и танцевали под звуки медленного фокстрота и озорного свинга, не запрещённого в свободной Британии.

Чарльз кинул рюкзак под скамью, коротко взглянул на Эрика и, не дожидаясь его ответа, пригласил первую же скучающую девушку на танец. Эрик опустил свои вещи на землю, прислонился к дереву и сунул в рот сигарету, наблюдая за парами. Кружащиеся цветастыми пятнами и сверкающие брошками и пуговицами, они были чужды ему. Прячась под раскидистой листвой, Эрик не замечал взглядов девушек, направленных на него и робко топтавшихся неподалёку в надежде быть приглашёнными.

– Эрик? – Чарльз поцеловал руку девчушке, с которой танцевал, извинился перед ней и подошёл к другу. Быстрым жестом вытащил из пальцев Эрика почти докуренную сигарету, сделал пару затяжек и бросил в траву. – Почему ты не танцуешь? Посмотри, сколько красоток хотят разделить этот праздник с тобой! – он рассмеялся, пихнув Эрика в бок. – Ну же, друг мой, в чём дело?

Эрик вздохнул и отвёл глаза. Он надеялся избежать лишних расспросов и определённо предпочёл бы танцам прогулку по парку.

– Эрик?

– Я не умею танцевать, – буркнул тот.

Чарльз засмеялся, положил обе руки Эрику на плечи и встряхнул его.