Текст книги "Запечатление (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Да, Коул знал, о чем говорит, успев приметить столь заманчивые обнаженные половинки под всколыхнувшимися полами сорочки. И если Люциус для него – бог, ради которого Макмайер был готов своими же руками вырвать сердце из груди и преподнести ему, если высокородный того пожелает, то Эли хотелось банально трахнуть. Нет, Эли хотелось оттрахать до такой степени, чтобы мальчишка забыл не только собственное имя, но и то, что он принадлежит Нойманну, а уже после можно подумать и над тем, как лучше всего преподнести свое сердце Люциусу.

– С чего бы начать, – задумчиво протянул брюнет, посматривая на него с лукавым прищуром, словно только что прочел его мысли, хотя не нужно быть телепатом, чтобы понять, чего хочет альфа, жадный взгляд которого был прикован к снующему туда-сюда молодому омежке. А Макмайер не мог с собой ничего поделать, все глубже и забвеннее предаваясь гону, чувствуя, как от желания распирает узел у основания члена, а тот, в свою очередь, форменные брюки.

Наверное, он рассчитывал на то, что высокородный осадит его, спеленает его тело своими ментальными витками, защищая своего партнера, вынудит его пасть ниц и наступит ему на горло своей изящной ножкой, перекрывая доступ кислорода, а он будет лишь ерзать под ним, жадно пытаясь вдохнуть этот великолепный аромат, и вымаливать позволения прикоснуться к нему. А ведь ещё несколько часов назад альфа и подумать не мог, что желание плоти может быть настолько острым и неконтролируемым.

– Думаю, с того, что Люциус Нойманн – это мое настоящее имя. Спасибо, Эли, – омега одарил мальчишку очередной поощряющей улыбкой, принимая из его рук длинную, тонкую, коричневую сигарету, зажимая её между средним и безымянным пальцами правой руки и поднося ко рту. Милашка сразу же засуетился, чиркнув длинной спичкой, от огня которой и прикурил омега, а после уселся на колени подле высокородного, благоговейно держа в руках пепельницу.

В Люциусе все было необычным – вот что понял альфа, с жаждой наблюдая за каждым движением, каждым жестом, каждой черточкой высокородного. Он даже сигарету держал по-особенному, выдыхая насыщенный дым с запахом все той же вишни. И это заводило ещё больше. Мальчишка теперь воспринимался всего лишь как декорация. Пусть сидит себе, глупо улыбается и держит пепельницу, в то время как все внимание Люциуса будет принадлежать только ему, Коулу Макмайеру. Хотя, по сути, он бы тоже не отказался послужить подставкой для пепельницы Нойманна, только он бы сел у его ног, как и положено низшему существу, даже позволил бы нацепить на себя ошейник и поводок, лишь бы быть уверенным в том, что он принадлежит этому омеге. Возможно, так оно и будет. Взгляд Люциуса словно убеждал его в этом, при этом уговаривая потерпеть, ибо сперва им предстояло кое-что не менее важное – расстановка точек в конце каждого недосказанного предложения, поэтому, даже невзирая на туман гона, Макмайер был готов подождать, причем не только ради того, чтобы узнать правду.

– Считаю целесообразным напомнить, что я – высокородный, и что все, что вы прочли обо мне там, – омега с легкой брезгливостью кивнул на отложенный на столик планшет инспектора, – всего лишь вымысел, который должен скрыть мои, как говорит мой дражайший папочка, юношеские выкрутасы.

– Вы ведь глава Департамента Управления Фогсити? – просипел Коул. Все-таки даже в гоне он мог все ещё здраво соображать, сопоставив некоторые факты, да и не верилось в то, что высокородный, пусть, может быть, и отвергнутый своей семьей ввиду своих сексуальных предпочтений, работал бы обычным секретарем и подчинялся бы бете с D-уровнем редукции, коим, по общедоступным данным, был глава Департамента Управления – Теренс Уолкер. Получается, все было фикцией, и речь шла не только о том, что Теренс, как и Спектариус, пользовался голографическим образом для управления Департаментом, скрывая свое настоящее лицо, а о том, что Нойманн, похоже, целиком и полностью контролировал не только Департамент Управления, а и всю фогситскую ветку системы дал-эйрин, будучи единственным высокородным во всем аппарате управления городом.

– И это тоже, – кивнул омега, тем самым не только подтверждая его догадки, но и затягивая в паутину системы дал-эйрин ещё глубже. Теперь у Макмайера не было пути назад, что в свою очередь означало только одно: что бы от него не понадобилось Нойманну, он либо сделает это, либо уже завтра его обезображенный ядовитым туманом труп найдут в кювете. Или же не найдут вовсе.

– К тому же, как вы, инспектор, уже догадались, я не просто высокородный, – Люциус подался немного вперед, даже не смотря, с завидной точностью, сбив пепел в подставленную малышом пепельницу. – Я – высокородный во втором поколении, – и снова предыдущая поза, расслабленная и величественная в одночасье, словно и не говорили они только что о том, чего не могло быть в принципе, о том, что считалось недосягаемой мечтой для каждого Homo memoratrices.

– Нет… я даже… – пробормотал Коул, заставляя свои, затуманенные желанием мозги снова работать, сопоставляя сказанное омегой с тем, что он видел.

Получается, битрансцендентность Нойманна была следствием того, что он высокородный во втором поколении. То есть, если смотреть на этот факт с научной точки зрения, он был идеальным, и, скорее всего, его геном был полностью защищен от редукции, а это означало… это означало, что дети Люциуса тоже будут высокородными. Значит, именно это на самом деле имел в виду омега, когда сказал, что в Центре Репликации ему не смогли подобрать достойного партнера даже для искусственного оплодотворения – отец-альфа детей Нойманна тоже должен быть идеальным. Да, это все так, но в тот же момент причины, по которым этот омега был высокородным во втором поколении, так и остались неясны. Была ли это случайность или же, как он и предполагал, секрет редукции уже давно не был секретом, по крайней мере, не для верхушки системы дал-эйрин.

– Предполагаю, инспектор, вы сейчас пытаетесь понять причину моей, скажем так, уникальности, – Люциус ухмыльнулся, его биополе плавно развернулось, а ментальные витки потянулись к альфе, едва-едва, словно к фарфоровой кукле, прикасаясь к его собственному биополю, заставляя альфу покачнуться, прикрыв глаза, наслаждаясь столь щедрым поощрением. – И это не совпадение, – уже полушепотом, доносящимся до Макмайера тягучей песней желания, продолжал омега. – Я и мои старшие братья-альфы совершенны потому, что высокородным, как вы уже догадались, известен секрет безупречности генома.

– И в чем же он заключается? – пробормотал Коул, растягивая воротник форменной куртки, который душил его, словно ментальные витки разгневанного и более сильного альфы. Он бы вообще сейчас сбросил всю одежду, чтобы кожей почувствовать ментальные прикосновения высокородного, и, по сути, тот вопрос, который он сейчас задал, был всего лишь формальностью, ответ на него был не так уж и важен альфе, который ещё полчаса назад жадно желал узнать что-то, что бы выделило его из серой массы силестинцев, сделав особенным. Только Люциус и его голос, превращающий необузданный жар гона в томное тепло, которое расползалось по телу, расслабляя, подчиняя и превращая его в податливую глину, из которой можно было слепить покорного раба.

Он все ещё ненавидел это омежье недоразумение, Эли, но теперь мог его понять, потому что от подобного, от тех чувств, которые побуждает близость высокородного, от одних его ментальных прикосновений, от взгляда, в глубине которого можно прочесть ответную заинтересованность, от запаха, который заменял воздух, просто невозможно отказаться. Как говорил его папочка: омега – не стена, в крайнем случае – переносная стенка, которую можно незаметно подвинуть, а после так же аккуратно поставить на место. К тому же, приоткрыв один глаз и посмотрев на мальчишку, Макмайер не почувствовал с его стороны ни виточка ревности или же раздражения, собственничества или же желания борьбы, только покорность и благоговение, так что, похоже, малышу было не привыкать к подобным выходкам своего партнера, а альфа от столь щедрого подарка отказываться тоже не собирался, надеясь на что-то, о чем, дабы не пресытиться, старался даже не думать.

– Чуть менее двухсот лет назад, – совершенно спокойно, словно их разговор и не приобрел заигрывающих ментальных красок, продолжил Нойманн, – когда каста высокородных оказалась в плачевном состоянии из-за вырождения нашего безупречного генома, было принято решение о радикальных методах, методах исследований и экспериментов, которые, естественно, нужно было проводить на живых людях, чтобы, так сказать, видеть реальный результат.

– Чуть менее… – пробормотал Коул, ухмыляясь. Казалось, вместе с ментальными витками его касаются и знания омеги. Пусть тело и казалось неподвластным, пульсируя жаром гона и полностью подчиняясь высокородному, но разум был чист и ясен – это было непередаваемое ощущение, в котором хотелось плавиться, медленно, словно масло на огне, и альфа плавился, чувствуя, как его губы озаряет понимающая, но при этом саркастическая улыбка.

– Так появилась Особая Зона, – констатировал Макмайер, открывая веки и пристально, без тени страха или же раболепия, смотря высокородному в глаза. – Гуманность в рамках понятия Нравственность, – альфа фыркнул, хотя, конечно же, это Нойманн позволял ему смотреть и фыркать, словно своими ментальными прикосновениями разрешив ему стать на ту ступеньку, с уровня которой можно дотянуться до кончиков пальцев высокородного. – На самом же деле, все неблагонадежные стали всего лишь расходным материалом, подопытными крысами, жертва которых, естественно, была оправдана и уж никак не напрасна. Ведь так? – пришлось полностью расстегнуть форменную куртку, потому что казалось, что температура в комнате возросла на десяток градусов, накрывая его жарким, страстным, разомлевающим пологом с ароматом вишни и миндаля.

– Отчасти, – уклончиво ответил Нойманн, небрежно, но изящно бросая окурок в пепельницу, и Эли сразу же метнулся с дивана, убираясь, а Макмайер поймал себя на том, что он следит за мальчишкой не менее пристально, чем за высокородным, теперь понимая и Люциуса, ведь, смотря на такую омежистую милашку, трудно было сдержать в узде крылья своих инстинктов.

– Создание Осозе оправдало себя лишь в тех пунктах, что дал-эйрин теперь могла беспрепятственно контролировать, так называемых, неблагонадежных. В то же время Центр и Узлы Репликации получили практически неограниченный доступ к экспериментальному материалу, но, увы, – омега пожал плечами, но даже столь простой жест вынудил Коула затаить дыхание, всматриваясь в переливы серебра в темноте волос, плавно скользнувших с плеча за спину, – феномен редукции так и не был раскрыт.

– Но… – продолжил за Нойманна альфа, снова наблюдая за вернувшимся в гостиную Эли, который занял, похоже, свое законное место под боком у высокородного. В какой-то мере Макмайер завидовал этому омежьему недоразумению, которое носило метку бога, в чем-то он им восхищался, ведь не только же за красивые глазки и пухлые губки Нойманн сделал его свои любовником, в какой-то степени он даже желал его, потому что Эли был красивым, пусть ему, конечно же, было далеко до Люциуса, и это противоречие слегка отрезвляло альфу, не позволяя полностью раствориться и подчиниться.

– Но даже высокородные могут ошибаться, – таки закончил свою мысль Люциус, тем самым подчеркивая обыденную человечность высшей касты. Макмайер с этим согласен не был, потому что, что бы не говорил высокородный, а ему не понять, как это – быть даже не вторым сортом, а просто куском мяса, в котором заключена слабая сущность, хотя он и не ощущал со стороны Нойманна презрения, но пропасть между ними была слишком огромная, чтобы говорить о доверии. Скорее, его тоже хотели для чего-то использовать, и это была явно не роль сторожевого пса, вот только сам Коул пока что так и не смог понять, с какой целью была разыграна эта партия.

– Путем проб и ошибок, – продолжал омега, – отталкиваясь лишь от мифологических теорий и неподтвержденных любительских исследований, одна группа ученых пришла к шокирующему для нас, высокородных, выводу, что безупречность – это симбиоз прерогативы и безнадежности, проще говоря, – глаза Люциуса снова прищурились, а Макмайера обдало ментальным жаром ответного желания особи, омеги, который позиционировал его не просто, как альфу, а именно как партнера, – потомство высокородного будет безупречно, если он родит или зачнет с особью с самым высоким уровнем редукции. Конечно же, – настойчиво подчеркнул брюнет, – сейчас я не углубляюсь в генетику и физиологию, на основании которых в Центре Репликации и подбирается самый выгодный партнер.

– Но это невозможно, – прошептал Коул, расстегивая пуговицы уже рубашки, кончиками прохладных пальцев ощущая жар собственной кожи, и бесстыже, как для особи и альфы, слегка разводя ноги в стороны, потому что член уже не пульсировал, а болезненно ныл, более чем наглядно выпирая под брюками.

– Поэтому-то мы и выбираем партнеров очень тщательно, – ответил Нойманн, довольно улыбнувшись, словно его не просто забавляло или же льстило ему состояние слабого альфы, а было именно тем эффектом, которого он желал и добивался, все настойчивей опутывая его своими ментальными витками, – дабы быть уверенными не только в том, что наши дети не унаследуют редукцию своих слабых родителей, но и что сами отцы-папочки умеют держать рот на замке.

– Я все ещё в замешательстве, – пытаясь собрать остатки своей сдержанности, которая медленно утопала в желании, ответил Макмайер. – Если это на самом деле так, то что вы, высокородный, тем более во втором поколении, делаете в Осозе? – что-то не складывалось, даже своим затуманенным разумом альфа это понимал, пытаясь как-то приплести к этой ситуации не только Элиота Карпентера, который был запечатлен Нойманном, но и себя, и Адама Вудса, который просто не мог не знать о том, кто его подопечный на самом деле и каковы его планы. Наверное, стоило об этом спросить прямо, но язык словно прилип к небу, а взгляд замер на изящной руке высокородного, которая медленно блуждала по не менее изящной, шелковистой ножке омежки, довольно щурящегося от столь незатейливой ласки.

– Отчасти я здесь из-за Эли, – мягко, с нежностью ответил Люциус, притягивая разрумянившегося омежку к себе ещё ближе, и скользя пальцами с короткими ноготками по обнаженному бедру мальчишки. – Мне, как высокородному во втором поколении, не важен статус партнера, – Нойманн фыркнул, очевидно, заметив ошарашенное, не верящее выражение на его лице.

– Да-да, инспектор, – брюнет кивнул, простым, обыденным жестом подтверждая его, казалось, фантастические догадки, – я могу не только понести, но и зачать. Бете или же омеге – не имеет значения, как и мои братья-альфы, вы, наверняка, не поверите, могут, в перспективе, родить, хотя, – Нойманн позволил себе саркастический смешок, – ни Виктор, ни Эйтан, конечно же, даже под угрозой вымирания человечества не пойдут на подобное – альфы до мозга костей.

– Совершенная особь, – благоговейно прошептал Макмайер, на ум которому сейчас приходил только один термин, который он встречал в некоторых секретных документах, но так и не смог понять его истинного значения, считая, что это что-то вроде первозданного, идеального человека, который существовал ещё до разделения особей на альф, бет и омег. – Левиафан.

– Что-то вроде этого, – снисходительно ответил Нойманн, после чего сразу же стал серьезным, даже слегка нахмуренным, словно его что-то беспокоило. – Но, даже несмотря на свою безупречность, я не могу зачать ребёнка Эли, – Люциус притянул мальчишку к себе ещё ближе, и тот уткнулся ему лицом в шею, маленькими пальчиками жадно, с отчаянием, уцепившись в футболку партнера, – даже запечатление не запустило обратный процесс в его организме, хотя мы на это надеялись.

– Прости, Люциус, – пробормотал мальчишка, всхлипывая. – Это я виноват и мой R-уровень редукции.

– Ты не виноват, малыш, – прошептал Нойманн, поглаживая омежку по голове, плечам, спинке, успокаивая. – Это я сбил тебя с пути, ведь, если бы ты стал партнером Эйтана, возможно, его запечатление и семя подарили бы тебе ребёнка.

– Но я люблю тебя, Люциус! – воспротивился доводам любовника омежка, и пусть Макмайер сейчас не мог видеть лица мальчишки, но он мог чувствовать искренность и неподдельность его слов. На него словно обрушился холодный ливень, в то время когда между двумя омегами полыхал огонь взаимных чувств. Альфа им завидовал, понимая, что ему не суждено испытать нечто подобное, ведь его нынешние чувства к Нойманну – это всего лишь восхищение высокородным, желание омеги альфой, потребность гона и особи, которая так и не смогла реализовать свои природные инстинкты. И его тоже так любить не будут, потому что он слабый альфа и огрубевший в годах одиночества мужчина, который не способен дать своему партнеру ту защиту, поддержку и заботу, которых достоин любимый человек. Что ж, почти все уже стало на свои места. Его же роль, похоже, заключалась в том же, в чем заключилась и миссия Адама Вудса, что Макмайер, не медля, решил уточнить, дабы расставить все точки и таки покинуть квартиру этих омег, дабы не тешить себя напрасными надеждами.

– И поэтому вы, Люциус, переселились в Осозе, в надежде, что здесь вы сможете найти подходящего партнера, который осчастливит вашу семью потомством? – ответом ему был выразительный взгляд Нойманна, и вопросов больше не осталось, разве что один, которым Коул и решил закончить этот разговор. – Но Адам, как и сотрудники Центра Репликации, так и не смог подобрать вам партнера, который бы подходил вам идеально по всем показателям, – наконец, ответы были получены, и Макмайер даже выдохнул с облегчением, но не только потому, что замешательство сменилось твердой уверенностью, а и потому, что ментальные витки высокородного больше не касались его, обвившись вокруг Эли, успокаивая и оберегая столь хрупкое создание, которое альфа больше не презирал, более того, которым он восхищался и которому, по-прежнему, завидовал, но теперь белой завистью.

– Да, инспектор Вудс очень старался нам помочь, за что был соответствующе вознагражден, – Макмайер снова кивнул в ответ на красноречивый взгляд, теперь зная ответ ещё на один вопрос, который терзал омег и бет Отдела – Адаму за его старательность и умение хранить чужие тайны подобрали достойного альфу, по этой же причине, похоже, выбрали и его, сразу же давая понять, какая награда ожидает его, слабую особь, в случае безупречного Служения и ревностного исполнения своего Долга. – Но мы с Эли поняли, что ошиблись в своих расчетах, поселившись в Осозе и пытаясь найти партнера для меня в толпе, в то время, – омега фыркнул, словно признавая свое поражение, – когда, и правда, нужно было слушаться старших.

– Что вы имеете в виду? – Макмайер напрягся – его сущность, оскалившись, подсказывала, что вот она – сердцевина, то, ради чего он прошел столь витиеватый путь, и взгляд Люциуса ему не понравился, уж слишком он стал предвкушающим и жадным, устремленным точно на него, как и взгляд Элиота, который, обернувшись, посмотрел на него с туманом ответного желания в глубине изумрудных глаз.

– То, что вы, инспектор Коул Макмайер, и есть тот идеальный кандидат для меня, от которого я смогу родить высокородного в третьем поколении, – на этот раз взгляд Нойманна стал подобен хищнику, загнавшему свою добычу в ловушку, из которой уже точно не было выхода, – истинного, как вы сказали, Левиафана.

– Почему я? – просипел Макмайер, задыхаясь от вязи ментального узора, который молниеносно покрыл его тело, лаская, возбуждая и тем самым причиняя неизведанно-сладкую, желанную боль.

– Вас проверяли десять лет, Коул, – омега впервые назвал его по имени, словно тем самым подчеркивая, что они перешли на какой-то иной, более доверительный, замкнутый, интимный виток отношений, – как человека, особь и альфу. И вы, – Нойманн понизил голос до шепота, – оказались безупречным сторожевым псом для системы дал-эйрин, идеальным кандидатом по всем медицинским показателям и примерным альфой, который не затеряется на фоне остальных партнеров высокородных. Вас, между прочим, метили в альфы для Спектариуса. Да-да, – со смешком протянул Люциус, явно забавляясь его беспомощностью. – Спектариус – высокородный бета, и у него уже есть два взрослых сына, но вот что-то ему захотелось родить ещё одного, и выбор пал на вас, Коул, но Спектариусу придется подыскать другого партнера. Как же он негодовал и метал! – Люциус рассмеялся, звонким и чистым смехом, усаживая Эли себе на колени и совершенно откровенно, с желанием, скользя ладонями по его выгибающемуся телу. – Но не ему тягаться с Виктором Нойманном.

– Ваш брат… – прохрипел альфа, задыхаясь не только от ментальной вязи, которая обездвижила его тело и обострила чувствительность, но и от того действа, которое разыгрывали перед ним эти бесстыжие омеги, ласкаясь. – Причем здесь он?

– При том, что за вас попросил любовник Виктора, которому тот никогда и ни в чем не отказывал, – Люциус наклонился к доверчиво подставленной шее мальчишки, смотря на него из-подо лба, и следующие слова вымолвил одними только губами, но Макмайер смог их прочесть. – При том, что за вас попросил Джулиан Морган, – и алые губы коснулись шеи омежки, жадно всасывая кожу и вырывая из уст Эли страстный крик, в котором утонул пораженный выдох Коула Макмайера.

Мысли ошалело метались в голове, от крайности к крайности, то обрушиваясь на него пониманием, то увлекая за собой в неизвестность. Десять лет во лжи, чтобы после ему распахнули веки, позволив узреть правду, но при этом утопив по самую макушку в грязи. Конечно же, Макмайер не был наивен, он предполагал, догадывался, что вся система дал-эйрин – это яблоко с гнилой сердцевиной, но суть была в том, что он уже вкусил этот запретный плод, причем не только что, а, получается, ещё десять лет назад, когда перестал быть Морганом, наивно предполагая, что новое имя стало началом и новой жизни.

Все эти десять лет он был всего лишь игрушкой в чужих руках: в сетях системы дал-эйрин, которая дергала за ниточки под названием Служение, Долг, Нравственность, в планах высокородных, для которых он был всего лишь разменной монетой, даже в мыслях собственного папочки, который вытрахал ему место на пьедестале подле себя. Что ж, каждый родитель любит своего ребёнка по-своему. Любовь Джулиана оказалась с привкусом алчности и похоти, но Коул теперь даже не знал, имеет ли он право осуждать его за подобные методы, ведь, получается, папа о нем заботился, о своем слабеньком альфочке, или же навязал ему очередную, не менее значимую, чем тридцать лет назад, роль.

Как бы там ни было, но у него ещё был выбор. Он мог пересилить себя, обуздать свою похоть, преклонить сущность, задушить гон, подняться и уйти, оставив самозабвенно целующихся омег наедине, в этой квартире, наполненной смешавшимся ароматом вишни и миндаля. Да, мог. Такое решение было бы правильным. Соответствовало бы понятию Долг, вписывалось бы в рамки понятия Служения, было бы более чем наглядным примером понятия Нравственность, но и от того, что он просто посмотрит, посмотрит на то, как это – принадлежать высокородному, принадлежать Люциусу Нойманну, мир не рухнет, а его собственные убеждения и приоритеты всего лишь отойдут на второй план. Пусть и на короткий миг, но Коул Макмайер, всегда безупречный и правильный, мог позволить себе снова стать сыном Джулиана Моргана.

– Люциус… Люциус… Люциус… – стыдливо, на жадных выдохах шептал омежка, то прижимаясь к партнеру ещё сильнее, желая его прикосновений, ласк, поцелуев, то пытаясь оттолкнуть брюнета, цепляясь за его плечи, дергая за волосы и запрокидывая голову назад, будто это могло остудить пыл Нойманна, с той же, лукавой усмешкой припадающего к тонкой изящной шейке, на которой уже рисовались следы его неподдельной страсти.

– Люциус остановись… прошу… – захлебываясь, пытаясь сползти с колен омеги, умоляюще шептал Эли. – Пожалуйста… он же смотрит… – омежка выгнулся, прижимаясь точеными бедрами к любовнику и запрокидывая голову. Макмайер едва сдержал коварно сдавивший горло стон, утопая в стыдливой зелени глаз мальчишки, в глубине которых полыхал огонь безумной страсти. Страсти не только к Люциусу, который крепко, собственнически, физически и ментально, удерживал омежку в своих объятиях, но и к нему, свободному альфе, словно тем самым давая понять, что у него, слабого и бесперспективного, есть то, что не может дать ему даже высокородный. Он, альфа, мог подарить малышу пыл и жар десятка оргазмов, растянув его попку своим членом и повязав его узлом.

– Ну, и пусть, – проворковал Нойманн, одной рукой поддерживая омежку, плотно обхватив его талию, а второй медленно, с наслаждением, будто снимая обертку с излюбленного лакомства, расстегивая рубашку любовника. – Ты же сам чувствуешь, насколько противоречив этот упрямый альфа, как дрожат, но держатся его щиты, – брюнет взглянул на Коула поверх плеча мальчишки, одновременно приподнимая рубашку, позволяя мужчине увидеть округлые светлые ягодицы своего любовника, сейчас напряженные и беззащитно оглаживаемые ладонью высокородного. – А нет ничего слаще, малыш, чем наблюдать за медленным, томительным, сжигающим поражением бунтаря.

– Люциус! – вскрикнул Эли, словно задыхался в нежности и ласке, и его тонкие пальчики ещё требовательнее впились в плечи Нойманна, а тело выгнулось, подалось вперед, навстречу желанной ласке, которая для Макмайера так и осталась таинством.

Гон пульсировал в висках, в горле, в паху, во всем теле, отдаваясь отголосками тянущей боли от желания, спутанного уздой сдержанности. Коул не мог стонать и терять контроль только потому, что перед его глазами ласкались две омеги. Он ведь альфа. Он должен созерцать свысока, всем своим видом показывая для кого разыгрывается это представление, а после, когда омежки будут уже на пике страсти, обезумев от похоти и не понимая происходящее вокруг, подойти и расцепить этот клубок из двух тел, грубо, несколькими толчками расправившись с похотью мальчишки, а после долго, с упоением и наслаждением засаживать высокородному, пока он не начнет скулить и выпрашивать узел.

Да, так бы поступил альфа. Но Макмайер лишь судорожно сопел, а пальцы, казалось, вросли в подлокотники, насколько сильно и глубоко он вцепился в них, дабы не поддаться опрометчивым порывам своей сущности. Нойманн не позволит – вот что понимал альфа. Этот омега правит балом страсти и похоти. Он сидит на троне, чеканном из древнего древа инстинктов особи и оббитого шелком желания. Его голову венчает корона греха. А он всего лишь слабый альфа, припадающий к его стопам и молчаливо вымаливающий ласку.

Наверное, его нерешительное противоречие слишком выразительно полоснуло ментальный купол вокруг любовников, за что он сразу же поплатился, будучи намертво окольцован витками высокородного, стиснувших его тело стальной хваткой. Коул ожидал боли, как наказания за свою нерешительность и слабость – Люциус имел на это право, ведь это именно омега снизошел к нему, слабому альфе, у которого, по сути, не было выбора, но который никак не хотел сдаваться, с завидным упрямством отстаивая последние капли своей альфьей гордости. Но вместо боли пришло забвение, словно его затянуло в воронку чужих мыслей и чувств, обрушивая на него предвкушение, страсть, желание и наслаждение.

Ласки мальчишки были такими робким, любящими, но при этом целенаправленными и осознанными, что от их настойчивости кружилась голова. Поцелуи с привкусом вишни и легкая горечь сигаретного дыма на губах, которую собирали влажным, юрким язычком. Тонкие пальчики с аккуратными ноготками, царапающие грудь сквозь футболку, словно хотели разодрать эту ткань в клочья и с силой, с нажимом, впиваясь, пройтись по роскошной коже цвета мрамора, украшая её гранатным бисером крови. Запах юного омеги – сладкий, желанный, волнительный. И мягкость кожи под подушечками пальцев, покрытой мурашками удовольствия. А дух захватывает, когда изумрудные глаза смотрят с обожанием и любовью, но в то же время сладкие, пухлые губки шепчут: «Возьми меня, Люциус… Я принадлежу тебе… Целиком и полностью…». И припасть к этим бесстыжим, распахнутым навстречу губам, лаская их своим языком, проникая вглубь, словно желая, чтобы мальчишка задохнулся в этом поцелуе, на самом же деле всего лишь выполняя желание того, кого любишь всем сердцем. А после перевести взгляд, чтобы увидеть полные вожделения и обожания карие глаза с расширившимся зрачком. Глаза, на белом, как мел, полотне лица, по виску которого скатываются капли пота.

Макмайер глубоко выдохнул, закашлялся, ухватился за бешено колотящееся сердце, а перед глазами плясали черные точки, заполняя его сознание, в котором в ревущем хаосе бушевала похоть. Так вот, значит, на что способны высокородные. Или на подобное, позволить зреть своими глазами и чувствовать своим телом, способен только Нойманн? Как бы там ни было, но только что, лишь пожелав, применив свою ментальную силу и позволив крыльям своей сущности распуститься на весь их размах, Люциус вырвал его собственную сущность из плена его же сознания, взяв под контроль второе и позволив первому руководить телом. Теперь Коул не плавился в гоне. Он сгорал, больше не имея сил на то, чтобы противостоять инстинктам альфы.

Так и не разорвав поцелуй, Люциус аккуратно, слегка приподнимая податливое тело, уложил мальчишку на диван, нависая над ним с величием большой, гибкой кошки. Его черная коса, в которой с ночью переплетались нити серебра, упала омежке на плечо, и он сжал её в своем требовательно кулачке, тем самым не позволяя разорвать поцелуй, дрожа под его напором и страстью.

Эли прогнулся в пояснице, острыми коленками сжимая бока любовника и явно не сдерживаясь ни в своей силе, ни в желаниях, ни в откровенности. Омежка распалялся и возбуждался, насыщая воздух головокружительным ароматом миндаля, и Макмайер с жадностью вдыхал этот запах, прикрыв глаза, словно, и правда, видел, как прозрачные капельки выступают на головке аккуратного омежьего члена, и как омежьи соки увлажняют раскрывающуюся дырочку, стекая по ложбинке и пачкая бежевую обивку.

– Какой бесстыжий мальчик, – прошептал Люциус, с мокрым, пошлым звуком отрываясь от зацелованных блестящих губ любовника. Эли только промычал в ответ что-то невнятное, потянувшись за очередным поцелуем, а Нойманн лишь усмехнулся, прикасаясь к пухлым губкам пальцами, скользя по ним, слегка надавливая, вынуждая жаркий ротик приоткрыться ещё шире, выпустив юркий язычок.