Текст книги "Пузырь в нос"

Автор книги: Курьянчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Да мало ли чего может наплести подвыпивший работяга!

– Не скажи. Говорит, сопливым пацаном ходил подбирать консервы, которые из кузовов выпадали. Героизм не ахти, но риск был... И потом, Петропавловск, он как – до революции захолустье, ударных строек не наблюдалось, а тут бац! – триста пятьдесят тысяч город! Что, съел? Не, в добрые американские намерения я не верю. Нажились на этих войнах и опять наживаются, а нам еще долго икать. Столько народу положили!

– Там еще осталось?

– Там абсолютно все осталось.

– Пошли уберем, еще вестовой припрется... – и, охватив взглядом еще раз море, залитое прожекторами от края и до края, подводники ушли в каюту.

Утро было пасмурным, ветряным и холодным. В "тропичке" стало совсем неуютно. Дальше – больше. В десять ноль-ноль дали построение на баке на траурный митинг, форма одежды номер три, черная фуражка... Ни хрена себе! Народ полгода не одевал брюки и галстук, забыл про пуговицы и рукава, а потому растерянно заметался. Все же врожденные инстинкты северян сработали, и в полдесятого стройные, загорелые и не похожие на себя (стереотип подводника: бледный, бородатый и толстый), уже прогуливались по верхней палубе. Особых шуток и острот по поводу смены формы одежды не было. Витал еще, видно, над головами трагический дух Цусимы. Не до веселья. Хотя – как же мы да без казусов?

Все проспал замполит – и Цусиму, и митинг. Как раз перед входом в пролив выколотил с последнего нерадивого офицера злополучный реферат и "притопил", уснул счастливым сном, верный слуга партии.

А инициатива митинга принадлежала командиру СДК. Наш старпом (командир остался в Камрани расти на ЗКД – зам. командира дивизии) на утреннем построении порекомендовал секретарю парторганизации подготовить трех выступающих. Ну, понятно, от офицеров всегда есть человек, который не откажется – это он сам. Коммуниста-матроса тоже можно "построить" и написать ему текст. А вот мичман может и послать.

Секретарь настойчиво забарабанил в дверь каюты зама.

– Какой еще митинг, какая на хер Цусима?! Я ничего не планировал! Кто это там воду мутит? – слуга партии начал понемногу приходить в себя.

– Командир СДК. Нас перед фактом поставил, велел трех выступающих выделить. Может, вы выступите? – безнадежно спросил секретарь.

– Еще чего! Ты! Кого ты назначил выступающими?

– Ну... я выступлю. Остальные отказываются – не готовы.

– Что значит – "не готовы"? Сколько до начала?

– Чуть больше полчаса...

– Предостаточно! Так... кто там у нас скулил о переводе в военную приемку в Комсомольск? Из БЧ-5?

– Мичман Барышев.

– Вот и направь-ка его ко мне. Ну... и... а у матросов кто в отпуск первый кандидат?

– Командир отделения электриков, аккумуляторщик, секретарь...

– Во-во, и его тоже, если будет выпендриваться. Моряку поможешь, дашь пару тезисов из своего выступления. Повторение – мать учения. А мичман пусть сам выбирается. Смог же дорогу в "приемку" найти!

Митинг начался вовремя. На правом борту выстроился экипаж подводников, на левом – свободная от вахты команда СДК. Примерно поровну, но сразу бросалось в глаза, что у подводников преобладали офицеры, а у надводников матросы. Командование и выступающие сосредоточились перед ходовой рубкой, а внизу перед башней сбилась кучка гражданского персонала и даже две женщины (та, что помоложе – уже безнадежно беременна) – возвращенцы из Камрани.

Первым выступал командир СДК, капитан второго ранга. Говорил, в основном, о воинском долге, который с лихвой выполнила вторая эскадра, и выражал уверенность, что мы – нынешнее поколение моряков – выполним свой. Говорил толково, с чувством, но аплодисментов не последовало – не к месту они здесь.

Затем слово взял их старпом, который переводил абстрактный долг в более конкретные задачи. Даже упрекнул расчет носовой башни за плохо покрашенный бак "перед входом в историческое место". Но и это было не смешно.

Ветер с налета пытался сорвать непривычные и неудобные фуражки, солеными брызгами то и дело обдавала волна, и в смысл произносимого на баке никто особенно не вникал. В мозгу все настойчивее и требовательнее звучало:

...Не скажет ни камень, ни крест, где легли

Во славу мы Русского Флага...

В носоглотке что-то непривычно першило. Наверно, это пыталась пробить себе дорогу скупая мужская слеза...

Из всех выступлений запомнился только крупный прокол мичмана Барышева: "...и вот, бездарное царское командование погнало советских моряков на убой к Цусиме, которыми командовали безграмотные реакционные офицеры..."

– Вот гаденыш, – мелькнуло в голове, – фиг с ними, с "советскими", но ведь не упустил, сука, угрызнуть пусть не советских, но офицеров...

Прокол заметили все, но никто даже глазом не моргнул. Не то место.

Застопорили ход. К левому борту поднесли венки. По трансляции наконец-то грянул "Варяг". "Варяг", под который военные моряки неизменно шли парадом по Красной Площади, наш старый, добрый, до предела запетый и затоптанный "Варяг"... Но здесь уместен был только он. Он звучал по корабельной трансляции убедительней самой сильной симфонии "живьем" в самом звучащем концертном зале! Море чувств и эмоций. В горле запершило еще больше, защемило глаза. Кто пальцами, кто кончиком платочка полезли в уголки глаз. При опускании венков все встали на одно колено. Здесь руки стали ближе к глазам, да и голову можно чуть опустить...

После минуты молчания встали, надели фуражки и разошлись. Вообще-то, минута растянулась до пяти, но и этого было мало. За эти мгновения в душе пронеслось столько мыслей и чувств, что говорить о чем-либо было неуместно не находилось и не хватало слов. Хотелось молчать и думать. Шло какое-то высшее общение на подсознательном, телепатическом уровне... Коллективное мышление?

Но жизнь – суета сует! – продолжалась. Надо было идти дальше во Владивосток. Прозвучала команда, дали ход...

А всеобщая минута молчания осталась позади, повиснув над скорбными волнами Цусимского пролива печальной мыслеформой чего-то уже свершившегося и непоправимого...

Как я стал туристом

Ты уехала в знойные степи, я ушел на разведку в тайгу...

муз. Пахмутовой, сл. Добронравова

Конечно же, случайно. Ведь сама жизнь, по сути дела – это последовательное сочетание случайностей, постепенно переходящих в закономерности, то бишь в судьбу. По крайней мере, у нас, у россиян. Это у них там, на Западе (а теперь уж и на Востоке) все спланировано, все по дням расписано, по часам и минутам. Не люди, а часовые механизмы какие-то, не жизнь, а мучение – одна забота, как бы не опоздать. И они думают, что это Свобода. Ха! Это у нас свобода, потому что ширь, простор безграничный, раздолье, и никакие планы не действуют. Вот запланировали нам еврейские мудрецы коммунизм. А что вышло? Хрен с маслом. Потом спохватились, решили на рынок перевести. И что? Все тот же хрен, но уже без масла. И точно так же со всем спланированным.

Так вот, быть туристом я никогда не мечтал, во сне даже. Все сложилось как-то случайно, само собой, как и все остальное, видно, Судьба такая.

Сначала случайно купил большой рюкзак. Поехали мы с приятелем во времена сухого закона в Петропавловск за водкой, а нарвались на пиво. Ну, взяли по два ящика. Естественно, в сумки не лезет, ехали ж за водкой. Что делать? – извечный русский вопрос. Не возвращать же обратно, народ не поймет. Вот продавщица нам и посоветовала купить рюкзаки в спортивном магазине "Старт", благо он рядышком. Были только огромные, короче, мы взяли. Это явилось первым звеном цепочки случайностей, которые и сделали из меня туриста.

Потом случайно купил спальный мешок-одеяло. Новинкой тогда еще было: молнию расстегиваешь, и мешок превращается в одеяло-покрывало двуспальное. Взял на всякий случай. Время тогда было такое – брать все, что под руку попадется, потому как денег было много, а товаров мало. В двух словах развитой социализм.

Далее. У жены появилась подружка-туристка. В молодости, еще до замужества жена моя, бывало, тоже с рюкзаком по природе ходила, вот они и сошлись.

– А вот у нас в походе один такой случай был, ну со смеху умрешь!..

– А у нас в "Трилиуме"... – и понеслось.

Правда, подружку эту я в глаза не видел ни разу, а знаком был только заочно со слов жены:

– Вот Таня рассказывала, они в поход ходили...

– А вот Таня говорила, они скоро опять в поход собираются...

Я был тогда относительно молод: уже за тридцать и почти все время посвящал службе Родине. Отечества тогда вроде не существовало, а была только Родина-мать, и мы, ее сыновья, служили ей, как проклятые, защищали ее интересы. Это теперь их нет, а раньше были во всем мире: и Вьетнам с Камбоджей, и Куба с Чили, и Афганистан с Кореей – всех и не перечесть. Но грянула Перестройка, появилось новое мышление, и интересов у Родины-матери поубавилось, а сама она потихоньку стала Отечеством. Зато у нас, подводников, появилось больше свободного времени. Поначалу было страшновато – куда его столько, аж два выходных. Это ж какое здоровье нужно иметь, чтобы пропить все свое свободное время?

Вот как-то ранним камчатским летом, когда в сопках еще лежит снег, а деревья уже зеленые, отпустила нас Родина-мать в пятницу со службы засветло, часов в шесть-семь вечера. Стыдоба-то какая! Вот так, засветло, Родину бросать на произвол судьбы, а главное – у всех на виду, и домой. А там жена по глупости может какую-нибудь работу придумать... Ужас.

Но мы с другом нашли выход. Остановились у какого-то коммерческого ларька, вскрыли заначки и, не снижая боеготовности, по форме начали что? Правильно, пиво пить баночное. Ну, если вдруг начнется, то мы тут как тут, недалеко от лодок, сорок первый не повторится. Перекуриваем, по сторонам поглядываем, да разговоры говорим про то, какие мы подводники да разнесчастные. Вот я, к примеру, уже больше десяти лет на Камчатке, а кроме треугольника Морпорт-Аэропорт-Рыбачий ничего больше не видел, нигде не был и знаю о Камчатке ровно столько же, сколько какой-нибудь житель Астрахани. Обидно? Обидно. Начали уже собираться по домам...

– Глянь, туристка какая! – приятель говорит.

Точно. Ничего ж себе! Вах! Стройная, невысокая, загорелая, шорты из обрезанных джинсов, огромный рюкзак. Только рюкзак не наш – брезентовый желто-зеленый – а яркий, красочный, со всякими лямками, клапанами и кармашками. Сразу потянуло в поход. И ведь надо же, как назло, идет в мою сторону, на "Семь ветров". Налюбовавшись вдоволь видом сзади, решил обогнать да посмотреть вид спереди, убедиться, и если он будет соответствовать, то, может, даже... заговорить... о чем?

– Как пройти в библиотеку, придурок, – вмешивается внутренний голос, вечно ты страдаешь бесплодием идеи. Спроси, откуда такой рюкзак красивый. Спроси, куда она с ним идет... Ну! Действуй!

Решительно увеличиваю обороты, обгоняю и совершенно идиотски спрашиваю:

– Девушка, а девушка, а где такие красивые рюкзаки достают?

– Это мне муж с Палдисски привез, австрийский!

Муж – как ледяной душ. Интерес немного упал, но красоты не убавилось, а потому пытаюсь продолжить разговор.

– В поход, никак, собираетесь?

– Да (кокетливо так).

– И не тяжело с таким вот рюкзачищем? Или это для мужа?

– Да нет... рюкзак удобный. А муж в автономке.

Так-так... Интерес автоматически возрастает.

– А куда, если не секрет, собираетесь?

– Не секрет. На Вилючинский вулкан.

– Пешком?! С ума сошли. Это ж далеко!

– Нет, с турклубом "Трилиум" на ГАЗ-66 под вулкан, а наверх, естественно, пешком.

– Во здорово! Эх... давно мечтал куда-нибудь выбраться, да все никак, начинаю врать с пол-оборота.

– Понимаю. Я своего тоже не могу никуда вытащить – все служба, служба... Кстати, кажется, есть одно место. Свободное. Если есть желание попробуйте.

Я обалдеваю, ведь чувствовал – нельзя так рано уходить со службы. Но, видно, это судьба, а от нее не уйдешь и не спрячешься. Отдаюсь на волю судьбы и спрашиваю по-военному: время, место, форма одежды и какой иметь при себе шанцевый и иной инструмент.

Оказывается, завтра, в субботу, у ДОФа, с рюкзаком, спальником и жратвой на два дня, ну там, штормовка, темные очки и теплые вещи не помешают. Все так просто... Про жену и детей молчу – во-первых, не спрашивают, а во-вторых, вакантное место всего одно.

– Да, да, конечно... – язвит внутренний голос.

– Думаешь, из-за нее? Да я на самом деле хочу в поход! Вот сейчас попрощаюсь, сверну, и домой кратчайшим путем...

– Ну-ну, сворачивай. Ты просто не знаешь, о чем еще говорить, иронизирует, гад.

– Спасибо... – это я ей, – пошел я собираться, до завтра...

– Хоть бы имя спросил, да и самому назваться не помешает, – не унимается внутренний голос.

Досадуя на собственную бестолковость, я решительно сворачиваю с дороги на ближайшую боковую тропинку и проваливаюсь в канализационный люк.

– ... твою мать! ...... – это про себя. Руки-ноги целы, только правую щеку жжет. – Угораздило... – это уже вслух.

– Вам помочь? – нимфа с рюкзаком сверху заботливо вопрошает.

– Не... что вы... – я радостно улыбаюсь, стоя по колено в благоухающей жиже, по щеке сочится кровь. – Сейчас... вылезу... заскочу к другу, он здесь недалеко живет... Почищусь – и домой... в поход собираться.

– Возьмите пакетик бинта, у вас же щека поцарапана, – протянула и исчезла.

Я, посылая проклятия МИС и КЭЧ, вылезаю из преисподней. Воровато озираюсь по сторонам – слава Богу, никого – и короткими перебежками возвращаюсь к временно холостякующему приятелю.

– Ты что, подрался?! Где? С кем?

– Да нет. Все гораздо интереснее, – и рассказываю, как было. Он – в откат.

Форму одежды привел в порядок с помощью щетки и утюга, а вот ботинки пришлось одевать сырыми. Щеку продезинфицировали спиртом (изнутри). Домой пошел по-людски, когда темнеть начало.

Идти – не идти? Эта мысль терзала всю дорогу. Говорить жене или не говорить? Кажется, завтра она работает... Ладно. Как говорил Бонапарт, главное ввязаться в драку, а там уж победим как-нибудь.

Жена подала ужин и спросила про щеку. Вру, что в "зоне" принимали на лодку питательную воду, пришлось перед самым уходом залезть в канализационный колодец, там приемный фланец отошел. Оступился, поскользнулся, поцарапал щеку, ерунда...

– Ты завтра работаешь? – спрашиваю.

– Работаю, а что?

– Да так... В поход на Вилючинский вулкан предлагают сходить. Идти – не идти?..

– Кто?

– Да один знакомый человек с ПРЗ, ты его не знаешь.

– А может, знакомая?

– Да ты что?! Какая еще знакомая?

– Ну... мало ли. Мужики все служат...

– Ладно! Выпал один выходной и возможность выбраться, так начинается...

– Ну все-все. Что ж, иди.

Напихал я в свой брезентово-зеленый рюкзак чего попало и спать завалился. Утро вечера мудренее.

Утром жена эдак загадочно пожелала мне успехов и ушла на работу с восьми ноль-ноль. Мне – к девяти, посидел еще немного, подхватил свой шарообразный рюкзак и зашагал степенно к ДОФу.

Смотрю – через пару домов стоит на дороге моя вчерашняя нимфа-искусительница, а рядом с ней, на скамейке – огромный рюкзак. Ну, думаю, опять чудеса начинаются, внимательно осматриваюсь по сторонам.

– Здрасьте...

– Здрасьте, – улыбается очаровательно, а у меня сознание помутилось, как у кочегара из матросской песни.

– Что же он у вас такой огромный? Помочь? – ну кто, скажите мне, кто прочь помочь красивой улыбающейся девушке, да еще удаль свою показать? А? То-то.

– Да, – говорит, – а то я собрала альпинистское снаряжение на всю группу, должен был подойти знакомый один, помочь донести, да что-то вот нет его... Скажите там, возле ДОФа, что я тут сижу, жду, пусть на машине подъедут...

– Это уже вызов, если не оскорбление. Я ж гиревик, чемпион ТОФ. Есть шанс отличиться, отыграться за провал в канализацию.

– Не доверяете?

– Да нет, просто он действительно очень тяжелый, килограмм пятьдесят.

"Ни хрена ж себе, – думаю, – золотое оно что ли, это снаряжение?" Но молчу об этом, а вслух говорю, что это не так уж и много, выдержат лямки?

– Выдержат, а вот вы? Вдруг упадете еще, – и глазки так опустила. Это намек на вчерашнее падение, ясно. Молча подседаю под рюкзак, надеваю лямки и легко встаю, даже слегка подбросил его и крякнул – показалось, что в рюкзаке тоже что-то крякнуло?..

– Ну, как?

– Вес взят, нормально! – радостно отвечаю, а в рюкзаке аж все шестьдесят четыре!

– Ну тогда пошли, только поосторожней...

Пошли. Для гиревика, который под двумя двухпудовками стоит десять минут, шестидесятичетырехкилограммовый (вот слово длинное, уф, еле выговорил!) рюкзак – не в тягость. Тем более что там гири нужно непрерывно толкать от груди вверх на прямые руки, а здесь весь груз равномерно распределен на плечах и пояснице, все так удобно... Идем. Молчим.

– А как вас зовут? – подает первой голос моя спутница.

Вот болван, надо же было самому первым представиться!

– Николя, – отвечаю совершенно по-идиотски. Это производит должный эффект.

– Хорошо, что не Дормидонт, – вмешивается внутренний голос. – А дальше?

– ...именно так называли меня знакомые женщины в Париже, – как говорится, Остапа несло. – А вас как зовут?

– Таня, – с улыбкой отвечает. – И давно вы были в Париже?

– Давненько... я там всю жизнь не был, и так тянет, – отшучиваюсь словами Жванецкого.

У ДОФа все уже в сборе. Пестрая толпа туристов, человек двенадцать.

– О, Татьяна! Привет!

– Привет! А я вот пополнение привела. Знакомьтесь: Николя.

Я представляюсь нормальным полным именем, от стыда провалиться готов... хотя, пожалуй, лучше не надо. Смутные предчувствия кольнули и тут же отпустили, Таня мне мило так улыбается...

–Давай сюда рюкзак! – из кузова.

– Он тяжелый, – предупреждаю я и снимаю рюкзак через колено. Толкаю его в дверь кунга, его подхватывают, тащат.

– Ох, ничего ж себе! Там что? Чей это?

– Поехали, нам ВАИ нужно до десяти проскочить, – старший подвел итог погрузки. Он же был и водителем.

Дверь захлопывается. Полутьма. Таня где-то в углу, возится в полумраке со своим рюкзаком. Я молча приглядываюсь к компании. Каждый коллектив состоит из микрогрупп. Думаю, к кому примкнуть. Хотя – что тут придумывать, меня привела Таня, значит, я ее "друг". Будь что будет.

По дороге к вулкану где-то останавливались, любовались красотой природы, фотографировались. Присмотрелся повнимательней. Рыбачий – поселок небольшой, так что половина народа оказалась знакомой, но не близко: где-то видел, где-то встречал...

Приехали. Стали разбивать лагерь. Мое дело любимое – заготовка дров. Рюкзаки из машины вытащили, бросили на землю, и я пошел с топориком на поиски. Потом запалили костер, и все было нормально.

Дело к вечеру. Поужинали в общей суматохе и неразберихе, разошлись по палатками – завтра восхождение. Я топчусь на месте. Подходит один знакомый, и как-то загадочно, что ли – то ли спросил, то ли ответил: "У тебя вообще-то есть место в палатке?" Вопрос провокационный, отвечаю уклончиво: "Ну, есть, наверно."

– А, ну все ясно, – подмигнул заговорщически и в свою палатку – шмыг!

– Николай! А чего в палатку не идешь? – это из Таниной, двухместной, а при желании – и трехместной. Я – в замешательстве...

– Да... рано еще. Пойду, искупаюсь... тут речка недалеко, – пытаюсь оттянуть неизбежное.

– Да вода ж ледяная!

– А-а, вот в этом вся и прелесть. Я – морж.

– Ну, смотри.

Нет, я и на самом деле морж, можно сказать, с детства. Кстати, моржом я тоже стал случайно, правда, это отдельный рассказ. "М-да, – думаю, ситуация. У нее муж в автономке, у меня жена на работе, а придется ночевать в одной палатке. А глаз сколько, хотя – какое им дело. И деваться некуда, и ничто человеческое мне не чуждо... Ладно, пойду для начала охоложусь. Надо иметь холодный ум, чистые руки и горячее сердце – так Железный Феликс учил. А там посмотрим.

Искупался. Руки и ноги стали чистыми и холодными. Сердце наоборот, стучит, как пламенный мотор, а в голове – сумятица. Козьма Прутков учил: "Если жена изменила тебе, а не Отечеству – радуйся!" В конце концов, ночь в палатке с очень молодой, красивой и интересной женщиной – это еще не значит заниматься сексом.

– Ну-ну, – это внутренний голос, – и что она о тебе подумает?

– Заткнись. Она же туристка, – возражаю я, вспоминая "Кавказскую пленницу".

– Во-во, – подтверждает внутренний голос и уходит куда-то вглубь, издевательски хохоча, как Мефистофель.

Ее палатка – на отшибе, почти отдельно от лагеря. Специально что ли? Или случайно? Ни фига-с, это у нас, мужиков, все случайно, а у женщин каждый взгляд, каждая слезинка, каждая улыбочка продуманы тщательно и подобраны на все случаи жизни... Эта мудрость открылась мне слишком поздно... "О, женщины! Коварство – ваше имя!" Это изречение Шекспира я, конечно, знал, но не придавал ему должного значения. Думал, старина Билл перегибает. Как бы не так!

Однако, как я уже говорил, деваться некуда. Солнце уже спряталось за сопками, вокруг сильно похолодало, ночью наверняка будут заморозки. А я – в спортивных трусах и в майке, да махровое полотенце через плечо. К машине подхожу – все двери закрыты на замок. Мой рюкзак – там, в палатке. В ПАЛАТКЕ.

– Можно? – робко вопрошаю внутрь. Там темно. Нащупываю в темноте свободное место и ложусь. Гробовое молчание, только посапывание легкое. Спит...

– Нет, тебя ждет, идиота, – измывается внутренний голос, и я с ним частично согласен. Холодно... Пытаюсь укрыться махровым полотенцем внутренний голос ржет, как Буцефал.

И вдруг трогает меня за плечо маленькая, теплая женская ручка, и раздается нежный шепот: "Ну, иди сюда, что, мерзнешь?" Вай!.. Вот это поворот событий, как говорится... в зобу дыхание сперло...

– Ну, что ждешь, кретин?! Давай вперед, ты же этого хотел! Сбылась мечта идиота! – внутренний голос совсем распоясался. Ну куда его деть!

Ну, я следую за ручкой, ныряю под спальный мешок, который расстегнут как одеяло. Чувствую... раздетое женское тело... Боже!.. Рассудок меркнет окончательно, инстинкты торжествуют. Сразу, понятно, согреваюсь. Вспоминаю некстати – говорят, замерзших до полусмерти эсэсовцев клали голыми между двумя комсомолками, тоже голыми, но живыми. И эсэсовцы оживали... Скольжу вверх по пылающему огненному бедру... Внутренний голос глумится: "Ну скажи же что-нибудь ласковое, человек ты, в конце концов или нет?!"

– Тань...

Спальник-покрывало-одеяло взлетает от взрыва бешеной женской страсти-ярости, как триста тысяч тонн тротила.

– Что?! Я тебе покажу "Таня"!!! Кобель паршивый!!!

Ма-ма... Боже, ну куда ты смотришь, когда нас, грешных, бес путает?! Этот голос я ни с чем не спутаю, потому что это голос моей жены. Откуда?! Ну откуда она здесь? Кошмар какой-то, а может, это сон?

– Татьяна... – пытаюсь я очнуться от сна-кошмара, но он только начинается.

– Таня, да? Это твой знакомый с ПРЗ, да? Я тебе сейчас омлет приготовлю, из твоих собственных яиц!!! – последние сомнения исчезают. Это жена. Пистолета нет, застрелиться нечем.

– Что, омлета ждешь? – снова внутренний голос. – Я бы на твоем месте ноги уносил.

Уношу. Как ошпаренный, пулей вылетаю из палатки – удивительно, как только выход нашел с первого раза? Мне вслед летят кирзовые сапоги.

Во номер! Тут я начинаю что-то понимать. И кто такая Таня, и чего рюкзак был такой тяжелый, и загадочные взгляды, и намеки... Стало быть, в этом запланированном представлении я один не знал сценария, ну и доигрался. Меня начинает разбирать истерический хохот. Только этого не хватало в спящем лагере посреди ночи. Хватаю сапоги и направляюсь в сторону дороги. До подъема часа четыре. И я иду – два часа туда, два часа обратно. Гуляю. Не привыкать. Военные должны стойко переносить все тяготы и лишения, в том числе и семейной жизни. Подышу свежим воздухом, что в этом вредного? А там, глядишь, и моя "полиция нравов" поостынет... Ночь сумасшедшая: тихая, звездная, чуть морозит. Короче, размялся я перед восхождением, даже слишком размялся...

А народ специально встал на час раньше. А меня нет! Забеспокоились, я возвращаюсь – меня уже все ищут, все на ногах, с рюкзаками. Смотрю – и моя рот разевает, переживает, ага! Значит, дело к лучшему.

– Привет! Вы чего орете?

– Ты где был? Мы тебя уже полчаса ищем!

– Нигде. Тут он я. На зарядку бегал, купался...

– Ну ты даешь! Собирайся быстрее, одевайся, завтракай...

– А мы уже готовы, я все собрала, – жена заявляет спокойно.

– Он что, так и пойдет? – заинтересовался народ.

– А он у нас закаленный морж, – говорит жена. – Хорошо, что не босиком, а в сапогах...

– Вы что, серьезно?

– Серьезно. Пошли.

Я рюкзак беру и пошли. С погодой просто повезло. В полдень, на полпути к вершине вся группа маленько разделась – позагорать – а к вершине опять оделась. А я настолько акклиматизировался и закалился, что весь маршрут отшагал в спортивных трусах и в кирзовых сапогах, правда сильно обгорел на солнышке. С женой мы, понятно, помирились еще в походе, а вот дружба с Таней у нее в дальнейшем как-то не заладилась...

С тех пор в походы мы ходим при каждой возможности, и только вместе уже почти десять лет!

Особенности медвежьей охоты

Кто ел из моей миски?! Кто спал на моей кровати?!

из РНС (русской народной сказки)

Ну и что тут рассказывать?

Конец экспедиции в честь 40-летия камчатского альпинизма. Десятый день, переход к последнему этапу – штурму Толбачика. Продукты питания официально съедены еще вчера, остались только неучтенные. У меня лично их вообще не осталось, если не считать сала и кирзовых сапог. Помните, в шестидесятых была популярна такая легенда?

Четверо солдат оказались на барже в Тихом океане в шторм, естественно, без продуктов питания. Баржа была со стройматериалами, с цементом, что ли. Страна тогда ускоренным темпом строила коммунизм наперегонки с Китаем. Но были у солдат кожаные ремни и кирзовые сапоги – это их и спасло. Даже песня была: "...Не сдаваясь, четыре солдата повторяли все те же слова – я вернусь к тебе, Россия... знаю, помнишь ты о сыне...", всю не помню. Но прибило их к Америке. Тогда же родилась поговорка "Голод – не тетка". Это точно.

А у меня все излишки продуктов конфисковали еще при первой продразверстке наши начпроды Наташа и Лена. Разложил я, значит, продукты свои перед собой и с Совестью своей советуюсь – что в общий котел, а что себе с Совестью оставить. А с Совестью у меня, как и у всей страны разногласия, то есть противоречия. Ну, пока мы противоречили, налетела продразверстка, и все, что я хотел себе оставить, изъяли. Осталось только сало. Было оно тряпочкой прикрыто, а они подумали, что я портянки сушу. Побрезговали притрагиваться, слава Богу.

Уже два вулкана покорили: Камень – четыре шестьсот – и Ушковского – три девятьсот девяносто. А все опытные, матерые... Чем в гору тащить – лучше перед штурмом побольше съесть, ну и после, а на гору лучше идти налегке. Вот и идем мы к Толбачику (три шестьсот) налегке. Правда, у всех есть свои секреты, как у женщин майонез "Кальве". Вот и разбрелась группа из двенадцати человек со своими секретами.

Есть секрет и у меня – сало. Скрывать стыдно – Совесть терзает, но и делиться тоже не дает. Ведь кругом – зубастая молодежь! Пока я – кусочек на оставшийся зубочек, они, как пираньи: клац-клац, и нету. Рыбки такие есть в Амазонке, говорят, за пять минут от буйвола один скелет остается, коли искупаться вздумает (вот уж действительно прав был Платон, утверждавший, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку!). А у Миши Острогорского в рюкзаке одни лекарства да веревки. Он – живая, еще ходячая легенда советского и камчатского альпинизма, ему под шестьдесят. Ну, думаю, этот много не съест.

Сало у меня особенное, пайковое. Нам его в учебном центре дали напоследок. Вернее, паек выдали свиными тушами, которые пришлось делить по справедливости, с учетом национальных особенностей и заветов предков. Вот и получилось так, что командир центра Фрейдман и главный инженер Гельмель – им же по заветам предков сало явно нельзя – им мяса вырезали. Ну, а мне, как белорусу, не то что предки, сам Бог велел сало. А шкура, то бишь кожа, у тех свиней была такая, что из нее впору защитные доспехи делать – холодным оружием с первого раза не возьмешь. Вот такое было у меня сало.

Стусовались мы с Мишей и вышли вперед раньше всех – по-стариковски, пока молодежь глаза продирала да зубы чистила. Миша только на Камень уже в пятый раз лазил, места знает назубок, с завязанными глазами не пропадем...

Вышли мы, значит, с ним втихаря, да увязался за нами бдительный Саша Сидорок. Что он там думал, не знаю. Но шел за нами до первого привала след в след. А как только мы привалились и начали шикшу поедать, он выстоял и даже не присел. А когда спросили: "Саша, у тебя пожевать чего-нибудь есть?", замотал головой отрицательно, как Шурик в "Кавказской пленнице", видеокамеру схватил и ну от нас подальше – природу снимать, хотя аккумуляторы у него давно на нуле, и кассеты все отсняты полностью...

Подкрепились мы шикшей и дальше побрели. Сидорок безнадежно уединился и скрылся с глаз. Дошли мы до геодезического пункта, который государством охраняется. Кстати, во парадокс – стела с надписью и Гербом СССР есть, пункт тоже есть, а самого государства уже и нет... Пощипали еще шикши – не идет. Тут я раскололся про сало и предложил – по маленькому кусочку. Миша с радостью согласился. Отрезал я, ну может, чуть-чуть больше себе, ну так вышло, да и зубы у него, думаю, похуже... а Совесть – тут как тут. Я свой кусочек жую, челючти немеют, а Миша опять шикшу щиплет.

– Что, – говорю, – не по зубам?

А он:

– Да я его и не жую! Так глотаю!

Вот и нате. Ну что тут поделаешь? Отрезать побольше, чтобы не проглотил? А вдруг подавится, а я маршрута не знаю абсолютно. И Совесть совсем обнаглела, издевается: "Думаешь, у него ножа с собой нету?" Ладно, думаю, опять твоя взяла.

Перед третьим привалом наткнулись на человеческие следы. Вспоминаю Карацюпу с Ингусом – насчитал семь человек по следам. Дальше на песке – мы шли вдоль речки – обнаруживаю следы копыт и докладываю Мише (он во времена Карацюпы Юным Другом Пограничника был). Следы были направлены встречно (?). А Миша невозмутимо так отвечает, что это наверняка экспедиция на Толюачик, и наверное, иностранцы. Дожили... Ингус, похоже, перевернулся в своем собачьем гробу, да и Карацюпа (не знаю, жив ли) не обрадовался бы: за что боролись?! Хотя – все логично: наши все заняты борьбой за выживание, кто на огороде, кто на рыбалке, кто ягоды собирает. А нас в честь сорокалетия всего десять человек с Камчатки набралось. И перед отъездом, и после возвращения все спрашивали: "Так за чем ходили-то?" – "За сорокалетием камчатского альпинизма" – "Так далеко? Ну и много набрали? Может, поделишься?" Во народ, как к капитализму рвется! А – не пускают, не дают этих самых инвестиций. Боятся, как бы мы Америку не догнали и не перегнали...