Текст книги "Забудь свой ад (СИ)"

Автор книги: konoplya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Ты единственный, кто сможет выбраться из этого проклятого места.

Румпель хмурится, вновь чувствуя боль в груди. Нити болезненно тянут его за запястья, но он должен задать еще один вопрос.

– Почему я? – нить вонзается в кожу, разрезая ее.

– Я побывала в двух мирах. Прости, дарлинг, но в третий, – женщина махнула рукой, указывая в небо, – врата для меня закрыты. И могу с уверенностью сказать, что встречала только одного манипулятора. Лучшего кукловода всех времен.

Принципиально не носившего с собой табуретку, – кисло закончила она, поправляя на себе призрачную шубу. Румпель усмехнулся, ему всегда нравилась манера ее общения.

– Польщен, дорогуша, – он захотел отвесить ей шутливый поклон, но нити резко вздернули его тело в исходное положение.

– Сомневаюсь. В качестве куклы, сейчас, ты, а не он, – Румпель непонимающе посмотрел на Круэллу, пытаясь понять смысл ее слов. Это положение было таким удобным и умиротворенным, что хотелось оставаться в подвешенном состоянии всю жизнь.

Круэлла окинула его разочарованным взглядом.

– Кукла, набитая простой соломой, – щека мужчины дернулась, возвращая его в реальность. Он не должен быть здесь.

Он прядильщик. Человек, а не кукла. Он живой.

Кровь струйкой стекала по рукам.

Живой!!!

Вывернувшись, Румпель оттолкнул от себя неповоротливого монстра. Существо выпустило из когтистой руки деревянный крестик, на который были закреплены его золотые нити.

Мужчине хватает мгновения, чтобы выпутаться из нитей и накинуть одну из них на существо.

Оно сопит, стараясь взглянуть в глаза, загипнотизировать, подчинить.

Румпель отчаянно жмуриться, бормоча под нос имена родных людей и то, что они все в безопасности. Не здесь. Не с ним.

Прядильщик с силой стягивает нить. Тонкое золото вонзается в шерсть, просачиваясь сквозь тело, словно разрезая масло, достигая костей существа.

Алая, как глаза монстра, кровь закрашивает нить, заливая побелевшие костяшки рук. Существо обмякает в руках, падая грудой лохмотьев к ногам мужчины.

– Дорогу-у-уша, – довольно тянет Круэлла.

– Не смей употреблять мои слова, – шипит Румпель, брезгливо вытирая руки о ткань брюк. Круэлла наигранно охает.

– Между прочим, мог сказать и спасибо. Я была твоим проводником! – женщина фыркнула, сдувая упавшую на глаза прядь волос.

– Хреновый из тебя Спаситель, – выплевывает Румпель, пиная носком ботинка руку монстра.

– Вот заведешь хомячка, его и пинай, – все так же металлически произносит появившийся Темный, щелчком отправляя бранящуюся Круэллу восвояси.

– Развел тут ферму. Разочарован моими успехами? – Румпель горделиво выпрямился, охнув, когда сердце отозвалось новой болью.

– Ты чуть не умер. Обессилен. Совсем один. Тебе многого не надо, – бесцветно отозвался Темный, превращаясь в смолянистую лужу.

– Это мы еще посмотрим!

Комментарий к Круг пятый. День пятый.

https://pp.vk.me/c630029/v630029220/8b72/DUjHaHEKKQs.jpg

Монстр: Обсессивно-компульсивное расстройство. Среди монстров является одним из самых сильнейших. Считается кукловодом и манипулятором, внушая жертве страх за свою семью, мнительность и одержимость. Обожает своим пешек: Тревогу и Паранойю.

========== Круг шестой. День шестой. ==========

Ему снится Белль. Румянец на щеках, голубые счастливые глаза и заразительный смех. Он бережно обнимает ее за талию, шепча на ушко забавные истории, ловя осуждающе-притворные взгляды в его сторону, а после – ее смех. Время летит настолько быстро, что они не замечают смены погоды. И лишь попав под дождь, пара, все еще смеясь, пытается поскорее вернуться в их домик в лесу. Они промокли. Капли медленно стекают по его лицу, срываясь с кончиков влажных волос. Белль быстро сбрасывает промокшее насквозь пальто на пол и судорожно растирает ладони, пытаясь согреться. В домике холодно, и на растопку камина уйдет много времени. Магии почему-то нет, и это не огорчает его. Даже… радует. Мужское пальто летит на землю, и Румпель спешно прижимает к себе замерзшую девушку. Он не замерз, он может ее согреть. Влажные холодные руки Белль скользят под теплой жилеткой, цепляясь за шелковую ткань рубашки. Продрогшая девушка прижимается ближе к нему, касаясь холодным носом его шеи. От прикосновения, его разгоряченная кожа покрывается мурашками, капли дождя барабанят по окнам, а холодный нос проводит линию вдоль его шеи, болезненно прижимаясь к ней.

Тук… Тук-тук-тук.

Румпель вздрагивает, резко проснувшись. Руки скользят по сырому каменному полу. Ткань жилетки отсырела, а рубашка неприятно прилипла к телу. Мужчина не понимающе оглядывается, пытаясь понять, куда на этот раз его отправил Темный. Каменные стены, покрытые мхом и слизью, с потолка свисают ржавые оковы, с которых вязкими каплями падает на пол кровь, подошва туфлей скользит по каким-то ошметкам. Запах металла, крови, гнили и зловония режет глаза. Такое знакомое, такое…

За ухом что-то щелкнуло, сильнее сдавливая шею, обжигая холодом.

Что за черт?! Грязные пальцы касаются шеи, нащупывая толстый, железный ошейник, плотно прилегающий к его коже. Дышать становиться труднее, а сердце болит все сильнее и сильнее.

Тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук.

Он цепляется за металл, стараясь вырваться из оков, но холодное железо лишь сильнее врезается в его плоть. Кто-то дергает его за поводок, усмиряя. Мужчина резко оборачивается, желая увидеть своего монстра, своего… хозяина? Но рядом никого нет. Что-то заворчало у его уха, злостно шипя. Румпель обернулся вокруг себя, вновь и вновь, до тошноты, до головокружения, но все было тщетно. Только пискливый смех, эхом ударяющийся об окровавленные стены темницы, пульсирующей болью отдавался в глубине его хрупкой черепной коробки.

Темница. Его темница.

Румпель замер, вглядываясь в собственную прогнившую дверь, что зазывно открылась сквозняком. А сквозняком ли..?

Кто-то дернул поводок, и по лязгу он понял, что от ошейника тянулась массивная цепь, способная удержать такого зверя, каким когда-то он был. Нет, сейчас он не зверь. Жертва обстоятельств, кукла Темного, жалкий человек, ищущий лазейку на свободу, но не зверь. Сердцебиение участилось, разгоняя горячую кровь по телу, выделяя адреналин. Увеличивая непонятно откуда взявшуюся злость, подпитывая ее ненавистью и местью, привкусом предательства. Его заключенный сбежал, оставив хозяина замка в дураках. Никто не может с ним так поступать. Никто. Вор расплатится за дерзость своей жизнью.

Мужчина бросается вон из темницы. Поводок ослаблен, позволяя озлобленной собаке взять след. Дверь темницы ударяется о холодную стену с жалобным скрипом, взывая его к пощаде, выводя из себя. Румпель выскакивает в коридор: нужно найти обидчика, нужно завершить дело. Ноздри раздуваются, глаза пытаются привыкнуть к темноте, а окровавленные пальцы судорожно подергиваются, желая сомкнуться на шее его жертвы.

Щелчок. Коридор озаряется светом, ослепляя мужчину. Глаза предательски слезятся, не желая привыкать к свету, дезориентируя его. Это не его коридор и не его замок. Он бешено осматривается, разрываясь между страхом перед неизвестным и жаждой мести. Трибуны. Места. Софиты. Стулья. Бархат под ногами. Купол над головой. Он в цирке? Манеж? Это должно быть шутка. Где вор?!

– Я его отпустила, он не виноват, – свет становится приглушенным, а прожектор направляет яркий луч на одинокую фигурку в зале, сидящую в первом ряду. Девушка не жмурится, казалось, она совершенно не замечает ни оков, ни слепящий, направленный на нее свет.

– Виновен! – рычит Румпель, бросаясь к ней. За спиной слышится лязг цепей и шипение. Пальцы болезненно сжимают ее тонкое запястье. – И теперь ты увидишь, как я убью его!

Луч прожектора покидает их, освещая задние ряды противоположных трибун. Робин крепко сжимает палочку, что-то бормоча лежащей на телеге женщине. Дыхание сбивается, а сердце пропускает удар. Убить.

Румпель кидается к вору, волоча за собой девушку, едва успевающую перебирать ногами, похожую на фарфоровую бездушную куклу с большими голубыми глазами. Подбежав к краю арены, его цепь резко натягивается, дергая мужчину назад. Он падает на спину, ударяясь затылком о землю. Выпустив Белль, он схватился руками за ошейник, судорожно кашляя, пытаясь облегчить боль от металла.

Девушка что-то бормочет, хочет защитить, помочь, спасти. Нет, никакой пощады. Ничего. Пальцы судорожно сжимают лук, так удачно появившийся в руке из ниоткуда. Румпель встает, морщась от натяжения поводка, и прицеливается. Вдох-выдох. Цель одна. Какой-то тихий писк на мгновение отвлекает его. Цепь натягивается, а после ослабевает. До его слуха доноситься ругань и бормотание, перебиваемое спокойным писклявым голоском. Хочется обернуться, посмотреть, увидеть своего монстра. Цепи лязгают, возвращая его мысли к вору. Тетива натягивается так же сильно, как и его цепь, вытягивающая из него всю жизненную силу. Позади него что-то хлопает, резко отдергивая цепь назад. Стрела теряет цель, вонзаясь в дерево повозки, оставляя жизнь этому… отцу.

Он на коротком поводке, лишенный движения, потрясенный. Что-то, мелькнув перед глазами, с силой прижалось к его лицу. Он дернулся, но ошейник до крови вонзился в кожу, оставляя царапины. Металл, стягиваемый кожаным ремешком на затылке, холодил его лицо. Подрагивающие пальцы коснулись лица, отслеживая тонкие металлические прутья, идеально ровные линии, тянущиеся от его носа до подбородка, болезненно вонзающиеся в его челюсть, скрывающие половину лица.

– Намордник?! – с губ срывается то ли скул, то ли рык. За спиной вновь кто-то хихикает, а Белль рассыпается в благодарностях. Понимание приходит с опозданием. Он чуть не убил будущего отца, чуть не оставил беременную женщину умирать в одиночестве. Но он этого не сделал, ведь так? Он смог справиться, спас их. Но он ли? За спиной вновь слышится тихий смех, а цепи плавно оттягивают его к центру арены.

– Нет! Нет! Белль! – Румпель бросился к улыбающейся девушке. Шаг вперед и два назад. Цепь продолжает укорачиваться утягивая его за собой в самый центр арены. – Нет! Пусти! – мужчина дергается вперед, мгновенно захрипев от пережавшего его горло ошейника. Туфли предательски скользят по гладкому бархату арены. Нет ни точки опоры, ничего. Ноги беспомощно разъезжаются, он даже не может продеть пальцы под ошейник, ослабить душащую боль. Он чувствует влагу, кажется, это его кровь. Оказавшись в центре арены, натяжение поводка спадает, позволяя ему сделать судорожный вдох. Спертый воздух обжигает легкие, оседая изнутри пылью горя и прахом радости. Внутренности содрогнулись, а сердце болезненно сжалось. Румпельштильцхен закашлялся, пытаясь выхаркать эту дрянь, не зная, что делать, за что хвататься. Руки беспорядочно метались от ошейника к наморднику и обратно к ошейнику.

Кто-то пискливо выругался за его спиной и дернул цепь. Румпель прислушался, различая два тонких голоска спорящих друг с другом, сражающихся между собой. Ему необходимо увидеть их. Необходимо победить. Сразиться. Мужчина резко оборачивается – никого. А голоса вновь позади. Поворот. Никого. Это злит и выводит из равновесия. Движения и металл приносит саднящую боль. Руки подрагивают, дыхание прерывисто. Он чувствует, как по венам бежит кровь, как пульсирует в висках, как эхом звучат голоса.

– Хватит! – рычит он, не способный сдвинуться с места. Похожий на забытого пса. – Покажись! – руки сжимаются в кулаки, ноздри раздуваются, переносица ноет от прилегающего металла.

– Тшш… – теплая ладонь касается его плеча, принося легкое спокойствие.

Тук-тук…

Сердцебиение замедляется. Рваное дыхание сменяются глубоким вдохом. Он медленно оборачивается, с неверием смотря на Белль. Румянец на щеках, счастливая улыбка и голубые глаза, светящиеся любовью.

– Ты… пришла?

Нет, это не она. Белль не могла вернуться, он отпустил ее. Навсегда. Но тепло ее ладони такое настоящее, а улыбка – искренняя. Хочется убедиться, прикоснуться, ощутить знакомый вкус ее губ. Девушка, словно прочитав его мысли, мягко улыбается, приближаясь к нему. Голоса позади становятся глуше. В его глазах паника и отчаянная надежда на то, что все это по-настоящему, что она действительно любит его, видит того человека, что давно похоронен под слоями множества масок. Алые, манящие губы в миллиметре от его, хочется…

– Стой-стой, – он сожалеет, на сегодня у него на одну маску больше. Еще одна преграда к счастью. – Я… я не могу…

– Все хорошо. Это не проблема, все хорошо… – шепчет Белль, невесомо прикоснувшись к тонким прутьям намордника. Подарив ему ободряющую улыбку, успокаивая его нервозность. Румпель облизывает пересохшие губы, едва касаясь языком солоноватого металла. Пальцы соскальзывают с намордника и, губы осторожно касаются его губ сквозь железные прутья. Да, это она. Его Белль. Поцелуй лишает его бдительности, вся его концентрация лишь на ее губах, на руках сжимающих его подрагивающие ладони. На руках, что-то делающих на его затылке.

– Что происходит? – слишком много рук. Слишком много прикосновений, ощущений, чувств. Водоворот хаоса затягивает «Я» его в воронку, уничтожая сознание.

– Это работает, – она невинно улыбается. Румпель слышит позади себя щелчок.

«Вот и дуло у виска. Вот и смерть твоя близка».

С глухим ударом на землю падает намордник. Глаза наливаются яростью и злобой. Ненавистью и болью предательства. Осознанием и страхом. Водоворот эмоций срывает самую главную маску, унося истину на самое дно. Цепь дергается, погоняя его, позволяя бешеной собаке метаться по арене. Руки судорожно сжимаются в кулаки, желание убить девушку с каждым разом возрастает. Еще капля и содержимое бокала контроля будет уже не спасти.

Стой. Нет-нет-нет. Ошейник словно деревянная коробка, удерживающая его настоящего в ловушке. Румпелю кажется, что выход наверху, там, где вскоре будет забита последняя сторона, крышка его гроба. Он царапает деревянные стены, цепляясь окровавленными пальцами за сучки, пытаясь достучаться, пробиться сквозь обволакивающий темный дурман. Нет-нет-нет. Не смей убивать ее. Сохрани ей жизнь.

Румпель оборачивается, встречаясь с собственным отражением в зеркале. Растрепанный, с бешеным взглядом, в золотом окровавленном ошейнике и цепью, тянущейся от него. Взгляд цепляется за движение на конце цепи. Два маленьких существа сражались друг с другом, борясь за право обладать его поводком. Цепь выскользнула из рук одного и он злобно зарычал на своего близнеца. Монстры были похожи на огромных тушканчиков. Задние лапы длинные, передние маленькие, но цепкие и когтистые, способные крепко держать цепь. Оранжево-синие спирали по всему телу и живое пламя на холке и кончике длинного хвоста. Огонь и вода. Инь и янь. Две стороны одной монеты.

Самый агрессивный из них отбрасывает от себя второго, более слабого, хватает цепь, дернув на себя. Румпель шипит от боли, переключая взгляд на собственное отражение. В зеркале не он, а трибуны позади него. Луч прожектора освещает одно из мест, показывая его взору ухмыляющуюся Реджину. Она улыбается, упиваясь собственной местью, собственным превосходством. Мужчина резко разворачивается, отталкивая от себя зеркало.

– Ты! – кричит мужчина, указывая на нее пальцем. Бросаясь к женщине, вновь остановившись у края арены, сдерживаемый цепью. Кроваво-красные губы королевы растягиваются в улыбке. Изящные руки поднимаются в элегантном жесте и начинают хлопать. Аплодисменты до ужаса оглушительны. Свет вспыхивает, освещая публику цирка. Королева. Королева-королева-королева. Везде она. Везде этот красный цвет предательства и гордыни. Она смеется и аплодирует, она уничтожает его. Слишком много. Слишком громко. Слишком кроваво. – Дьявольское ты создание, это твоих рук дело, – кричит он, сорвав голос. – Ты обратила ее против меня! Ты! – он не знает в чьи глаза из множеств королев ему смотреть, он рычит и брызжет слюной. Давясь собственной болью и гневом.

– Кто она? – тонкий, не понимающий голосок, обрывает шум, прозвучав, как гром среди ясного неба. Свет тухнет, оставляя их вновь одних. Румпель резко обернулся на звук, обратив к ней бешеный взгляд.

– Она?! – крикнул он, наступая на девушку. – Королева! Я знал, что ты никогда не сможешь полюбить меня, – сейчас его не заботит то, как колеблется его поводок. То, как он, запертый в коробке стучит по стенам, злостно пиная их.

Не смей ее убивать.

– Но почему? – в голубых глазах стоят слезы, а губы предательски дрожат. Но он не видит всего этого. Боль застилает глаза. Его никто никогда не сможет полюбить. Он лишь орудие для достижения целей.

– Потому что никто! Никто! Не сможет полюбить меня! – он схватил ее за плечи тряся, как тряпичную куклу. На ее молочной коже останутся темно-фиолетовые синяки, возможно, даже царапины. Он теряет контроль. Хватка становится сильнее и болезненнее. Бесконтрольность его силы может сломать ее, переломать сначала руки, а затем, энергетикой, силой ненависти, сломать ее ребра, расплющив трепещущие под ними легкие. Вырвать ее сердце и стереть в порошок. Уничтожить ее так, как она это сделала сегодня с ним.

Румпель бьется о стены коробки, захлебываясь слезами, проклиная собственную клетку. Взывая к темноте, умоляя сохранить ей жизнь. Он разгоняется и врезается с силой в стену, желая сломать этот барьер, выбраться наружу. Тупая боль разливается по телу, но ему все равно. Нужно сохранить ей жизнь. Шипя, он встает и, снова разогнавшись, вновь и вновь врезается в стену. Дерево жалобно трещит и стонет. Но этого мало. Он заперт на век.

Что-то меняется в его взгляде, сквозь вражескую завесу он видит ее испуганный взгляд. Его ладонь резко выпускает ее плечо, а вторая рука с брезгливостью отталкивает ее от себя в темницу. Он убьет ее. Позже. Этот приговор озвучен и обжалованию не подлежит. В коробке Румпель заходится истошным воем, кусая сбитые костяшки на руках, умоляя о пощаде.

Все незначительно, когда ты стоишь посреди арены, не зная что делать. Ты опустошен и в то же время переполнен. Поводок резко дергается, становясь короче. Но тебе все равно, ты больше никуда не рвешься, не к кому. Незачем. На лицо падает намордник. Волосы попадают в затягиваемые ремешки и эта боль кажется правильной, по совести. Скупые слезы срываются с его глаз, руки безвольно свисают вдоль тела. Он подавлен. Разбит. Уничтожен. Но он не чудовище, нет. Белль будет жить. Он отпустит ее, подарит новую жизнь.

Из деревянной коробки доносятся всхлипы и благодарности.

Тело подрагивает от скребущего чувства ногтей по дереву. Ему просто нужно отпустить ее. На глаза попадается монстр, откинутый его братом. Цепь неприятно звенит, но это его не заботит. Не тогда, когда ты чувствуешь себя самым одиноким человеком на свете. Монстр рычит и вновь бросается за его спину. Рывок. Еще рывок. Казалось, его хозяин хочет опрокинуть пса на спину, но нет. Цепь то слабнет, то натягивается, а за плечами брань. Кто-то резко тянет его за волосы и, щелкнув, намордник падает в его ноги.

Она должна умереть. Предательница. Белль никогда не сможет его полюбить. Он чудовище, монстр. И она знает его секрет. Она должна умереть.

– Не смей! – сипло доноситься из коробки, барабаня по всем ее стенам. – Слышишь, не смей!

Румпель шатается, и цепь позволяет ему сделать шаг. Еще и еще. Удар по стенам коробки, отрезвляет. И вот он с ненавистью избивает кочергой его стеклянный шкаф. Уничтожая все самое хрупкое, все, что когда-либо будет напоминать ему о ней. Все хрупкое, такое, как она. Весь белоснежный фарфор, напоминающий ее кожу. Весь бархат цвета ее губ. Уничтожая шкаф, он убивает ее. Пусть так, но не саму Белль, ожидающую приговора в темнице. Не ее. Человечку из коробки удалось достучаться, на миг, но удалось.

Злость все еще пульсирует в нем, как давний нарыв. Но сил уже нет, а осколки стекла впиваются в его руки. Резкий рывок назад, на лицо надевается намордник вонзаясь холодным металлом в поврежденную кожу лица, что-то бьет его сзади по ногам и он обреченно падает на колени. Злоба и месть отступают, оставляя боль и разбитое сердце. Но где-то там, в ноющем сердце для Белль всегда найдется место. Он любил ее, как никого другого. Отпустит. Обязательно отпустит, подарит весь мир, освободит от себя.

Цепь беспрестанно дергается, а монстры кубарем катаются по арене, не выпуская его поводок из лап. Один из них сбивает его с ног, срывая намордник с лица. Цепь резко натягивается, удушая, держа на привязи его агрессию. Он стоит на четвереньках, судорожно хватая пересушенными губами воздух. Удар с другого бока, вновь валит его на бархат арены. Металл намордника снова прижимается к лицу, разбивая верхнюю губу о зубы. Во рту неприятный металлический привкус крови и беспомощности. Он похож на старую дырявую лодку, болтаемую в шторм на волнах гнева, любви, печали, радости, сожаления и ненависти, доброты и нежности. Его дергают из стороны в сторону, перетягивая к себе, как трофей. Намордник то спадает, то вновь оказывается на лице. Переносица разбита и капли крови стекают с его подбородка. Куда его вынесет на этот раз? О какие скалы разобьется его душа, на дне чьего моря окажется его лодка?

Тело ломит от побоев, хаос эмоций делает его безвольным. Намордник спадает, а рука предательски тянется сквозь осколки фарфора к единственной чашке, символизирующей его любовь. Сквозь темный туман, удушье ошейника и ругань, пробивается забитый голосок, молящий сохранить хоть что-то на память о Белль. Что-то напоминающее о лучике света в его темной жизни. Монстры яростно сцепились меж собой, потеряв цепь. Наваждение спало и рука хватает вместо чашки намордник. Его дрожащие руки сами застегивают на нем намордник, туже стягивая кожаные ремешки. Он из последних сил вскакивает на ноги, и бежит. Бежит туда, где Белль. Туда, где она была сейчас в безопасности. Ему кажется, что он бежит по темным коридорам, желая выпустить ее из темницы. Туфли увязают в бархате арены, и Румпель до сих пор не понимает, что пробегает уже третий круг. Мелькают трибуны, а звук болтающейся цепи позади него лишь подстегивает бежать быстрее. Один из монстров, одержав победу, ловит его цепь. Намордник не спадает, перед глазами только появляется дверь ее темницы. Сейчас он должен отпустить, сейчас или никогда.

Он спас ее. Освободил и подарил жизнь. Как долго он еще сможет быть в наморднике, как… Резкий рывок цепи откидывает его в центр арены. Румпель больно ударяется затылком о землю, в глазах темнеет, а купол над головой плывет. Он оказывается в собственной лавке, в окружении псевдо-семьи и собственного внука. Сегодня Генри исполнилось четырнадцать лет, столько, сколько было Бэю, когда он потерял его. Мальчик, яркие каштановые волосы, как у его сына, и карие умные глаза, наверное, взглядом он пошел в него. А вот гены… воспитание – точно по линии матери. Что же подарить тебе, ребенок? Пальцы сами наколдовывают волшебную палочку. А тонкие губы насмешливо растягиваются в снисходительной улыбке, видя восторг в детских глазах. Вот и все, ребенок. Взмах и перед ним фарфоровая, хрупкая и опустошенная фигурка, осколками осыпающаяся к его ногам.

– Что ты делаешь? – женский голос проникает в его сознание вырывая мужчину из сна. Снова бархат, снова арена. Ему приснилось, Генри жив и Эмма позаботится о нем. Всего лишь сон. Рука судорожно тянется к лицу, нащупывая намордник. Румпель облегченно вздыхает. – Что ты делаешь?

– Ингрид? – он непонимающе хмурится, поднимаясь на ноги. Цепь неприятно звенит, а ошейник присохший на запекшейся крови к израненной коже, пережал горло. Румпель закашлялся.

– Ну-ну, тише. Не делай себе еще больнее, – женщина с сочувствием в глазах покачала головой. Все еще напуганный собственным сном, вспотевший, в грязи и крови он с недоверием и подозрением смотрел на нее, когда Ингрид подошла ближе. Румпель захотел отшатнуться, когда нежная, прохладная рука коснулась его волос. – Успокойся, – ее успокаивающий голос приносит ощущение безопасности. Рука убирает с его глаз влажные пряди слипшихся волос. Пальцы мягко скользят по прутьям намордника, словно проверяя его прочность и спускаются к ошейнику. Румпель шипит, когда к измученной коже над ошейником прижимается влажная ткань. Она заботливо вытирает запекшуюся кровь, неодобрительно поглядывая за его спину. – Ты должен избавиться от них.

– Но как? Я даже не могу видеть их, – сдавленно выдохнул он, морщась от ее движений.

– Можешь. Ты всегда знаешь, как выйти из ситуации, – цепь натянулась. Ингрид поймала его за ворот рубашки, и, прежде чем намордник слетел с его лица, произнесла. – Единственный, кто заслуживает нашей любви – наши родные.

Родные? Белль? Бэй? Или, может, Генри? Нет-нет-нет, только не Генри. Он погибнет из-за него. Генри его смерть, погибель. Он убьет его первым. Сейчас. Сейчас же. Все та же арена, все те же трибуны. Ингрид что-то говорит, но слова врезаются в невидимую стену и не достигают его сознания. На краю арены его внук, увлеченно раскачивающийся на качелях. Они символизируют его жизнь. Взлет – падение – взлет. Он так много сил прилагает для взлета, но всегда, чем выше он взлетал, тем быстрее он падал. Так и Генри. Где наступит его смерть? На взлете? Румпель шевелит рукой, и веревка, на которой закреплены его качели, начинает трещать. Или может при падении? Тонкие волокна каната один за другим рвутся, тело мальчишки найдут размозженным на камнях. Несчастный случай, скажут они, счастливое мгновение, молча согласится он.

Цепь подрагивает и звенит. Ошейник продолжает впиваться в шею, но что значит эта боль, по сравнению с радостью от потери собственного внука.

– Румпельштильцхен, мы должны любить своих родных и принимать их такими, какие они есть. К черту предсказания. Он твоя кровь. В нем течет кровь твоего сына. Очнись! – она взмахивает руками и это отвлекает существ. Монстр хмурится изучая женщину, облаченную в белоснежные одежды, и теряет власть над цепью. Румпеля отбрасывает назад, а на лицо падает намордник.

Сердцебиение замедляется, стены становятся тоньше и до слуха доносится голос Ингрид. Господи, он едва не убил Генри. Единственного родного человека по плоти и крови. Чудовище. Монстр. Животное.

– Теперь ты понимаешь, что ты едва не сделал сейчас? – Румпель запускает руки в волосы, оттягивая пряди волос, причиняя себе боль. С губ срывается рычание, болезненное, беспомощное, обреченное, похожее на рык забитой собаки, все еще сражающейся за жизнь, но с каждым ударом терпящей поражение.

– Почему ты здесь?

– Мы сами создаем свое счастье. Свой уют. Свой мир. Между родными проходит трещина, оставляя их на разных клочках земли, что начинают со временем тонуть. Мы сами не замечаем, когда рушим родственные мосты, а когда становится поздно и твой мир вот-вот пойдет ко дну, ты начинаешь строить их заново. И у тебя есть все, что для этого нужно. И ты строишь. Строишь и строишь. Выкладывая друг за другом кирпичи, скрепляя их обещаниями, любовью, клятвами, пониманием, добротой, искренностью, надеждой. Кладка за кладкой, ты строишь мост, но все говорят тебе, что это стена. Ты настолько одержим, что не видишь разницы между ними. А раствор крепок, стену уже не сломить, тебе не спастись, ты тонешь в собственном мирке. Один. Когда я поняла, что мост оказался стеной, было уже поздно. Меня боялись и от меня бежали. Ко мне выкладывали мосты, но все они тонули, не достигнув моего берега. Была лишь стена. Стена, которую я разрушила.

– Ты… ты пожертвовала собой? – со слезами на глазах, Ингрид кивнула.

– Я спасла их мир, ценою собственного.

– Но они желали тебе зла, они боялись тебя, – Румпель хмурился. Сердце болело и ему показалось, что этот мотор скоро заглохнет.

– Нет, – женщина грустно улыбнулась. – Я была так одержима страхами, что не видела очевидного. Что бы не случилось, твои родные никогда не отступятся от тебя. Они могут не понять, не сразу, но на это всегда нужно время, – она была права. Нужно оберегать родных, заботиться, но не убивать. К черту предсказание, он прожил свое, он готов. – Ад или рай, они все равно будут тебя любить. Не стоит губить единственное, что лю…

С громким щелчком намордник спадает.В ушах безбожно звенит. Убить. Любить. Убить. Любить. Трибуны зарастают плющом, а парапет арены становится деревянным. Прожектор освещает Белль, выжидающе смотрящую в его глаза.

– Что ты решил? Ты спасешь его или умрешь? – девушка нетерпеливо теребит подол платья, ожидая его приговора.

– Румпель, ты должен бороться. Убей монстра! – справа от него с надрывом в голосе говорит Ингрид. Поводок подергивается, а за спиной он вновь слышит ругань.

– Убьешь Генри? – Белль закусывает нижнюю губу.

– Убей монстра, Румпель! – Ингрид рычит, заламывая руки. Кто она против его любви.

Ошейник жжет кожу, словно раскаленное железо. Он задыхается. Тут мало воздуха? Или быть может ошейник вновь пережал его горло? Сердце пропускает удар? Паника накатывает волнами. Убить или любить? Смерть или жизнь? Белль или Ингрид? Он или монстр? Что выбрать? Намордника нет, а цепь мягко оттягивает его к Белль. Ингрид досадно рычит, понимая, что проигрывает в этом сражении. Не она, он.

– Что, черт возьми, тут происходит?! – с трибун сходит разъяренная Реджина, хватая мужчину за цепь у основания ошейника, отдергивая его от Белль. – Это не она! – Румпель затравленно смотрит на безразличную Белль, затем на Ингрид, а после на Реджину, вглядывающуюся в глаза, чье лицо начинает чем-то напоминать его самого.

– Молодец, борись, – шепчет Ингрид, прижимая ладонь ко рту, едва сдерживая рвущиеся наружу рыдания. – Борись за своих родных, не за себя. Давай! Борись!

– Борись! – губы Реджины шевелятся, а его голос отчетливо звучит в голове. – Борись, сукин сын! – Реджина растворяется, оставляя после себя пульсирующую боль в висках.

Этого хватает, чтобы отрезвить, отвлечь монстров и воспользоваться моментом. Сегодня он убьет. Руки хватают ошейник, с трудом продевая длинные пальцы под плотно прилегающий к коже металл. Румпель резко проворачивает ошейник вокруг шеи, крича от боли, заливая кровью пальцы, нащупывая крепление поводка к цепи и судорожно хватаются за него. Сквозь слезы он видит замерших, изумленно таращившихся на него монстров. Руки перебирают звенья, с каждым рывком все больше и больше притягивая к себе своих хозяев. Зверьки, переглянувшись, хватаются за поводок, с рыком натягивая его, пытаясь взять контроль над взбешенным псом. Но все тщетно. Намордника нет, и вся его истинная злость, весь гнев, что по капле копился весь этот день, придают ему сил. Рывок. Рывок. Рывок. В глазах темнеет от силы и ярости. Предчувствие свободы пьянит. Рывок. Монстры выпускают цепь, теряя равновесие, падая к его ногам. Румпель опускается на колени, хватая их за пестрые хвосты все еще подрагивающими руками, связывая между собой.