Текст книги "Подарок (СИ)"

Автор книги: KsanaK

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Он наблюдает за чайной церемонией, как всегда, с интересом, но уже знает то, что она делает всегда обязательно: со всех сторон рассматривает чашку, приподнимает крышечку чайника, чтобы проверить, готов ли чай (она пьет только слабо заваренный), начинает с баночки джема, а потом может по желанию взять маленький кусочек сахара (ей нравится, как он хрустит), или пирожное с пышной кремовой шапкой, но есть его начинает с основы, а потом подбирает ложкой крем с блюдца. Когда из комнаты уходят лишние люди, когда захлопывается дверь, вздрагивает, смотрит на Валентино, поднеся ложечку ко рту.

– Сиди, не торопись, – великодушно позволяет он, давит в пепельнице окурок и затем щелкает зажигалкой, закуривает снова, – у нас еще много времени. Мне нравится, когда ты тут, рядом со мной. Мне нравишься ты, Вельвет. Всегда нравишься, что бы ты ни делала.

Валентино говорит, гасит свет и подходит к ней, позволяет себе тронуть ее, провести по щеке, погладить кончиком пальца нежную кожу под нижней губой, спуститься плавным движением ниже и задержаться в теплой впадинке под подбородком, легонько приподняв ее голову. Ему интересно, как далеко можно зайти, интересно, как она поступит.

– Ты же понимаешь, что, если что-то сделаешь против моей воли, то ничего хорошего тебя ожидать не будет? Такое уже было с прошлым моим хозяином.

– Угрожаешь?

– Напоминаю.

– Джоджо, значит, хозяином твоим был? А говорила, что не продаешься. И много ли он заплатил в свое время?

Она отодвигает от себя блюдце и чашку, складывает руки на коленях, хочет изобразить полный покой, но через мгновение все равно делает привычное движение пальцами и трет ладони, карт ей все же не хватает.

– Молчишь? Ну ты хоть скажи, какой кары ждать в случае чего. Вдруг я подумаю и решу, что ты все же стоишь того, чтобы мне умереть потом жестокой смертью.

На его насмешку отвечает слишком серьезно:

– Поверь, не стою.

Валентино улыбается, качает головой и подносит к ее плотно сомкнутым губам сигарету.

– Вельвет, Вельвет, Вельвет… Такая холодная, такая недоступная. Ну давай уж, попробуй это, не стесняйся. Я прекрасно знаю, что Джоджо пичкал тебя чем-то, иначе с ним жить невозможно. Расслабься, тут у тебя нет хозяина, можешь делать то, что хочешь. Ничего против твоей воли не будет.

Он понимает, что пропал, когда она прикрывает мертвые глаза и, чуть запрокинув голову, выпускает тонкую струйку дыма, прерывисто вздыхает и просит еще, едва касаясь сухими губами его ладони, все же признавая над собой его превосходство.

– Нравится тебе, сладкая? Останешься со мной сегодня?

– Да.

Вельвет тенью ходит по комнате, то ли ждет, что он уснет, то ли просто осматривается. Долго стоит у окна, но в итоге с осторожностью подходит и, не глядя на Валентино, садится на краешек постели. С тихим стуком падают на пол атласные туфельки, волосы рассыпаются по плечам, нелепые бантики находят место на тумбе, и девушка, устроившись рядом, подкладывает ладони под щеку, глядит на сидящего Валентино с наивной радостью и как будто даже с восхищением.

– Ты знаешь, это моя первая ночь с мужчиной, – шепотом говорит она.

Такое откровение обезоруживает в особенности потому, что он понимает – для нее это несет совсем другой смысл, и Валентино, окинув взглядом ее, полностью одетую, потому что сняла она только туфли да резинки, произносит так же тихо:

– Ну что могу сказать, наслаждайся.

– Какой язвительный. А ты знаешь, что это очень волнительный момент для любой девушки?

– Могу представить, сладкая.

– Глупый.

Она прячет улыбку, зарываясь носом в подушку, закрывая глаза, и вроде как вот-вот уснет. Ей уютно, тепло, безопасно и спокойно тут, рядом, а его внутри слегка потряхивает. Видимо, сказывается то, что у него тоже кое-что происходит впервые – другое существо остается с ним не из-за страха или жажды денег, а лишь потому что хочет, пусть он и попросил об этом сам.

Внутренний голос подсказывает Валентино, что именно сейчас у нее можно спросить все, что угодно, и она ответит честно, без своих мелких издевок, насмешек, только ей понятных, да зыбких фраз.

– Скажи-ка, дорогая, человек, которого ты показывала, еще жив?

– Зачем тебе это знать?

– Если он мертв, и, если он здесь, а он наверняка в этом случае здесь, я могу найти его. И прикончить еще раз. Для тебя.

– Думаешь, это что-то изменит?

– Ты не хочешь видеть его мертвым? Мертвым в Аду, Вельвет. Я могу это сделать.

– М-м-м, ты такой… такой… – она знает, что он сморит на нее, но сама глаз не открывает, шумно вздыхает и мычит в подушку. – Я иногда вижу себя не там, где должна быть. Не здесь. Я вижу себя живой, но лишенной возможности двигаться и говорить. Я вижу себя лежащей под землей, не глубоко, почти у поверхности, слегка присыпанной влажной почвой, но сверху уже растет трава, и, когда я дышу, она шевелится. А еще сверху цветы, они такие жестокие, такие упрямые, у них корни, как суровые веревки, тянутся все ниже и ниже, а там уже я, и они прорастают внутрь. Я вижу себя одной из тех, кому не повезло, и на ком паразитируют мерзкие цветы. Избавиться бы от этого, а ты спрашиваешь, хочу ли я видеть его мертвым.

– Значит, не хочешь.

– Я хочу тебя живым видеть. Всегда.

***

Джоджо еще жив и полон сил. Необычно смотреть на того, кто уже много дней как труп, еще необычнее смотреть на себя со стороны.

В дыму и духоте, в сновидении, больше похожем на липкую ловушку для мух, Валентино чувствует себя той самой глупой мухой, которая повелась на приманку, прилетела, влезла и увязла. Тихий наблюдатель, смотрящий, словно фильм, прошлое, ранее увиденное чужими глазами. Не приукрашенное, не напичканное страшными фантазиями, зародившимися в голове Вельвет, – нет, просто такое, каким оно было на самом деле. Он привык, он научился смотреть его правильно, не задавая потом лишние вопросы, задавал только самые нужные.

Тому событию, что она показывала сейчас, было месяцев пять-семь. Дом тот же, та же комната, девушки, одетые во что попало, а некоторые не одетые вовсе. Они похожи на призраков, они не в себе, потому что себя растеряли, отравлены алкоголем и наркотиками, галлюцинациями и страхом почти убиты, хотя это за счастье им будет. Она тоже здесь, сидит рядом с Джоджо черной птицей, безмолвной куклой, не двигается, вуаль прикрывает половину лица, глаз не видно, но Валентино ощущает взгляд, которым она цепляется за его двойника, ничего не ведающего, ничего не видящего. Слеп он. Нем он.

Он глуп.

Глух.

Гроб заколоченный. Нет, стол перед ним, а на столе заляпанная скатерть, кальян да грязная посуда, битые тарелки.

Разговор теряется, заглушаются слова, она либо не понимает, либо не помнит ничего из сказанного, потому что показывает беседу сплошным невнятным гулом – ей дела неинтересны, никто не интересен и ни на кого больше не смотрит, только на Валентино. Безотрывно.

Рассматривает, изучает, запоминает.

Влюбляется.

Даже во сне ему передается ее волнение, восторг, который она испытывает, но тщательно скрывает. Раньше такого не было, раньше она показывала все беспристрастно.

– Я подумаю и ответ… – лениво тянет Джоджо, обнимая Вельвет за худые плечи, пальцами возит по бледной коже, сминает вуаль, – …ответ дам чуть позже.

Валентино провожает взглядом уходящего прочь себя и ждет, что же будет дальше. Мимо проплывает полуголая девушка, наклоняется и шарит руками по столу, ища что-то, расстраивается и садится у ног своего покровителя, голову запрокидывает, трется щекой о его колено. Но внимание Джоджо отдано другой, молчаливой и закрытой, на которую он сам смотрит как на нечто невиданное, иное.

– Ему можно доверять? Как ты думаешь, Алиса?

– Можно. Доверяй. – Она откидывает вуаль и мертвыми глазами цепляет, жжет, пугает, так что Джоджо неохотно убирает руки. – У нас был уговор. Не прикасайся ко мне.

***

Вельвет стоит в дверях и, прикусив губу, глядит, как он проверяет документы, складывает страницы ровными стопками и в дипломат убирает. Он ее присутствие чувствует, но не оборачивается, ждет, хоть и хочется внимание ей подарить, она ведь сама пришла, снова сама. Не видел ее всего пару дней, специально не заходил к ней, и ее не звал. Ему не давали покоя мысли о том, что все это зря, что эта ее привязанность не просто пустая и ненужная, а еще и вредная именно для него: он теперь только понял, что, если что-то случится с ней, и ему не жить. По крайней мере так, как раньше, не жить. И дело даже не в ее детских угрозах и глупых проклятиях, а в том, что он не мог представить, что встретит в Аду создание, которое будет стремиться к нему не из-за денег или сомнительных удовольствий, а просто так.

Тогда наутро он не увидел ее рядом, лишь едва примятая подушка да холодный чай говорили о том, что Вельвет была здесь. Подарила сон и ушла в свою другую комнату. Опять. Мысли о ней заполняли каждую свободную секунду, но Валентино не хотел сам себе признаваться, что без нее уже и дня не видит. Презирал себя за эту дурную привязанность, за эту слабость. Думал отвыкнуть, думал унять тоску по ней, думал научиться воспринимать ее как любую другую девицу из студии, которая чудом задержалась здесь. Два дня, а как будто год прошел, и теперь, когда он все же слышит, как она ступает мягкими туфельками по ковру, ему кажется, что шаги Вельвет отпечатываются прямо на растревоженном сердце.

Она из вазы с фруктами выбирает большое яблоко, к щеке прислоняет румяным бочком, присаживается в черное кресло. Его кресло.

Валентино знает, что ей это нравится – приходить, смотреть на то, как он работает, молча сидеть напротив на банкетке, которую она выбрала для себя самым удобным местом. Это с Воксом она хохотала и трещала без умолку, ее словно подменяли, с ним же была молчалива и даже улыбалась редко. Обидно.

– Уезжаешь? – спрашивает она и кивает, будто ответ ей и не нужен.

– Ненадолго по делам, – говорит он как можно более сурово, чтоб девушка не поняла, насколько сильно он желает остаться с ней и желал все те два дня, что он игнорировал ее присутствие в студии.

Она портит все улыбкой, такой долгожданной улыбкой только для него, и тихим: «Я скучала, хочу с тобой».

Валентино, конечно, возьмет ее с собой, но сразу ей об этом говорить не считает нужным. У него есть свой вопрос, который зрел в голове с той самой ночи, когда во сне, который послала ему Вельвет, Валентино увидел себя же. Он не знает, стоит ли спрашивать, и, если стоит, то как именно. Спросишь прямо – посмеется, спросишь намеком – сделает вид, что не поняла и глядеть будет, как на дурачка, со снисходительной улыбкой. Наказать ее, проучить так, чтобы запомнила, как себя можно вести, а как нельзя, ему ничего не стоило. Но рука поднималась только на то, чтобы дотронуться до нее очень осторожно, не против воли, он ведь обещал.

– Значит, мы с тобой когда-то уже встречались?

– Когда-то встречались, и не раз, – соглашается Вельвет, в кресле поудобнее усаживается и явно ожидает еще вопросов.

– Что ж, что ж… Почему же я раньше не видел тебя, сладкая?

Девушка строит хитрую лисью мордочку и вскидывает бровки.

– Я не знаю, сладкий. Наверное, потому что ты вообще не отличаешься особой внимательностью.

Вот сейчас бы ее лицом об стол приложить да выдавить всю правду. Если бы это помогло. Валентино улыбается ей в ответ и снимает очки.

– Я хорошо помню каждую поездку в притон Джоджо, но тебя там не видел никогда. Разве можно просто забыть такую конфетку, как ты? Неужели моя девочка выдумщица?

Сказал то, что задело. Лицо ее серое и осунувшееся, а глаза словно сосуды, заполненные мутной грязной водой. Сейчас Вельвет могла бы напугать, если бы было, кому бояться.

– Нет, ты все неправильно говоришь. Не выдумщица, нет! – Оборвала Вельвет, поднялась с кресла и, уперев ладони в стол, подалась вперед, заговорила быстро так, что Валентино едва успевал различать слова: – Она предвидела твое появление, потом увидела птицу, влетевшую в окно, потом нагадала тебя на картах, потом в чашке с сухими остатками чая прочла рисунок твоих ладоней, потом ты ей приснился, огромный, сильный и черный, но с обожженными крыльями. Она поняла, что ты действительно существуешь, и стала ждать. Сколько ночей она провела, собирая по закоулкам памяти все знаки, связанные с тобой, сколько она пыталась угадать тебя в каждом человеке, входящем в дом, сколько раз она твои крылья лечила во сне, хоть огонь был сильнее. Ты не подозреваешь, как это – жить для того, чтобы спасти другого, который о тебе даже не знает. Когда ты наконец пришел, она не могла не посмотреть на тебя. И не смогла, когда ты пришел в другой раз, и в третий, и в четвертый, и в пятый. Но ты на нее внимания обращал не больше, чем на остальных несчастных в том доме. Тогда она решила, что ты – пустой сон. Знаешь, что пустые сны самые страшные? Они надежду дают на то, чему не быть никогда. Она заставила тебя забыть все, стерла себя из твоей памяти полностью, обиделась, потом пожалела. Пожалела, потому что поняла, что с тобой должна быть, а не с тем человеком, который ей достался.

Она окатывает словами, как кипятком и, кажется, сама от себя этого не ожидает, смотрит на него потом затравленно и обреченно. Валентино задним умом понимает, что эти два дня далеко не на пользу пошли, что он сам, связавшись с ней, забрался слишком далеко и не туда, куда следует. Он понимает также, что для нее сказать все это было так же сложно, как для него – сказать «я не могу без тебя». Почти невозможно.

– Твоим причудам конца и края не видно, сладкая.

– …причудам?

От ее белого взгляда не скрыться, не забыть теперь ни слова из сказанного ею, и Валентино чувствует, как ломит и жжет крылья за его спиной, несуществующие, но те, которые ей приснились.

– Вельвет, если все еще хочешь со мной, поторопись, – говорит он, выходя из комнаты, – нас ждут. Сделка в четыре.

***

На Вельвет там внимания не обращают никакого, всем плевать на новую девицу, которая приехала с Валентино, они менялись каждый раз, а порой их было несколько. Не обращают, и хорошо. Ей не нравится и скучно, для нее это просто долгий и нудный вечер, и пока все курят, играют и пьют, она в который раз осматривает комнату, скользит взглядом по картам, которые кажутся ей заманчивыми в чужих руках, особенно те, которые находятся в его руках. Ей не страшно здесь, среди чужих людей, потому что он один рядом, этого достаточно, и он не чужой. Сильный, его здесь боятся.

Для Валентино неожиданно то, что она вдруг при всех решается на некое проявление нежности – присаживается на его колени и, обвив руками шею, прислоняется щекой к его щеке. Она неожиданно теплая и податливая, уже как будто бы не та бледная полумертвая принцесса, льнет к нему всем телом, одним пальчиком поглаживает плечо и шепчет на ухо: «Не соглашайся, здесь все фальшивка: деньги, договор, люди».

Точно?

Ни слова не говоря, он слегка сжимает ее талию, не хочет спрашивать вслух, не хочет спугнуть ее глупой подозрительностью.

«Я видела».

Ему этого достаточно.

Вокс и удивлен, и зол одновременно. Хотя даже не зол, скорее, раздосадован. Не понимает, каким дураком надо быть, чтобы отказаться от того, что они могли получить. Отказаться всего лишь из-за пары слов девушки, которая не то что в делах не смыслила, да еще и появилась не так давно. И вообще была не пойми кем: не любовница, не компаньон, не помощник, а так.

Так…

Так!

– Да ну подожди! Ну как ты мог все развернуть? Да с какой, к черту, стати?

Валентино еле удерживается от того, чтобы ударить лучшего друга прямо здесь, на улице, и только по сжатым в линию губам да слегка выпяченному вперед подбородку можно понять, какого терпения ему это стоит. Вельвет же и бровью не ведет, поразительно спокойна, словно не она косвенно стала причиной раздора.

– Вэл, послушай, давай вернемся. Давай вернемся и скажем… ну, скажем, что пошутили. Я уверен, что эти придурки даже не поняли, что произошло. Да я сам не понял. Вэл…

– Если ты хочешь потерять уйму нервов, денег и несколько помещений в центре, пожалуйста, иди. Я уже сказал тебе, что они нас наебать хотели, Вокс, а ты все рвешься обратно, – как можно более ровно говорит Валентино и садится в машину.

Он совсем не чувствует себя дураком, которым его теперь, возможно, считает Вокс. Он знает, что решил все сам. Принял помощь Вельвет, но решил все равно сам.

– Да почему ты в этом так уверен-то?

Вокс объяснений уже не ждет, сам знает почему, ответ стоит напротив и награждает его взглядом матери, с невероятным терпением выдерживающей истерики капризного ребенка. Он всегда за нее, почти с самого дня знакомства, и даже сейчас, но сейчас непонимание и обида бродят рядом, и он изо всех сил пытается видеть в девушке врага.

Не получается.

В машине она усаживается рядом с Воксом (знает, что слаб тот, кто обижен), но не так близко, чтобы касаться его хоть краешком платья.

– Впереди еще много всего. Это не последний способ заработать деньги. В твоих руках и так половина города, оставь другим хотя бы возможность быть идиотами. Многие без этого не могут. – Говорит она, глядя на Валентино, будто бы хочет, что этим идиотом считал себя он.

– Ты ведь знала обо всем еще до того, как мы выехали? – спрашивает тот.

– Знала.

– Так почему не сказала?

– Я хотела. Но ты же такой упрямый всегда, и привык, чтобы все было по-твоему. Поэтому решила промолчать сначала.

– Почему же в итоге передумала?

– Потому что я люблю тебя.

Вокс в этот момент, кажется, забывает обо всем произошедшем ранее, и уже с интересом следит за историей, разворачивающейся прямо перед его глазами. Он и припомнить не мог, чтобы кто-то хоть раз признавался в любви Валентино не под дулом пистолета.

– Любишь? Слишком просто от тебя, Вельвет, для любви нужно что-то большее, я думаю, – бросает он почти что безразлично.

– То тебе слишком сложно, то слишком просто. Когда-нибудь определишься? Или… А, я понимаю, ты, видимо, из тех людей, которые считают, что любовь, если она и существует, то начинается в постели, а заканчивается с первой же причиненной болью.

– По-твоему все иначе?

– По-моему все как раз наоборот.

Она помалкивает по дороге к студии, но некоторое время смотрит на него, ожидая еще слов.

Валентино раз за разом проматывает в голове ее фразу, утаивая от самого себя желание услышать ее еще.

Потому что я люблю тебя.

Потому что я люблю тебя.

Потому что я люблю тебя.

О чем думает Вельвет, он не знает, возможно, тоже припоминает, но с другими чувствами – наверняка жалеет о том, что сказала. Хотя по ней вообще ничего определить невозможно – пьет маленькими глотками шампанское, греет в уголках губ загадочную улыбку и смотрит на носки своих туфелек.

– У Вокса пару недель погостишь, сладкая. Вы же не разлей вода, а ты так ни разу и не была у него.

– А вдруг я буду против? – Встревает ошарашенный Вокс.

– Ну ты же не против. Скажи сам водителю, вас довезут. А у меня дела.

Вельвет он не удостаивает ни прощанием, ни даже взглядом, но понимает, что эти недели будут самыми долгими за обе его жизни.

***

Ей разрешено сидеть у окна. Он настолько добр, что на кухне сделал небольшую перестановку – подвинул обеденный стол к окну, к которому она так рвалась все время. Девушку теперь сажает рядом с подоконником и каждый раз наблюдает за косыми ее взглядами во двор на маленькую лужайку да на купающиеся в солнечном свете кусты пионов, которые ее все же в последнее время пугают больше, чем восхищают.

– Ты можешь смотреть туда, Алиса, – улыбается и, оторвавшись от трапезы, открывает окно, впуская теплый воздух с ароматами леса, проверяет затем, крепка ли решетка, – это больше для нее, чтобы не думала, что свобода близко. – Съешь только все.

Она за минуту расправляется с яичницей, даже растекшийся по тарелке желток подбирает хлебом, заталкивает за щеку и чуть не давится, но все равно кивком и мычанием благодарит (она уже приучена благодарить за все), когда перед ней ставят кружку с чаем и блюдце со свежей выпечкой, привезенной из деревни этим утром.

Свежий воздух, шелест листьев, очень сладкий чай, аромат разогретой сдобы да птицы, прилетевшие полакомиться крошками, в которые девушка превращала корочку булки и щепотками сыпала на карниз – она так отвлечена всем этим, что не сразу замечает чужие руки, что мягко начали поглаживать ее волосы, причесывать, разделять на пряди и заплетать в косу.

Она решает рискнуть.

– Мне бы хотелось на улицу, хоть на несколько минут.

Он отвечает не сразу, сворачивает косу в узел и собирается закрепить пучком на затылке, но потом решает оставить так, быстро обматывает хвостик тонкой лентой и завязывает небрежный бант.

– Я подумаю над этим, – говорит слишком мягко, даже ласково, из-за чего она воодушевляется еще больше.

– Вы же знаете, что я никуда не сбегу. И даже если бы я смогла… Вы знаете, я правда не буду.

– Конечно, не будешь, тебе некуда бежать. Город далеко, дороги тут почти никакой нет. А в лесу, знаешь, не всегда светит солнце и поют птицы. Бывает и ночь. Зачем тебе на улицу, Алиса? Тебе плохо здесь, со мной?

– Мне хорошо.

– Вот и славно, – он несильно сжимает ладонями ее плечики, потом оттягивает ворот свободного платья со стороны спины и смотрит на марлевую повязку. – Уже не сочится. Болело сегодня ночью? – В ответ получает только отрицательное покачивание головой. – Ну чего ты так поникла сразу? У меня есть для тебя подарок, хоть ты его и не заслужила. Я же вижу, что тебе редко бывает со мной интересно, и вижу, что ты в последнее время чем-то опечалена.

На столе перед ней появляется книга, явно дорогая, в яркой обложке с золотым тиснением, даже с шелковой ленточкой-закладкой, свисающей снизу.

Приключения Алисы в Стране Чудес.

– Про тебя история. Я купил, как только увидел. Решил, что понравится. Тебе же нравится, Алиса? Что ты должна сказать?

– Спасибо, – шепчет она едва слышно и, взяв книгу в руки, хочет открыть, но он легонько дотрагивается до ее пальцев, не давая это сделать.

– Оставь на вечер. Сказки ведь принято читать перед сном, чтобы потом, в темноте, представлять себя в другом мире. В волшебном. Ты можешь представить себя там?

***

Она взялась за старое.

Намеренно вредит тому, кто ей зла не желает. Ему.

Валентино понимает это спустя пять дней, когда оправдывать бессонницу усталостью становится уже даже неприлично, и сон не возвращают ни алкоголь, ни наркотики, ни даже девицы из студии, ни все это вместе взятое. Порой ему удается уснуть, удается видеть сны от нее, ее воспоминания, которые она намеренно показывает урывками, дразнит. Просыпаясь и глядя на часы, он осознает, что эти воспоминания занимают лишь несколько минут. В который раз прожигая взглядом потолок над постелью, он думает, что вылечить сможет только та, которая его этим недугом наградила.

Алиса. Алиса. Алиса.

Не отзывается она, потому что Алисы нет, Вельвет другая, а он проиграл и той, и той. Решил поступить известным способом, с глаз долой – из сердца вон, но не подумал о том, что с ней это не сработает, ей видеть не обязательно, она нужную дорожку и так найдет, и к сердцу, и из сердца, если захочет.

– Дружище, тебе б поспать, – смеется Вокс, – выглядишь, откровенно говоря, хреново.

Валентино его замечание игнорирует, но спрашивает как можно более бесстрастным голосом:

– Как Вельвет?

– Цветет и пахнет, как розовый куст, – у Вокса широкая улыбка с лица не сползает, когда он говорит о ней, а Валентино думает, что сукина дочка успела и этого к себе привязать, но как-то иначе, по-особому, – говорила о тебе.

– Ты бы поменьше розы нюхал. Что говорила?

– Что если бы она могла, то вернула бы назад то, что было ей подарено. Что она… черт, как же сказала-то… что она как собака в красивом ошейнике, надетом любящей рукой. Как-то так. Еще какую-то чушь несла, но я уже не слушал. Странненькая она, но милая. За что ты так с ней?

Валентино вопросительно смотрит на него через очки, а сам переваривает сказанное, потихоньку осознавая, что без ее странностей долго не продержится, что даже сейчас он бы отдал многое за то, чтобы услышать то, что Вокс опрометчиво назвал чушью.

– Как?

– Привез сюда сам, а теперь отшвыриваешь. У меня-то она, конечно, может жить, сколько угодно. Но потом что?

– Потом ничего. Вернется и начнет работать. – Сухо отвечает Валентино и открывает папку с бумагами, ясно давая понять, что дальше вести разговор не планирует.

***

– Я вот, знаешь, что подумал… – начинает он, усаживая ее на табурет посреди студии так, чтобы лицо ее было обращено к окну. – Ты же умница у меня, и наверняка быстро учишься.

Ставит перед ней старенький небольшой мольберт, а на него – лист плотной серой бумаги, в руки ей дает коробку с поломанными мелками, затем наклоняется и ощупывает веревку вокруг щиколоток, хоть последнее уже не обязательно, она давно потеряла надежду сбежать из этого дома.

– Что мне делать? – Робко спрашивает она, не решаясь даже притронуться к чему-то, знает, что от любого ее неверного движения он может вспылить.

Но он вроде настроен вполне дружелюбно, стучит пальцами по листу, затем показывает на окно и говорит:

– Рисуй.

– Я не умею.

Она пугается, мотает головой и протягивает ему коробку, а он улыбается и легонько гладит ее по спине.

– Рисуй, как можешь. Это же творчество, Алиса, тут не правил. Почти нет. Ну, давай, смелее. Начинай.

И она начинает. Выбирает маленький обломок красного мелка и тихонько возит по краешку листа. Мягкий. Трет пальцем, размазывая жирное пятно, сверху проводит еще раз и понимает, что ей это нравится – интересный контраст дымно-красного пятнышка и резкой линии. Смотрит вокруг, ища, что бы изобразить на первой своей картине. Взор невольно цепляется за кусты пионов в дальнем углу сада. Такие идеальные, такие свежие. Она знает, откуда эти злые цветы черпают красоту, она знает, что закопано рядом с ними.

Сидит до вечера, до сумерек, до того момента, когда он зажигает свет в студии. Увлекается так, что не обращает внимания на него, когда он приносит ей стакан молока и блюдце с хрустящими булочками на ужин. Крупные бутоны яркими взрывами заполняют лист от края до края, их так много, и они такие сильные, что давят собой зеленые стебли и листья, не оставляя для них места на картине.

– О, – он глядит на родившийся шедевр, стоя в паре метров за ее спиной и слегка склонив голову. – Ну, тебя еще учить и учить на самом деле, но для первого раза неплохо. Хочешь, повесим здесь?

– Спасибо. Да, хочу.

Он долго копается в шкафу и на стеллажах, находит в конце концов подходящую по размеру рамку с крючком и даже со стеклом. Девушка смотрит, как он укладывает ее несуразную картинку на стекло, прикрывает сверху листом фанеры, осторожно вбивает гвоздики, и впервые за все время у нее не возникает мысли вырвать из чужих рук маленький молоток и попытаться проломить им череп другому человеку.

Вдруг за дробным стуком слышится еще звук. Тоже стук, но гораздо дальше, глуше.

Голос.

Он останавливается, смотрит ей в глаза, а она смотрит в глаза ему. И он, и она понимают все, но она понимает даже больше.

Голос.

Голос.

Голос.

Стук.

– Вы… вы-вы-вы-вы-вы…

– Что, Алиса? – В его речи уже не слышно той мягкости, не слышно понимания.

– Здесь кто-то еще есть? Снова есть кто-то?

– Есть. Но это тебя не должно касаться.

Нет!

Нет, должно! Очень! Очень должно!

Она прислушивается к звукам, доносящимся, возможно, из той самой комнаты, в которой она провела свои первые дни, и думает о том, что, если в доме, спустя столько времени, появилась еще одна девушка, кто-то из них двоих должен будет поселиться в саду.

Возле цветов.

***

Сдался на одиннадцатую ночь.

Слабак.

Едет за город, снова ночью, снова не выспавшийся и уставший. Снова к ней. Когда-то такое уже было, только теперь ее не надо ни спасать от кого-то, ни искать, ни защищать.

Возмущения Вокса не слушает, пропускает мимо ушей слова о том, что он вообще ненормальный, что он псих и идиот, что мог бы хотя бы до утра дотерпеть, у него ведь полная студия работниц, на все готовых, чтобы угодить боссу.

Вельвет спит, как ни странно, и это его злит. Она всегда спит спокойно. Бесит.

Тем проще схватить ее за руку, выдернуть из постели и тащить по коридору и потом по лестнице вниз под ругательства Вокса. Она ничего не говорит и не сопротивляется, молчит даже в машине, лишь поглядывает на него иногда сонными глазами, под конец пути клюет носом.

– Что мне делать? – Спрашивает, подождав, пока он грохнет дверью, наверное, на всю студию, пока выпьет, пока скинет рубашку и уляжется в постель.

– Что хочешь, то и делай, мерзавка. Но только попробуй выйти отсюда, иначе, клянусь, я стану держать тебя на привязи.

Ждет сна, как благословения, как чуда и как главного подарка за последние одиннадцать ночей. Но Вельвет не торопится, сидит на банкетке, глядит в окно.

– Ты очень устал?

– Очень, представь себе, устал.

От нее слышится маленький смешок.

– Ну, извини меня, я не думала, что ты такой.

– Какой?

– Вот такой, поддаешься всему.

Он хочет что-то возразить, но ощущает приближение сна, чувствует, как тело расслабляется, как пропадают лишние мысли и сами собой опускаются веки. Только один вопрос он хочет задать, последний на сегодня.

– Скажи, Вельвет, что стало с той девушкой, с другой?

– Я ее убила, – слышит в ответ и проваливается в мягкую темноту.

***

Не глядя, не прислушиваясь и не трогая руками.

Знает. Просто знает, что она рядом. Наконец-то.

Не хочет открывать глаза сразу, но хочет продлить это томительное ожидание.

Действительно рядом, лежит пониже подушки, спиной к нему, свернулась клубком, как кошка, спит, и даже дыхания ее не слышно. Ей совсем не мешает свет, и не мешает он, когда встает и одевается, когда уходит. Валентино думает, как сказать ей то, что сказать словами невозможно, и в конце концов велит оставить на тумбе возле своей постели маленькую коробочку фиалок из верхнего мира и колоду новых карт в черном мешочке, чтобы она, проснувшись, узнала, что он верит ей.

========== Анубис ==========

Комментарий к Анубис

Друзья, всем доброго дня)

К концу весны со мной вдруг случился подарок. Не буду жадиной, не стану держать его только у себя, поделюсь со всеми.

Пока писала, слушала до посинения Kadebostany – Save Me. Иногда прерывалась на Земфира feat. Mujuice – Джозеф.

https://www.instagram.com/p/CL4lrVPlh9f/?utm_medium=copy_link

https://www.instagram.com/p/B8rdhuwoHOa/?utm_medium=copy_link

https://www.instagram.com/p/BBumGnMup4w/?utm_medium=copy_link

https://www.instagram.com/p/B9kBnN9nkhn/?utm_medium=copy_link

За дождем даже лужайку не разглядеть, а ветер такой, что аж стекла звенят, гремит гром, да лупит в стены град.

Алисе думается о двух шоколадных конфетах, которые он положил ей в карман платья еще после завтрака. Она не голодна, потому что плотно поела в обед и даже выпила чаю с вареньем, но конфеты, которые выдавались редко и строго по счету, уже несколько часов не дают покоя. Хочется достать их прямо сейчас в самую непогоду, сидя в уютной студии, к тому же, когда он сажал на табурет, юбку не поправил, и теперь карман с конфетами находится почти что под руками. Она осторожно трогает через ткань, скребет пальцем края шоколадок и сглатывает слюну.