Текст книги "Подарок (СИ)"

Автор книги: KsanaK

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Ну достань, – говорит он, заметив ее возню, и она в этот момент почему-то чувствует себя немножечко счастливой.

Она наловчилась делать многое со связанными руками, но теперь не торопится, сначала рассматривает обертку, двумя пальцами отрывает краешек бумаги и испытывает вдруг наслаждение, не сравнимое ни с чем. У нее даже на секунду в глазах темнеет от аромата шоколада, от вида дробленых орешков, едва покрытых сладкой молочной корочкой. Она представляет, как вторую шоколадку распечатает этим же вечером перед сном, как откроет книгу со сказками, которую он подарил ей, как будет читать ежевечерние свои несколько страниц, есть сладость и слушать дождь за стеной, если он к тому времени не перестанет. А потом, когда будет погашен свет, когда можно будет укрыться с головой теплым одеялом, она и правда станет представлять себя в Волшебной Стране. Только бы не здесь.

– Вы будете? – Не забывает предложить ему, хоть сейчас предлагать меньше всего хочется, тем более, что в кладовке на кухне много сладостей. Она знает, что он купил их специально для нее. Теперь правда не только для нее, еще и для другой, которая ее может заменить в любой момент. Но об этом бы не думать вообще.

– Нет, Алиса, ешь сама.

– Спасибо.

Спасибо! Спасибо! Спасибо!

Нет сил сдерживаться, запихнуть бы в рот сразу целиком и тихонько умереть от счастья. Но она подносит ко рту дрожащими руками и откусывает только уголок, растаявший шоколад развозит языком по нёбу, затем кусает еще и еще, и уже через минуту понимает, что в руках осталась только обертка.

Он видит ее погрустневшее лицо (а он всегда все видит сразу, до того, как она успевает что-либо понять), подходит, поглаживает ее плечо, утешая.

– Если будешь сидеть смирно, дам еще.

Она знает, что ничего болезненного сейчас точно не будет, он бы предупредил. Ничего болезненного не происходит с тех пор, как новенькая появилась в доме. Для нее, Алисы, это, конечно, не к лучшему – она все еще помнит, зачем он раньше сажал цветы у забора, она знает, что произошло с девушками, которые оказались не нужны.

– Как ты смотришь на то, чтобы побыть той самой Алисой? – Он ногой толкает ближе картонную коробку, достает из нее шляпку-цилиндр и надевает ее на голову не той самой, но своей собственной Алисе, которой начинает казаться шляпка необыкновенной, чудесной вещью не из этого дрянного мира.

Вуаль с неровными дырочками по краям прикрывает верхнюю часть лица, одновременно совершая волшебство – Алисе становится почти не страшно. Он зачесывает ее волосы вперед, сует в руки колоду мятых затертых карт, сажает вполоборота, приподнимает ее подбородок и касается уголков губ пальцами, заставляя улыбнуться – так, как должна улыбаться, по его мнению, та самая Алиса.

– Ну давай, милая, ты – девочка, которая придумала себе целый мир, которая придумала и кролика, и королеву, и даже Шляпника. Ты влюблена в этот мир, ты не можешь без него. Улыбнись так, будто целую вечность скучала по нему, но вдруг попала туда снова. Я хочу запечатлеть тебя такой.

Она улыбается, сжимая мокрыми похолодевшими пальцами карты и глядя на него, воодушевленного, через рваную вуаль. На ней хлопковое свободное платье в мелкий цветочек, с пуговицами до самого края подола, светлые носки, собравшиеся гармошкой на щиколотках, и старая, но изящная шляпка. Если бы она увидела себя со стороны в иной день, то рассмеялась бы, но он видит в ней ровно ту, которая ему нужна, и для этого достаточно только шляпки и грязной колоды. Он не знает, что в ее кармане теперь лежит не просто одна конфета: там лежит одна конфета, бумажная обертка от другой и крохотный кусочек грифеля, который Алиса подобрала с пола.

***

Кресло, что всегда стояло в стороне у книжного шкафа, она попросила придвинуть спинкой вплотную к рабочему столу, уселась в нем на колени, улыбнулась, пообещала, что ни в коем случае не станет мешать, что будет сидеть очень тихо, и действительно – на протяжении часа с ее стороны не слышно ничего, кроме шелеста карт. Валентино поглядывает на нее иногда, уже не удивляется тому, что подаренные несколько дней назад карты развлекают ее до сих пор. Видимо, они действительно были чем-то особенно родным. Жутким подарком от той Алисы – девчонки, еще при жизни попавшей к страшному человеку, который однажды вложил ей в руки ненужную колоду, и не думал, что карты станут частью ее существа уже после смерти. Она силы черпала от странных вещей и еще от него, Валентино, старалась быть рядом, старалась тронуть невзначай, старалась посмотреть, улыбку припрятать, когда кругом были чужие люди, чтобы тайком показать только ему.

Он прерывается на чашку кофе, когда она все еще раскладывает свой бесконечный пасьянс. Любоваться ей, когда она рядом, и вспоминать, когда ее рядом нет, уже давно вошло в привычку. Но сейчас он позволяет себе двойное удовольствие – ворошить память в поисках ее образа, когда она и так сидит вот тут, напротив. Знает ли она, что в его мыслях обласкана многократно? Возможно. Счастлива ли она? Наверняка. Счастлива, когда спокойна, когда под защитой, когда он поблизости. Валентино вспоминает спящую в его постели фею, едва виднеющиеся через тонкую ткань рубашки узоры на спине, темные волосы, волнами лежащие на простыни, непроизвольно поджимающиеся во сне пальчики на ногах, грязные ступни, потому что тащил ее за собой к машине по улице босую. Хочет вернуть все назад и повторить, еще раз проснуться тем самым утром, еще увидеть ее такой. Нет, не видеть…

Созерцать.

– Это что такое? – Спрашивает она и указывает на вещь, которая притягивает давно ее внимание, но о которой она не решилась спросить сразу, ведь обещала помалкивать и не отвлекать от дел.

– Пресс-папье, – Валентино ставит поближе к ней тяжелую статуэтку в виде саркофага, на крышке которого сидит египетское божество. – Чтобы все нужные бумаги были в одном месте.

Вельвет складывает на столе руки и опускает на них голову, стараясь взглядом быть на одном уровне с божком, завороженно смотрит, обводит пальцем мелкие иероглифы на саркофаге, будто наощупь пытается прочесть, затем гладит черного пса по голове и спине, касается лап.

– Какой необыкновенный. Ты знал, что этого бога изображали человеком с головой шакала из-за того, что шакалов и бродячих собак часто видели у свежих могил? Любопытно, как он мог выглядеть, будь он человеком? Думаю, так, как ты. – Выдает Вельвет, задумавшись перед этим на несколько секунд. – Раньше верили в то, что он взвешивает сердца умерших и определяет, кто попадет в царство мертвых, кто исчезнет совсем, а кто получит новую жизнь.

– Благодарю за краткий экскурс в мифологию. Не думал, что ты у меня такая умница.

Она осторожно придвигает вещицу к себе и заключает ее в кольцо рук, пальцами постукивает по разложенным на столе картам.

– Интересно, кто взвешивал наши сердца перед тем, как мы попали в Ад?

– Никто. Люцифер слишком жадный, чтобы держать в штате какого-то взвешивателя, – усмехается Валентино, делая глоток из чашки, – все мрази, которых турнули из Рая, валятся прямиком сюда – это гораздо удобнее и выгоднее.

– А если в Раю ошибутся и сюда попадет кто-то, кто этого не заслу…

Она прерывается, потому что в комнату вносят плоский деревянный ящик и ставят у двери. Ящик размером с небольшой комод, с черными размазанными надписями в углу, похожими на даты.

Валентино еле борется с желанием в эту же секунду разнести его в мелкие щепки, добраться до содержимого и смотреть-смотреть-смотреть, а вот Вельвет совсем не рада. Она впервые выглядит забитым маленьким зверьком, крохотной серой пташкой, прячется в ставшем вдруг огромным для нее кресле, жмется в уголке, хмурит брови и злобно косится в сторону ящика.

– Я надеюсь, это не для меня, – шепчет она и вздыхает, подтягивая к груди колени, укрывая ноги пышной бархатной юбкой, уползая полностью в свое черное платье, заворачиваясь в него, как в саван.

– А ты знаешь, что там?

– Догадываюсь. Не открывай.

Ему, конечно, было с самого начала понятно, что Вельвет не придет в восторг от этого, но желание увидеть ее такой, какой она была при жизни, оказалось выше всяческих сил. Постоянно крутилась в голове мысль о том, что где-то в мире живых существует портрет Алисы, написанный рукой ее (Валентино даже не боялся этого слова) создателя. Портрет, находящийся в частной коллекции, удалось найти с огромным трудом, ведь Вельвет потом на все расспросы Валентино ответила только: «Он продал его на аукционе, не стал держать в доме» и больше не говорила ничего. Она вообще не любила рассказывать, лишь показывала иногда сновидениями, до того подробными, до того яркими, что Валентино счел бы себя сумасшедшим, если бы не знал, что их намеренно посылает она.

– Нет уж, прости, дорогая, я открою.

Под фанерой, скрепленной металлическими скобами, под слоями картона, под скомканными бумажными лентами обитает нечто удивительное. Валентино присаживается на корточки, берется за верхний край рамы и осторожно приподнимает портрет.

Она карими глазами смотрит на него с холста, выглядывает из-под вуали, восхитительная Алиса, хозяйка его снов, его кровь, его дыхание, его привязанность и неизлечимая болезнь, его усталость и покой. Его личная погибель держит карты, робко улыбается, такая юная, такая свежая даже в траурно-черном готическом платье. Она будто живая, будто достаточно тронуть ее нежную шейку, разбудить касанием, и шагнет из рамы та самая девушка – потерянная для всего мира на несколько лет, немного удивленная, немного испуганная тем, что снова оказалась в незнакомом месте. Но ей бы не дали жизни здесь. Вельвет бы не дала.

Глядит разочарованно на Валентино, а затем на молчаливую себя на портрете. Можно подумать, что ревнует, но нет, – ненавидит. Вот-вот вцепится в холст ногтями, вырвет клок на месте лица, убьет последнее напоминание об Алисе.

– Зачем ты нашел это?

Она действительно не понимает. Валентино уверен, что и не поймет, но все равно говорит, как есть:

– Хотел увидеть твои глаза.

– Увидел?

– Увидел.

– Ну так отправь это назад. Пусть лежит там, где лежало.

– Далековато же оно лежало, – усмехается Валентино и ставит портрет к прикроватной банкетке, а живая Вельвет, сидящая напротив в кресле, чуть не задыхается, наблюдая за этим. – Такая красота не должна пылиться в коробке.

– Красота? Может, ты что-то еще красивым считаешь? Он был чокнутым фанатиком, неужели тебе не ясно? На этом… на этой картинке не я. Не я! Это не мое лицо… другое! Убери это отсюда! Выброси!

Валентино не мог вспомнить, когда она просто повышала голос, поэтому начинающаяся сейчас истерика казалась чем-то чужим, чем-то не от Вельвет.

– Перестань, милая, невооруженным взглядом видно, что это ты. И ты здесь прекрас…

– Нет, это ты перестань! Я сказала, чтоб ты сейчас же вышвырнул эту мерзость отсюда! – Уже не крик, а визг от нее.

Она вскакивает с места, сведенными пальцами комкает ткань юбки, дергает вниз, кусает губы и попеременно то скулит, то хрипит, чернеет, мысленно шлет проклятия, уставившись так – глаза в глаза, а за спиной ее скачет бешенная мелкая тень, длинными руками цепляется за стены, швыряет по сторонам вещи, выдергивает из шкафов книги и опрокидывает мебель. В какой-то момент хватает пресс-папье со стола и бросает так, что оно пролетает в сантиметре от лица Валентино. О такой сущности Валентино не догадывался, но он не был бы собой, если бы не мог усмирить прихвостня Вельвет, мелкого пакостника, как оказалось.

– Ты с кем вздумала бороться, сладкая? – Спокойно спрашивает Валентино, наблюдая за тем, как его тень рвет на части того, кого выпустила Вельвет. – Если со мной, то лучше тебе сейчас молча удалиться в свою комнату и подумать о том, как ты себя ведешь. И, будь добра, уясни для себя одно: я делаю то, что считаю нужным, и мне для этого твое разрешение не требуется. Пошла вон, иначе я сдеру с тебя это кукольное платьице, а тебя саму за волосы протащу через всю студию. Ты в состоянии понять меня сейчас?

Вельвет кивает, собирая карты, и по ее дергающимся то и дело рукам, по губам, сжавшимся в нитку, он понимает, что такое для нее впервые, что раньше она ни с кем в открытую борьбу не вступала. Что сейчас ей больно.

– Я не слышу.

– В состоянии, – отзывается она и через силу шагает к двери, – я думала, что ты особенный. А ты оказался просто очередным хозяином.

Он зол, и ему мало горького взгляда мертвых глаз, брошенного напоследок, мало обиды, которую она тащит за собой, мало даже портрета, который остался на месте.

Очередной хозяин.

Очередной. Хозяин.

Последнее слово пробуждает странное садистское удовольствие, и лишний раз дает понять, что она отсюда никуда не денется. Но как же ему хочется, чтоб она никуда не девалась именно из его кабинета сейчас, или позже – чтоб хотя бы пришла, как обычно, вечером, когда будет прибрано после погрома, который она устроила, когда принесут чай и десерты, когда можно будет погасить верхний свет, налить в бокал чего-нибудь покрепче, слушать ее голос и вполглаза смотреть, как она занимается со своими новыми картами. Можно на самом деле, все, что она сама захочет. Главное, ей об этом не говорить, чтоб не поняла – он давно в ее власти.

Она тоже не скажет ему о том, что, конечно, приходила в тот день ближе к ночи, в час, отведенный обычно ей, но, остановившись в последний момент у двери и услышав то, что ее ушам не предназначалось, ушла в свою комнату.

***

Умыть лицо. Помыть руки с мылом два раза и вытереть насухо. Недостаточно, еще раз с мылом и теперь со щеткой, снова вытереть. Затем идти на кухню, ждать, пока усадят за стол, накрытый белой скатертью. В центре стола всегда стоит большое блюдце с фруктами – яблоками, грушами и апельсинами (их можно есть, сколько угодно, если попросить), рядом вазочка с колотым сахаром (он более привлекателен, чем фрукты, но его и дают редко), стопкой несколько красивых тарелок, которые недавно использовались для натюрморта в студии, графин с чистой водой и пара стаканов.

Он садится напротив, кладет на стол лист бумаги и маникюрный набор. Требует показать руки, рассматривает сначала ладони очень тщательно, каждую черточку, затем разворачивает, и Алиса, чтоб не видеть его лица, быстро переводит взгляд к окну, на залитый солнцем двор.

– Где они? – намекает явно на отсутствующие ногти, в ответ девушка пожимает плечами и прикусывает губу. – Я спрашиваю, куда делись твои ногти, Алиса? Еще вчера они были на месте.

– Простите, – выдавливает она.

Знает, что за ногти ей ничего не сделают, и молча наблюдает за тем, как он аккуратно начинает подпиливать кривые огрызки, оставшиеся от ногтей.

– Если еще раз такое сделаешь, вымажу пальцы перцем. Ты поняла?

– Поняла. Простите.

Она, конечно, не говорит о том, что подергала свои ногти накануне перед сном, прислушиваясь к каждому шороху в доме. Она весь день не слышала новенькую, и эта тишина пугала ее сильнее всего. Страшно оказаться в один момент ненужной, ведь в этом случае отпустят только в новую яму во дворе, но страшнее, оказывается, понимать, что совсем недавно был рядом кто-то, товарищ по несчастью, и вот вдруг его уже нет. Хоть бы стук, хоть бы крик, хоть бы плач, но нет. Ничего нет.

– Вы сказали, что подумаете, можно ли мне выйти на улицу. Так что?

– Нет, – короткое отвечает он, продолжая водить пилкой из стороны в сторону.

Дальше лучше ничего не спрашивать, но она все же набирается смелости.

– Вы не подумали? Или нельзя?

– Алиса, поговорим об этом позже.

Он теряет терпение, а ей терять уже нечего.

– Я буду вести себя хорошо, я обещаю. Я веду себя хорошо, я стараюсь. Я хочу на улицу.

– Алиса…

– Вы сами сказали, что подумаете. Почему Вы не подумали? Вы же обещали! Вы сами говорите, что нужно выполнять обещания. Я обещала вести себя хорошо, и я веду себя хорошо каждый день! Каждый день! Так подумайте, подумайте сейчас, пожалуйста!

– Алиса прекрати, сейчас ты ведешь себя совсем не хорошо, – он сжимает в руке пилку так, что она выглядит идеальным оружием, а Алиса думает о том, что если он ударит ею, то хотя бы станет понятно сразу, что близок конец.

– Нет, Вы не справедливы ко мне. Я же прошу такую малость, Вам ничего это не стоит. Взамен можете не кормить и не поить меня, только выпустите на улицу! Я хочу выйти хоть на минуту, выпустите меня!

Он дает такую оплеуху, что она не удерживается на табурете и падает, перед этим цепляясь за стол и утягивая за собой скатерть со всем, что на ней стояло. Коленку саднит и щиплет, потому что содрана немного кожа о дощатый пол. Разбилась одна тарелка и графин, в луже воды валяются яблоки. Где-то вдалеке слышится крик и стук. Новенькая жива, и она теперь тоже знает, что не одна. Какое счастье.

***

Ей не понятно, почему именно сегодня так хочется спать. Невыносимо. Голова так и тянется к подушке, но он все равно трясет за плечо и стаскивает одеяло, разрешает не причесывать волосы, подает ей платье, накидывает на плечи шерстяную кофту и быстро стягивает руки за спиной. Она не верит в происходящее даже когда он у входа надевает ей на ноги туфли на плоской подошве.

Рассвет, самый ранний, и так дивно пахнет лето, так приятно приминается трава под осторожными шагами, а утренний холодок щекочет голые ноги. Она то и дело шепчет «Спасибо» за этот рассвет, за эту внезапную прогулку, хоть идет на привязи, как собака, за шумящий по ту сторону забора лес. Подходит к кустам пионов с опаской, склоняется к одному цветку и вдыхает. Цветы не пахнут ни самими собой, ни мертвечиной, которой по неведению питались. Цветы пахнут свободой. А за нее стоит бороться.

Прыгать бы на месте, хохотать, драть глотку в радостном крике, топтать изо всех сил землю, укрывающую смерть, рыдать и кружиться, но она молчит.

***

Наперекосяк. Кое-как. Из рук вон плохо.

Опять она виновата, точно она, это ее стиль – мстить за каждую мелочь, которая ей не по нраву, заставлять чувствовать вину, жалость и ненависть одновременно. Раньше наказанием от нее были кошмары или бессонница, сейчас же она взялась за него конкретно, и все пошло по наклонной.

Теперь Вельвет не сидит на его коленях и не подсказывает, какую карту следует выложить на стол, не называет точное число, которое принесет огромную сумму на рулетке. Он проигрывает, и в этом виновата она. Теперь Вельвет не сопровождает его на каждую сделку, и он теряет все больше. Виновата в этом тоже она, ведь раньше, до нее (подумать только, когда-то он жил без этой дряни!) такого не было, раньше он всегда выходил победителем. Но больше всего он жалеет о другом: теперь Вельвет не приходит к нему вечерами, не говорит с ним днем и даже смотрит в его сторону как можно реже. Ждет наверняка, что он, один из властителей Ада, придет к ней, сумасшедшей девке, склонится к ее ногам, попросит прощения и сделает все, что она хочет. Не дождется.

В который раз Валентино думает, что прав был Джоджо, когда держал ее отдельно ото всех, одурманенную наркотиками, так от нее бед было меньше, а пользы больше. Сам он, как малолетний дурак, повелся на красивые глаза, дал ей свободу и теперь она, почуяв свою власть, крутила им, как могла, и портрет здесь не при чем – это только начало. Порой он даже начинал верить в особые способности Вельвет, и ее угрозы не казались чем-то нереальным. В такие моменты он представлял, что Джоджо в свое время чувствовал то же самое, что и он, Валентино, – воодушевление, привязанность, даже влюбленность в странную девчонку, но затем вдруг сделал что-то не так, что-то, что пришлось ей не по нраву, и расплатился в итоге собственной жизнью. Но потом он понимал, что это все ерунда и сказки, которые она сама внушила, и единственное, что она может, – это посылать ему сны, хорошие или не очень. А от снов еще никто не умирал.

– Просто уничтожь его, – шепнула в один из первых дней после ссоры.

Валентино понял, что она имеет в виду портрет.

– Нет, – сказал, как отрезал.

Руки, ноги, волосы, всю ее отрезал от себя.

– Как знаешь.

Он знал. И холст остался стоять прислоненным к банкетке, на которой раньше так любила сидеть Вельвет.

***

Она бы не поехала, если бы не Вокс. Тому не составило труда уговорить ее. Да что там, он даже не уговаривал – просто сказал:

– Поедешь с нами в клуб? У Вэла там какие-то дела, пока он будет занят, можем с тобой выпить по коктейлю.

Она заранее согласна, по лицу видно, но знает, что Вокс за ее капризы давно готов продаться с потрохами, к тому же рядом Валентино, наказанный ее молчанием, поэтому прищуривает белые глаза, хитро улыбается и делает вид, что раздумывает.

– Пина коладу?

– Все, что захочешь.

– Хочу пина коладу.

– Хорошо, я прикажу, чтоб тебе сделали лучшую пина коладу в Аду.

– Ну ладно уж, – с наигранным недовольством соглашается и закрепляет результат, медленно проходя мимо Вокса и задевая краем пышной юбки его колени, давая понять, что она, Вельвет, для него гораздо ближе, чем кажется, и уж кто-кто, а Валентино, следящий за представлением с каменным лицом, их зарождающейся любви явно не помеха.

Она в машине сидит рядом с ним и делает вид, что Валентино даже не замечает, правда, когда Вокс пытается приобнять ее, пальчиком отталкивает его руку с тихим «Не нужно». Чтобы как-то замять неловкость, Вокс ляпает, как обычно, первое, что приходит ему в голову, удивляя этим, кажется, даже саму Вельвет:

– Погадай мне, ты вроде умеешь?

– Умею, – отвечает Вельвет, при этом оба, и Вокс, и Валентино, не замечают, чтобы она вытаскивала карты из кармана, колода будто сама собой появляется в ее руках и тасуется быстрыми отточенными движениями. – На что же погадать? На любовь, бизнес, удачу, счастье? Или у тебя есть какие-то личные вопросы? – Косится при этом на Валентино, намекая, что он тут явно лишний.

– На любовь давай, – усмехается Вокс.

– Пфффффф, тут и гадать не надо, – карты исчезают таким же непонятным образом, как и появились, а Вельвет складывает руки на груди, – я и так все знаю. Когда принцесса Ада задумает перевоспитать грешников и отправить их в Рай, когда она создаст место вроде больницы, в которой будут лечить людские пороки, и когда один из самых влиятельных демонов возьмется помогать ей, тогда ты и встретишь свою любовь. Больше скажу, она будет ждать тебя в этой… хм, больнице.

Несколько секунд оба смотрят на Вельвет, осознавая сказанное ею. Первым не выдерживает Валентино, разразившись громким хохотом, а следом смеется и Вокс, правда иногда поглядывает на девушку.

– Ну что, Вокс, получил, что хотел? Больница для грешников, это ведь надо, а? Принцессе будет помогать демон. А есть у нас вообще сейчас принцесса?

– Может, девочка Люцифера? Шарлотта? – Вытирая слезы, выступившие в уголках глаз, предполагает Вокс. – Но она еще вчера под стол пешком ходила. Вельвет, ты неподражаема. И что же… я, выходит, стану пациентом этой больницы? А моя предполагаемая любовь будет медсестричкой?

– Нет. Ты случайно увидишь ее. А вот она будет ждать тебя. Возможно, уже ждет. Она станет самым настоящим, что есть в твоей жалкой жизни, только ты этого не поймешь. Больше я ничего не скажу. Смейтесь-смейтесь, мальчики.

Всю дорогу она помалкивает, разглядывая улицы за окном, и, когда приезжают в клуб, Валентино по-прежнему не замечает, вьется около Вокса, а тот и рад.

– Оставь парня в покое, – говорит Валентино, ухватив ее за плечо, когда они на пару минут остаются наедине, злится еще больше, когда замечает, что она по-прежнему переглядывается с Воксом, который треплется о чем-то с барменом. – Что ты творишь, Вельвет? Если это все для меня, то можешь не стараться так, мне плевать.

– Правда плевать? – Улыбается она и слабо дергает плечом. – А по тебе и не скажешь.

Он отталкивает ее от себя, специально напоследок сжав тонкую руку.

– Ты же делаешь, что хочешь, вот и я делаю, что хочу. О! Это и есть самая лучшая пина колада? Правда самая лучшая, как ты обещал? – Вельвет принимает большой бокал из рук Вокса, тянет немного через соломинку, снимает кусочек ананаса с края, откусывает, а затем, прижавшись бочком к Воксу, дает откусить ему. – Вкусно?

Вокс, не знающий, как себя вести при Валентино, и еще чтобы Вельвет не обидеть, теряется, но все же с улыбкой отвечает ей:

– Очень.

Снова пытается обхватить ее талию, но получает игривый удар по руке. Вельвет вдруг ни с того, ни с сего вскакивает с места.

– Так хочется потанцевать, раз уж все равно приехали. Вокс?

– Нет, я как-то не очень к танцам.

Она качает головой, потом снимает туфли, совершенно непригодные для танцев, и сует их ему в руки.

– Какой ты скучный! Ну и сиди здесь.

***

Она настолько хочет насолить, что соглашается посетить с Воксом один из съемочных павильонов впервые за все время, что живет в студии. Естественно потому что там же будет и Валентино. Переживает, видно, что переживает и даже хочет уйти, но все равно, пока Вокс разбирается с актерами и ругается с криворукими операторами, сидит на стуле рядом с Валентино, которому все это так наскучило, что хочется уже поскорее все дела на сегодня закончить и отдохнуть. Но Вокс уже несколько дней подряд рассказывал про новую девушку, которую вроде как ждет большое будущее, талантливую, красивую, совершенно невероятную, так что посмотреть, по его словам, было необходимо.

Наконец, все готовы и всё готово, Вокс ставит стул себе и садится рядом с Вельвет, дает команду, чтоб начинали.

Валентино краем глаза наблюдает за Вельвет, которая следит за процессом с круглыми глазами и приоткрытым ртом, взволнованная, пораженная тем, что происходит перед ее взором.

– Ну и как тебе, сладкая? – не скрывая насмешки, спрашивает он.

– Это так красиво, – шепчет Вельвет с обидой и жалостью, наверное, к самой себе, как думает Валентино.

– Это бездарно. На ваше дергание даже смотреть противно! Парень ни о чем рядом с ней. Ему бы больше подошла эта… как ее… была у меня в пятницу или субботу… Роуз вроде. Замените сейчас, если у нее сегодня не выходной.

– Вэл, тут такое дело… у Роуз в этот раз долгие выходные, – встревает Вокс.

– Надеюсь, не за мой счет? Что произошло?

– Немного помутилась рассудком. Девочки, которые жили с ней, рассказали, что ее несколько дней подряд мучили кошмары, а в одну ночь она проснулась и изрезала себе лицо ножом для бумаги. Пришлось временно отстранить ее от работы, пока не знаю, что с ней будет дальше.

Ему странно слышать такое, неудивительно, что никто не говорил об этом до последнего, наверняка и не сказали бы, если бы речь не зашла.

– И где ты только находишь таких? Ладно. Придумайте тут что-нибудь, подберите какую-то, похожую на Роуз. А ты… ты, подойди ко мне, – девушка подходит, накидывая на плечи полупрозрачный халатик, – как тебя зовут, милая?

– Марианна.

– Прекрасная. Придешь ко мне сегодня вечером.

***

Наполовину устал, наполовину пьян. Слишком устал и слишком пьян, так что строчки бегут перед глазами, а пометки и подписи, которые он выводит на страницах, становятся все более нечеткими, пока в конце концов рука на первой же букве имени не ведет линию в сторону через всю страницу неровными кругами, не бросает на стол ручку и не тянется в очередной раз к бокалу. Плюнуть бы на все, зашвырнуть куда-нибудь очки, из-за которых двоится в глазах, стащить халат, упасть в подушку лицом и проспать до следующего вечера, но Валентино долго смотрит через стекло сначала в черные глаза египетского божка, который снова стоит на своем месте рядом с другими письменными принадлежностями, затем на размытую пентаграмму за окном, снова на божка и чуть дальше – на портрет девушки, которая казалась бы живой, не будь широкой рамы, отделяющей темный фон от полумрака комнаты. Что угодно и кого угодно можно найти, купить, украсть, но именно Алисы нет ни в мире живых, ни в Раю, ни в Аду, она запропала где-то между, исчезла без вмешательства истребителей, очистила мир от себя, оставив лишь взгляд, нарисованный рукой сумасшедшего. А, может, и взгляда этого не было никогда, может, и он – лишь плод фантазии художника.

Ее злобная копия входит бесшумно, садится на банкетку так же вполоборота, так же складывает на коленях руки, так же держит карты, так же склоняет головку и приподнимает уголки губ. Валентино с громким стуком опускает бокал на стол, глядит то на одну, то на другую. Одинаковые, восхищали обе, тянуло к последней, к той, у которой белые омуты вместо глаз, у которой на все есть ответ, у которой слабая, но хитрая тень то тёрлась черной кошкой о ноги, то исчезала.

– Что ты здесь делаешь, Вельвет?

Она игнорирует вопрос, вздыхает и поджимает губы.

– Я уж думала, ты не заметишь меня.

– Я спросил, что ты здесь делаешь?

Карты исчезают, она обхватывает щечки ладонями, округляет глаза и сдвигает брови, по-детски удивляясь.

– А разве не видно? Скучаю по тебе. При тебе.

– Мне неинтересно смотреть на твоё кривляние сейчас. Убирайся.

Валентино знает, что для нее его немилость сродни удару, тем приятнее издеваться над ней. Держать лицо она бесконечно не может, но и устроить то, что устроила в прошлый раз, она уже не позволит себе, не за этим пришла.

Вельвет изображает вселенскую тоску на лице и направляется к двери, но вдруг останавливается ровно на границе ковра и натертого до блеска пола, оборачивается и спрашивает:

– Ты, кажется, ждал гостью?

– Жду, – поправляет Валентино.

– Оу, зря, милая Марианна не придёт к тебе сегодня.

Она возвращается, несколько секунд стоит напротив портрета, а затем, хмыкнув, подходит к столу, сдвигает бумаги в сторону и усаживается на него прямо перед Валентино. Он, конечно, знает, к чему все идет, припоминает ее немой восторг, когда они были в павильоне, и понимает, что именно этот фильм хочет досмотреть до конца, чтобы узнать, насколько хватит Вельвет, поэтому с улыбкой располагается поудобней в кресле и делает глоток из бокала. Уверен, что она лишь хочет пощекотать ему нервы, что, возьмись он за нее всерьез, она сдуется в самом начале. Глупая девчонка.

– Да? И почему же?

– Ну-у-у-у… тебе же все равно, кого выбрать, все равно, кто будет с тобой, а мне нет. Поэтому здесь сейчас именно я.

– Поверь, даже если бы мне было все равно, я бы выбрал кого-то… кого-то-не-тебя, Вельвет.

Она на мгновение отводит взгляд, но сразу же прячет обиду за премерзкой улыбочкой.

– А ты всех девушек сначала унижаешь?

– Нет, только тебя.

– Удивительно, снова все специально для меня, – шепчет она, вроде бы с интересом разглядывает книги в шкафу, одновременно приподнимает правую ножку, ставит ее на край кресла, в котором сидит Валентино, а затем левую, демонстрируя изящные туфельки со сверкающими пряжками на бантах, ждет секунду и, будто от удовольствия прищурив глаза, чуть разводит колени.