Текст книги "Лишь звук пролетевшей пули (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Поморщилась с неприкрытой досадой, вновь отводя глаза, но вырываться перестала.

– А ты чего ожидал, Ткачев? – резкий и твердый голос – как лед. – Что в монастырь уйду или побегу каяться и сожалеть, как Катя твоя? Так я не жалею ни о чем! Ни о чем, слышишь! – Сорвалась. Спокойно-невыразительный тон прорвался обжигающими эмоциями, раздраженно и жгуче – будто кипятком обдало.

– Не понимаю, – стальная хватка ослабла, голос затих и наверняка звучал жалко – это тоже ужасно разозлило. – Не понимаю, как вы такой стали? Я же помню… помню, какая вы были… Вы… вы могли какую угодно жесть приказать сделать, сами могли жестить… Но вы же все равно… вы всегда же были неприкосновенной, чуть ли не святой… Да вам просить не надо было – мы все за вас что угодно готовы были… Что, что с вами случилось?! Почему?!

Обреченно-горячая чернота в пылающих глазах. Так близко. Он снова сорвался на крик, выплескивая ей в лицо эти отчаянные, наивные вопросы, но у нее не было сил отстраниться, высвободиться из его снова сковавших рук. Только медленно подняла глаза, чуть заметно усмехнувшись, и Паше в этой усмешке почудилась невыразимая горечь.

– Мы все стали другими, ты сам не заметил? – Отрезвляюще-холодно. – Ты в подвале человека расстреливал, не забыл еще? Так какая теперь, нахрен, разница, какими мы были? Мы стали тем, кем стали. У нас теперь только три дороги: в могилу, в тюрьму или еще только дальше. Никак по-другому. А если тебе так охота про раскаяние, человечность и прочую хрень порассуждать, так это ты не по адресу! Это тебе тогда надо было вместе с твоей…

– Не смейте! – дернулся как от пощечины. – Не смейте мне вообще об этом напоминать!

– А то что? – теперь – с неприкрытой издевкой, вызовом даже. – Правда глаза колет, Ткачев? А ты хоть раз, мститель хренов, хоть раз задумывался, что бы было, если бы у нее все получилось? Мы бы все сейчас парились на нарах! Все, включая тебя! И попробуй мне тут еще позаливать про любовь и верность! Что ты понимаешь в этом? Изменял своей Катеньке направо-налево, она между тобой и Терещенко металась, а потом не иначе как из великих чувств вас обоих слить собралась! Что ты вообще можешь понимать в этом?!

– А вы? Вы что понимаете? – с усилием расцепив челюсти, задыхаясь от накрывшей волны неуправляемой ярости. – Что? Вы сами любили кого-нибудь? Вы сами хоть что-нибудь чувствуете? Что вы можете знать?!

Он все же сорвался.

Он был слишком пьян. Она слишком сильно его разозлила. У него слишком долго не было женщины.

И факторы, словно опасные реактивы, вступившие в необратимую реакцию, смешавшись, привели к взрыву.

Это ведь должно было когда-то случиться?

– Я вас ненавижу, – сдавленно, отчетливо-тихо. – За все ваше вранье. За все, что вы сделали. А больше всего за то, что вы делаете со мной. За то, что стоит вам приказать – и я за вас сдохну. И ни на секунду не пожалею. А еще за то, что ничего не могу вам сделать. Ни сдать, ни убить, вообще ничего… А знаете, чего я хочу? Я хочу отомстить, растоптать, унизить, – нон-стопом вспыхнули, оглушили когда-то сказанные бессильно-злые, полные отчаяния слова. – Хочу понять… понять, увидеть, что вы чувствуете. Если чувствуете вообще… Да, я не смогу никогда пойти против вас. Но я могу вас унизить. Как женщину.

Даже не вздрогнула. Только недоверчиво приподняла бровь, несколько мгновений разглядывая его застывшее в непонятной решимости лицо. И вдруг рассмеялась.

– Господи, Ткачев, че ты несешь? – И осеклась, замерла, недоверчиво смотря на него. Чувствуя, как бесцеремонно, неловко-порывисто, его руки тянут вниз лиф вечернего платья, как протестующе-вкрадчиво шелестит нагло сминаемая ткань юбки.

Она не сопротивлялась. Если бы не прерывисто-сбивчивое дыхание, вздымающее небольшую аккуратную грудь, затянутую в черное кружево, он бы решил, что перед ним манекен.

Какогохераматьвашу?

Почему-ты-зачем-ты-как-ты…

Он не понимал – снова. Он ожидал чего угодно – возмущения, отвращения, гнева. Чего угодно, черт возьми, только не того, что она покорно застынет в его руках, горячо и часто дыша.

И смотрела. Смотрела так, что ему казалось – он рушится в ад. Пылающий взгляд ее темных, пустых глаз, не выражавших ничего и в то же время выражавших все, был настоящим адом. Гребаной пыткой. И он падал, катился в этот раскаленный, мучительный ад, не в силах остановиться.

Не мог остановиться.

Когда она сама – чтожетысомнойделаешь? – сама потянулась к нему, обнимая за плечи трясущимися руками. Прижимаясь. Поддаваясь. Нисколько-не-протестуя.

– Паша… Что же ты… Господи…

Странный и страшный контраст будто окаменевшего, непроницаемо-холодного лица и подрагивающе-ласковых, послушно-нежных рук; словно обледеневшего голоса и таких размягченно-женских, беззащитно-растерянных слов.

Это его добило?

С тихим шелестом взметнулась тонкая ткань, обнажая светлую гладкую кожу. Уже готов был грубо втиснуть колено между безупречно-стройных ног, но она сама покорно раскрылась перед ним. И вместе с влажным податливым жаром, ощутимым под настойчиво-резкими движениями пальцев, обожгло яростной, неожиданно-ревнивой догадкой – это кто же ее так распалил? От мысли, что какой-нибудь час назад она точно так же вздрагивала и приглушенно-сладко стонала в чужих руках, прошибло будто током. На миг ослепило, застило глаза желание бесцеремонно-цинично развернуть ее, полураздетую, к себе спиной, наклоняя над широким подоконником – выбивая, вытрахивая эти мысли, вдруг причинившие почти физическую боль. Но желание видеть ее лицо оказалось сильнее – так неистово, ненормально хотелось понять, рассмотреть – что она чувствует? Что отразится на невозмутимом, безучастном лице – протест, унижение, ярость?

Остановиться. Осознать. Это было выше его сил, выше его самого. Потому что столько, столько всего скопилось, соединилось, сошлось – между ними и в них самих, что ни о каком “остановиться” не могло идти речи.

Невыразимо-больная, мучительная нежность. Бессильная, не знавшая выхода злость, раздиравшая на части, изматывающая день за днем. И дикое, неуправляемое притяжение – откуда? Он столько раз видел ее обнаженной, он столько раз прикасался к ней – почему это все вырвалось только сейчас? Именно сейчас?

Он взял ее прямо там, на тесном диванчике в кухне – жадно, жестко, отчаянно-зло.

Так-как-нужно.

Без вежливой осторожности, без неуверенной мягкости, без неуместной, ненужной скованности. И, бесстыдно-сладостно выгибаясь под ним, Ира наконец-то почувствовала – все уходит. То безумное, спаянное с въедливым страхом напряжение последних дней. То нетерпеливо-тянущее возбуждение, которое ей так и не удалось ни удовлетворить, ни успокоить. И то невыраженно-запрятанное, враждебно-противоречивое, сострадательно-горькое и ненавидяще-обреченное, что столько времени таилось между ними, прорвавшись вполне ожидаемой вспышкой.

Все уходило, не оставляя почти ничего – ничего лишнего.

Восхитительная пустота и восхитительная наполненность.

Долгожданное освобождение от всех больных и терзающих мыслей. Удивительно-четкое, оглушающее осознание собственного тела – не как привычной, порой раздражающей оболочки, а как части себя – страстной, необузданной, ярко-чувствующей и горячо-отвечающей части. И, онемевшими пальцами вцепляясь в его плечо, до боли впиваясь ногтями, она с безумной покорностью решила: если это ему поможет, если это освободит его хотя бы от крохотной доли всего того, что вынужден был испытать по ее вине, то – пусть. Ее измученное, усталое тело, ее окаменевше-больное, не способное ничего чувствовать сердце, ее израненная, опустошенная, изуродованная душа – это все принадлежит лишь ему.

Пусть. Пусть. Пусть.

– Отпустило? Теперь проваливай. – Холодный, ядовитый смешок; сухо и резко щелкнувшая молния платья. Выпрямилась, спокойно и равнодушно наблюдая за ним – дрожащая рука все не попадала в рукав. Медленно поднял голову – непонимающий, больной, дикий взгляд. Вздрогнул, постепенно осознавая смысл пренебрежительно брошенных слов – лучше бы ударила. Что-то должен был произнести, но ответить в тон не хватило сил, а извиниться язык не повернулся. Несколько секунд, неподвижный, всматривался, словно надеясь, что показалось, а затем резко вылетел в коридор. Чуть слышно хлопнула дверь, отрезая их обоих от произошедшего, и наконец воцарилась тишина.

========== Часть 19 ==========

– Проблему мы решили, так что опасаться вам теперь нечего. Дело у Шилова забрали, передали другому следователю и быстро закрыли. Больше вас беспокоить не будут.

– Это, конечно, очень мило, – процедила Ирина, раздраженно разглаживая край форменной юбки, – но я бы хотела услышать кое-что другое. Например, что после того, как я выполнила ваше условие, я могу выйти из игры.

По вискам ударила глухая тишина.

– Мне кажется, вы чего-то не поняли, – наконец послышалось из темноты. – Наша организация не то место, где можно написать заявление по собственному желанию. Если человеку требуется время на восстановление, физическое или психологическое, или он хорошо себя зарекомендовал, мы можем не давать ему заданий некоторое время – месяц, год, даже несколько лет. В остальных случаях причиной может служить только арест ну или… – повисла тяжелая пауза, – смерть сотрудника.

Сотрудника, твою мать, мысленно выругалась Ира, стиснув руки.

– И не надо этих риторических вопросов, что будет, если вы откажетесь в следующий раз, – как будто угадав невысказанный вопрос, продолжил незнакомец. – Тот, кто стал однажды одним из нас, остается с нами до конца. Без этого существование организации не только бессмысленно, оно будет под угрозой.

– Я поняла, – мрачно бросила Ира, касаясь пальцами ручки двери.

– Вот, возьмите. Мы очень ценим каждого, кто работает с нами, впрочем, я вам это уже говорил, – Зимина не успела понять, как на соседнем сиденье оказался внушительный конверт. – Вы наверняка найдете, как этим правильно распорядиться.

Ира медленно раскрыла конверт и, бросив взгляд внутрь, криво усмехнулась.

– Ну, если вы каждому своему “сотруднику” платите столько, то, думаю, желающих вершить справедливость у вас более чем достаточно. Боюсь даже спросить, откуда такое финансирование.

– А вы не спрашивайте. Для этого есть другие люди. Ваша задача – просто выполнять приказы и получать за это приятные бонусы.

– Киллер почти что на государственном окладе? Оригинально, – хмыкнула Ира и, не прощаясь, выскользнула из роскошного авто.

***

Паше все больше казалось, что те эпизоды, каждый раз выбивавшие почву из-под ног, переворачивавшие его представления обо всем – о Зиминой, о том, что происходит между ними, вообще обо всей этой нелогичной, нелепой ситуации, – это все ему просто привиделось. Та разбитая, растерянная, устало принимавшая его помощь, или страстно-покорная, яростно-нежная Зимина – может, она существовала только в его воспаленном, обезумевшем воображении? Ирина Сергеевна – деловито и сухо кивавшая на его приветствие в лабиринтах коридоров; резко и грубо отчитывавшая провинившихся сотрудников; как ни в чем не бывало подкалывавшая их с Ромой или угощавшая чаем, выслушивая их отчеты о внеслужебных заданиях, – эта Ирина Сергеевна могла быть такой прежде. Но сейчас? Он бы скорее поверил, что она после всего произошедшего вообще забудет о его существовании, сделав вид, что не замечает в упор; он бы поверил, если бы она, не привыкшая никому прощать дерзость, начала бы придираться к любому пустяку и в итоге уволила бы со скандалом…

Но она, черт возьми, снова делала вид, что не происходит вообще нихрена!

– Что, даже не потребуете, чтобы я извинился? – Паша с тихим звяканьем отставил чашку на блюдце, дождавшись, когда за срочно умчавшимся куда-то Савицким закроется дверь. Поднял глаза, неприлично-пристально разглядывая начальницу – заметить, уловить что-то несвойственное, оскорбленное, а может быть откровенно неприязненное.

– Ты о чем? – привычно-вопросительно приподняла бровь, аккуратно разворачивая конфетную фольгу. Тонкие нервные пальцы даже не дрогнули, а Пашу при одном взгляде на длинные ногти с новеньким маникюром прошило горячей дрожью – так ослепительно-ярко вспомнилось ощущение этих рук, исступленно вцеплявшихся в его плечи, этих ногтей, собственнически оставлявших рваные пунктиры царапин на коже…

– Знаете, я восхищаться начинаю, – криво улыбнулся Ткачев, встретив невозмутимо-прямой взгляд потемневше-карих. – Серьезно. Ваше умение постоянно делать вид, что ничего не происходит, вызывает восхищение.

– А, так ты, наверное, хочешь узнать, какое впечатление на меня произвели твои постельные таланты? – с мягким сарказмом осведомилась Зимина, медленно облизнув губы. От пропитанного ехидством вопроса, от этого неосознанно-вызывающе-эротичного движения, от мысли о том, какие у нее податливо-жаркие, мягкие губы, хранящие привкус ванили и шоколада, в лицо ударила смущенно-жгучая яростная волна.

– Я не понимаю, – проклятая хрипотца, прорвавшись в голосе, выдала самым предательским образом. – Зачем вы…

– А, ты об этом. – Едва заметно усмехнулась. Снова потянулась к чайнику, разливая по чашкам кипяток – так, будто они по-семейному мило сидели на уютной кухне, болтая о самых невинных вещах. – Интересно, почему я не влепила тебе пару пощечин и не вытолкала за дверь? – На миг отвернулась, мазнув по щеке выбившейся рыжей прядкой. Когда снова взглянула на Пашу, лицо было непроницаемым и усталым, без тени насмешки, а голос обесцвеченно-утомленным. – Ну я же вижу, что происходит. Бесишься, психуешь, бухаешь… А злость выместить не можешь. Долго еще так протянешь? А мне что, смотреть, как ты с катушек съезжаешь, ждать, когда выкинешь хрен пойми что? Мне оно надо? Ну сорвался, с кем не бывает. Успокоился? Пар выпустил? Все, живем дальше.

– Вот как это называется? – невесело усмехнулся Паша. – Психологическая помощь такая типа?

– А тебе по-другому хочется называть? – едко уточнила Ирина Сергеевна. Поднялась, составляя чашки, неловко задевая его ногу затянутым в тонкий капрон коленом. И от этого неуклюже-случайного, мимолетного совершенно движения прошибло в несколько сильнее, чем когда, разгоряченный алкоголем и возбуждением, тискал в полутемном коридоре ту фигуристую эффектную незнакомку.

Почему это с тобой происходит?

Забыть, перечеркнуть – что может быть проще? Когда и самому невыносимо-стыдно, что посмел, нарушил, – все границы, все преграды, существовавшие когда-либо. Этого ведь не могло случиться с ними – ни раньше, когда отделяла стена уважительно-твердой преданности, ни теперь, когда все настолько запуталось, что уже и неясно, что легче – уйти, возненавидеть, простить.

– Крепко же тебя шарахнуло, Ткачев… – усмехнулась Зимина, поймав его взгляд. – Че ты паришься, я не пойму? Как будто впервые потрахаться и забыть.

– Ирина Сергевна!..

Она выбивала его – опять. Паша торопливо разжал пальцы, сковавшие тонкое запястье, чувствуя, как к щекам приливает жаркая краска.

– Паш, иди работай, – тихо выдохнула Ирина Сергеевна, растирая ноющую от железной хватки руку.

И, прикрывая за собой дверь кабинета, Ткачев больше всего желал, чтобы устало-теплая мягкость в голосе начальницы ему всего лишь послышалась.

***

Паша проснулся от навязчивого звона и, потянувшись к мобильнику, вздрогнул, моментально стряхивая дремоту. Сорвался с постели, нашарив брошенную на стуле куртку; вылетев в коридор, обулся и схватил ключи от машины.

К нужному месту примчался рекордно быстро, почти одновременно с Зиминой. Поспешно, едва попадая пальцами по кнопкам, набрал номер Савицкого.

– Ром, ты в отделе? Пробей мне срочно…

Нетерпеливо смотрел на цифры в углу экрана – прошло не больше трех минут, хотя казалось, что добрые полчаса. Наконец послышался долгожданный звук смс-сообщения. Ткачев, мельком бросив взгляд на текст, выскочил из автомобиля, даже не беспокоясь, заметит ли его по-прежнему остававшаяся в машине Ирина Сергеевна.

Бегом поднялся на нужный этаж и требовательно вдавил палец в кнопку звонка.

========== Часть 20 ==========

– Ткачев, ты че тут делаешь? – набросилась Ирина, едва они с Пашей оказались на улице. Сердито развернулась к нему, сверля раздраженно-холодным взглядом. – Ну?!

– Такой же вопрос, Ирин Сергеевна, – невозмутимо парировал Ткачев. – Только не говорите, что прогуляться на ночь глядя решили в противоположном от своего дома месте.

– А это уже не твое дело! Я тебя спрашиваю, что ты тут делаешь! – повысила голос Зимина.

Ткачев мысленно усмехнулся. Интересно, как долго Ирина Сергеевна будет его убивать, узнав, что он воспользовался случаем и установил на ее телефон хитрую программку, отслеживающую любое изменение привычного маршрута владельца? Впрочем, знать ей об этом вовсе не обязательно. И о том, что он пробивал жильцов дома, вычисляя потенциальную жертву, впрочем, тоже.

– Ну хорошо. Поступил сигнал насчет недавно освободившегося уголовника, я поехал проверить…

– Паш, ты что, издеваешься? – страдальчески поморщилась Ира. – Ты за кого меня принимаешь? Я рыжая не потому что на солнце перегрелась! В совершенно не свою смену опер поехал отрабатывать какой-то там сигнал!

– Дайте-ка сюда, – Ткачев без малейших церемоний отобрал у начальницы сумку и, заглянув внутрь, иронично хмыкнул. – А вы сейчас, наверное, будете мне сочинять, что прогуляться собрались на машине с левыми номерами и с пистолетом с глушаком!

– Ты… ты че себе вообще позволяешь?! – взвилась Ирина Сергеевна, сверкнув глазами. Паша, совершенно не обращая внимания на все усиливающийся начальственный гнев, извлек из ее сумки ключи от авто и невежливо подтолкнул Зимину в спину.

– В машину садитесь. Отвезу вас, дома и поговорим.

– А ты че раскомандовался, я не поняла?! – вспыхнула полковник. – Я вообще не!..

– Мне вас силой в машину запихивать? – Ткачев, в отличие от нее, сохранял удивительное, совсем ему несвойственное спокойствие. – Садитесь говорю.

Зимина, бросив нечто очень эмоциональное и далекое от нормативной лексики, послушно уселась в салон. И только когда Паша, устроившийся за рулем, выехал из темного переулка на залитый огнями проспект, а Ира пришла в себя настолько, что смогла заметить что-то, кроме собственного возмущения, она поняла, что Ткачев тоже на пределе: бледный, на щеках играют желваки, губы недобро сжаты, пальцы вцепились в руль так, что побелели костяшки… Что его так взбесило? Это ведь ей надо злиться, а никак не ему!

Не сдержавшись, Зимина, отвернувшись к окну, снова высказалась в нехорошую тишину крепким словечком. Она и в самом деле не понимала, почему, когда открылась нужная дверь, вместо человека с фотографии перед ней предстал Ткачев. Жертва появилась позже: помятое существо типично уголовного вида выползло в коридор, держась за бок – видимо, чем-то успело разозлить Пашу, не отказавшего себе в удовольствии помахать кулаками. Ира, поспешно разжав пальцы, уже привычно стиснувшие приготовленный пистолет, пробормотала что-то о том, что ошиблась квартирой, и бросилась вниз по ступенькам. Бухой и приложенный крепким оперским кулаком уголовник не заподозрил ничего, в отличие от Ткачева, явно собиравшегося выяснить у нее правду любой ценой…

– Так что вы делали поздно ночью на окраине с пистолетом возле квартиры местного бандюги, отмазавшегося от громкого дела? Только херню про перепутанный адрес лепить мне тут не надо! – Паша притормозил так резко, что взвизгнули тормоза.

– На своей машине так гонять будешь. И тормозить тоже, – проворчала Ирина Сергеевна, потянувшись к ручке двери.

– Вы че творите, Ирин Сергевна?! – не выдержал Ткачев, рывком развернув начальницу за плечи. Руки у него дрожали. – Вы вообще соображаете? Поперлись к уголовнику с оружием, да еще и на тачке своей! Спасибо хоть номера поменять догадались!

– Ты что, следил за мной? – нахмурилась полковник. Глаза в полумраке салона хищно потемнели. – Какого хера ты себе позволяешь, Ткачев? Или думаешь, если мы с тобой один раз перепихнулись…

– Помолчите, пожалуйста! – холодно оборвал Паша, еще сильнее стиснув ее плечи. Что-то настолько странное, непривычное прозвучало в его вежливом тихом голосе, что Ира от неожиданности подчинилась. – Нет, не следил, если вам это так интересно. А мне вот интересно, куда вы вляпались! Крыша поехала, решили от скуки в народных мстителей поиграть? А может, вас шантажируют? – На долю секунды что-то дрогнуло в непроницаемом лице Зиминой. Только Паша отлично понимал, что дальше давить бессмысленно – если она сама не захочет, заставить Зимину рассказать все как есть попросту невозможно. И отработанный практически до автоматизма вопрос вырвался сам собой: – Я могу помочь?

– У тебя фантазия разыгралась, Ткачев, – усмехнулась Ирина Сергеевна, осторожно высвобождаясь из его рук. – Иди-ка ты спать.

– Мне до охренения приятна ваша забота, но я уж как-нибудь сам решу, хорошо? – и, не дожидаясь реакции, выбрался из машины вслед за Зиминой.

– Я вообще-то тебя не приглашала! – слабо возмутилась полковник, когда Ткачев переступил порог квартиры.

– Ваше негостеприимство я как-нибудь переживу, – хмыкнул Паша, убирая в карман ключи от машины. Нагло проигнорировал более чем выразительный взгляд и прошел на кухню, тут же принявшись греметь посудой. На столе моментально возникла тарелка с горкой аппетитных бутербродов, зашипел паром закипающий чайник, повеяло запахом мяты.

– До чего же ты наглый тип, Ткачев, – вздохнула Ира, наблюдая, как чашки наполняются ароматным горячим чаем. – Не забываешься, нет?

– Просто хочу убедиться, что вы опять не рванете куда-нибудь, едва я от вас уйду, – пожал плечами Ткачев. – Да и есть, признаться, ужасно хочется. Вам разве нет? – И с аппетитом впился в бутерброд. Ирина, покачав головой, тоже потянулась к тарелке, признав, что и сама изрядно проголодалась.

– Я вам ключики завтра верну, от греха, – нахально подвел итог Паша, опустошив чашку. – Все равно у вас завтра выходной. И вот еще что, – уже встав из-за стола, замер за спиной начальницы, с какой-то больной нежностью глядя на худенькие плечи. – Я знаю… знаю, что не самый лучший вариант… но мне вы можете рассказать все, совсем все, Ирина Сергевна… Когда захотите, – горячая, напряженная, чуть подрагивающая ладонь сжала тонкую ткань рубашки. Невыносимо-остро хотелось обхватить руками, приближая, прижимая к себе – как тогда, нетрезвую, в кабинете, но не посмел. Только осторожно, почти не касаясь, скользнул кончиками пальцев вверх по линии шеи, поправляя выбившийся рыжий завиток. С жадно-ноющей горечью рассматривал беззащитно-выступающую косточку на изящной шее, застывше-бесстрастный профиль и линию сжатых губ, обожженный мыслью, что так и не довелось их коснуться… С трудом разжал челюсти, выдав отстраненно-насмешливое, наигранно-беззаботное: – Спокойной ночи, товарищ полковник, – и, не глядя, вышел из кухни, даже себе не признаваясь, как сильно хотел бы услышать такую простую, но так много значащую просьбу.

***

– Чисто сработано.

– Не понимаю, о чем вы? – Ира, помрачнев, отставила чашку с кофе, чувствуя, как пропадает аппетит.

– Да бросьте, – в трубке послышался тихий смешок. – С утра чуть ли не все каналы гудят, что подозреваемый в серии изнасилований и отпущенный за недоказанностью улик бандит Сурков по кличке Сурок умер от отравления паленой водкой, не дожив до нового заседания суда… Это, конечно, похвально, что вы проявляете подобную осторожность, но вообще-то у нас не приветствуется…

Ира, не дослушав, швырнула трубку домашнего телефона и потянулась к мобильному. Ответить ей не спешили, зато раздался звонок в дверь.

– Ирин Сергевна, вот, возвращаю, – Ткачев, весь какой-то помятый, выглядел не слишком радостным и явно не выспавшимся.

– Спасибо тебе большое! – фыркнув, едко поблагодарила Ира, швыряя ключи на полочку в прихожей. – Ты чего бледный такой? С похмелья что ль? Или заболел? – прохладная ладонь мягко опустилась на лоб, и в этот момент Пашу накрыло.

Она – все еще сонная и поэтому расслабленная, с чуть влажными после душа волосами, в пушистом халате, так совершенно замечательно пахнущая свежестью и чем-то сладковато-фруктовым, душистым, стояла совсем рядом, глядя с легкой встревоженностью в настороженно-темных глазах, легко касаясь рукой. И одно это почти неосознанное движение вышибло из равновесия словно удар под дых.

– Паша, Паш… Ты чего? – она изумленно замолчала, подняв на него взгляд, но, удивительное дело, даже машинально не попыталась рвануться. Наверное, что-то было в его лице, что она так и замерла, не сбрасывая его руки, прижимавшие вплотную, крепко, близко, сильно-отчаянно.

Как будто она была спасением. Последней соломинкой, удерживающей в шаге от безумия. Обреченным и страшным осознанием, что ни о чем не жалеет, готовый ради нее совершить и нечто гораздо более жуткое.

На миг устало закрыл глаза, втягивая исходящий от растрепанных волос запах шампуня, жарко и прерывисто дыша.

– Мне нужно с вами поговорить, – произнес тихо, неловко поглаживая трясущейся ладонью худенькую спину. И благодаря Ирину Сергеевну в этот миг за такую простую вещь, важность которой она вряд ли могла осознать.

Она не отстранилась.

========== Часть 21 ==========

– Ткачев, ты понимаешь, что ты натворил?! Да ты же меня подставил!

Зимина яростно оттолкнула от себя чашку – ароматная кофейная лужица расплылась по светлой ткани скатерти замысловатой кляксой. Ира, раздраженно закусив губу, поднялась, отойдя к окну и опираясь спиной о подоконник.

– Не кричите, – спокойно попросил Паша, выпрямляясь на стуле. – Вы вообще в это время были дома, кто вас может связать с каким-то уголовником?

Ирина промолчала, опуская голову и теребя пояс халата. Тяжело выдохнула, собираясь с мыслями, не понимая, что на это ответить, – Ткачев, не зная всей правды, мог сделать еще хуже, но и рассказать все тоже было рискованно.

– Говорите уже.

– Ну хорошо. – Ира, решившись, снова вернулась за стол, села собранно-ровно, сцепив пальцы в замок и глядя в залитый бледным утренним светом прямоугольник окна. – Вот не хотела тебя впутывать, а придется…

Паша, рассеянно крутя в руках чайную ложку, мрачнел все больше. Он догадывался о чем-то подобном, но представить масштабов происходящего даже его воображения не хватило. Люди, способные вычислить умело запутывавшего следы киллера; запихнуть в камеру кого им угодно; имеющие доступ к закрытой информации, чтобы найти уходящих от наказания преступников; способные хорошо платить своим людям и убрать с дороги даже следователя из специального отдела, пользующегося немалым авторитетом у начальства… Это должна быть какая-то сеть, паутина, раскинувшая свои нити к самым серьезным сферам, к самым серьезным людям. И на их фоне кучка мстителей, пусть и на хороших должностях, и в самом деле казалась каким-то жалким сборищем, не имеющим ни структуры, ни порядка, тем паче – влияния.

– Так это что, получается, какие-то “усовершенствованные” “палачи”, что ли? – Паша медленно отходил от озадаченной паузы.

– Ты теперь понимаешь, что будет, если они догадаются, что кто-то еще, кроме меня, в курсе всего?! – снова вспыхнула Зимина. – Зачем ты полез?!

– Ирин Сергевна… Простите… Я просто…

Замолчал, подавившись невысказанным, не смея озвучить. Да и чем он мог оправдаться? Что до давяще-острой боли в сердце боялся? Боялся за ее жизнь. Боялся за ее состояние, увидев в ту ночь, да и прежде, этот равнодушно-жуткий надлом, предел, грань – та раздавленная, потерянная, опустошенная Зимина не вызывала ничего, кроме настойчиво-напряженного, постоянного страха – за нее. Он отдавал себе отчет, что попросту не имеет права на что-то подобное, что это смело можно счесть предательством, даже подлостью, но неизмеримая, тяжело-иссушающая боль, переполнявшая через край, такая отчетливо-ясная и потому мучительная, оказалась сильнее. И тяжелый выбор сквозь пелену сомнений и горечи вдруг стал пугающе-очевиден: между прошлым, от которого осталась лишь наводящая невыразимую тоску память, разочарование и осознание собственной ошибки, имевшей такие страшные последствия; и между настоящим, болезненным, противоречивым, но все же живым и таким нужным, он, терзаемый чувством неправильности, сожаления и вины, все-таки выбирал второе. Потому что в тот момент, встретив ее возле обшарпанной двери квартиры избежавшего наказания уголовника, он, кроме страха и недоверия, испытал жгучий стыд за то, что хрупкая, и без того измученная, вымотанная до предела женщина делает то, что по силам не всякому мужику. Сколько бы еще она подобного вынесла – один раз, два, десять? Он мог думать, что ненавидит ее, он мог считать, что все происходящее она заслужила, но чего он точно не мог – это позволить ей добивать себя. Она вряд ли сама понимала все размеры неотвратимо надвигавшейся катастрофы, уверенная, что выдержит и не такое, но Паша с неожиданной и необъяснимой остротой ощущал – ее точка невозврата совсем близко. И допустить, чтобы это случилось, он попросту не имеет права.

– Проехали, – резко оборвала Зимина. – Лучше ответь, ты точно нигде не наследил? Я могу быть уверена, что в один прекрасный день тебя не закроют по подозрению в убийстве?

– Ирина Сергевна, – криво усмехнулся Паша, – я, конечно, не великий комбинатор, но вы кое-чему нас все-таки научили. Да и кому будет нужно копаться в смерти подонка-уголовника, загнувшегося от паленого алкоголя?

– Ну-ну, будем надеяться, – проворчала Ирина Сергеевна.

– Вы мне лучше скажите, что дальше делать собираетесь. Так и будете их “поручения” выполнять, пока вас на чем-нибудь не зацепят или пока они не решат, что вы слишком много знаете?

Ира, сжав губы, вновь отвернулась, ничего не отвечая.

– Ирин Сергевна, – Ткачев слабо улыбнулся, застыв взглядом на плавной линии изящной шеи в вороте пушистого халата, – я ни за что не поверю, что вы так просто делали все, что вам скажут, и не пытались ничего предпринять в ответ.

– Да какая разница, пыталась, не пыталась! – взорвалась тихим раздражением полковник. – Что я могу против целой, мать их, “организации”? Один в поле не воин, помнишь такую мудрость?

– Ну вы-то ведь не одна, – на миг что-то успокаивающе-теплое мелькнуло в его внимательных, понимающих глазах. Горячая крепкая ладонь осторожно опустилась на сжатые тонкие пальцы. – С вами по крайней мере я, хоть это и ужасно самонадеянно… Давайте делитесь “оперативной информацией”.

***

Сашка вернулся довольный, загорелый, счастливый – Ира в первое мгновение даже не узнала в этом взрослом улыбчивом парне своего сына. За столом, уплетая заказанный в ресторане ужин, Сашка, захлебываясь впечатлениями, забавно и красочно рассказывал обо всем увиденном, показывал кучу фоток – незнакомые улицы, старинные здания, завораживающие красотой виды. Шуршали пакеты и свертки с покупками – подарками для друзей, всякой сувенирной всячиной. Сын, выдохнувшись, снова добился клятвенного заверения, что в следующий раз они поедут вместе – “знаешь, как классно”, “а мы еще…”, “а там, прикинь…” и прочие восхищенные восклицания.