Текст книги "Бездна (СИ)"
Автор книги: kitsune le
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
========== I ==========
Nuestro lado del mundo siempre existira en alguna parte…
Наш край света всегда будет где-то существовать …
Если долго вглядываться в бездну, бездна начинает смотреть на тебя. И эта пропасть находится постоянно в тебе. Все вокруг – это только внутри, в твоем воображении, без которого оно теряет смысл или перестает вообще существовать.
Я не хотел быть с тобой. И не хотел быть и дальше одиноким. Я помню это достаточно отчетливо. Но есть что-то неподконтрольное нам. Нет, – не любовь. Это то, что можно назвать нашим восприятием действительности. Миллиарды импульсов, проходящих через мое тело, каждый день разные и все-таки, все-таки приводящие к одним и тем же выводам.
Твой дирижабль уже как несколько часов покинул земную поверхность. Я бы мог сейчас, вот прямо в эту секунду, стоя в безликом и почти пустом вагоне поезда, уносящем меня как можно дальше от тебя, я мог бы именно здесь и именно сейчас, вглядываясь в это не то серое, не то слишком пыльное небо прошептать, как много ты для меня значишь, как нелегко мне было тебя отпустить. Я мог бы раскаяться, понять, что все это ошибка и сделать хоть что-то, выйти из этого до тошноты прокуренного вагона, и бежать, бежать навстречу тебе.
Но я буду всего лишь смотреть в небо, и стараться, чтобы ничто меня не выдало, даже столь разрывающая непонятная боль в груди. Я не люблю тебя. Не хочу тебя. Не выбираю тебя.
Ненавижу, что приходится себя терпеть, что я пишу все эти нелепые мысли на страницы своего истрепавшегося и, по сути, и непригодного для чего-то дневника. Походный дневник – как память о приятных моментах путешествия. Так говорил мне когда-то давно один из моих друзей, даря его. Но только тогда он не мог никак представить, что мое путешествие будет так далеко от традиций осмотра достопримечательностей и оставления чаевых в придорожных кафе и гостиницах. Ты не должна была встретиться на моем пути, только не так.
Твой полный ненависти взгляд, твои царапающие мне спину ногти, твои фальшивые стоны, твоя презрительная улыбка. Я точно знал, что хотел, и ты мне давала это, даже больше моих ожиданий. Ты не знала, но даже тогда у нас было общее, я ненавидел себя, как и ты меня. Я испытывал отвращение к своему телу, которое закрыло собой твое, пытаясь проникнуть туда, куда раньше доступ был заказан, получить удовольствие, и отстраниться, пока желание не подступит опять. Незнакомая женщина в моей постели издает глубокий стон, и я, чуть не рыча, начинаю вторить ей. Но среди них ни одного реального, ни одного и правда желанного, лишь крик, попытка хоть как-то выразить то, что так хочется скрыть, так хочется отпустить, забыться… Забыться, хотя бы так…
За окном маячит неприглядная темная дымка. Удивительно как часто в этой по сути пустынной местности все же бывают и ненастные дни. Это мой край света, край самого дальнего уголка этого бездушного мира.Этот дышащий восточными пряностями, причудливой формы домами, несмолкающими выкриками уличных торговцев и, конечно, одетыми в паранджу женщинами и сурового вида мужчинами город.
И ни одного человека снаружи. Нет, не этих почти обезличенных толп, а настоящего и родного человека для меня. Здесь никто не любит разговаривать с соседями, предпочитая прятать свою жизнь не только за одеждой, но и за каменными стенами. И здесь, разумеется, не любят приезжих и туристов. Да их и нет тут особо. Этот город точно не записан ни в одном путеводителе по этой жаркой стране. Идеальное место, оставаться в одиночестве, оторванным от засевшего в самых глубинах отвращения к людям и их попыткам выдавать из себя намного больше, чем они из себя представляют. Жизнь как клетка, где ты идешь непонятно куда и зачем день за днем, пока эти дни таким же бессмысленным образом не прервутся неизбежным концом.
Закутавшись в расшитый золотом небесного цвета огромный халат, и удобно разместившись среди подушек, разбросанных на ковровом полу, ты вглядываешься в открытые ставни. Среди огромных бардовых занавесей и веревок, можно увидеть открывающийся вид на спрятавшиеся в утренней дремоте старинные переулки этого нелепого города. Ты принадлежишь мне еще на всю ночь.
Это моя первая ночь за несколько столь тягостных месяцев, которые я решил провести в обществе незнакомого и чужого человека, да будь даже и близкого, тоже. Мне, почему-то захотелось испытать себя, попробовать провести хотя бы один вечер в обществе кого-то еще, а не только своих мыслей. И пусть ты не стала бы со мной говорить, пусть ты сама не считала бы меня хорошей компанией, и пусть ты бы только ублажала мое тело. Это все равно было бы намного больше, чем я получал последнее время. Оказалось, это на самом деле несложно остаться одному, ограничить все связи с людьми, забыть, что такое писать письма, и раствориться в чужой стране. И ты невидимка, и если ты сам не захочешь, то уже не будет никаких друзей, не будет никого, кто смог бы хоть немного затронуть твою душу. Денег, что у меня были, хватило бы мне не только на безбедную молодость, но наверно и старость, если конечно я бы их стал тратить с умом. Но даже несмотря на то, что жизнь за границей не могла обходиться дешево, дело было в другом. Мне были безразличны теперь деньги, и я не гнушался тратить их напропалую, зачастую бессмысленно и чисто по своей прихоти. Они, разумеется, быстро убывали. Но какое это имело значение, особенно сейчас? Что вообще теперь имело значение?
– Что теперь Вы пожелаете, мой господин? – раздавшийся женский голос на чистейшем английском языке нарушил череду моих размышлений. Моя приглашенная гостья закончила свое занятие, и со скучающим выражением теперь смотрела на меня.Я бросил взгляд на ее чуть полноватые бедра, видневшиеся из-под наброшенной ткани, вспомнил ее слишком большую и поэтому мало пропорциональную грудь и ее руки с неухоженными ногтями. И я не удивился, когда почувствовал вновь растущее во мне желание и обжигающую пустоту внутри. Я специально подбирал себе продажных женщин в этом городе, которые абсолютно не соответствовали моим вкусам, порой даже обладали отталкивающей красотой… Я не хотел, чтобы они напоминали даже в самой ничтожной мелочи, напоминали мне ЕЁ….
– Я устал и хочу что-нибудь поесть. Можешь одеться пока что, – сказал я и кивнул в сторону ванной комнаты. Сам же пока поднялся, чтобы позвать служанку, которая как это было нами условлено, приносила мне каждую ночь поднос с различной едой и обязательно выдержанным и крепким вином. Я не мог ничего заставить себя есть, пока солнце окончательно не скрывалось за далеким горизонтом гор. Жара действовала на меня слишком изматывающе, и только за первые несколько недель, я скинул сразу около 20 фунтов своего веса. И теперь имел очень худощавый и болезненный вид, хотя это меня, конечно, волновало в последнюю очередь.
Сегодня среди принесенных яств, мне приглянулись чуть переспелые финики и традиционно распространенное местными чуть кисловатое с терпким вкусом восточное лакомство. Название его я никогда не мог запомнить, но никогда не отказывался от него, если выпадала возможность.
По неписанным законам в этой стране, любая женщина заслуживала заботы и уважения. Поэтому я не мог не только оставить свою спутницу на этот вечер голодной, но и не смел даже начинать свою трапезу без нее. Попрание этого правила могло грозить мне не только телесным наказанием, но в особых случаях и смертной казнью. Хотя за наложницу наказание вряд ли могло быть тяжелым, но все же я старался относиться везде и всегда с почтением к законам и обычаям других народов.
Поэтому, несмотря на несмолкающее недовольство моего желудка, я накинул помимо уже одетых штанов рубашку, и вышел на балкон. Снаружи уже давно в свои права вступила ночь и над безмятежным силуэтом спящих домов повисла огромная бледная чуть красноватая луна. Красный оттенок этой звезды, царицы окутывающей тьмой каждый вечер этот город, был обычным явлением при столь жарком удушающем климате.
Сзади в покоях послышались шаги. И через мгновение я уже снова сидел на высокой подушке, сложив ноги под себя, и наслаждаясь, наконец, принесенными яствами. Моя незнакомка тоже не стала отказываться от столь запоздалого ужина.
– Я хотела выразить свою благодарность за Ваше приглашение, господин, – тихо промолвила она и слегка наклонила голову в знак признательности.
– Меня зовут Микаэль. И мне будет приятно, если ты меня будешь так называть, а не этим безличным обращением.
– Обычно я не узнаю имена. Большинство знатных и богатых особ предпочитает не рассказывать совершенно ничего о себе, – ответила девушка с явным удивлением в голосе.
– Я иностранец, меня никто не знает здесь, – заметил я, горько усмехнувшись.
Моя гостья улыбнулась, – Это да, – ответила она, хотя явно поняла, что дело обстояло не только в этом.
– Меня можете называть как угодно.
–Разве у тебя нет настоящего имени?
– Есть, но я не могу его произносить вслух, а писать я не умею. Поэтому имена мне придумывают другие.
– Сделай исключение хотя бы один раз. Придумай сама, какое тебе по душе, может и ненастоящее, только более живое что ли.
– Кали.
– Странный выбор. Я ни разу не слышал это имя. Оно ведь не восточное?
– Оно не из этих мест. В нее верят в тех землях, о которых здесь слышал далеко не каждый, – улыбнулась она, – Это имя носит многоликая мать всего сущего – жестокая и темная богиня смерти.
Я громко рассмеялся. Она сама и не понимала сейчас, как иронично это выглядело. Оказывается, этой ночью я встретился с той, кого так сильно ненавидел, и даже не смог понять этого. Но это немного странно вообразить, что смерть может иметь тоже женское обличье.
– Я никогда не думал, что смерть предстает в женском образе, – ответил я, засомневавшись.
– Смерть всегда женщина. Ведь это понятно, лишь женщина может даровать жизнь, и ее забрать. Она устанавливает порядок в нашей жизни, распространяя свои законы абсолютно на всех.
– В той стране, откуда я родом, верят, что жизнью может распоряжаться только единый бог. И он точно не женщина, – заметил я.
– Неужели женщины не могут иметь божественную сущность?
– Нет, конечно. Они слишком слабы по природе, легко попадают под чужое влияние более сильных и влиятельных. И ни один мужчина не стал бы продавать свое тело, – отрезал я, явно пытаясь уязвить самолюбие этой странной женщины, которая даже сейчас отвечала мне так, будто давно уже не утратила все свое достоинство.
– Вы правы, господин, – ответила она и тут же замолчала, продолжая смотреть на меня взглядом, который из заинтересованного сменился презрительным, плохо скрываемым его обладательницей.
Но только ли ко мне было это презрение? Или ко всем мужчинам, которые ставили себя выше женского пола, а тем более того низшего слоя, к которому принадлежала моя собеседница? Как часто бывало среди падших женщин в любой стране, последние ненавидели всех тех, с кем вынуждены были проводить свои дни и ночи. Но разве не сами они виноваты, разве не так коварна и безжалостна женская натура, что не заслуживает никакого другого к себе отношения?
И снова внутри меня сковала невыносимая ненависть к себе, к ней, к этой маленькой и душной комнате, к этому городу, даже ко всему жестокому миру, где я был вынужден существовать, хотя давно уже утратил всякое желание и смысл жить.
Этот презрительный взгляд, эти глубокие темные, будто стеклянные глаза навстречу, то единственное сейчас, что так предельно честно выражало мои чувства. С вновь подступившей к горлу злобой я сбросил с себя рубашку, и с животным остервенением распахнул халат на ней и впился зубами в обнажившуюся грудь.
Я провожу эту ночь со смертью, в яростной попытке омертвить остатки того живого, что еще осталось во мне.
========== II ==========
Ты снова вся в белом. Держишь меня за руку, нежно целуешь и повторяешь раз за разом, что ты только моя. И я улыбаюсь тебе, мое сердце это только ты. Нежность, одна только нежность.Твои руки ласкают мое лицо и ты целуешь меня, лишь на мгновение замирая своими губами с моими. Тепло твоего дыхания – это как глоток воздуха, как-то, что заставляет меня существовать только здесь, только сейчас. И я не закрываю глаза, я хочу видеть каждую черточку твоего лица, чувствовать своими руками изгибы твоего тела, проводить рукой по тем его местам, от прикосновения к которым я вздрагиваю с замиранием внутри. Мои руки холодеют, а ты все больше согреваешься, все больше делишься со мной своим теплом, и все также смеешься от того, что мое волнение, мое желание так странно проявляется в ледяных руках. А я ведь так этого стыдился раньше. Но только не с тобой. С тобой это было тоже проявлением моей любви. И твое тепло, твой жар он недолго оставлял меня безучастным. Твой жар, словно огонь, от которого я мог согреться, раствориться в нем и жить, будто то единственное состояние, при котором можно выжить. И я, правда, не мог надолго оставаться без этого огня, лишь он давал мне силы и смелость жить, быть счастливым.
Этот огонь, что в конечном итоге, не только мог согреть, но и спалить всё вокруг, уничтожить, оставив пустоту оставив лишь боль. Нижние складки твоего платья загораются небольшими искорками огня, а через мгновение – все замедляется, и ты вспыхиваешь вся и превращаешься в единое пламя. Пламя что растекается разъедающей кислотой во мне, от которой я начинаю захлебываться и задыхаться, выкрикивая в ужасе твоем имя – это мой вечный зов, который уже не будет услышан. Крик, который утонет в этой удушающей мгле моей непрекращающейся ночи.
Это мой сон. Счастье и боль одновременно, в одном месте и в одно время. Эта отвратительная на вид жидкость заставляет меня хотеть видеть этот сон день за днем. Наверно, меня уже можно назвать зависимым.Сначала ведь был только морфий, как лекарство от мучащих меня головных болей, теперь же дозы опия в чистом виде. Но все-таки надо признать, с каждым новым вдохом все тяжелее выдерживать наступающее после этого похмелье. Виски давит, как тисками, в глазах светящиеся пятна и круги, тошнота, отвращение к еде – словом, мерзость и в теле и в душе. Но разве можно даже при такой цене отказаться от этого?
Если можете сказать на это утвердительно, то вы никогда не чувствовали, никогда не видели того, что так глубоко скрыто под всеми этими обычными масками, слоями, наростами каждой человеческой личности. Но лишь однажды увидев эту правду, вы бы не смогли отказаться от этого. Не мог и я.
Наркотик скрашивал мое одиночество, когда оно становилось совсем мне в тягость. Это было не так редко, но я старался не проводить все время в опьяненном состоянии. Счастье, которое я мог испытать в эти минуты, все же доставляли мне, как я снова повторюсь, и обжигающую боль, а это было мне под силу вынести далеко не всегда.
Прошлая ночь стала тому доказательством. Я не смог остаться один и пошел против своих принципов. Хотя, не думаю, что общение со столь низко падшей женщиной можно считать за человеческое общение. Я не видел в ней ничего, кроме грязи. С кем же, как не с такими вот ничтожествами мне теперь иметь дело, если я сам не лучше. Путь в благородное общество мне все равно заказан.
Кали уже давно ушла, не забыв прихватить с собой неплохую часть своего заработка. Ни я, ни она не проронили потом больше ни одного слова. И раздавшийся стук закрываемой двери в полнейшей тишине был как-то даже устрашающе непривычен. Вставать сразу же, мне не хотелось. Но чем дольше я лежал, тем быстрее ко мне возвращались мои привычные мысли, а это значит, что нужно было себя чем-то все же занять. С трудом, но поднявшись, я слегка размял свои затекшие мышцы, сделав несколько отжиманий и не одеваясь, проследовал в душ. Ледяная вода беспощадно ударила по моему телу, вызывая непроизвольный озноб и вместе с тем и чувство небольшого облегчения.
Завтракать не хотелось, да и, зная по себе, на голодный желудок я порой себя чувствовал даже намного лучше. Я надел чистую рубашку, на которой не хватало пару пуговиц, натянул все еще валяющиеся у кровати штаны. Дотронулся до подбородка, уже порядком поросшего щетиной. Кажется, я не брился уже неделю. Но думаю, это подождет точно до завтра. Сейчас у меня были более важные дела.
Усевшись за свой стол, который был весь усыпан какими-то бумагами, огрызками перьев и растекшимися чернилами, я выискал из всего хлама слегка запачканное чем-то коричневым и помятое, но при этом нераспечатанное письмо. Оно было мною получено вчерашним утром. Но лишь прочитав написанный на нем аккуратным почти каллиграфическим почерком адрес, я тут же смял его, решив, что точно к нему не притронусь. Я знал, от кого было это послание, и поэтому не хотел даже знать его содержание. Как он посмел писать мне? И как узнал где я?
Но сегодня любопытство взяло верх над остальными чувствами. Повозившись несколько минут с сургучной печатью, я раскрыл выпавший оттуда листок бумаги. Он был аккуратно сложен в несколько раз, и весь исписан тем же до безумия аккуратным почерком. Ни одного пятна, ни единой ошибки или кляксы. Я пробежал глазами несколько первых строк. Этого было достаточно, чтобы суметь понять всю суть послания.
Мне было сообщено о смерти моего дяди. Без полагающихся при этом слов сочувствия, только обезличенные факты. Пятница, 30 октября. То есть больше недели назад. Инфаркт и мгновенная смерть. Ничего необычного в его возрасте. Тихий и спокойный конец, умереть в своей постели среди близких тебе людей.
Нет, с последним я, конечно, ошибся. Рядом с ним не было никого. Все близкие люди отвернулись от него. Там в тот момент с ним мог, должен был находиться я. Но ведь в это самое время, я как трус, находился на другом конце света, упивался своим стыдом и скорбью и продолжал возносить себя на пьедестал, где можно было смотреть на все ненавидяще-презрительным взглядом. К чему мне какие-то метания, желания, стремления обычных людей. Их обязанности заводить семью, ходить каждый день на изматывающую и тягостную или легкую, но нечестную работу, стараясь при этом что-то из себя выдавить, достигая каких-то карьерных успехов. А по выходным обязательно ходить или самим устраивать приемы, так сказать быть вхожим в достойное высшее общество таких же ничем не примечательных людишек. И эти обязательно требуемые нормы приличия, эти непрекращаемые обсуждения всех и вся, хотя точнее можно было бы сказать осуждения.
Да, все эти столь приличные, одетые по последней моде, ярко напудренные и напомаженные дамы и джентльмены на поверку оказывались с изрядной гнильцой. Женщины были двуличными женами, истеричными и бесстыдными любовницами, алчущие, всегда готовые вить веревки или из своих мужей или из более перспективных, богатых любовников. Да и их кавалеры были не лучше – заядлые картежники, лгуны, финансовые махинаторы, трусы и полные эгоисты, способные совершить что угодно, предать, лишь бы только получить выгоду, урвать самый лучший, а чаще чужой кусок, в конечном счете.
Я помню это общество достопочтенных людей. Ведь я был вхож в него. Я был сиротой, но сразу после гибели моих родителей, был взят под опекунство своего родного дяди. Помню, как удивился, когда узнал, что, как оказалось, происходил из очень известной и богатой семьи. Ведь все свое детство вместе с родителями я провел, живя в жалкой почти развалившейся хижине на берегу моря. Наше пропитание составляла мелкая рыбешка, которую каждый день вылавливал из морских вод мой отец. То море имело в народе прозвище «мертвого», так как оно так часто забирало жизни, что гробовщику порой приходилось выполнять свою работу не один раз за несколько дней. Моя мать каждый день уговаривала отца бросить это занятие, попытаться добывать еду другим способом. Но другого выхода не было, и он с первыми лучами солнца, кинув свое снаряжение и немного черствого хлеба с водой в лодку, отплывал от берега, чтобы вернуться уже в кромешной тьме. Он целовал мать и меня на прощание, когда уходил и всегда, когда возвращался. Но наступил день, он поцеловал меня, как и прежде в мою макушку, пока я еще крепко спал, и ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Больше он не открыл ее. Тогда он погиб, застигнутый внезапно возникшим штормом, с потопленной лодкой, он пытался доплыть до берега, тратя на это невероятные силы, но этого оказалось мало. Моя мать видела смерть отца. Она вышла встречать его, волнуясь из-за так резко изменившейся погоды. Она стояла на высокой скале и наблюдала, как ее любимый погибает, а она была бессильна ему помочь.
После отца она прожила недолго. Горе уничтожило ее изнутри. И вот, когда я едва имел право называться юношей, за мной приехал дядя и забрал меня к себе. Мой дядя был непохож на моего отца настолько, что я долго не мог поверить, что они на самом деле были братьями. Мой отец был молодым крепким, пышущим здоровьем, открытым и очень добрым человеком, который безгранично любил свою жену и своего единственного ребенка. Брат же отца выглядел почти стариком, хотя был лишь на пару лет старше покойного. Он никогда не был женат и единственно правильным и достойным занятием считал приложение своих знаний и способностей, чтобы продвигать свое дело, быть полезным обществу. Это то и стало причиной, по которой дядя, ведающий всеми доходами и имением в силу старшинства, отказал моему отцу от дома и семьи, когда тот вздумал втайне жениться на неграмотной и ничему не обученной юной девушке, которая еще к тому же уже была беременна мной.
Дядя с первых же дней моего появления в имении занялся моим образованием и воспитанием, дал мне профессию юриста, и позволил, когда я вырос, работать в его компании. Я выучился соответствующим моральным принципам, нужному этикету и правилам поведения среди людей своего круга. Он делал все, чтобы я ничем не был похож на своего отца. И ему это удалось. Я был преуспевающим юристом на бумагах, а на деле правой рукой своего дяди, что позволяло мне распоряжаться относительно многими делами в компании и иметь в подчинении всех остальных ее сотрудников. Эта власть вскружила мне голову, молодому двадцатилетнему человеку и сделала меня законченным эгоистом и жестоко сердечным человеком. Я не гнушался использовать других для своих целей, и это стало касаться не только других достопочтенных господ, но и наивных и влюбленных в меня девушек. Особенно в этом деле мне охотно помогал мой друг А., который был схож со мной по духу. Мы оба были избалованные отпрыски известных фамилий. И единственное что нас отличало так это моя увлеченность работой и его увлеченность дамским полом. С этим А. мы частенько потом славились своими похождениями, хотя при этом репутацию это нам портило незначительно. Никто просто не мог поверить, что такие красивые и невинные юноши способны так предательски относится ко всем женщинам. А может, знали и верили, но вида не показывали, ведь это не принято было делать за светской беседой.
Так мы проводили свою молодость, и ни одному из нас не могло прийти в голову хоть раз влюбиться в какую-нибудь милую девушку. Нет, конечно, они нам нравились, некоторые даже больше, чем остальные. Но порой возникший было интерес сердца на поверку оказывался лишь желанием плоти и так же быстро исчезал, как и появлялся. Поэтому я был сильно удивлен, когда одним вечером, сидя в местном пабе, где мы были завсегдатаями, перед его очередным путешествием с делами фирмы в восточную страну, он мне признался, что безумно влюблен в одну милую даму и даже намерен жениться на ней.Ей оказалась ничем не примечательная, но известная давно нами двумя молодая особа, у которой не так давно был дебют в свете.
Его выбором стала совсем юная мисс В. Ее отец был достаточно зажиточным и известным в своих кругах практикующим доктором медицины. Но, подумал я, А. мог рассчитывать на куда более внушительное приданое. И более во всем этом меня смущало то, что та девушка нисколько мне не казалась достойной не только его, но даже внимания других. В то, что мой друг на самом деле мог полюбить кого-то я совсем не верил. Очевидно, за всем этим стояла какая-то иная причина, но сколь бы я потом ни пытал новоиспеченного влюбленного, он повторял, что ничего, кроме чувств не имеет больше для него значения.
Я знал, что многие мои друзья и просто знакомые были если не влюблены в нее, то достаточно очарованы даже после первого знакомства. Как я уже сказал, мы были представлены друг другу пару месяцев назад, но мне она тогда показалась такой же если не более непримечательной дамой, как и многие другие. Да она была достаточно миловидная и с миниатюрным телосложением. Но на этом для меня ее достоинства заканчивались. Сколько бы раз я не заговаривал с ней, наш разговор прерывался и затихал сам собой, даже не начавшись как следует. Даже, казалось бы, такие нелепые, но простые светские темы для бесед, с ней почему-то не срабатывали. Мне было до тошноты скучно рядом с ней, и когда мне приходилось оказываться с ней в одном круге беседующих людей, я старался не обращаться к ней. Для меня ее черты были лишены привлекательности, ее характер невзрачен. И в ней, казалось, совсем отсутствовали столь притягательные для мужчин женственность и кокетство.
Но если она смогла понравиться моему другу, то в ней должно было быть что-то особенное, решил я. Поэтому после его признания, я вознамерился попытаться изменить свое решение, а для этого стал чаще бывать в ее обществе.
Но сколько бы я не проводил с ней времени, мое мнение о ней не становилось лучше. Что скрывалось за этим невинным непонятным взглядом для меня так и оставалось неразгаданной тайной. А то, что ей было, что скрывать, я был убежден. Потому что в ее взгляде, в этих непривычных ярко-серых с зелеными искорками глазах, читалось столько всего, что она никак не выражала другими способами, то, что было спрятано от всех и открыто только ей.
Но одно я понял достаточно быстро. Она любила его. В разговоре, даже когда он проходил без присутствия других персон, она стала отзываться о нем как об очень добром, заботливом и сердечном человеке. Да, он ей признался в некоторых своих неблаговидных сторонах натуры, что-то она слышала, как и остальные из сплетен ее подруг, но она видела то самое светлое в его душе, что тогда видел и я в нем. Он был хорошим малым и если порой был нечист на руку и не столь благороден, то не от жестокости сердца, а потому, что не видел иначе возможности бороться за свое место в этом мире. Он был порой холоден, но только от того, что на самом деле внутри него боролось так много страстей. Мы были с ним похожи. Мы относились к жизни как к игре. Да, мы были эгоистами, мы редко делали что-то хорошее без выгоды, но это была лишь неуступчивость молодости. Мы оба были людьми, которые готовы были пойти на все, бороться до последнего за то, что могло тронуть нашу душу, наше сердце. И пусть оно находилось в спячке это чувство, но оно жило в нас.Во мне это было заложено еще с любовью моих родителей в детстве. И мое чувство, как и его, ждало своего часа, оно не смогло умереть во мне, изжить себя, несмотря на все старания моего дяди. И вот моему другу повезло тогда. Он встретил ту, за которую готов был идти до конца. Он словно преобразился. Словно феникс, мы люди, можем ожить даже после самой сильней бури, после самого беспощадного шторма, не уставала повторять В. И тогда для нее он стал этой птицей.
Мой друг все свободные вечера стал бывать с визитами в их поместье. Часто я сопровождал его в этих встречах. Он был не самым открытым человеком и о своих чувствах, как и мыслях предпочитал не говорить. Но по его поведению, по его взгляду на нее, я понял тогда, что в его душе возникло то же чувство, что и в ее. Но когда я снова стал спрашивал его о предстоящих намерениях, о том, когда же именно он попросит ее руки, он не давал мне вразумительного ответа. И меня так и не покидала мысль, что за всей этой страстью кроется что-то еще. Или это было всего лишь чувство, которое не сможет выдержать проверку временем, как это уже бывало столько раз в его жизни. Да, я не мог отделаться от того, чтобы воспринимать все происходившее не только со мной, но и вокруг меня со значительной долей цинизма, а точнее, как я не уставал себе повторять, чувством реальности. И моим сомнениям оказался подвержен не только я.
========== III ==========
Ее отец был из не столь знатного и богатого рода. Но и он, и его предки всегда славились способностью сколачивать состояние из своего труда. Да, в основном это была медицина, хотя насколько мне было известно, в их роду были также и весьма известные юристы и банкиры. По долгу своей службы мне иногда приходилось обращаться к услугам столь именитого и даже талантливого врача. Многие мои клиенты лестно отзывались о нем, и не соглашались пользоваться услугами никого другого, кроме него. Поэтому когда мне требовалось договориться об освидетельствовании упокоения какого-нибудь богатого джентльмена, или признать жену деспотичного и алчного министра умалишенной, то я без сомнений обращался к сэру М.
Когда же я стал чаще бывать в поместье, то наши отношения переросли из лишь деловых в более личные. Он расспросил меня о прошлом, и когда узнал о тех тяготах, с которыми мне пришлось в своё время столкнуться, проникся ко мне симпатией. Мы понимали друг друга, знали, что ради своего места в жизни необходимо прикладывать усилия, трудиться, не полагаясь ни на кого, а особенно на якобы предназначенное наследство. Мой отец и он были яркими примерами того, что в наше время многие прежде непоколебимые границы и устои стали размываться. Ещё пару десятилетий назад нельзя было даже вообразить, что знатный господин будет вынужден зарабатывать себе на жизнь, особенно трудом простолюдинов и мещан, содержать фабрики или зарабатывать на жизнь своим трудом. Все определяло наследственное состояние и земли, которые поддерживали немногочисленные вливания с промышленных шахт, с горных рудников в различных колониях или, в крайнем случае, на доход от остальной своей собственности поместьев.
Но все стало стремительно меняться. Со всех газетных заголовков возвещали о возникновении капиталистических отношений. И теперь никого уже не удивляло появление разоренных денди, на место которым приходили так называемые капиталисты, коих особенно много прибывало из-за рубежа, в частности из Америки.
– Вот Вы, молодой человек, изучаете право и непосредственно связаны с различными вопросами нашего общества. И что, по-вашему, является целью юриспруденции? – однажды спросил он меня.
– Защита прав собственности, сэр, – тут же ответил я.
– И от кого же?
