Текст книги "Зеркала (СИ)"

Автор книги: kozatoreikun

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Мальчик из зеркала.

Рикки пришёл в себя после утренней встряски и благодаря тому, что неумолкающая весёлая девчонка провела с ним весь день, успел отойти от произошедшего минувшей ночью. А Дом, чужой и неприветливый, в его глазах начинал преображаться. Сглаживались неровные углы, переставали пугать надписи на стенах. Рикки даже казалось, что он начал понимать и чувствовать что-то, недостижимое ему раньше. Это место и вправду было особенным. Тот человек – Фаллен – не соврал.

Стены этим вечером, вовлечённые в темноту грозового фронта, во вспышках молний, освещающих коридоры верхних этажей, были ярки и особенно приветливы. В темноте, когда свет в крыле был погашен, ориентироваться только что появившемуся в Доме человеку было непросто. Наткнувшись на Старуху, проверяющего комнаты на этаже, Рикки спросил у него, где найти ближайший туалет.

Рикки общался с остальными с помощью большого блокнота на спирали, где делал записи, которые после показывал людям.

Старуха проводил его. Воспитатель стоял в дверях и ждал, пока парень закончит умываться. Внимательно следил, чтобы он ни к чему не прикоснулся и ничего с собой не сделал. Но Рикки даже не думал о таких вещах. Он лишь на мгновение замер неестественно, перехватив взглядом движение в зеркалах, но в следующий же миг пришёл в себя, закрыл кран и вышел в коридор. Это было странно, но Старуха ничего не услышал и не увидел. Рикки был согнан злостью настолько сильной, что вместить её тот, другой мир, был уже не в состоянии.

Фаллен швырнул Микки на пол.

– Ты что наделал? – закричал он. – Кто тебя его трогать просил!

Вытирая разбитую губу, Микки – мальчишка, чей облик навечно запечатлел год смерти – зло смотрел на человека, возвышавшегося над ним.

– И не тронул бы, – процедил он, – если бы кое-кто свою работу нормально выполнял!

– Разбирайся со своим Чейни, а Сонечку не трогай! – вспылил Фаллен. – Не умеешь ты как надо! Что раньше, что сейчас – никакого от тебя толку!

Фаллен ещё раз с размаху ударил Микки, развернулся и исчез. Тот попытался встать, но только бессильно рухнул на пол, поскользнувшись в луже собственной крови.

Старуха привёл Рикки в спальню, где остальные расселись на кроватях – сна у них не было ни в одном глазу. Ребята перебрасывались тревожным полушёпотом, будто рассказывали друг другу страшные истории, а вовсе не стали сами участниками одной из них. Эта большая кошмарная сказка, встряхиваемая сильными порывами ветра, бьющего в окна, и раскатами грома, дополнялась вкрадчивыми фразами, осторожными, тихими, норовящими не распугать повисшую в воздухе тайну, а напротив, сокрыть её и сохранить.

– Все на месте? – проворчал воспитатель, с подозрением оглядывая собравшихся. Один из немногих, он знал, что эти дети просто так не стихают никогда.

– Гноя нет, – отозвался Букер.

– Гной у Генерала, – договорил за него Замай.

– Видел. – Ещё раз оглядев собравшихся, Старуха поморщился. – Только попробуйте ночью из комнаты высунуться, – пригрозил он.

– Да кто в своём уме сейчас высунется? – пробормотал из угла Джуб. Навалившись спиной на стенку, он подтянул колени к груди. Обуви на его ногах уже не было.

Рикки молча сел на свою кровать, и за окном вспыхнула молния.

– Вот это зарядило, – проворчал Букер. – Такое если и пережидать, то только заснув.

Но когда Старуха ушёл, все они остались на своих местах, изредка переглядываясь и даже не думая делать что-то кроме.

***

Прерывистый сон Генерала тревожил каждый раскат грома, раздающийся, как ему казалось, совсем рядом. Молнии словно скользили по стенам Дома, вспышками озаряя пространство комнаты через большое окно так, что внутри становилось светло, как днём. Окончательно проснувшись после череды повторяющихся раскатов с больной головой и совершенно разбитый, воспитатель увидел, как Гнойный сел на его кровати.

– Слав, ты в порядке? – он вскочил, едва не теряя равновесия, и, схватившись за край стола, выпрямился.

Парень нахмурился, отмахиваясь. По его виду было понятно, что не всё в порядке – вопрос прозвучал действительно глупый. Да и на разговоры его тоже не тянуло, как не тянуло никого из них.

– Холодно, – только пробормотал он, обхватил правой ладонью левое предплечье. Правая рука закрывала повязку, но не касалась её, и, исходя из того, что Гнойный практически не двигался, Генерал заключил: кроме всего, ему было ещё и нестерпимо больно.

Воспитатель достал ему чёрную толстовку из своего шкафа.

– Давай я сначала сменю повязку, – предложил он.

Гнойный молча терпел, пока Генерал отрывал бинты с налипшей на них кровью, а после накладывал новые. Сидел, стиснув зубы. Было не столько больно, сколько противно, в том числе и от себя самого. В первую очередь за свою слабость, немногим дальше – за непредусмотрительность. Как же глупо и наивно было полагать, что кроме Фаллена никто не сможет проявляться по эту сторону. Тем более, в такое время.

Как же глупо и наивно было полагать, что кроме Фаллена кто-то может желать ему добра.

Когда в руках Гнойного оказалась толстовка, он вытянул её вперёд в дрожащей руке, и попросил бессильно:

– Надень.

Генерал был едва ли крупнее его, но толстовка оказалась велика. Зато в ней Гнойный смог наконец-то хоть немного согреться. Воспитатель надевал её аккуратно, стараясь не только повязки, но и самого парня не касаться. Когда он отстранился, между ними снова возникло то самое напряженное молчание.

– Пойдёшь в комнату? – нарушив его неосторожно, спросил воспитатель.

Парень помедлил немного и кивнул.

– Я провожу.

Свет в коридорах уже погас. Когда они подошли к спальне, то увидели, как Букер, Замай, Рикки и остальные при свете фонариков играли в карты. Они молча переглянулись, заметив Гнойного, и замерли в ожидании.

– Расходитесь по кроватям, – тихо и без злости приказал Генерал. Он постоял немного в проходе, подождав, когда этот кружок любителей полуночничать неслышно расползётся по комнате, а затем закрыл двери. Уходя, он не услышал ничего кроме тишины за своей спиной.

***

Хима красила губы перед зеркальцем в своём укромном гнёздышке на чердаке. В углу она прятала остывающий электрический чайник и два фонарика, освещающие небольшое пространство вокруг. Две чашки на столе дымились, заполненные горячим чаем. Этой холодной ночью они остывали особенно быстро.

В косое окно бил дождь, в щелях завывал ветер. Девушка замёрзла так, что губы её посинели, но не одевалась. Она расчёсывала волосы, проводя по ним старым гребнем, поправляла бантики на короткой ночной сорочке. У стены напротив, насупившись, сидел Микки. Он крутил в руках ножницы и не отражался в зеркалах.

– Ему говорили, что не нужен нам Генерал, что Чейни нужен, а как ещё из Генерала Чейни вытащить? – парень фыркнул обиженно и развёл руками. – С переименованными столько проблем!

– Да ладно тебе, – улыбнулась Хима. – Что сейчас ссориться, если по итогу всё одно? Иди-ка лучше чай пить.

Микки грустно и тяжело вздохнул и подбросил ножницы в воздух. Хоть он и выглядел побитым и вышвырнутым на улицу зверьком, всё же он сделал то, что должен был, теперь оставалось за малым. Сейчас, когда граница так ослабла, у них почти не осталось времени. Фаллен тоже это понимал, оттого и был на взводе. Не было причины винить его за это. Только за нерасторопность. В спешке невозможно всё делать аккуратно. В спешке нужно было действовать решительно.

На четвереньках Микки перебрался поближе к столу, где на столе в темноте шумящей ночи остывал приготовленный ему чай. Дождь за окном постепенно успокаивался.

***

Ночью они завесили все окна покрывалами, потому что Замай сказал, что так дождь будет тише. Дождь действительно стих, но вряд ли им помогло именно это. Полночи все пролежали молча в своих кроватях, а те, кому посчастливилось заснуть под утро, спали до ужаса отвратительно. Гнойный проснулся перед рассветом от ноющей боли в боку. Он встал нехотя, поёжился. Он замёрз даже будучи в толстовке Генерала – так и не снял её вчера, бессильно и молча падая на кровать.

Пошатываясь, он побрёл к выходу, придерживая бок рукой. Запнулся о кроссовки Букера, пинком отправил их под кровать – пусть поищет, размышляя о том, где надо и не надо оставлять обувь. В дверном проходе Гнойный встретил проснувшегося Рикки с красными заплывшим глазами – тоже не от приятных снов.

– Отвали, я к Генералу, – процедил он, и Рикки послушно отошёл в сторону.

Гнойный брёл вдоль стены, опираясь о неё, и продолжал придерживать бок, который разрывало от боли. Эта отрезвляющая суть произошедшего напоминала ему о том, что ничего не закончилось. Верно, произошедшее лишь положило всему начало. То начало, в котором ему отведена особая роль. Её теперь не изменить, даже если ему захочется – откуда ни возьмись, за пониманием этой мысли пришла тревога. Но ведь он знал это с самого начала. Так почему сейчас, когда известное начало претворяться в жизнь, его вдруг охватило беспокойство?

Возможно, оно принадлежало и не ему вовсе? Кто-то из Дома боится? Чувство, охватившее Гнойного, было странным, неизвестным, но почему-то казалось знакомым, будто бы он испытывал его раньше.

Он уже почти что дошёл до комнаты воспитателя, когда его развернули и с силой придавили к стенке. Рестор встретил парня сильным ударом в живот. Тот согнулся и вскрикнул – удар задел рану и был такой силы, каких Гнойный не чувствовал на себе уже давно.

– Называй имена всех контакторов, – прошипел Ресторатор, наклоняясь над ним.

Гнойный усмехнулся, виражируя на грани глупости и нахальства и получил ещё один удар, на этот раз – в лицо.

– Называй имена каждого из них, – повысил голос Рестор. На шум распахнулись двери в комнаты Старухи и Генерала. Они выбежали в коридор и попытались оттащить Ресторатора, но тот вцепился в Гнойного мёртвой хваткой. Парень закашлял и хрипы его неожиданно перешли в смех. Рваный и горький, пропитанный болью и презрением, от которого становилось тошно. А потом он заговорил.

– Я, конечно же. Алфи и Джуб из моей комнаты, новенький из моей комнаты. Абба и Всяч из первой старшей, Син и Медь оттуда же. Окси, вот. Был. Из девчонок – Хима. Волки из второй младшей. Но младших обычно не трогают, так что не волнуйтесь.

Гнойный поднял на Рестора взгляд, пустой и безразличный. Взгляд смирившегося, но не поддавшегося. До сих пор не проигравшего. Будто путь этот и не значил поражения вовсе. Будто проигрывали не те, кто уходил, а те, кто оставались. Этот пустой взгляд был переполнен ненавистью к людям.

Он принадлежал не Гнойному.

– Чего? – ошарашено пробормотал Старуха.

С верхних этажей раздался громкий женский крик.

***

Генерал менял ему повязку молча, не спрашивая ни о чём. Холодные пальцы едва касались его тела, задевали шрам, но парень только и делал, что безразлично смотрел вперёд. Он не видел ничего перед собой. Не хотел видеть, являя своим видом ребёнка Дома, вдруг выдернутого из своей норы и, перепугавшись, зарывшегося в неё ещё сильнее.

И голос он поднял, лишь когда Генерал надел на него толстовку.

– Хима умерла, да? – безынтересно спросил он. Закрыл глаза и неслышно выдохнул.

– Слав, тебе надо к врачу, – обеспокоенно произнёс воспитатель.

– Не надо к врачу, – прошептал парень. Его голос приобрёл спокойный тон. Но Генералу ни за что было не узнать, насколько неприятно было тому принимать от него помощь и насколько неприятно было чувствовать себя благодарным и обязанным.

– Слав, – позвал он.

– Ну подожди пару дней, чего тебе стоит, – усмехнулся юный хозяин Дома.

– Неужели ты уйдёшь вслед за ними? – тон воспитателя сквозил бессилием. Чтобы не видеть его лица, парень не открывал глаз.

– Если скажут уходить, я уйду, – спокойно сказал он.

– Почему?

– Ты придурок? Так надо.

Он продолжал сидеть на кровати в комнате Генерала, но больше не произнёс ни слова.

Около одиннадцати Директор собрал воспитателей в своём кабинете. С небольшой задержкой подошли все, кроме Ресторатора. Кацуба – воспитатель группы, где числилась Хима, – рыдала, утирая лицо платком. Она храбрилась и старалась держаться до последнего, но нервы у всех сдали ещё вчера, поэтому её не пытались ни остановить, ни успокоить.

– Как и Фёдоров, Маша оставила после себя записку, – произнёс Директор. – И три недопитые чашки чая на столе. Пришли результаты предварительной экспертизы по делу Фёдорова. Медицинское обследование подтвердило версию о самоубийстве.

Директор встал из-за своего стола и подошёл к Генералу, который сидел в кресле напротив, сгорбившись и наклонившись вперёд. За ним стоял Старуха, он старался держаться ровно, скрестив руки на груди, но плечи его были бессильно опущены. Оба хмурились, оба были погружены в себя, первый – чуть больше, чем все вокруг. Директор протянул маленькую бумажку, выдранную из блокнота. Генерал узнал, но промолчал. Узнал и Старуха.

– Бумажка из блокнота новенького, – пробормотал он. – Ничего странного, они вчера весь день вместе ходили.

Он, будучи за креслом, наклонился, когда Генерал взял записку в руки, и озвучил надпись:

– «Чаепитие. Ха-ха!» Что это?

– Что, ты думаешь, она хотела этим сказать? – обращаясь к воспитателю второй старшей, спросил Директор.

Его голос ходил по грани высокомерия и презрения, состыковавшихся с необходимостью: как бывший воспитанник, только Генерал мог понять этих детей, и в то же время Директор уже предполагал, что не дождётся ответа.

– Я не знаю, – отчеканил воспитатель.

– Денис, – неизменным тоном продолжил Директор, – почему о некоторых вещах, происходящих в Доме, дети никогда не говорят со взрослыми?

– Я не знаю, – тихо ответил тот в лучших традициях бывшего воспитанника. Именно так – со стороны ребёнка Дома он опять посмотрел на Директора. И, понимая это, неловко улыбнулся.

– Нет здесь ничего смешного.

– Только если вы видите это впервые, – вздохнул Генерал.

– Что это значит?

Директор перевёл взгляд на Старуху. Тот пожал плечами.

– Они всегда были ненормальными, – он покрутил пальцем у виска. – Я вам это говорил.

– Не говорите так о детях! – дрожащим голосом вступилась за воспитанников Кацуба. Старуха уже приготовился спорить, но Директор повысил голос на него:

– Не начинайте балаган!

– А Мирон, стало быть, оставил после себя цифру? – прервав перепалку, неожиданно спросил Генерал. – Тройку?

Все в кабинете устремили на него свои взгляды.

– Мирон оставил после себя цифру, – подтвердил Директор. – Но не тройку. Пятёрку.

Рука воспитателя дёрнулась и он уронил бумажку на пол.

– Пятеро? – еле слышно прошептал он.

– Может быть, вы объясните, что это всё-таки значит?

– Я не знаю, – машинально проронил Генерал. – Что значит пятеро?

– Погодите-ка, – остановил всех Старуха. – С чего вы вообще взяли, что это связано? Они же совершенно не пересекались друг с другом. Они из разных групп! Саня сам говорил, что Мирон ни с кем не общался.

В кабинете Директора поднялся шум. Улавливая обрывки фраз, Генерал пропускал их споры мимо ушей. Почему-то ему стало страшно. То, что выдерживалось здесь десятилетиями, неожиданно дало сбой. И никто, абсолютно никто из собравшихся не имел представления о происходящем. Ни малейшего, и даже не пытались понять. Кто бы ни находился здесь, скольких бы Денис и Чейни не видели за своё время, никто не пытался взглянуть на это с той же стороны, что и дети.

Узнай они правду – ни за что бы и никогда не поверили. Осознание этого всегда маячило негласным законом, защищающим ту, другую сторону, но почему-то именно сейчас решило обернуться мыслью. Никто из собравшихся, желай он этого или не желай, ничем не сможет помочь. И никогда бы не смог – ему бы просто не позволили.

Они не управляли этой жизнью, вернее… не они ей управляли. К тем законам они были гораздо более невосприимчивы, чем кто бы ни было. И Генерал был одним из них. Вот только он никогда не был таким же, как они. Даже переименование не спасло его от участи вовлечённого. Участи того, кому было известно больше, чем остальным.

Участи того, кто не мог сидеть сложа руки, и в то же время не мог сделать ничего, что помогло бы хоть кому-то. И самое страшное в этом то, что он даже поговорить не мог ни с ке…

– Называй имена каждого из них, – крикнул Рестор, прижав хозяина Дома к стенке.

– Во время предыдущего выпуска в последний месяц несколько ребят покончили с собой. Это списали это на стресс в связи с выпуском и нежелание менять своё окружение. В Доме провели несколько проверок, подкорректировали учебную программу и дело замяли…

– Но здесь постоянно что-нибудь происходит! Если каждый раз поднимать из этого трагедию… То есть я не хотел говорить ничего плохого, но взгляните правде в глаза. Эти дети попросту не-нор-маль-ны-е…

Не желая больше слушать эту чушь, Генерал резко поднялся с кресла и выскочил из кабинета.

***

– Сегодня опять нет занятий, – протянул Букер, зевая. – Жаль Химу, хорошая девчонка была. И чего это она так?

Они втроём шли по коридору: Гнойный, Букер и Замай. Отмена занятий радовала, но безделье, свалившееся на их головы неожиданно, утомляло. Гнетущая атмосфера не располагала к веселью, Гной на нервах был, вот и слонялись они по Дому как неприкаянные в поисках того, что могло если бы не развлечь, то хотя бы занять на время.

Однако никаких дел на горизонте не предвиделось. Лишь однажды там замаячил Генерал. Но он совершенно не обратил на них внимания, промчался мимо, уставившись в пол. Ребята проводили его удивлением, переглянувшись между собой.

– Слышь, а чего это Рестор тебя так разукрасил? – неожиданно спросил Букер. – Это ведь он тебя так?

– Да я и сам не понял. – Гнойный пожал плечами. – Прижал к стенке, врезал чуток. Про контакторов спросил каких-то.

– Про кого? – переспросил Замай.

– Вот вы знаете, кто такие контакторы? И я не знаю. – Гнойный смотрел, как воспитатель скрывается за поворотом в другом крыле. – Совсем кукухой поехали старички.

Комната Ресторатора была не заперта. Генерал вошёл, не стучась, и обнаружил воспитателя в компании открытой бутылки водки. Он сидел за столом, смотря на поверхность наполненного гранёного стакана, и неохотно поднял голову, когда дверь приоткрылась.

– О-о, – хрипло засмеялся он, – Генерал пожаловал. Выпьешь?

– Выпью, – согласился гость. Он запер дверь на защёлку и решительно шагнул к столу.

========== Фаллен, Киви и дешёвая подделка, часть 1 ==========

Соня смотрела, как небо за окном одеялом укутывала сумеречная дремота. Поднимался ветер. Светили жёлтыми огнями городские улицы, которые проглядывались сквозь ветви деревьев. Они соприкасались со стенами Дома, давая о себе знать небрежно, но ответа не получали. Соня грела руки в карманах толстовки Генерала, считала огни и убивала час за часом, безразлично всматриваясь в никуда.

Это Соня была во всём виновата. Это она привела сюда каждого из них, сбегая. Да, тогда это их спасло. Но сейчас всё обстояло иначе; и, как старшая, как тот, кто принял это решение, она должна была взять на себя ответственность за каждого из них. За себя, за Гнойного, за Славу. Но всё одно: дряная, ни на что не годная девчонка, бесполезная совершенно, и в этот раз испугалась…

…настолько, что даже удержать себя в этом месте надолго не могла. Ей было страшно пожинать плоды необдуманных решений, но в то же время Соня понимала, что никто кроме неё не должен был пострадать из-за этого. Она всегда была той, кто появлялся, когда ребятам грозила опасность. Она принимала боль на себя.

Соня не знала всего о Доме, но она знала, что никто кроме неё не должен был испытывать эту боль. Поэтому, хотела она того или нет, Соня понимала, что однажды обязательно настанет время, когда ей снова придётся занять их место.

Гнойный потянулся к пачке сигарет, но вспомнил, что они закончились. Без Химы было скучно, на опечатанный чердак никого не пускали, в комнате к нему было приковано слишком много внимания – туда не явишься, вот он и сидел в крыле с учебными кабинетами, куда точно никому в голову не придёт заглянуть. Здесь было неуютно, холодно и тоскливо. Но всё же лучше, чем в шуршащих своей бесполезной жизнью оживлённых уголках Дома. На улицу, где сырой холодный воздух пробирал до костей, а непогода готовилась вот-вот ударить с новой силой, никто даже носа высунуть не посмел бы.

Рикки появился рядом неожиданно, как всегда, со своим блокнотиком в руках и, что удивительно, – с пачкой сигарет. Он протянул её Гнойному, а затем быстро начёркал в блокноте:

«Фаллен просил привезти тебе из города».

Парень прочитал, но никак не отреагировал. Он достал сигарету из пачки, закурил, а Рикки тем временем снова показал ему свой блокнот.

«Фаллен – друг?» – спрашивал он.

– Фаллен – мой лучший друг, – с усмешкой ответил Гнойный. – Мой единственный настоящий друг.

«Я тебе верю, – написал Рикки. – Фаллен сказал идти за тобой. Нужно делать что-то особенное?»

– Ну… Просто не бойся, новичок.

Гнойный протянул руку и погладил Рикки по волосам. Тот сначала вздрогнул и попытался отстраниться, но в конце только покорно опустил взгляд в пол. Это развеселило хозяина Дома.

***

Когда в ход шла вторая бутылка, Ресторатор был уже никакой. Он еле вязал слова и вряд ли вообще понимал, что происходит. Но это только видимость – на самом деле он умел пить, и Генерал знал это. Мог не вязать слова, мог ронять голову на стол, но до последнего его мысли оставались чисты. Когда ты хочешь расслабиться или развлечься, это, может, и неплохо. Но когда ты хочешь забыться, это обязательно сыграет против тебя. Поэтому Рестор пил много.

Генерал пил меньше, ровно настолько, чтобы набраться храбрости и наконец-то хоть кому-то об этом рассказать. Взгляд Ресторатора был затуманен – вряд ли он завтра что-нибудь вообще вспомнит. Этим вечером они были друг для друга идеальными собеседниками.

– Скажи, – медленно и несвязно пробормотал Рестор. – Вы, дети Дома, всё знаете. Ты тоже ребёнок Дома, Ден. Знаешь, что творится. Почему умирают другие. Почему мы не можем ничего сделать.

Он проглотил половину слов, но Генерал всё равно его понял. Понял, что Рестор хотел услышать, что ему недоставало. Понял даже, почему из всего множества вопросов, которые он мог задать, он в первую очередь подумал об этом.

– Об этом не говорят не потому, что кто-то чего-то боится, – медленно проговорил Генерал. – Это секрет Дома и его детей. – То, что так долго оберегалось стенами Дома, и то, что он сейчас собрался раскрыть чужому человеку, пусть и живущему в Доме, но им не принятому. Не контактору. Тому, кто ничего не знал, о той, другой стороне, но почему-то о ней осведомлённому. Но даже сам факт того, что кто-то со стороны пытался понять Дом, узнать его другую сторону – желал он при этом принять её или попытался бы противостоять ей – уже вселял какую-то надежду.

– Что это за секрет. – Рестор говорил без интонации вопроса. Спрашивал утверждениями, требовательными, конкретными. Но не давил, не торопил с ответом.

– Раз в шесть лет зеркала забирают троих.

– И что.

– Трое ребят из выпуска никогда не увидят мир за стенами Дома.

Таких ответов ему наверняка было недостаточно, но Ресторатор был из тех, кто не понаслышке знали несговорчивую натуру Дома, которую просто так не вытащишь наружу. Поэтому он продолжал ждать и продолжал спрашивать.

– Давно… это началось?

Так давно, что он не просто не помнил – не знал. Так давно, что никто не ответил бы датой на этот вопрос. Это появилось здесь до каждого из них, иначе не было бы настолько сильным, огромным и всепоглощающим. И они, быть может, смогли бы даже совладать с этим однажды, перестав являться безвольными соучастниками.

Этой стороне механизм был неизвестен. Только события, свидетелями которых становились люди. Только вспышки-происшествия, которые с определённой периодичность напоминали, что никто здесь ничего не стоил. И Генерал, как никто другой знавший это и ощутивший всё на себе, нашёл силы ответить:

– Это было здесь всегда…

***

Суматоха утра выходного дня вылилась в шум и гам младших, в только лишь им известную игру, стирающуюся однажды из памяти и из желания – в тот миг, когда дети вырастали. В Доме же до самого выпуска старших этого не происходило, и младшим с допущения воспитателей было дозволено всё.

Четверо ребят десяти-двенадцати лет бежали по лестнице, шумели и веселились беззаботно, не зная печали – играли по одним лишь им известным правилам, которые из выпуска в выпуск передавались сказками и претерпевали изменения, становясь всё сложнее и загадочнее, чтобы в итоге превратиться в то, что ни одному воспитателю не будет по силам разгадать. И эти мальчишки, слишком занятые собой и своей игрой, во взбалмошном веселье налетели на группу ребят постарше – разномастных выпускников, которые коротали время у проходной на первом. Они же и схватили младших, готовых без разбора снести всё на своём пути. Выпускники смерили весёлыми взглядами стушевавшихся мелких.

– Хэй, кто вам разрешал здесь носиться? – строго, но без злости заговорил самый страшный из взрослых ребят.

– Да ладно тебе, Топор. – Высоченный лысый парень с болезненным видом, стоящий чуть поодаль от первого, наклонился, подавшись вперёд. – У них осталось не так много времени, чтобы делать это. – Он улыбнулся загадочно, поднимая взгляд на товарища. Тот только фыркнул.

– Тоже мне, нашёлся защитник, – проворчал он. – Не бегать тут, когда я хожу, ясно?

Дети судорожно закивали, и Топор отвесил щелбан самому задиристому из них.

– Эй! – закричал мальчишка, сжимая руки в кулаки. Он бесстрашно вперился взглядом в хозяина Дома, стоящего перед ним, ни на секунду даже в своих мыслях не усомнившись, что он может быть слабее его.

– А ты хорош, – довольно произнёс Топор, встряхивая парня.

– Это кто тут «хорош»? – вспылил тот.

– Хайд! – паренёк за его спиной остановил товарища, схватив его за руку. – Сейчас тебя Директор опять накажет, и нас снова нечётное число будет! Не сыграем больше ведь!

– Хайд, точно! – раздались голоса остальных. Задира притих и хмуро посмотрел снизу вверх на выпускника.

– Мы ещё встретимся, – проворчал он. Мальчишка показал хозяину Дома язык и вместе со всей оравой ринулся дальше по коридору. Выпускники без особой охоты посмотрели им вслед, возвращаясь к своим разговорам, куда более серьёзным, но всё таким же загадочным в их таинственности.

– Так где Дискотека? – спросил хозяин Дома. – Не видел её никто?

Выпускники переглянулись и едва ли не синхронно пожали плечами.

– А чего за неё беспокоиться? – переступая с ноги на ногу, сказал один из них. – Проводник ведь не она.

Пока двенадцатилетний Чейни не особо задумывался об окружающих его вещах и всё свободное время играл с Хайдом и остальными, в Доме витала всецело обволакивающая атмосфера подготовки к чему-то грандиозному. Не почувствовать её было невозможно, вот только никто из младшего набора не мог понять, чего старшие с таким трепетом всё это время ждали. Но все неизменно думали, что это должно было стать великим и торжественным событием. И поэтому дети равнялись на старших, стремились приблизиться к ним, как никогда до этого, но выпускники только отгоняли назойливую малышню, погружённые в себя – срок их обучения порядком Дома вышел, и в последние месяцы старшие были предоставлены только себе и никому больше.

Хозяин Дома – Топор – горделиво расхаживал по этажам вместе со своей неизменной свитой. Рыжая девушка, которую часто можно было увидеть по правую сторону от него, постоянно что-то говорила и время от времени фотографировала зеркала, что-то усиленно высматривая на экране дешёвой камеры.

– А Моззи сказала, что хозяев Дома обычно не забирают, – как-то раз услышали младшие, подобравшиеся слишком близко. – Якобы они нужны для того, чтобы успокоить оставшихся и помянуть память ушедших.

Топор на это только пренебрежительно фыркнул.

– Хотя мне кажется, враки всё это, – договорила девушка. – Если не будет никого достойнее, и хозяина не грех забрать.

– В Доме не существует человека с кличкой Моззи, – рассказал Хайд за завтраком. – Я проверил. О ком говорила Дискотека?

Мальчики посмотрели друг на друга с задумчиво-удивлённым выражением на лицах и принялись вертеть головой по сторонам, высматривая обладателя той странной клички, будто бы это возможно было сделать.

В кругу младших ходил слух, что это Хайд должен принести весть об ушедших. Хайд знал больше всех, Хайд был сильнее всех и авторитет Хайда среди ровесников не подвергался сомнению. По силе с ним мог равняться разве что Берсерк из первой младшей, а по способностям – Чейни из его же спальни. Они дрались по всяким пустякам на регулярной основе, но, вообще-то, были друзьями. Однако именно Чейни оказался тем, кто принёс в спальню второй младшей ту самую новость, откуда уже она и разлетелась по всему Дому.

Всё произошло очень быстро, так, что взрослые даже спохватиться не успели. Вслед за первым мальчиком так же тихо и незаметно ушли Галат и Дискотека, оставив после себя два изрезанных ножами тела и множество странных слухов.

Через десять дней все вокруг забыли о них, а шум и восторженное волнение, несмолкаемо гудевшие в стенах прежде, неожиданно стихли.

Жизнь в Доме никогда не отличалась простотой, и всем было известно неоглашаемое правило: хочешь о чём-то узнать – узнай это сам. Старшие никогда не славились особой отзывчивостью, и в редкие минуты, когда они готовы были кому-то открыться, младших рядом с ними обычно не оказывалось. Быть может, распоряжался этим сам Дом, иначе как ещё объяснить стремления, рождающиеся в детях неумолимо, перетекающие из выпуска в выпуск молчанием и сменой поколений. Не успела прежняя встряска затянуться, как на горизонте появилась новая.

Перед тем, как в числе многих покинуть Дом, Топор долго смотрел на Чейни и на Хайда, которые стояли перед толпой мелких, выбежавших на улицу. Они обманчиво настороженными взглядами провожали выпускников, которые тем дождливым утром навсегда покидали Дом. Если долго не сводить с них взгляда, можно было уследить, как трепет и восхищение в ясных, чистых глазах сменялся коркой темноты полуопущенных век, в которой уже проглядывалась серьёзность. Они были юны и не опытны, но они уже были готовы перенять право считаться старшими в Доме.

Чейни стоял чуть позади, словно прячась за друга, но в его взгляде силы было не меньше. Два юных контактора, оба небывалой силы, смешавшегося авторитета и принятые стенами, как казалось, в мере несуществующе равной. Такое случалось здесь редко. Кому же из них Топор мог доверить судьбу Дома?

Сомнения до последнего не могли привести ни к чему хорошему. И, не имея права на ошибку, Топор предоставил Дому шанс самому сделать этот выбор.

– Дом сам решит, – махнул он рукой на прощание. Мальчишки удивлённо зашептались.