Текст книги "Где цветут эдельвейсы (СИ)"

Автор книги: liebemagneto

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Однако из-за быстрого перемещения батальонов коммуникации растянулись и вскоре наступление вовсе остановилось. Впервые армия ощутила настоящий голод: нехватку патронов и гранат, поставка которых задерживалась из-за отсутствия хоть какого-либо транспорта. Железные дороги оказались непригодны, разрушены, грузовики, ехавшие из самой Нормандии, зачастую были бессильны перед проблемой разбомбленных мостов. Это, в свою очередь, не позволяло переправлять продовольствие на другую сторону канала или реки и окончательно лишило всякой надежды.

План военного кабинета заключался в том, чтобы освободить Голландию и зайти в Германию с тыла, захватив главную «кузницу» Третьего Рейха, а оттуда двинуться на Берлин. Операция началась 17 сентября.

Британские силы, которым нужно было продержаться дольше всех в ожидании подмоги, высадились за 10 километров от главной цели – моста через Рейн.

– Сэр! Я потерял связь!

– Шестое?

– Не отвечает!

Войска попали в засаду, радиосвязь оборвалась почти со всеми подразделениями. Продвинуться к мосту получилось только у небольшой группки солдат, сразу же установившей противотанковые пушки.

Второй эшелон десанта, высадившийся следующим утром, не смог оказать должной помощи. За ночь немцы привели подкрепление и вынудили союзников засесть в глухой обороне.

– Связь?!

– Никак нет, сэр!

Одни остались без поддержки с воздуха, другие – без командования. На улицах голландского Арнема творился полный хаос.

Эрик прикрыл голову руками. Это был кромешный ад, один из его кругов, о которых рассказывал Чарльз. Он вообще много говорил. Читал вслух или цитировал по памяти, когда они сидели в траншее и несли вместе вахту или продирались через лесные заросли, ручьи и болота. Чарльз шептал даже когда Эрик спал – тот слышал тихий голос, никогда не умолкающий и эхом отзывающийся в голове.

Сейчас Эрик слышал лишь крики пушек и стоны артиллерии, свист проносящихся мимо пуль и тихие, неуловимые вздохи падающих навзничь солдат. Он выучился чувствовать смерть кожей.

От их батальона практически ничего не осталось. Сто двадцать человек выживших вытеснили с моста, и их силы продолжали таять. У них кончались и запасы – почти всё снабжение перехватили немцы.

Эрик видел, как Чарльз молился.

Он сидел в пыли и осколках, надёжно укрытый со всех сторон баррикадами, и что-то шептал в сложенные ладони. Эрик знал, что между ними Чарльз крепко сжимал грубоватый деревянный розарий, мелкие бусины которого качались на ветру.

Эрик не слышал, что он говорил. Но повторял за Чарльзом, давно запомнив слова наизусть.

– …и туда, где отчаяние, дай мне принести Надежду, и туда, где мрак, дай мне принести Свет, и туда, где горе, дай мне принести Радость.

Эрик не моргал. Он привык к снарядам, взрывающимся почти рядом с ним. Однажды один из таких упал в его окоп, но не разорвался. Эрик смотрел на него и курил, дрожащими пальцами сжимая сигарету. Чарльз уверял: Эрик родился в рубашке и ничто не сможет заставить его сдаться.

– …не столько искать утешения, сколько утешать, не столько искать понимания, сколько понимать, не столько искать любви, сколько любить.

Эрик не носил креста. У него не было чёток. Он знал другие молитвы и отмечал иные праздники. Но никогда не говорил об этом ни одной живой душе.

Когда они лежали в траве, наслаждаясь минутами покоя, Чарльз тронул медальон, сверкнувший в воротнике расстёгнутой рубашки. Эрик ощутимо напрягся, но не отнял его руки.

– Мама отдала мне его, когда я уехал в Йорк на сборы. Она сказала, что он защитит меня. Это нечто вроде семейной реликвии.

Чарльз не задавал вопросов, погладив пальцами серебряную крышку, на которой была выгравирована шестиконечная звезда. Чарльз был умен – он всё понял без лишних намёков.

Эрик не молился. Он мечтал, чтобы всё закончилось.

– Аминь.

Операция длилась восемь дней. К 26 сентября союзники отошли назад, лишившись тысяч солдат, почти всего тяжёлого вооружения, провизии и веры.

Веры в то, что они всё-таки дойдут до Берлина в этом году.

***

– Не люблю отступать.

– Всё когда-то бывает впервые.

– Вы слышали его? Впервые!

Раздались вялые смешки. Выжившие подошли к Неймегену, переправившись под покровом ночи через Рейн на надувных лодках, и продвигались вглубь страны. Арнем остался у немцев, однако американской дивизии всё-таки удалось добиться определённого успеха.

Все устали. Окрылённые победой в Нормандии, многие начали строить планы. Они хотели домой. Кто-то мечтал скорее вернуться к родителям, кто-то – создать свою семью и жениться, другие скучали по детям, остальные – по мирной жизни. Хотя по мирной жизни здесь тосковали все.

Небо продолжало гореть, воды уносили с собой сотни трупов. Те несчастные, которые встретили смерть в лесах или глуши, навеки останутся на чужой земле.

Поведение солдат зачастую казалось Эрику варварским. Они снимали с убитых часы, украшения, забирали личное оружие, гранаты – всё, что можно было продать, обменять, оставить на память или использовать против врага. Пистолет Люгера был одной из самых дорогих вещей, о которой грезил почти каждый. На Люгер можно было выменять абсолютно всё.

Эрик ничего не брал. Когда сослуживцы обсуждали свои находки, он сидел в стороне и перечитывал небольшой томик Гёте на языке оригинала, который принёс с собой из Уитби. Он не скрывал, что знает немецкий – ещё давно ему пришлось выступить переводчиком, когда к ним попал первый пленник, и теперь всегда участвовал в допросах, хотя очевидно этого не хотел. И его чистая немецкая речь была предметом частых шуток со стороны сослуживцев, нередко обидных. Но Эрик никогда не принимал их близко к сердцу, в основном благодаря именно Чарльзу, которого в знак благодарности он обучил элементарным вещам, чтобы тот мог самостоятельно читать или вытянуть из пленного, где расположены вражеские силы и сколько их.

Их рота шла дальше, сбитая с толку, в кромешной тьме и тишине.

Чарльз резко остановился, указав куда-то жестом. Эрик кивнул и двинулся в сторону, заметив, как блестят в свете неполной луны металлические кольца парашюта. Немецкий десантник погиб, запутавшись в ветках, сломал ноги и шею.

– Мёртв.

Эрик включил фонарик и скользнул лучом вдоль трупа. Его внимание привлекло белое пятно в петлице куртки, и Эрик, недолго думая, приблизился, чтобы разглядеть получше.

– Эдельвейс.

Голос капитана Уилсона раздался над самым ухом. Он осторожно вытащил цветок и поднёс его к свету, чтобы получше рассмотреть странный цветок.

– Это знак истинного солдата, Леншерр. Такой не у каждого встретишь, этот немец поднялся выше деревьев, чтобы доказать свои качества. Но и лучших встречает глупая смерть.

Так Эрик понял, какой трофей он мог бы забрать себе. Он помнил легенды, которые рассказывала ему мать перед сном, и когда-то мечтал добыть себе цветок – награду за храбрость.

Отвоевав той же ночью блокпост, подвергшийся поутру артобстрелу, Эрик вытащил из петлицы убитого им парашютиста эдельвейс.

Это был трофей, которым он гордился.

***

«17 декабря 1944 года,

понедельник

Пришёл срочный приказ. Немецкие танки прорвались через бельгийские леса. У нас почти нет провизии, у меня – последние три патрона. Капитан распределил все имеющиеся боезапасы между солдатами. Вчера стаскивали с крыш брезент и собирали пайки.

Я достал несколько пар носков. Форма никуда не годится, но утепляться нечем. Выменял пару пачек сигарет. Будем курить по одной на двоих. Он похвастался, что в госпитале ему дали шоколад. Оставим на Рождество.

Никогда не отмечал Рождество – это не мой праздник. Но он говорит, что в святую ночь сбываются мечты.

Тогда я пожелаю, чтобы мы выжили этой зимой и вернулись домой. Вместе».

Комментарий к Глава седьмая

Чарльз читает «Простую молитву» – молитву, зачастую ошибочно приписываемую Св. Франциску. До сегодняшнего дня её автор остаётся неизвестным.

========== Глава восьмая ==========

– Кажется, мы застряли тут надолго.

Эрик криво усмехнулся и вытер пот со лба. Стояла промозглая зима, однако копание траншей согревало лучше костра, горячей еды и размышлений о том, что будет после проклятых лесов. Союзники теряли позиции: едва заняв одну, они лишались другой, оборона истощилась, и казалось, что противник вот-вот явится в штаб. Доходили слухи, что немецкие танки продолжают двигаться в сторону линии защиты, а город, стоявший на их пути, окончательно сдался.

Чарльз сильнее вжал голову в плечи. Он не копал, но бегал – от одного к другому, пытаясь разыскать хоть немного медикаментов. Густой туман, окутавший лес, лишил союзников поддержки с неба, поставки задерживались и могли вовсе не прийти. У седьмой роты не было даже нормальной зимней одежды.

Они спали на голой земле, каждый в своём окопе, по двое или трое человек, прижимаясь друг к другу и заворачиваясь в тонкие шерстяные одеяла. Брезент, который собирали перед отъездом, накидывали поверх еловых веток вместо «крыши», и он был едва ли не единственной защитой от ветра, снега и заморозков. На открытой местности температура в минус десять-пятнадцать градусов могла оказаться смертельной.

– Я попробую найти третью дивизию. У меня не осталось морфия, совсем.

– Я пойду с тобой, – Эрик выбрался из ямы, бросил лопату и попросил ребят подменить его. Они рыли ров, чтобы хоть как-то задержать танки.

Чарльз подозвал собаку, пока Эрик закутывался обратно в куртку и снимал с ветки винтовку, и вскоре они двинулись вглубь леса. Эрик туже затянул шарф и уткнулся в него носом, иногда поглядывая на Чарльза, который постоянно подносил околевшие пальцы ко рту, чтобы согреть дыханием.

– Есть какие-нибудь новости?

– Никаких, друг мой. У тебя есть морфий?

– Я не распаковывал аптечку. Всё целое, – Эрик потянулся к карману, но Чарльз покачал головой.

– Нет, оставь.

Эрик пожал плечами. Так или иначе, но всякий в их роте хоть был раз ранен. Даже Чарльз – он пролежал на больничной койке несколько дней, мучительно краснея, словно в этом была его вина. Эрик же оставался неприкосновенным, будто крылья ангела-хранителя укрывали его от всяких невзгод и болезней, распространённых на фронте – они уже забыли, когда в последний раз мылись и видели нормальные медикаменты. Солдаты носили одну и ту же одежду месяцами, успев позабыть о горячем душе, свежем белье и бритье – всё это осталось во Франции, где они в последний раз наслаждались жизнью на широкую ногу.

Эрик был иначе сложен и устроен – это чувствовалось. Он был закалён и вынослив.

Они шли молча. Лес звенел, отзываясь на шаги хрустом снега под подошвой и скрипом заледеневших веток. Видимость – никакая, и Эрику приходилось идти впереди, напряжённо вглядываясь вдаль. Артур трусил позади, уткнувшись носом в землю. Чарльз замыкал процессию, несколько рассеянно оглядываясь по сторонам, порой поднимая голову и пытаясь рассмотреть небо за бесконечно высокими верхушками деревьев.

– Я так хотел оказаться на Рождество дома. А теперь, похоже, мы надолго тут застряли. Так глупо было надеяться, что…

– Однажды, – прервал неуверенный поток слов Эрик, оглянувшись, – мама рассказала мне притчу. Двоих евреев осудили и посадили в тюрьму. Один из них день и ночь молился, второй – спал. И когда первый, наконец, решился спросить почему он спит, второй ответил – потому что скоро ему понадобятся силы. Страшно было до того. А сейчас, сидя за решёткой, нет смысла опасаться.

Чарльз ускорил шаг, вслушиваясь в каждое слово Эрика. Он поравнялся с ним и повернул голову, чтобы взглянуть на друга слезящимися от холода глазами. Пар дыхания инеем оседал на ресницах и бровях.

– Мы как те пленные, Чарльз. Время страха миновало. Настало время для надежды. Скоро всё закончится, я чувствую это.

Чарльз сжал ладонь Эрика в своей и подтянул его ближе. Теперь они шли, засунув руки в один карман – Чарльза.

Несмотря на то, что разведка не дала никаких результатов, Чарльз нашёл, что искал.

***

Численность солдат продолжала таять – в отличие от снега. Морозы крепчали, и вместе с тем появлялось больше проблем: обморожения и пневмонию разбавляли серьёзные, порой смертельные ранения от бомбёжек авиации или наземной артиллерии. Однако сколько бы враг ни пытался, у него не получалось выкурить измотанные, но по-прежнему решительные дивизии союзников из леса.

Болезнь не обошла стороной и Чарльза. Он, находясь всегда в гуще событий, замерзая, недоедая, точно как и все, сдался и однажды разбудил Эрика сухим громким кашлем. Эрик тронул его влажный лоб ладонью и тут же полез в аптечку.

– Там ничего нет, Эрик, можешь не искать. Ты не вылечишь простуду морфием и не собьёшь температуру бинтами, – Чарльз горько усмехнулся и снова закашлялся, беспомощно прикрывая лицо руками. Отдышавшись, он продолжил: – Тебе лучше перебраться в другой окоп, я не хочу…

– Ты меня не заразишь. Я никогда не болею, – Эрик ещё раз пощупал мокрый лоб. – Тебя нужно отвезти в госпиталь.

– У них хватает дел, Эрик. Просто… мне надо поспать немного, всё будет хорошо. Пожалуйста, иди на улицу, ты нужен мне здоровым и невредимым.

Эрик поджал губы, но подчинился. Однако вовсе не потому, что был согласен с мнением Чарльза. Выбравшись из-под брезента, он поспешил к капитану.

– Сэр! Разрешите отправиться в город, санитар болен.

– Ксавье?

– Да, сэр. У него жар и, кажется, он начинает бредить.

Уилсон нахмурился и отложил бритву. Раз в несколько дней он совершал целый ритуал – растопив снег, брился, глядя в отражение в крохотном треснувшем зеркальце. Обычные солдаты были лишены подобной радости, некоторые даже успели отрастить бороды.

– Отвези его в госпиталь и поезжай сам. Отдохни. Мы справимся тут. Собери в городе лекарства, бери всё, что может пригодиться. Нам обещали снабжение, но мы можем прождать его ещё несколько недель.

– Есть, сэр!

– Скажи радисту, чтобы вызвал автомобиль.

Эрик отдал честь и вышел прочь. Командование располагалось чуть глубже в лесу; штаб построили из балок, накрыв крышу еловыми ветками, чтобы внутрь не залетал снег.

Он поднял голову и прищурился. Казалось, сегодня был первый солнечный день, но лучи не грели, сильнее обычного слепя глаза серебром снега. Эрик поспешил к радисту, затем – обратно в убежище, и ловко проскользнул внутрь.

Чарльз спал, свернувшись под двумя одеялами, и никак не отреагировал на возвращение Эрика. Только Артур, лежавший на ногах хозяина, поднял голову и вздохнул так тяжело, будто в полной мере понимал сложившуюся ситуацию.

Эрик снял каску и потёр глаза. Под брезентом было душно и сыро, воздух – затхлый, как в могиле. Просидев неподвижно несколько долгих минут, Эрик всё-таки решился разбудить друга, осторожно потрепав по плечу и погладив по щеке, лбу. Чарльз сморщил нос и разлепил глаза, но тут же их закрыл, тихо застонав.

– Уилсон распорядился, чтобы я отвёз тебя в лазарет. Кэссиди останется за…

– Эрик, Эрик, – Чарльз опять закашлялся, перебив его. – Это всего лишь простуда, я не умру, а вот без второго медика что-нибудь может случиться.

– У тебя жар, Чарльз, тебе нужно выспаться и несколько дней полежать на нормальной кровати. Капитан отстранил нас от службы до твоего выздоровления, меня в том числе, поэтому нет смысла сопротивляться. Из города должна прийти машина, я всегда буду рядом.

– Эрик, иди к Уилсону и… скажи ему, – Чарльз кое-как сел и взялся за голову. – Чёрт, скажи ему, что я в порядке. В больнице и так не хватает коек, они бинтуют тряпками и кипятят использованные, а ты говоришь отослать туда меня.

Эрик ничего не ответил. Он откинул брезент, надел каску на голову и помог Чарльзу выбраться из ямы. Чарльз опёрся на друга и, всё ещё ворча, направился вместе с ним к подошедшему автомобилю, на котором они обычно транспортировали раненых в город.

Эрик знал, что в больнице действительно нет места и лекарств, но тёплое помещение и горячий суп поставят Чарльза на ноги быстрее, чем полусон на земле в снегах и крохотная порция ужина. В машине Эрик держал Чарльза за руку, позволив тому лечь себе на колени и задремать.

***

Чарльзу снился праздник. Яркие огни, восторженные крики зрителей, вспышки, озаряющие небо, липкие от карамельного яблока руки и губы. Он помнил, как долго Шерон отмывала его волосы от сахара и причитала, но затем всё повторялось – яблоко, карамель, фейерверки и люди. Они смеялись, шумели и воспевали Короля, в честь которого ежегодно взрывались сотни салютов.

Он приоткрыл глаза, спросонья пытаясь понять, где находится и что происходит. Казалось, видение продолжалось: за окном то и дело вспыхивали огни, гремела техника и выли люди. Чарльз сел и огляделся, медленно приходя в сознание, понимая, что это – война, и никакого праздника в честь её окончания не будет. Не в этом году.

– Тебе нужно отдыхать, ложись обратно.

Чарльз вздрогнул от неожиданности, не сразу заметив Эрика. Тот встал со стула, подошёл ближе и протянул руку, чтобы пощупать лоб. Температура не спала, но по крайней мере Чарльз не обливался потом и его больше не лихорадило, как вчера. Эрик присел рядом.

– Сколько времени прошло? Я ничего не помню.

– Уже второй день, Чарльз. Утром я отвёз Уилсону кое-какие припасы. Всё, что смог собрать в госпитале. А медсестра дала мне вот это, – он вытащил из кармана плитку шоколада, улыбаясь, как замышляющий шалость мальчишка. – Съешь, тебе станет лучше.

Эрик разломал лакомство на неровные кусочки и протянул Чарльзу несколько штук, сам взял один и положил упаковку с оставшимися прямо на кровать. Они уплетали шоколад и смотрели в окно, напряжённо прислушиваясь. Вскоре всё стихло, и город замер, но иногда под окнами ещё раздавался шорох колёс и топот ног.

– Полежи со мной?

Эрик кивнул, убрал шуршащую обёртку и снял ботинки. Чарльз отодвинулся, подтянув подушку так, чтобы Эрик тоже мог улечься, и приподнял одеяло, позволяя забраться к себе. Чарльз прижался к другу всем телом и уткнулся носом в его затылок.

– Ты был в душе и ничего мне не сказал? – насмешливо спросил он, принюхиваясь к крепкому запаху деревенского мыла, который источала тёплая кожа и пушистые волосы, забывшие о расчёске и ножницах.

– На улице соорудили душевые. Я сказал об этом капитану, но отправлять мыться всех по одному – бензина не напасёшься, а оставлять позиции нельзя. Поэтому – да, я готов к их ненависти. Заранее, – Эрик тихо фыркнул, положив ладонь Чарльза под свою щёку.

Чарльз улыбнулся и закрыл глаза. Прошло уже шесть лет с их первой встречи, и ничего, казалось, не изменилось. Над Эриком продолжали шутить, но ребята из их роты без колебаний отдали бы за него жизнь, как и сам Чарльз, разделявший эти чувства. Чарльз понимал, что их дружба и семья – то немногое, что у Эрика было настоящим и искренним. Вся остальная его жизнь была ложью, даже несмотря на то, что сам Эрик не лгал – не умел. Он молчал, недоговаривал, но никогда не обманывал.

– Завтра мы вернёмся в окопы. Только я тоже хочу принять душ.

Чарльз слышал, как Эрик подавил смешок, и крепче обнял его одной рукой. Температуры у Эрика не было, но он всегда был горячим, легче перенося холод, и всегда согревал Чарльза, просто сидя рядом.

Бороться с сонливостью не было никаких сил. Чарльзу снова снился праздник, и он отчётливо ощущал, как держит Эрика за ладонь и тащит его выше на холм, куда утягивал подростком Рейвен и показывал ей фейерверки в полной красе.

Чарльз очень хотел, чтобы Эрик тоже их увидел. Он решил, что обязательно покажет другу все свои любимые места в городе и за его пределами. Чарльз молился, чтобы война закончилась.

***

– Это Зверь. Мы прозвали его так, потому что… Да ты посмотри на него! Думаешь, это всё одежда? То-то же. А это Плут, потому что эта крыса куда угодно пролезет…

– На себя посмотри.

– Ага, а это…

Новобранцы продолжали прибывать на фронт. Большинство уезжали едва ли не в тот же день, лишь немногие могли пережить ожесточённые бои с погодой, собственным организмом и одичавшим врагом. Они думали, что убивать легко. Их воодушевляли витиеватыми речами, кормили на завтрак пропагандой и уверяли, что одного энтузиазма и решительности вполне достаточно. Но смелость и рвение, с которыми они приходили, пропадали, стоило реальной пуле пронзить товарища, бомбе – взорваться в паре метров от их позиции. Над новичками посмеивались, их пичкали байками, охотно делясь опытом и рассказывая обо всём, что каждый из них – они гордо называли себя ветеранами – успел пережить.

– Его ранили в ногу. Месяц провалялся в лазарете и завёл интрижку с медсестрой. А этот чуть не лишился глаза, но отделался симпатичным шрамом. Кстати, это наш доктор. Его ранили в…

– Эй, полегче.

– Да ладно тебе, Ксавье. Его ранили в задницу, когда он улепётывал с пляжа в Дюнкерке.

– В отличие от тебя, Саммерс, я хотя бы принимал участие.

– Это верно. Я в то время сам прохлаждался на койке. А что? Я, вообще-то, хотел воевать, но потом узнал, что всё п…

– Тут у всех есть вторая дырка в заднице. Считай, особое достижение седьмой роты.

– А! Это Леншерр. Великий и ужасный! Его ни разу не ранило. Даже не задело, представляешь? Поэтому у него всегда на одну медаль будет меньше.

Эрик закатил глаза, но рассмеялся. Солдаты ютились у большой кастрюли с похлёбкой и пересказывали одни и те же истории, уплетая обед с добавкой за обе щеки, – вновь прибывшие, сытые и не успевшие околеть, отказывались от полевой еды, о чём ещё успеют пожалеть.

Чарльз, стоявший рядом, оставался, однако, серьёзен. Он помогал другим, но кто будет лечить его? Он точно так же мог получить ранение или умереть. И Чарльз боялся – за Эрика, семью, ребят, с которыми был бок о бок столько лет. Человек смертен, это есть его сущность и предназначение – прожить и уйти. Но столь многих уже забрали силой.

Чарльз бродил по лесу в полусне. Он видел священника, молившегося над павшими. Он не слышал слов, но знал их суть. Чарльз молился сам, и не получал отклика. Он просил не за себя – за остальных. Просил, чтобы раненые выжили, невредимые – не были тронуты. Просил, чтобы Эрик остался рядом.

Эрик протянул Чарльзу горячий чай. Чарльз вздрогнул и обхватил кружку двумя руками, хмуро смотря вслед уходящим на позиции рядовым, которые с тем же интересом заглядывали Саммерсу в рот.

Чарльз понимал: новички не протянут тут и недели.

***

Ночи становились всё холоднее и темнее. Туман рассеялся, и начались новые налёты авиации – казалось, немцы знают о каждом передвижении союзников. Солдаты продолжали копать рвы – больше никаких приказов не поступало.

Эрик всматривался в темноту ночи, топчась на одном месте. Он замерзал, но не мог покинуть пост ни на минуту. Ещё несколько часов – и можно будет вернуться под брезент и одеяло, уговаривал он сам себя.

– Эй?

Эрик резко обернулся и вскинул винтовку. Они полностью истратили боезапас, каждый патрон стоил дороже всего золота мира, но у часового в распоряжении всегда был полный магазин.

– Эрик, это я.

Он облегчённо выдохнул, опустил оружие и протянул руку. Чарльз забрался внутрь глубокого окопа, укрытого ветками и обильно припорошенного снегом, и выглянул наружу.

– Я принёс тебе чай и одеяло, – прошептал он, вытаскивая фляжку, о которую можно было обжечь пальцы. Эрик схватил её и прижал к себе на мгновение, не сразу поняв, что Чарльз заботливо накинул на его плечи плед.

– Спасибо, – Эрик улыбнулся, дрожащими пальцами отвинчивая крышку. Он сделал несколько глотков, чувствуя, как кипяток ошпарил язык и глотку, тут же согревая всё тело изнутри.

Чарльз взял бинокль, чтобы осмотреть местность. Близилось Рождество, но никаких вестей не было. Союзники не дошли до Берлина, как планировали – немецкие войска с былым упорством оказывали сопротивление, иногда даже оттесняли соперника со своих территорий. До седьмой роты доходили слухи о готовящемся нападении, и замёрзшие и изголодавшиеся солдаты с каждым днём теряли веру в то, что смогут его сдержать.

– Затишье перед бурей, – пробормотал Чарльз и, отложив бинокль, сел прямо на землю, тоже укрытую еловыми ветками. Он растирал ладонями предплечья и всё ещё изредка покашливал. Друзья вернулись на позиции, стоило только спасть жару. Чарльз сказал, что не может валяться в тепле, пока другие мёрзнут, и Эрик разделял его взгляды.

Он протянул другу фляжку.

Никто не знал, когда эта буря настанет.

***

«23 декабря 1944 года,

воскресение

Мы продолжаем держать оборону. Лес – прекрасное укрытие. Танки никогда не пройдут через нас. Капитан сказал, что союзники со дня на день сомкнут круг, и тогда немцам будет некуда идти. Они сдадутся.

Мне больно – пожалуй, это подходящее слово – видеть, как погибают наши товарищи. Мы истощены, но я знаю, что ребята костьми лягут, чтобы остановить врага. Припасы кончились. Все хотят домой.

Я скучаю по маме. По отцу. Вчера мне снился наш дом, родной дом, и я подумал, как здорово было бы туда вернуться после окончания войны. Но они не согласятся. Даже сейчас остро чувствуется эта глупая неприязнь. Мы ни в чём не виноваты, как не виноваты и те, кто жил в страхе или слепой вере. В тени чужого величия и красивых слов. Они обманщики, каждый правитель – лгун, так зачем обвинять обычных людей, которые просто хотели лучшей жизни. Верили в неё, ждали. Мы тоже ждали.

Мы ждём до сих пор.

Он спит на моих коленях. Я не сплю. Я смотрю на небо и вижу, как вдалеке занимается зарево рассвета. Надеюсь, в этом году у родителей было на столе что-нибудь вкусное».

========== Глава девятая ==========

– Первой и третьей армии удалось обойти противника с юга. Тридцатый корпус зашёл отсюда. Хоррокс пообещал, что завтра нас полностью деблокируют, сэр!

– Отличный подарок на Рождество, – Уилсон усмехнулся, передавая кружку с чаем дальше. – Иди, скажи ребятам, чтобы не расслаблялись. Соберите разведотряд, иначе они околеют.

Сержант отдал честь и выбрался из штаба, отодвинув густые ветки. Ричард вздохнул и повернул голову к лейтенанту, сидевшему рядом с миниатюрной печкой – сегодня было особенно холодно и ветрено. Уилсон поёжился и поднялся.

Он вышел следом за сержантом и медленно двинулся вдоль линии обороны. Он был с этими ребятами с самого начала их пути и помнил каждого, даже тех, кто покинул их роту ещё в 1939 году. Ричард помнил, как они умирали. Каждое письмо, отправленное родственникам, матерям, оплакивающим своих сыновей, было преисполнено неподдельной печалью. Он любил этих ребят, они – истинные друзья, команда, единое целое, и Уилсон знал – они продержатся до конца.

– Сэр?

Ричард обернулся и сделал приглашающий жест. Он продолжал идти, неторопливо шагая по затоптанному грязному снегу. Эрик поравнялся с командиром и нахмурился, не сразу заговорив.

– Что будет дальше, капитан?

– Это философский вопрос, Леншерр. Пока мы просто ждём подмогу. Затем мы тронемся навстречу союзнику и врагу. Мне доложили, что войска, вошедшие на территорию Германии, не смогли продвинуться вглубь и вынуждены были отойти. Немцы упрямые. Но мы тоже.

Эрик покосился на Уилсона.

– Я верю в тебя, сержант, и в других наших ребят. Вы всё видите и понимаете, в отличие от большинства. Мы с вами прошли такой долгий путь… Когда нас забросили в Тронхейм, я грешным делом подумал, что это конец, а ведь война тогда только началась. Но сейчас действительно всё подходит к концу, Леншерр, так что не забивай голову всей этой пропагандой, которую скармливают новичкам. А теперь иди, сегодня нам должны привезти консервы. Нужно же как-то отметить Рождество.

Ричард похлопал Эрика по плечу и едва заметно улыбнулся, ещё некоторое время глядя ему вслед.

Вскоре начался снегопад. Лес угнетал своим безмолвием.

***

– Это что, салют?

– Твою мать, это правда салют?!

Они смеялись и обнимались, поздравляя друг друга с Рождеством. Кто-то кидал вверх каски, кто-то громко напевал праздничные песни, позабыв о безопасности. Бегающий между солдатами лейтенант отчаянно призывал к тишине, но утопал в поздравлениях и растерянно улыбался в ответ, в итоге позабыв о своей задаче.

Эрик тихо рассмеялся и передал Чарльзу сигарету. Они сидели в снегу и смотрели на небо, светлое от бомбардировок, принятых грешным делом за фейерверк. Всего в нескольких десятках километров от них шли ожесточённые бои, слышались взрывы и громкие выстрелы. В лесу пахло палёным.

– Ты ведь не празднуешь Рождество, Эрик. И все эти годы, получается, обманывал меня?

– Ты не спрашивал, вот я и не рассказывал, – Эрик затянулся, запрокинув голову. Звуки боёв стихли, как и стихли вопли сослуживцев, утихомиренных, наконец, старшими по званию.

– Рождество объединяет. Когда я был маленьким, то всегда загадывал желание. Совсем как на день рождения. Я просил, чтобы в следующем году мы вновь собрались все вместе. И мы собирались.

Эрик повернул голову. Чарльз придвинулся ближе и мягко поцеловал его в губы, слизнув с них улыбку, за которую был готов отдать всё на свете. Они натянули брезент и сползли ниже, не в силах оторваться друг от друга. Пальцы путались в отросших волосах, отодвигали воротники курток и шарфы, но не пытались раздеть. Никто из них не позволял себе большего. Они ждали, когда всё закончится – оба хотели остаться в Йорке и отдаться друг другу душой, сердцем и телом.

Позднее они опять всматривались в темноту. Лес погрузился в непроглядный мрак и тишину, никто не знал, чем закончилось сражение. Чарльз водрузил на голову каску и поморщился от её тяжести.

– Капитан сказал, что эдельвейс – знак настоящего солдата, – Эрик выудил слегка помятый цветок из кармана и покрутил его в пальцах. – По одной из легенд, в горах живут женщины неземной красоты, которые оберегают цветы, поливают их и рассеивают вдоль склонов. Всякого, кто посягнёт на урожай, они скидывают в пропасть. Кроме тех, чьё сердце наполнено чистой и безмерной любовью. Лишь человек с искренними намерениями может завладеть эдельвейсом. Другая легенда гласит, что эдельвейсы укрыли горы в знак скорби и печали, когда двое возлюбленных, которые не могли быть вместе в этой жизни, взялись за руки и сбросились со скалы. Я слышал, что этот цветок – талисман любви. Постоянной, крепкой и преодолевающей все препятствия.

Эрик протянул свой трофей Чарльзу.

– Пусть он побудет у тебя. Мне пора идти на вахту. Встретимся через четыре часа, Чарльз. Поспи пока.

Он выбрался из окопа, и тьма поглотила долговязую фигуру, звук шагов затерялся среди высоких сосен.

Чарльз обернулся и шепнул в пустоту:

– Я люблю тебя. Люблю.

Он закрыл глаза, ещё долго поглаживая крохотные лепестки эдельвейса, который после спрятал во внутренний карман куртки.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. [2]