Текст книги "Лишь звук пролетевшей пули (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Ира, отстраненно выслушивая его восторги, чувствовала, как понемногу отступает все, настойчиво терзавшее последние дни. Сейчас, в залитой рассеянным светом кухне, с улыбкой глядя на единственного родного по-настоящему человека, она была не циничным полковником, спокойно и жестоко выполнявшим жуткие просьбы, не выгоревшим морально нравственным уродом – она была просто мамой. И внезапной горечью уколола простая, но запоздалая мысль – а ведь если бы с ней что-то случилось, даже у родного сына ничего светлого не получилось бы вспомнить. Она ведь искренне считала, что, поддерживая и обеспечивая его, имеет право распоряжаться его жизнью и судьбой, лучше видя и зная, что на самом деле нужно ему. И в погоне за этим “лучше” порой забывала, что она, в первую очередь, для него близкий человек, а не раздающий неоспоримые приказы полковник полиции. Та суровая, жесткая сторона ее натуры неизменно брала верх и в личном, усугубляя накопившееся непонимание, раздражение и враждебность, как будто и родные некогда люди стали непримиримыми врагами. Она не видела, не хотела понимать, что эти ее черты, привычка давить и действовать силой не работают здесь, приводя к совершенно противоположному результату – стоило только вспомнить спектакль с похищением Сашки, когда отказалась прикрывать его друга. Ире было страшно и сложно осознать, что по сути сама виновата во многом, порой пропуская нечто важное в диалоге с собственным ребенком, но слишком много значения придавая преходящим мелочам вроде отношений сына с друзьями и подружками. Она, чересчур бескомпромиссная с одной стороны и слишком привязанная к Сашке как к единственно родному с другой, отняла у него главное – право самому обжигаться и совершать ошибки, учась на собственном опыте. Она могла рассказывать кучу поучительных историй, могла повышать голос и запрещать, могла ставить строгие ультиматумы, лишь обостряя отношения, но заставить сына жить так, как хочется ей, она не смогла бы все равно. И слишком поздно пришло понимание, что цена ее непоколебимой уверенности в собственной правоте – отчужденность и подсознательный, скрытый страх, замешанный на вспышках неприязни, а вовсе не благодарность, привязанность и тепло. Но разве такой она хотела быть для него? Разве такая атмосфера нужна была ей в единственной тихой пристани – дома? И дорого бы она отдала, чтобы все исправить – не так уж много в ее жизни того, чем можно по-настоящему дорожить и что непозволительно утратить.

Главное – успеть осознать.

========== Часть 22 ==========

– Ирин Сергевна, я, похоже вычислил, кто наблюдал за вами в тот раз, ну, когда…

– Я поняла, – перебила Зимина, нахмурившись.

– В общем, это некто лейтенант Самохин, опер из соседнего отдела. Говорят, парень нормальный, ни в чем таком не замечен… Но есть пара моментов. Года полтора назад отца этого лейтенанта, кстати, бизнесмена, грохнул киллер. Сработано было профессионально, доказательств никаких не нашли… Ходили слухи, что заказал его партнер, ну, вроде как терки у них какие-то возникли, все такое. Вот. Но доказать ничего не смогли, улик не нашли, дело заглохло, бизнес перешел к этому самому партнеру. Самохин поначалу, говорят, был вне себя, землю рыл, кричал, что посадит этого урода во что бы то ни стало. А потом вдруг этот самый урод подорвался на своей тачке. Врагов он к тому времени нажил немало, так что версий у следствия было до хрена, да и не слишком-то они старались, списали дело в архив и забыли.

– То есть ты думаешь…

– Да кто его знает, Ирин Сергевна. Это так, интересная деталь. А вот еще одна. У этого Самохина есть напарник и кореш, капитан Горин. И капитан этот самый сейчас как раз занимается бандой угонщиков, которые себя нехило так проявили. И одна из угнанных машин по описанию как раз подходит под ту, на которой за вами следили, даже цвет совпадает.

– Вот как, – задумчиво пробормотала Ира, побарабанив пальцами по столу. – То есть найти машины для своих дел для них не проблема.

– Ну, получается что так… Ирин Сергеевна, вам больше не звонили? – помедлив, решился Паша, рассматривая бархатно качающееся вино в бокале.

– Пока нет, – Зимина с силой сжала пальцы, торопливо отворачиваясь, и Ткачев тут же себя обругал, что вообще напомнил об этом.

– Извините, я… – пробормотал неловко.

– Все нормально, Паш, – мягко и почти-искренне улыбнулась Ирина Сергеевна и зазвенела посудой. Пряный, дразняще-аппетитный запах запеченного со специями мяса моментально напомнил Ткачеву, что последний раз он видел еду сегодня утром, да и то в витрине магазина, когда они с Ромычем выехали на ограбление. – Есть хочешь? – Чуть заметно понимающе усмехнулась, раскладывая ужин по тарелкам. – Наготовила, старалась, думала, посидим с Сашкой нормально, а этот паразит даже не посмотрел, пробурчал что-то и умчался, представляешь?..

– Спасибо, вкусно очень, – искренне похвалил Паша, с улыбкой выслушивая родительское недовольство. Незнакомое, странное чувство уюта будто овеяло теплым дыханием – так просто и хорошо оказалось сидеть с этой женщиной на одной кухне, словно это давно уже было обыденной семейной традицией – ничего подобного и даже отдаленно похожего он не испытывал никогда.

– Спасибо, – усмехнулась Ирина Сергеевна, тоже пододвигая к себе тарелку. И вдруг, резко побелев, рванулась из-за стола.

– Ирин Сергевна, что с ва… – начал было Ткачев, недоуменно проводив начальницу взглядом, но в ответ только резко хлопнула дверь ванной. Вернулась Зимина еще более бледной, даже серой, с испариной на висках и подрагивающими губами. Нашла в холодильнике бутылку с водой, открутив пробку, сделала несколько жадных глотков, игнорируя обеспокоенный взгляд.

– С вами все в порядке?

– Да, нормально, – бросила Зимина, проведя по лбу дрожащей ладонью. – Что-то просто нехорошо стало.

– А… – начал Паша и обалдело замолчал. Вилка, которую он крутил в пальцах, встревоженно разглядывая полковника, звякнув, выскользнула из рук, но он даже этого не заметил, прибитый неожиданной догадкой. – А вы случайно не… – Ирина Сергеевна непонимающе приподняла бровь. Паша, нервно сглотнув, потер рукой подбородок, отведя глаза. – Ну, может…

– Случайно нет, – фыркнув, качнула головой Зимина, едва не рассмеявшись. – Я не юная школьница и знаю, что такое меры предосторожности. Так что не парься.

– Ирин Сергевна! – по щекам Ткачева разлилась смущенная краска. – Я вовсе не… Ну, в том смысле, что…

– Господи, Паш, лучше не надо, – усмехнулась Ира, снисходительно похлопав его по плечу. – А то сейчас до такого договоришься, что сам будешь не рад.

– Ирина Сергевна, я в самом деле… – оправдываясь, пробормотал Паша, пытаясь собраться с мыслями, но Зимина только хмыкнула, придвинув к нему бокал с вином.

– Ты пей, Паш, пей, а то аж поперхнулся. Так на чем мы остановились?..

***

– Зам начальника Московской полиции… Приплыли, называется. – Ира, опустив глаза, принялась сосредоточенно складывать фотографии в стопку. – Страшно подумать, кто у них там главный и кто все это спонсирует… Вот что, Паш, – подняла взгляд, продолжая хмуриться и неосознанно постукивая пачкой снимков по раскрытой ладони, – пора с этим завязывать. Самое главное мы выяснили, дальше лезть опасно. Не хватало еще, чтобы твою слежку срисовали! Тогда вообще такое начнется!

– Но, Ирин Сергевна…

– Я все сказала! – повысила голос Зимина. – Сейчас бы еще понять, что с этим всем делать. – Заметив, что Паша собирается что-то сказать, невесело усмехнулась. – Предложение перестрелять всю эту веселую компанию к чертовой матери не принимается, сразу говорю.

– Ну лично у меня никаких идей, – со вздохом признал Ткачев. – Если у них на самом деле такие связи… Мы и рыпнуться не успеем.

– Оптимистично, – фыркнула Ирина Сергеевна.

– Хотя… Есть у меня одна идея… Но сразу говорю, вам она не понравится, – Паша повертел в руках опустевшую чашку из-под чая.

– Говори.

– Может, вам их… Ну, записать? В следующую встречу… – Поймал более чем красноречивый взгляд, но не смутился. – А что? Слить потом это все анонимно…

– Ткачев, ну ты наивный, я прямо не могу! – возмущенно дернула плечом полковник. – Во-первых, я нисколько не удивлюсь, если у них там на каждом шагу всякие сканеры! А во-вторых, ты хоть представляешь, что начнется, если это все всплывет? Да нас же первых и заметут! А потом, ты уверен, что в ФСБ и хрен знает где еще не сидит половина их людей?

– Да, засада. Ну и чего, мы так и будем сидеть ждать их нового “партзадания”?

– Не знаю, Паш. – Зимина, поднявшись со стула напротив, нервно прошлась по кабинету, вернулась в свое кресло. – Едва ли не впервые в жизни я не представляю, что делать. Либо продолжать на них работать, либо тюрьма, либо вообще… Отличный выбор, нечего сказать.

– Ирин Сергевна… – Остановившись у стола, Паша неловко застыл, совсем растерявшись. Ни внешнее равнодушие, ни спокойно-сухой усталый голос не могли его обмануть, но что и как сказать, а уж тем более сделать, не имел ни малейшего понятия. – Ну мы ведь уже столько прошли… Я придумаю что-нибудь, обязательно…

– Паш, да что тут можно придумать? – по сжатым губам скользнула кривая усмешка. – Есть вещи, с которыми мы не можем справиться, надо уметь это признавать. И знаешь… – медленно подняла голову, больным, измученным взглядом изучая его лицо, – знаешь, наверное так и должно быть. За все надо платить. Видимо, пора и мне.

– Ирина Сергеевна, ну что вы… – выстужающей, необъяснимо-ломающей болью отозвались эти утомленно-обреченные и вместе с тем решительные слова. Мягко взял в свои ладони ее тонкую бледную руку, с какой-то тоскливо-трепетной нежностью поднес к губам ледяные пальцы. – Я вас не узнаю…

– Я сама себя не узнаю, – криво ухмыльнулась Зимина, осторожно высвобождая ладонь. – Ты иди, Паш. И… спасибо тебе.

***

Звонок раздался в тот самый момент, когда Ира, набросив плащ и подхватив со стола ключи от машины, собиралась выйти из кабинета. Мысли крутились вокруг самой мирной бытовой ерунды: приготовить ужин или перекусить в кафе по пути к дому, не забыть вызвать мастера разобраться с забарахлившим рабочим компьютером, выбраться с Сашкой на выходные в парк, обзвонить репетиторов, чтобы подготовить сына к предстоящим экзаменам… И звонок с неопределяющегося номера, моментально сбивший с расслабленного настроя и заставивший собраться, не обрадовал ничуть.

– Что на этот раз? – с хмурой иронией спросила Ира, скользнув в салон дорогой машины и не отказав себе в удовольствии как следует грохнуть дверцей. – Кого на этот раз прикажете “исполнить”? Министра МВД? А может, сразу президента?

– Вам что-то кажется смешным? – холодно осведомились с заднего сиденья.

– Ну что вы, мне порой плакать хочется. Давайте, “порадуйте” меня.

– Сейчас все более чем серьезно, – тон стал еще более деловитым и ледяным. – И в этот раз у вас уже точно не будет другого выбора, так что хорошо подумайте, прежде чем возмущаться.

– … Что?! – Ира, едва дослушав, без сил привалилась к спинке сиденья, хватая ртом воздух. – Вы… Вы это сейчас серьезно?!

– Более чем, – спокойно донеслось в ответ. – Сами понимаете, что поручить такое какому-нибудь необстрелянному лейтенантишке мы не можем. А если учесть, что этот человек живет и процветает на территории вашего отдела, все складывается более чем удачно.

– Удачно?! – голос сел, Ирина, закашлявшись, замолчала, с трудом выдыхая. – Вы называете удачным то, что мне…

– Ваша задача предотвратить преступление против одного из самых крупных людей в правоохранительных органах. Не мне вам объяснять, какие это все может иметь последствия. И уж поверьте, тот вариант, который мы вам предложили, менее кровавый из всех.

– “Менее кровавый”?! – Ира, задохнувшись, прижала к горлу ладонь. – Да вы мне предлагаете!.. А как же обычные люди?!

– Я помню, что мы вам предлагаем. И обычные, как вы выразились, люди, если и пострадают, то исключительно для того, чтобы все выглядело правдиво.

– То есть это так, расходный материал, издержки производства? – нервно рассмеялась Зимина, до боли вцепившись ногтями в ладонь.

– Бросьте эти громкие слова. Бывают ситуации, когда чем-то приходится жертвовать. Или кем-то. Вам это известно не хуже меня. И нам бы не хотелось, чтобы жертвовать пришлось вами.

Ира, не дослушав, неловкой рукой толкнула дверцу машины, тяжело выбираясь в свежий вечерний сумрак. Словно в полусне, прошла несколько шагов по золотящемуся светом фонарей влажному асфальту, отстраненно уловив звук отъезжающего автомобиля. Прислонилась спиной к шершавым бетонным плитам полуразрушенного забора и, закусив костяшки пальцев, беззвучно и страшно задрожала.

========== Часть 23 ==========

Бывают ситуации, когда чем-то приходится жертвовать.

Устало закрыв лицо руками, Ира пыталась вытравить из памяти спокойные, размеренно-безжалостные слова. Конечно, ей это было известно лучше, чем кому-либо: тогда, принимая решение убить Русакову, она прекрасно осознавала, на что идет и какие будут последствия, если в итоге все вскроется. И когда спасала Ткачева, и когда готова была устранить Вадима, и когда выполнила “просьбу” убрать киллера ради Паши… Она легко, без ненужных терзаний оказалась способна принести в жертву чью-то жизнь, даже свою, но вот пойти на то, что ей приказали теперь, было жутко. Было жутко даже подумать об этом.

Снова с содроганием вспомнился Карпов – тот, которого увидела четыре года назад в психушке в комнате для посетителей. Безвольное, жалкое чудовище, утратившее человеческий облик. Утратившее вообще все, что возможно: погоны, должность, друзей, само право на нормальную жизнь. Ира зажмурилась до боли, не в силах осознать. Смириться. Даже просто поверить.

Лишиться всего: любимой, пусть и ужасно изматывающей работы, должности, к которой так долго шла и которую так стремилась сохранить, и без того немногочисленных друзей, возможности видеться с сыном… Всего, важность чего никогда не признавала так остро, всего, из чего состояла вся ее жизнь.

Отказаться? Жуткая правда и тюрьма до конца дней – с такой доказухой, какая теперь есть у гребаной “организации”, наивно надеяться на снисхождение. Это в лучшем случае, а в худшем ее попросту уберут, чтобы не успела сказать ничего лишнего. Согласиться? Что тогда? Три бесконечных года в аду. Потерять все, и в первую очередь себя. Остаться без того, что было главным долгие годы. А может, и вовсе не вернуться.

Это оказалось страшным – осознание полного бессилия. Невозможности ничего изменить, исправить, переиграть. Она ничего не могла сделать против этой жестокой и беспощадный силы, и признать это было по-настоящему жутко. А ведь когда-то, еще совсем недавно, была уверена, что ее уже ничего не сможет сломать. Получается, сможет. И ее желание, сила и воля не имеют никакого значения.

Ира медленно отставила опустевший стакан, ощущая постепенно накатывающее опьянение. Прислонилась затылком к стене, прикрывая глаза, больше всего желая сейчас забыться, потерять сознание, не думать, не помнить. Не чувствовать этой пульсирующей, глухой, тяжелой боли в области сердца. Наверное, она бы заплакала.

Если бы только могла.

***

Он неуверенно улыбался, замявшись у порога, изучая обеспокоенным взглядом склонившуюся за столом фигуру. Беззвучно прикрывая дверь и проходя внутрь, так медленно и осторожно, будто боялся потревожить случайным звуком.

– Что-то случилось, Паш? – бесцветно, не поднимая головы.

– А вы чего домой не идете? Поздно уже.

– Ты это пришел узнать? – губы дрогнули в слабой усмешке.

– Вы… с вами все хорошо? – остановился у самого кресла, продолжая всматриваться. Внимательно. Встревоженно. Мягко. Господи, пусть бы ей это только мерещилось…

– Просто прекрасно. Что-то еще?

– Точно? Вы какая-то бледная… Давайте я вас хотя бы домой отвезу.

– Спасибо, конечно, я… – и в самый последний миг прикусила губу, проглотив едва не вырвавшийся отказ, оглушенная еще одним осознанием, не менее пугающим, чем все ночные мысли.

У нее просто не хватило сил его оттолкнуть – такого взволнованно-озадаченного, такого непритворно-заботливого, такого искреннего.

– Ладно, поехали, – бросила решительно, рывком поднимаясь из-за стола.

Это была настоящая предгрозовая тишина – тяжелая, напряженная, искрящая колкими разрядами тока, сгустившаяся от безмолвия и землянично-пряного запаха знакомых духов. Они ощущали приближение грозы так же настороженно-ясно, как тревожно прислушивающийся к раскатам грома затаившийся хищник.

Слова оказались не нужны, утратив какой-либо смысл, словно выцвели, стерлись из памяти. Они нуждались друг в друге – оба, вот что единственное имело значение и что не требовалось озвучить.

Подъезд встретил пыльной прохладой, слабо разливавшимся с верхних этажей мерцанием тусклой лампочки и застрявшим лифтом, о котором они даже не вспомнили, стремительно преодолевая гулкие лестничные пролеты. Ни единого слова, только уверенно-твердые мужские шаги и звонко разлетающаяся дробь каблуков.

Он поцеловал ее впервые, притиснув к жесткой поверхности так и не открытой двери, сжимая тонкую руку с возмущенно звякнувшей связкой ключей. Задыхаясь от раздиравшего на части яростно-трепетного желания, аромата пронизывающе-свежего весеннего дождя, пьянящего ощущения требовательно-отвечающих мягких губ, бьющего по вискам грохота безумно колотящегося сердца.

Так вот ты какая… настоящая.

Лихорадочно-выбивающе пронзила недоверчиво-сладкая мысль, когда уже в коридоре подрагивающими руками стягивал с застывших плеч с трудом расстегнутую рубашку, – он не узнавал в этой отчаянно-жмущейся, выгибавшейся, сдавленно-бессвязно что-то шепчущей женщине Ирину Сергеевну Зимину. И даже ту безбашенно-страстную, неистовую любовницу, открывшуюся ему в прошлый раз, не узнавал тоже.

Обреченно-открытая. Беззащитно-всецело-принадлежащая. Плавяще-нежная, внезапно-доверчивая и вместе с тем какая-то жарко-бесстыдная, абсолютно-откровенная в этом желании быть – неразделимо, неразрывно, горячо.

Именно-и-только-с-ним.

Точно так же, как он – с ней.

Это оказалось сильнее – сильнее всех данных себе обещаний, вновь четко проведенных границ, даже сильнее той неизмеримо-жуткой боли, что испытал по ее вине.

Ни одна. Ни одна женщина, господи, не была ему так нужна – до ломающей изнутри судорожной потребности, необъяснимой муки, прошибающей нежности. И сейчас, исступленно лаская разгоряченно-податливое тело, Паша впервые в жизни понимал, что значит быть по-настоящему близкими. Впервые, погружаясь в горячо-бессмысленный водоворот взаимного безумия, не осознавал ничего – ее, себя, пропасти между ними.

Чувствовать. Узнавать. Изучать. Это было так изумительно-странно, словно никогда прежде он не прикасался ни к одной женщине – до нее. Торопливо, грубовато и просто – с ней он сейчас не посмел бы так. Впитать, вобрать в себя, взаимно-и-окончательно раствориться – только так и никак по-другому.

– Паша-а…

Последняя капля. Тонкая грань, за которую он незамедлительно и безнадежно обрушился, едва уловив этот приглушенно-тягучий, хрипловато-низкий, полный неприкрытого наслаждения стон. И, напряженно-плавно, словно в стремлении продлить этот миг, еще раз качнулся к ней – неторопливо, в унисон, теряя чувство реальности.

Миллионы. Миллиарды оглушительно-ярких вспышек разорвались ослепительными фейерверками в полной темноте накрывшей бессмысленности.

Его не было больше.

Ее не было больше.

Только они – безраздельно и обреченно принадлежащие друг другу. Не прошлым. Не прошлому.

Ведь ничего не существовало, правда же?

Так неожиданно легко оказалось поверить. Убедить. Убедиться.

Хотя бы на целую ночь.

Хотя бы на целую жизнь.

========== Часть 24 ==========

… – Я помню, что мы вам предлагаем. И обычные, как вы выразились, люди, если и пострадают, то исключительно для того, чтобы все выглядело правдиво.

– То есть это так, расходный материал, издержки производства?

– Бросьте эти громкие слова. Бывают ситуации, когда чем-то приходится жертвовать. Или кем-то. Вам это известно не хуже меня. И нам бы не хотелось, чтобы жертвовать пришлось вами.

– Твою же мать! – Паша, не удержавшись, сжал руку в кулак, яростно выдыхая сквозь сжатые зубы.

Полное охренение – вот что это было. И даже не сама безжалостная суть “задания”, не тот факт, что ради “правдивости” должны были пострадать случайные люди, вызвали такой ошарашенно-гневный протест. Последствия – вот что ошеломило, выбивая из колеи, обдавая леденящим ужасом и недоверием.

Смысл оказался простым и страшным: убрать главного зачинщика покушения на крупную полицейскую шишку. Убрать так, чтобы ни у кого не возникло сомнения в трагической случайности и отсутствии каких-либо намерений. Учитывая, что будущая жертва не делала шагу без охраны, его дом и офис больше напоминали неприступные крепости с кучей видеокамер и прочей аппаратуры, а сотрудников безопасности было столько, сколько имеется не в каждом банке, задача казалась практически невыполнимой.

Практически.

Один крохотный шанс все-таки был – раз в полгода господин Заварин навещал своего бывшего сослуживца, инвалида, спасшего ему жизнь. В этот день недремлющая охрана оставалась в машине, несколько человек проверяли обшарпанный подъезд неприметного дома, а после визита вновь сопровождали хозяина обратно, больше не отходя ни на шаг. Единственное удобное место – обычный, ничем не примечательный магазинчик, заранее проверенный бдительными парнями в строгих костюмах. Только там Заварин появлялся в полном одиночестве, ничем не выделяясь из небольшой толпы покупателей.

И кого удивит, когда в этой толпе окажется симпатичная женщина в форме, бывающая в этом магазине несколько раз в неделю? А все последующее если и повергнет в шок, то подозрений не вызовет: внезапно съехавший с катушек офицер полиции, устроивший стрельбу, убивший и ранивший нескольких человек, никоим образом не сопоставится с хитро спланированным заказным убийством. Тем более что прецеденты были.

Паша медленно отвел взгляд от замолчавшего диктофона, невидяще смотря перед собой. Он не задумывался даже, как отреагирует Зимина, узнай она о его негласно установленном записывающем устройстве – сейчас это волновало его меньше всего.

Судьба “исполнителя” – вот что было самым жутким. Громкое задержание, камера, психиатрическая экспертиза, диагноз и несколько лет в больнице. Потеря всего, что только можно утратить, сломанная жизнь и изуродованная годами лечения психика. Неизвестный собеседник, на полном серьезе обещавший: “Пару лет тихо отсидитесь в больничке и на свободу с чистой совестью”, кажется, действительно не осознавал весь смысл собственных спокойно-циничных слов.

Словно в ускоренной перемотке, замелькали яркие эпизоды: бессознательная, мертвенно-бледная Зимина на заднем сиденье машины и неловкие попытки сделать перевязку и хоть немного остановить кровотечение; крупные зеленые ягоды винограда в пакете на больничной тумбочке и отчаянные вопросы, так и не получившие ответа; исходящий от чайной чашки горячий запах малины и мягко укрывающие его пледом тонкие руки; мирно спящая в его постели разбитая, обессилевшая женщина, придавленная тяжестью своих страшных поступков; устало-доверчиво прижимающаяся к нему подвыпившая начальница и внезапно оглушительный стук собственного сердца; отчаянно-страстный порыв, не встретивший никакого сопротивления, и запоздалое раскаяние, смешанное с неловкостью и безуспешными попытками все забыть; сегодняшняя откровенно-нежная тихая ночь – без незначительных и нелепых фраз, но в объятиях друг друга… Как же много, оказывается, незаметно-много было ее в его словно поблекшей, бесцельной жизни, смысл которой он, как думалось прежде, утратил уже давно. И почему-то именно сейчас, совсем не к месту, вспомнились собственные слова, не нашедшие ни отклика, ни понимания, слова о том, что бесконечные признания не значат ничего – гораздо важней и правдивей сблизиться, сродниться, осознать: только этот человек действительно дорог и необходим. И обреченно-нужной неожиданностью оказалось, что, сколько бы ни пытался убеждать себя в обратном, она действительно для него важна – больше, чем вообще могло быть дозволено. И допустить, чтобы какие-то заигравшиеся в справедливость уроды сломали ей жизнь, он просто не мог. Не мог, и все остальное, даже собственная судьба, не имело значения.

***

Ира проснулась неожиданно рано – до звонка будильника оставался почти целый час. Долго лежала, не двигаясь, вглядываясь в рассеянно-золотистый свет восхода, мягко заливавший комнату, вслушивалась в тишину. Странное, необъяснимое спокойствие окутало душу, оберегая от страшных раздумий, не позволяя пробраться ничему лишнему, – ласковый отголосок того спокойствия, когда, приятно-измученная и не способная ни о чем думать, засыпала в сильных, мягко и крепко обнимавших руках. У Паши, кажется, и мысли не возникло, осознав произошедшее, молниеносно одеться и захлопнуть за собой дверь – после сумбурного безумия в коридоре была кровать, затем кухня и снова спальня… Они так толком и не сказали друг другу хотя бы пары слов, да этого и не было нужно. Нежность, откуда, господи, у него нашлось для нее столько нежности? В каждом поцелуе, прикосновении, объятии, когда, неприлично растрепанная и раскрасневшаяся, в наспех накинутой мятой рубашке, очутилась у него на коленях, – так, словно они были близки уже целую жизнь и правильнее этого не может быть ничего. И засыпать вместе, прижавшись друг к другу, тоже вдруг оказалось так естественно и недозволенно-приятно… Она не думала, скольких женщин он целовал точно так же, в скольких постелях так засыпал, обнимая словно в стремлении закрыть собой, уберечь – даже если это и было иллюзией, то самой последней и самой прекрасной, развеять которую не хватило даже ее холодной рассудительной жесткости.

Последнее, последнее что она могла для него сделать – отдать до последней капли, до абсолютного опустошения все, что еще оставалось в ней нормального и живого – чтобы не растратить в предстоящем аду, чтобы отплатить за все, что он из-за нее пережил и что совершил для нее. А еще, эгоистично-искренне и совершенно по-женски – урвать напоследок хотя бы ничтожный кусочек пьянящего счастья, на которое совсем не имела права – тем более с ним.

И просто – почувствовать. Вспомнить, что вообще значит это слово, забытое вечность назад.

Ира перевела глаза на висящий на стене календарь – совсем скоро. До боли закусила губу, с трудом выдыхая. Неужели все? Зимина, ты ли это? Когда ты так просто сдавалась, позволяя другим людям вертеть твоей жизнью? Тогда почему позволяешь сейчас, даже если и знаешь, что бороться бессмысленно?

Опустив ноги на теплый пол, Ирина наткнулась взглядом на видневшийся из-за кресла край темного кружева и неожиданно для себя усмехнулась – похоже, добрую часть утра придется потратить только на то, чтобы найти раскиданные вещи. Лишь бы Сашка не вернулся раньше времени…

***

Утреннее совещание прошло как в тумане – машинально раздавая указания, выслушивая отчеты, Ира, вглядываясь в знакомые лица, обреченно и тяжело прокручивала никак не желавший уходить бессмысленно-жалкий вопрос – и это все? Здесь была ее жизнь, в этой изнуряющей, порой действительно грязной и кровавой работе, в этих нескольких людях, сумевших понять и смириться, в тускло-блестящих звездочках и в этой форме, кажется, ставшей ее второй кожей. Утратить саму возможность вернуться к этому когда-либо? Увидеть презрение и отвращение в сейчас внимательно и уважительно смотревших на нее глазах? Как она сможет тогда жить?

Приглушенно хлопнула дверь за последним сотрудником, наполняя кабинет давящей тишиной. Разрозненная кипа бумаг, захламивших стол, приветливо мерцающий знакомой заставкой рабочий компьютер, на маленьком столике – забытая чашка с уже остывшим кофе… Все – такое привычное, изученное, родное. Необходимое. То, от чего никогда не сможет отречься.

Властным рывком дернула телефонную трубку.

– Ткачев, зайди ко мне.

========== Часть 25 ==========

– Не думаю, что нам это поможет, – Ира устало потерла ноющие виски и отложила на стол две бумаги – план квартиры и офиса Заварина, которые Ткачев каким-то чудом умудрился раздобыть. – У него там охрана на каждом углу, даже если получится пробраться, дальше все равно ничего не успеем предпринять.

– Ну и что вы предлагаете?

– Пока не знаю, – Ирина откинулась на спинку дивана, невольно прижавшись к руке Ткачева и даже этого не заметив. То, как Паша напрягся от ощущения легко притиснувшегося к нему расслабленного женского тела, тоже прошло мимо ее внимания. – Ну выбирается же он когда-нибудь из своей крепости? На деловые встречи, в аэропорт, когда на отдых летит, к проституткам, в конце концов… Кстати, – оживилась Ирина Сергеевна, выпрямившись и подобравшись, – он ведь не женат? И постоянной подружки у него нет?

– А вы это к чему? – моментально насторожился Ткачев, нахмурившись.

– Ну, я не думаю, что он охрану с собой и в постель потащит. Шутка, – добавила с усмешкой, встретив откровенно обалдевший взгляд. – Но сама мысль…

– Вы чего, с ним собираетесь… – сдавленно пробормотал Паша и, глотнув остывшего чая, закашлялся. Ирина Сергеевна, ласково похлопав его по спине, беззаботно повела хрупким плечиком, демонстрируя тонкую бретельку, на мгновение мелькнувшую из-под свободной домашней футболки. И такая казалось бы совсем незначительная и невинная деталь прошибла смущенно-горячей дрожью – как школьник какой-то, ей-богу!

– Да не буду я его соблазнять, успокойся, – фыркнула Зимина. – Просто как-то остаться наедине, отвлечь охрану… Ладно, об этом завтра, – прервалась, складывая подробную карту района с отмеченными непонятными значками. – Поздно уже, голова не соображает. Ты оставайся, нечего на ночь глядя туда-сюда мотаться.

– А… – стушевавшись, начал Паша, покосившись на дверь кухни.

– О господи, я же не сексом тебе заняться предлагаю, – выразительно подняв взгляд к потолку, проворчала Ирина Сергеевна. – Друзья иногда остаются на ночь, не слышал о таком? Сашка не маленький, все поймет. Все, не морочь мне голову, и так глаза слипаются.

– Спасибо, – пробормотал Ткачев, неловко принимая любезно выделенный сверток из подушки и пледа.

– На здоровье, – хмыкнула Зимина, прикрывая за собой дверь. Паша, проводив глазами тонкую фигурку, плюхнулся обратно на диван, подумав, что заснуть при всем желании сегодня вряд ли удастся.

***

– Паш, а женись на маме, я хоть завтракать нормально стану, – выдал Сашка, уничтожая последний сырник и щедро добавляя в кофе несколько ложек сахара – свежесваренный напиток из молотых зерен не шел ни в какое сравнение с привычной растворимой бурдой.