Текст книги "К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №3 от 19.01.2010"

Автор книги: К барьеру! (запрещенная Дуэль)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Во время восстания 25 октября Сталин был членом Военно-революционного центра, состоявшего из пяти членов Центрального комитета. Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев открыто выступили против захвата власти партией большевиков; Рыков, Ногин, Луначарский и Милютин поддержали их. Но именно Сталин отверг предложение Ленина исключить Каменева и Зиновьева из партии. После революции эти «правые большевики» настаивали на создании коалиционного правительства с меньшевиками и социалистами-революционерами. Лишь под угрозой исключения они приняли партийную линию.

Сталин стал первым народным комиссаром по делам национальностей. Быстро разобравшись, что интернациональная буржуазия поддерживает местную буржуазию национальных меньшинств, Сталин указывал на «необходимость толкования принципа самоопределения как права на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации. Принцип самоопределения должен быть средством для борьбы за социализм и должен быть подчинен принципам социализма».

С 1901 по 1917 год, сразу же после образования партии большевиков и до Октябрьской революции, Сталин был крупнейшим приверженцем линии Ленина. Ни один другой большевистский лидер не мог похвастать такой постоянной и разнообразной партийной работой, как Сталин. Он следовал идеям Ленина с самого начала, с того времени, когда вместе с Лениным была только маленькая группа приверженцев среди социалистической интеллигенции. В отличие от большинства других большевистских лидеров Сталин находился в постоянном контакте с российской действительностью и с активистами в России. Он знал этих бойцов, встречался с ними в легальной и подпольной борьбе, в тюрьмах и в Сибири. Руководя вооруженной борьбой на Кавказе, Сталин был очень компетентен, равно как и в нелегальной работе; он руководил профсоюзной борьбой, редактировал легальные и подпольные газеты; он руководил легальной и парламентской борьбой, знал национальные меньшинства так же, как и русский народ.

Л.Д. Троцкий делал все, что мог, чтобы очернить революционное прошлое Сталина, и почти все буржуазные авторы тиражировали эту клевету. Троцкий заявлял: «Сталин... – это наиболее выдающаяся посредственность нашей партии».

Троцкий пытался запутать всех, крича о «партии», хотя сам никогда не принадлежал к партии большевиков, которую В.И. Ленин, Г.Е. Зиновьев, И.В. Сталин, Я.М. Свердлов и другие ковали с 1903 по 1917 год. Троцкий присоединился к партии лишь в июле 1917 года.

Троцкий также писал: «Для текущих дел Ленину было во многих случаях удобнее опираться на Сталина, Зиновьева или Каменева... Я не гожусь для поручений... Ленину нужны были послушные практические помощники. Для такой роли я не годился».

Эти высказывания говорят не столько о Сталине, сколько о Троцком: он прибился к Ленину, не оставив своего аристократического и бонапартистского видения партии: вождь, окруженный послушными помощниками, которые занимаются текущими делами!

«Социалисты» и революция

Восстание произошло 25 октября 1917 года. На следующий же день «социалисты» заставили Совет крестьянских депутатов передать первое контрреволюционное обращение: «Товарищи крестьяне! Все свободы, достигнутые ценой крови ваших сыновей и братьев, находятся в ужасной, смертельной опасности... Снова армии, которая защищает Отечество и революцию от внешнего поражения, нанесен удар. Большевики разделяют силы трудового народа... Удар по армии – это первое и тягчайшее преступление партии большевиков! Второе – они начали Гражданскую войну и захватили власть. Большевистские обещания приведут не к миру, а к рабству».

Следовательно, на следующий день после Октябрьской революции «социалисты» уже требовали продолжения империалистической войны, они уже обвинили большевиков в том, что те провоцируют Гражданскую войну и несут насилие и рабство!

Немедленно силы буржуазии, царизма, все реакционные силы начали сплачиваться и организовываться под руководством «социалистического» авангарда. В начале 1918 года вспыхнуло антибольшевистское восстание. Тогда же Плеханов, выдающийся вождь партии меньшевиков, сформировал вместе с социалистами-революционерами и народными социалистами, а также и с руководителями буржуазной партии кадетов (конституционных демократов) «Союз возрождения России». «Они верили, – писал Керенский, – что национальное правительство должно быть создано на демократических принципах здравого смысла и что германский фронт должен быть восстановлен для продолжения сотрудничества России с западными союзниками».

20 июня 1918 года Керенский, представляя эту организацию, приехал в Лондон, чтобы договориться с союзниками. Он обратился к премьер-министру Ллойду Джорджу:

«Цель правительства уже сформулирована... продолжить войну вместе с союзниками, освободить Россию от большевистской тирании и восстановить демократическую систему».

Следовательно, уже более чем семьдесят лет назад кровожадная и реакционная буржуазия использовала слово «демократия», чтобы скрыть свое варварское господство.

От имени Союза Керенский просил «интервенции» союзников в Россию. Вскоре в Сибири было установлено правительство Директории, состоящей из социалистов-революционеров, народных социалистов, кадетской буржуазной партии и царских генералов Алексеева и Болдырева. Британское и французское правительства почти что признали его в качестве законного правительства России, но затем решили разыграть карту царского адмирала Колчака.

Следовательно, силы, которые защищали царскую реакцию и буржуазию во время Гражданской войны в России были реорганизованы: сторонники царизма, все буржуазные партии, от кадетов до социалистов, действовали вместе с вторгшимися иностранными отрядами.

Сидни и Беатрис Веббы писали:

«В 1918 году авторитет Советской власти был далек от устойчивости. Даже в Петрограде и Москве безопасность жизни и имущества была на крайне низком уровне... Намеренная и продолжительная блокада, проводимая британским флотом и поддерживаемая враждебными правительствами, привела к отсутствию продуктов, одежды, крайне необходимых лекарств и обезболивающих средств.

Вскоре без объявления войны прибыли армии правительств Великобритании, Франции, Японии, Италии и Соединенных Штатов, вторгаясь в полдюжине точек от Владивостока и Батума до Мурманска и Архангельска на территорию, которая технически никогда не прекращала быть «дружественной державой». Более того, те же правительства поставляли офицеров, оборудование и военное снаряжение для совместных сил под командованием Деникина, Колчака, Юденича и Врангеля, которые начали войну против Советского правительства. Германия и Польша периодически опустошали западные области, в то время как армия, сформированная из чехословацких военнопленных, оказалась в непонятном положении во время их затянувшегося переезда через Сибирь к Тихому океану».

С 1918 по 1921 год в ходе Гражданской войны погибли 9 млн. человек, большинство из них – жертвы голода. Эти 9 млн. смертей были вызваны иностранным вторжением (Британия, Франция, Чехословакия, Япония, Польша и т.д.) и блокадой, созданной западными державами. Правые же коварно записали их в «жертвы большевизма»!

Казалось чудом, что партия большевиков – только 33 000 членов к 1917 году – смогла успешно мобилизовать народ так, что он разгромил превосходящие силы буржуазии и старого царского режима, поддержанные «социалистами» и усиленные вторгшимися иностранными армиями. Другими словами, без полной мобилизации крестьянских и рабочих масс и без их сильнейшего стремления к свободе большевики не могли бы достичь полной победы. С самого начала Гражданской войны меньшевики осуждали «диктатуру большевиков», «деспотичный, террористический режим» большевиков, «новую большевистскую аристократию». А ведь это было в 1918 году, когда никакого «сталинизма» еще не существовало! «Диктатура новой аристократии» – социал-демократы – с самого начала пользовалась подобными выражениями в отношении социалистического строя, который стремился установить Ленин.

Плеханов разрабатывал теоретическую базу, необходимую для поддержки борьбы против большевиков, отстаивающих, по его словам, «объективно реакционную» политическую линию, идущую против хода истории, реакционную утопию, предполагающую введение социализма в стране, которая к нему еще не готова. Плеханов говорил о традиционной «крестьянской анархии». Тем не менее во время иностранной интервенции Плеханов был одним из немногих меньшевистских лидеров, кто противостоял ей. Альянс социалистов с буржуазией основывался на двух аргументах. Первым была «невозможность установления» социализма в отсталой стране. Вторым было то, что поскольку большевики хотели установить социализм «силой», они принесли бы «тиранию» и «диктатуру» и установили бы господство «новой аристократии» над массами. Первые подобные «исследования», сделанные контрреволюционными социал-демократами, которые сражались против социализма с оружием в руках, достойны изучения: эти хитроумные нападки на ленинизм, многократно увеличенные, стали позже нападками на «сталинизм».

Сталин в годы Гражданской войны

Позвольте вернуться на минуту к роли, сыгранной Сталиным в годы Гражданской войны.

Многие буржуазные публикации ставят Троцкого, «создателя и организатора Красной Армии», на один уровень с Лениным, заявляя, что оба они авторы военной победы большевиков. Вкладом Сталина в борьбу против Белой армии эти авторы вообще пренебрегают. Однако с 1918 по 1920 год Сталин, один из главных лидеров партии, лично руководил военными действиями на главных фронтах войны. В военном деле другие лидеры большевиков, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев и Н.И. Бухарин, не играли никакой роли. В ноябре 1917 года Центральный комитет создал более узкий комитет для решения срочных дел; его членами стали В.И. Ленин, И.В. Сталин, Я.М. Свердлов и Л.Д. Троцкий. Пестковский, помощник Сталина, писал:

«В течение дня Ленин вызывал Сталина бесконечное число раз... Большую часть дня Сталин проводил с Лениным».

Во время мирных переговоров с Германией в декабре 1917 года Ленин и Сталин для того, чтобы сохранить Советскую власть во что бы то ни стало, настаивали на принятии унизительных условий, предложенных Германией. Они думали, что Российская армия просто не способна сражаться. Бухарин и Троцкий хотели отвергнуть условия и объявить «революционную войну». Ленин считал, что эта ультралевая линия приведет в ловушку, поставленную буржуазией для того, чтобы ускорить падение большевиков. Во время переговоров с Германией Троцкий заявил: «Мы убираем наши армии и наших людей с войны... но мы считаем, что нас заставили отказаться от подписания мирного договора». Сталин утверждал, что в Германии нет признаков зарождающейся революции и что эффектный акт Троцкого не был удачным. Германия снова начала наступление, и большевики вскоре были вынуждены подписать еще худшие мирные условия. В это время партия была на грани катастрофы.

В январе 1918 года царский генерал Алексеев организовал добровольческую армию на Дону и Украине. В феврале Германская армия оккупировала Украину, чтобы «гарантировать ее независимость».

В мае 1918 года тридцать тысяч чехословацких солдат и офицеров оккупировали большую часть Сибири. Летом того же года, подстрекаемые Уинстоном Черчиллем Великобритания, Франция, Соединенные Штаты, Италия и Япония, в числе прочих, ввели свои войска, чтобы воевать против большевиков.

Начиная с марта 1918 года, Троцкий стал народным комиссаром по военным делам. Его задачей было организовать новую армию рабочих и крестьян под руководством 40 000 офицеров старой царской армии.

В июне 1918 года Северный Кавказ был единственной значимой хлеборобной областью, оставшейся в руках большевиков. Ей угрожала армия генерала Краснова. Сталин был послан в Царицын, будущий Сталинград, чтобы организовать транспортировку зерна. Он застал там полный хаос. 10 июля он писал Ленину, прося вооруженной поддержки для региона: «Я буду сам, без формальностей, свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело». Сталин был назначен председателем Военного совета Южного фронта. Позже Сталин противостоял бывшему царскому генералу артиллерии Сытину, назначенному Троцким командующим Южным фронтом, и главнокомандующему армии бывшему царскому полковнику Вацетису. Атаки на Царицын были успешно отбиты. Ленин расценил действия, предпринятые Сталиным, как образцовые.

В октябре 1918 года Сталин получил назначение в Военный совет Украинского фронта; его задачей было свергнуть режим гетмана Скоропадского, установленный Германией. В декабре, когда благодаря успехам реакционных отрядов Колчака ситуация на Урале стала критической, Сталин был послан с чрезвычайными полномочиями, чтобы положить конец катастрофе 3-й армии и вычистить некомпетентных комиссаров. По итогам своего расследования Сталин критиковал политику Троцкого и Вацетиса. На VIII съезде партии, в марте 1919 года, многие делегаты критиковали Троцкого «за его диктаторские замашки... за его восхищение специалистами, за его поток необдуманных телеграмм».

В мае 1919 года Сталин снова был отправлен с чрезвычайными полномочиями для организации обороны Петрограда от армии Юденича. 4 июня Сталин послал Ленину телеграмму, в которой, основываясь на захваченных документах, заявлял, что многие командиры Красной Армии тайно работают на «белых».

На Восточном фронте сильный конфликт разгорелся между его командующим С.С. Каменевым (не путать с Л.Б. Каменевым) и главнокомандующим Вацетисом. Центральный комитет принял окончательное решение в пользу последнего, и Троцкий подал заявление об отставке, которое не было принято. Вацетис был арестован и ждал приговора.

В августе 1919 года Белая армия Деникина двигалась к Москве с Дона, с Украины и с Юга России. С октября 1919-го и по март 1920 года Сталин руководил Южным фронтом и разгромил Деникина.

В мае 1920 года Сталин был направлен на Юго-Западный фронт, где Польская армия угрожала городу Львову на Украине, а отряды барона Врангеля – Крыму. Поляки оккупировали большую часть Украины, включая Киев. На Западном фронте Тухачевский провел контратаку, прогнав агрессора до Варшавы. Ленин надеялся победить в войне с реакционной Польшей. Было даже сформировано временное Польское Советское правительство. Сталин предостерегал против таких действий: «Классовый конфликт еще не набрал силы, чтобы разрушить чувство национального единства».

Плохо скоординированные, получавшие противоречивые приказы войска Тухачевского были контратакованы польскими отрядами на незащищенном фланге и обращены в бегство.

В то же время Сталин должен был собрать силы против Врангеля, который оккупировал территории на севере Азовского моря и хотел сомкнуться с антикоммунистами с Дона. Белая армия Врангеля на Юге была ликвидирована к концу 1920 года.

В ноябре 1919 года Сталин и Троцкий получили недавно созданный орден Красного Знамени за свои военные успехи. Таким образом, Ленин и Центральный комитет оценили заслуги Сталина в управлении военными действиями, как равные заслугам Троцкого в организации Красной Армии и руководстве ею на центральном уровне. Но, чтобы показать себя в лучшем свете, Троцкий писал: «В период Гражданской войны Сталин оставался фигурой третьего сорта».

Макнил, который часто относится к Сталину предвзято, писал на эту тему:

«Сталин оказался... политическим и военным руководителем, чей вклад в победу Красной Армии был вторым после вклада Троцкого. Сталин сыграл меньшую, чем его соперник, роль в организации Красной Армии, но он играл более важную роль в командовании на главных фронтах. Если его репутация как героя была гораздо ниже, чем у Троцкого, то объективно это было связано не столько с отсутствием заслуг, сколько с недостаточным вкусом Сталина... к саморекламе».

В декабре 1919 года Троцкий предложил «милитаризацию экономической жизни» и хотел мобилизовать рабочих, используя методы, которые он применял при руководстве армией. Согласно этой линии железнодорожные рабочие были мобилизованы и подчинены военной дисциплине. Волна протестов прокатилась в профсоюзном движении. Ленин заявил, что Троцкий совершил ошибки, которые подвергают опасности диктатуру пролетариата: своей бюрократической заботой о профсоюзах он рискует отделить партию от масс.

Возмутительный индивидуализм Троцкого, его открытое пренебрежение большевистскими кадрами, его авторитарный стиль руководства и его вкус к военной дисциплине тревожили многих партийцев. Они считали, что Троцкий вполне мог бы сыграть роль Наполеона Бонапарта, свершив государственный переворот и установив контрреволюционный авторитарный режим.

Людо МАРТЕНС,

 Председатель Партии Труда Бельгии

  (Продолжение следует)

КУЛЬТУРА И КУЛЬТПАСКУДСТВО

ПРОВЕРКА НА ЛЖИВОСТЬ

(Окончание. Начало в №1-2)

В конце предисловия к сборнику Белов заметил: «Дорогие читатели, не судите о нашем выборе слишком сурово, как судит Ирина Ракша: «Шукшин ушёл вовремя, взяв предельную планку собственной высоты».

От таких доброжелательных критиков, которые пишут больше всего о себе, Шукшин, может быть, действительно ушёл вовремя... Но то, что он ушёл в полном расцвете творческих возможностей и что высота его была ещё далеко не исчерпана, у меня нет никаких сомнений». Прав Василий, хотя здесь стыдливо опустил сентенцию, стоящую у набожной писательницы в цитате после первых трёх слов:«У Бога нет безвременной смерти». Почему опустил? Да потому, что и сам он, былой комсомольский вожак, вдруг уверовал, что без воли Божьей ни единый волос не упадёт с головы человека. Что уж говорить о смерти...

Так вот оно что, православные! Выходит, нет причин горевать нам о смерти ни Пушкина в 37 лет, ни Лермонтова в 26, ни Есенина в 30, ни Маяковского в 37, ни Кедрина в те же 37... Они, по мысли Ракши, своё дело сделали, и Бог вернул их из дальней командировки. Да горевала ли она и о своем муже, замечательном художнике, Юрии Ракше, умершем от лейкоза в 42 года? Не должна бы... И вот её книга «Белый свет» (М. 2004), где много страниц посвящено и мужу и Шукшину, с которым она была знакома. Там и пишет: «У Бога безвременной смерти нет». Это о них обоих и обо всех усопших, разумеется.

Читаю я эту книги и диву даюсь: ведь давно знаю я Ирину Ракшу, вроде по одной земле ходили, вроде в тех же домах бывали, вроде иногда в одних журналах печатались, а, оказывается, жизнь прожили в разных странах да чуть ли не на разных планетах.

Начать хотя бы с некоторых, так сказать, частностей о писателях. Ты пишешь, Ирина, что в твоей стране Достоевский сказал: «Русский человек без веры – дрянь!» (с.420). А в моей стране это сказал Никита Михалков, Достоевский же – ничего подобного. Как можно! Ведь большого ума человек был! В твоей стране Александр Блок был запрещён (с.386) и, естественно, не издавался, а кто имел его дореволюционные книги, тех, надо полагать, колесовали. В моей же стране Блока даже изучали в школе, а уж издавали-то без конца – и многотомные собрания сочинений, и дневники, и письма, и воспоминания о нём, а критическая литература о его творчестве – это же книжное море!.. Но интересно, это кто ж у вас запретил Блока – не Георгий ли Марков, который, оказывается, был в вашей стране членом Президиума ЦК и, конечно, имел большую власть? У нас ему это не удалось бы, ибо тут он был всего лишь членом ЦК. А это земля и небо!

Если обратиться к вопросам более важным, чем афоризмы и должности некоторых писателей, то различие наших стран оказывается еще глубже. Ты пишешь, что до революции твоя родина была «полоумной страной» (с.379), а революция и вовсе её убила (с.375), и настало «чёрное время», потянулись одно за другим «черные десятилетия» (с.328, 392), и в стране всё вершили, естественно, черные люди. В подтверждение этого цитируешь милейшую мадам Гиппиус, которая задолго до революции и до всех нынешних абрамовичей приобрела квартиру в Париже, куда в 1918 году и укатила с обоими сожителями: «Тем зверьём, что зовутся «товарищи» обескровлена наша земля». Впрочем, это помягче твоего: обескровлена, но не убита всё же.

Рассказывая о своём послевоенном иссиня-чёрном детстве, вспоминаешь с негодованием: «После войны в голодовку 46-47 годов, чтоб как-то прокормиться, моя интеллигентная красивая мама стала «на выезд» преподавать музыку» (с.356). Это, конечно, возмутительно: интеллигентка, а вместе с народом ей голодно. Это ни на что не похоже: красивая, а вынуждена работать да ещё «на выезд». Но, между прочим, в той стране, где я теперь живу, и сейчас есть интеллигентные красивые дамы, работающие именно так. Однако, горькая судьба твоей мамы имеет объяснение: как я понял из рассказа, красивая мама родила тебе братца не от твоего некрасивого папы, а от какого-то красивого женатого дяди, папа шибко осерчал и ушел. Я не осуждаю ни её, ни его, но что красивой маме оставалось делать, как не идти работать?

Ещё уверяешь, что в твоей стране «учили, что всё хорошее, настоящее началось с 1917 года» (с.360). С ума сойти! Да неужто уверяли, что, например, железная дорога Москва-Петербург, или таблица Менделеева, или поэма «Медный всадник», как и сам всадник, или Первый концерт Чайковского – всё это появилось после Семнадцатого года? Зверюги! Просто зверюги. А у нас – ничего подобного. Наоборот. Никто не скрывал, что крещение Руси произошло задолго до Октябрьской революции безо всякого решения ЦК, что Наполеона изгнали не Жуков и Рокоссовский, а Кутузов и Барклай, что тот же Пушкин не был членом ордена Ленина Союза писателей и т.д. Нет, не таили!

Естественно, тебя возмущает и то, что в твоей стране «было опасно иметь в доме икону, крестить детей, украшать к Рождеству елку, и уж тем более молиться и ходить в церковь. Это было тогда чревато гибелью карьеры и даже вообще гибелью, тюрьмой, смертью. Мы, с трудом выжившее поколение, никогда этого не забудем» (с.328). Как забыть такое чёрное время! Но церкви-то, значит, всё-таки работали? Выходит, хотя бы ценой головы можно было сходить и помолиться, и поставить свечечку за упокой собственной души, и младенчика окрестить. К тому же в одном вопросе однажды вышло послабление: «Запрет на ёлки был снят. В конце сороковых Сталин вдруг разрешил ёлки...»

Я прочитал это с изумлением и глубоким сочувствием к тебе, Ирина, как представителю чудом выжившего поколения той чёрной страны. В моей ничего подобного и близко не было. Начать хотя бы с ёлки. Ведь затея-то эта не русская и не православная, а католическая, пришла к нам из Германии вместе с бесчисленными немецкими принцессами, ставшими жёнами наших царей и великих князей. Произошло это только во второй половине ХIХ века. Нет же никаких ёлок ни у Пушкина, ни даже у Толстого при всём обилии у них разных балов и праздников.

Явившись из Германии, ёлка хорошо прижилась в стране, богатой еловыми лесами. А запретили её... Ну, надо думать, не запретили царским рескриптом, а стали осуждать и отринули в 1914 году, когда началась германская война. И было это при активнейшем содействии церкви, Синода. Ничего удивительного, если тогда в антинемецком порыве даже столицу переименовали на русский манер.

После революции эта тенденция царского времени сохранилась. Но опять же – никакого официального запрета, а просто – «не приветствовалось», а порой и высмеивалось. Так, Маяковский язвил:

И граждане, и гражданки,

в том не видя озорства,

Превращают елки в палки

в честь Христова Рождества.

Но ведь точка зрения поэта была ни для кого не обязательна, тем более, что сам Ленин, глава правительства, заявил публично: «Я не принадлежу к числу поклонников таланта Маяковского». Более того, словно в пику поэту атеист Ленин, как известно, устроил в Сокольниках для детей ёлку, да не на Новый год, а именно на Рождество.

У вас, говоришь, Сталин додумался разрешить ёлку только в конце сороковых годов, а у нас ещё с середины 30-х годов справляли её всюду, начиная с Колонного зала, а потом и Дворца съездов, и кончая самыми бедненькими клубами и детскими садами. А уж после войны-то!.. В твоей же чёрной стране, оказывается, и после войны за ёлку могли к стенке поставить. Какой кошмар! Кто из твоих друзей пал жертвой такого зверства – не Стаднюк ли? Не Носов ли? Не...

И за крещение детей, оказывается, – высшая мера. А у меня так было. Родители, видимо, не думали крестить, время шло, но приехал дед из деревни и окрестил. И представь, живым уехал обратно. И мать не расстреляли, и карьера отца-коммуниста никак не пострадала. И тётя Тоня, моя крёстная, дожила до старости.

И пасху в вашей чёрной стране справляли тайно: «Мама поплотнее задергивала шторы, на дверь накидывала крючок, мы полушепотом читали «Отче наш»... На клеёнке, чтобы не запачкать, расстилались газеты (конечно, с портретами вождя в каждой)... Но если кто-то нежданно стучал в дверь, мама тотчас прикрывала всё это полотенцем» (с.329). Какой ужас!

А я и до войны, и много лет после жил в Измайлове, в доме, мимо которого шла дорога к старинной церкви, и школа моя была рядом с ней. Так до сих пор помню в предпасхальные дни вереницы аккуратно одетых старушек, с куличами на тарелках, в белых платках направлявшихся святить куличи. И никого не хватали, ни одну бабульку не волокли на Лубянку.

А портреты вождя у нас в газетах тоже бывали, но уж не в каждом номере, а по праздникам, по каким-то важным юбилеям. Не сравнить с тем, что ныне. Теперешние-то вожди не только в газетах, а ещё и с экранов телевидения именно каждый день, включая воскресенье, глаза мозолят. Что Путин с Медведевым, что Грызлов с Мироновым...

Да, черное детство было у тебя. Да ведь и зрелые года не светлей: «Удушающий страх окутывал нас, как болотный туман. Мы молчали, не могли высказаться. Страх сковывал, как взгляд змеи лягушку» (с.419). Однако, как ни сковывал, а лягушка «бесконечно много работала. Летала и ездила по стране без оглядки. Писала в газеты и журналы (лягушачьи)рассказы, повести, очерки и статьи, работала для радиостанции «Юность», издавала книги (для лягушек). А платили нам гроши... Правда, по рекомендации Михаила Светлова была совсем юной принята в Союз писателей» (с.411, 419).

Тут позволю себе только два-три дружеских замечания, ангел небесный. Во-первых, в чёрный Союз писателей тебя, светлую душу, приняли не совсем юной, не в шестнадцать лет: ты до этого прожила в чёрной стране уже 32 чёрных года и давно была мамашей.

Во-вторых, если не давали высказаться, обрекали на молчание, то что же было в твоих двадцати книгах и в фильмах по твоим сценариям? Хорошо бы пояснить.

В-третьих, кто же держал тебя в жутком болотном страхе? И как можно тебя запугать, такую отчаянную, что «часто вызывала огонь на себя»? (с.419). Я, правда, этого огня никогда не видел и не слышал.

Наконец, должен признаться, что даже сейчас я не могу сдержать возмущения: почему тебе и твоему замечательно талантливому мужу (ведь ты пишешь «нам») везде платили гроши?! Позволю привести один примерчик из собственной жизни. В 1986 году в издательстве «Молодая гвардия» у меня вышла книга «Эоловы арфы». Я получил за неё восемь с чем-то тысяч. Что это за деньги? За свою приличную двухкомнатную квартиру с трехметровым потолком я заплатил шесть с чем-то. Значит, гонорара за одну книгу (правда, она довольна большая и тираж 200 тысяч) хватало на хорошую квартиру да ещё и на мебель для неё. Как же ты ухитрилась лет на десять раньше меня на гроши отгрохать роскошную квартиру и обставить её наподобие филиала Лувра в одной комнате и Елисеевского – в другой? Значит, были какие-то светлые лазеечки в вашей чёрной стране?

Нет! – раздается в ответ, – «жизнь наше была бедна и трудна. Всегда не хватало денег... вечное безденежье...» И вообще все в стране было кошмарно: Трагедия советских десятилетий в том, что полстраны – не профессионалы. Правители – неучи. Крестьян разучили пахать, врачей – лечить, рабочих – работать... Таланту никогда не помогали, наоборот – унижали и давили (с.421, 424)...

Подумать только! Изуверы!.. Но тут два вопроса. Во-первых, как же тебе (уж не говорю о муже) при твоей вопиющей и ненавистной властям талантливости удалось окончить обычную школу да ещё и музыкальную, а потом – Институт кино да ещё Литературный, печататься в диссидентской «Юности» да еще и в русофильской «Молодой гвардии», стать членом Союза журналистов да ещё и Союза писателей, получать премии в профсоюзной газете «Труд» да ещё и правительственных «Известиях», прославлять певца Первой конной армии Буденного и ходит в гости к патриарху (тут и фоточка) – вот как? Да что там! Ведь даже планету, что телепается где-то между Юпитером и Марсом, учёные России и США нарекли твоим небесным именем. Уж куда дальше! И в Америке прославлена! И в космосе утверждена! Учёные обоих полушарий ночи напролёт мозговали, как её порадовать. Ну вот каким образом такое изобилие даров благоденствия? Ответ твердый: «Всё это не благодаря, а вопреки!» Прекрасно!

Вопрос второй: насквозь видя всю мерзость чёрной жизни, всё понимая и негодуя, почему же ты вступила в чёрную-пречёрную КПСС? И ведь не в двадцать лет по легкомыслию, как некрасовская Катя, или за компанию, как, допустим, я на фронте, а когда уже хорошо шагнула в пятое десятилетие. Может, дубьём загнали или на аркане приволокли? Но кто мог – ты же, перебиваясь на гонорарные гроши с хлеба на воду, нигде не работала в штате? Никакого над тобой начальства.

Может быть, хотя бы теперь чёрный партийный билет защищал тебя от чёрного коммунистического зверства? Ха! «Меня вычёркивали из всех издательских планов, из списков на премии или награды, на поездки и льготы. И фамилия моя им не нравилась» (с.418). А что фамилия? Пушкин с гордостью писал:

Мой предок Рача мышцей бранной

Святому Невскому служил.

Разве Рача лучше, чем Ракша? Думается, что всё-таки не за это вас, Ирина Евгеньевна с Александром Сергеевичем кое-кто не любил. Скорей всего, именно за великой талант.

«И была я москвичка, а не деревенская... И не пущали...». А что, деревенским предпочтение было, их пущали, куда угодно и давали, что угодно? Сама же пишешь о деревенском Шукшине, да ещё с каким презрительным негодованием: «Литературный генерал Марков, председатель Комитета по Ленинским премиям (он им никогда не был – В.Б.), наконец удостоил Шукшина премии. Проголосовали-таки. Конечно, посмертно. Когда «Калина красная» потрясла весь мир. Не дать просто было уже невозможно» (с.406).

Негодуешь так, словно то была единственная и горько запоздавшая премия. А ведь это притворное негодование. Ещё в 1967 году Шукшин получил премию имени братьев Васильевых, через год – звание заслуженного деятеля искусств, ещё через год – Государственная премия СССР, дожил бы до пятидесяти – уж наверняка получил бы орден Ленина, если не Золотую Звезду Героя. О чём шуметь-то?