Текст книги "К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №17 от 27.04.2010"

Автор книги: К барьеру! (запрещенная Дуэль)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

ОБЪЯВЛЕНИЕ

Если вы хотите узнать, где в Москве можно

купить газету «К барьеру!», звоните

8-915-209-17-76

Если вы хотите организовать продажу газеты

в своем городе, звоните по тому же номеру,

поможем. 

ЮРИДИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

НАСЛЕДНИКИ ПОДЖИГАТЕЛЕЙ РЕЙХСТАГА

(Продолжение. Начало в №№7,13)

Прокурор наставлял свидетеля говорить правду. И тот сказал

Заседание двадцать второе

Каждый из нас не застрахован от общения с милицией, которая становится все более опасной для общества. Пресса заполонена расстрелами, наездами, побоями граждан сотрудниками органов, по привычке, но уже фальшиво именуемых правоохранительными, вот и на процессе по делу о покушении на Чубайса подбирается целая коллекция шантажа, пыток и угроз, исполненных оперуполномоченными МВД. Только что суд выслушал жуткие признания свидетеля обвинения Карватко, который под присягой заявил о применении к нему методов «удушения целлофановым пакетом», «подвешиванием за руки в наручниках», «нанесении ожогов окурками». На этом фоне подброшенные ему наркотики, его жене – пистолетные патроны уже не выглядели даже как-то страшно. Чтобы заставить суд усомниться в искренности Карватко, уличить его в сгущении красок, прокуратура предъявила присяжным еще одного своего свидетеля. Разумеется, прокурор хотел, как лучше для обвинения, а получилось… Вот что из этого получилось.

Свидетель Семенычев Андрей Николаевич – сорокапятилетний мужчина с усталым, изработанным лицом встал к трибуне перед присяжными заседателями. После первого вопроса прокурора: «Расскажите, с какого времени Вы знакомы с Карватко?» и ответа Семенычева: «Мы дружим с начала 90-х годов», все вспомнили, как Карватко в своих показаниях на суде действительно упоминал Андрея Николаевича из авторемонтной мастерской, который видел его там, в мастерской, 17 марта 2005 года.

Прокурор начал издалека: «Помните ли Вы репортаж по телевидению о покушении на Чубайса?».

Семенычев пожал плечами: «Сейчас не помню».

Прокурор: «Вы эту проблему с Карватко обсуждали?»

Семенычев: «Просто Игорь сказал, что знаком с этим человеком – с Квачковым».

Прокурор взял быка за рога, спросил в лоб: «Карватко просил Вас обеспечить ему алиби?».

Семенычев, без волнения на лице: «Нет, не просил».

Прокурор: «Карватко не высказывал мнения, что и его сотрудники милиции могут искать?».

Семенычев: «Мне кажется, сомнения у него были, что и его могут проверять».

Першин, адвокат Квачкова: «Карватко не скрывал знакомства с Квачковым?».

Семенычев удивляется даже: «Нет, не скрывал, ни от кого не скрывал».

Найденов: «Со стороны правоохранительных органов на Вас оказывалось давление?».

Семенычев успевает сказать лишь: «Ну, там было, да», как вопрос спешно снимается судьёй.

Найденов: «Вспомните, если можете, в конце марта 2005 года Карватко пропадал на несколько дней или нет?».

Судья успевает среагировать быстрее свидетеля и снимает вопрос прежде ответа.

Найденов: «В апреле месяце как выглядел свидетель Карватко?».

Свидетель успел лишь сказать: «Плачевно». Судья сняла и этот вопрос, тут же попросив присяжных покинуть зал, чтобы обрушиться на подсудимого Найденова за «ненадлежащие» вопросы: «Найденов, почему Вы не подчиняетесь председательствующему судье?».

Найденов невозмутимо: «Я пытаюсь выяснить истину, Ваша честь».

На попытки поиска истины судья Пантелеева ответила угрозой: «Вы можете быть удалены из зала».

Найденов коротко и иронично: «Понял».

Удовлетворённый состоявшейся экзекуцией прокурор просит судью разрешить ему огласить показания свидетеля Семенычева на предварительном следствии, где Семенычев говорит, что свидетель Карватко просил обеспечить ему алиби 17 марта 2005 года. У адвоката Першина встречное прошение – допросить Семенычева без присяжных в связи со сведениями об оказанном на него давлении.

Прокурор изо всех сил противится ходатайству защиты: «Протокол допроса получен в полном соответствии с уголовным законом! Откуда у Вас такие сведения, адвокат Першин? Может быть, Вы общались со свидетелем раньше? А что касается ответов свидетеля здесь на суде, то вопросы, заданные ему о способах получения показаний, сняты и на них не надо обращать внимания».

Миронов не выдерживает, смеется. И это не остаётся безнаказанным. Судья: «Миронов, я предупреждаю Вас за оскорбительный смех. Вы будете удалены».

«Прошу внести в протокол, – просит Найденов, – что на мой вопрос «Оказывалось ли на Вас давление?» Семенычев ответил: «Да, было дело». Я хочу выяснить, Ваша Честь, когда, где и кем оказывалось давление». Квачков: «Допрос Семенычева проведен следователем Соцковым. Этот следователь уже замечен в фальсификации доказательств. Поэтому есть основания предполагать, что и при составлении данного протокола он мог нарушить закон. Допрос проведен в Департаменте по борьбе с организованной преступностью, известном своими преступными деяниями».

Вскакивает прокурор: «Никаких конкретных доводов о нарушении прав свидетеля Семенычева нет! Он сам расписался в протоколе: «С моих слов записано верно». А заявления о том, что Департамент по борьбе с организованной преступностью сам является преступной организацией – это лишь личное мнение Квачкова!».

Всем своим немалым весом вздымается на защиту милицейского департамента и адвокат Чубайса Шугаев: «Кроме эмоций и оскорблений в адрес правоохранительных органов защита не привела никаких доводов. Прошу обратить внимание на заявления Квачкова и Миронова о том, что Департамент – это преступное сообщество. Департамент сегодня – одна из наиболее активных правоохранительных организаций, которая ловит преступников, террористов! Это попытка опорочить следствие!».

Однако радения Шугаева за милый его сердцу департамент судья на сей раз не разделила: «Постановляю: допросить Семенычева по обстоятельствам, связанным с обстоятельствами его допроса».

Огорчение адвоката сполна испытал маловатый для него стул.

Итак, свидетеля Семенычева разрешено допросить без присяжных об обстоятельствах его допроса на следствии.

Адвокат Першин: «Где Вы давали показания о Карватко?».

Семенычев: «В здании МВД – на Садовом кольце. Мне позвонили под видом клиента, попросили посмотреть машину. Я был болен, отказался. Но меня уговорили, сказали, что там дел-то всего на пять минут, а машина уже стоит у дома. Ну, я наспех накинул куртку и как был в домашнем, так и вышел из подъезда. Меня забрали, привезли в МВД».

Першин: «Какое воздействие на Вас оказывали?».

Семенычев: «Меня предупредили, что если я не скажу, как им надо, то у меня могут найти, как у Карватко, и оружие, и все другое. Они искали заговор и пытались навязать мне: скажи, что Карватко у тебя просил алиби».

Першин: «Под угрозой чего у Вас просили такие показания?».

Вмешивается судья: «Свидетель не давал показаний, что ему угрожали».

Першин ставит вопрос по-другому: «Почему Вы подписали показания, не соответствующие действительности?».

Семенычев устало, обречённо: «У меня не было выбора. Мне сказали, что если не будешь делать, как надо, то и у тебя что-нибудь найдем».

Першин: «Вам разъяснили Ваше право явиться на допрос с адвокатом?».

Семенычев удивленно: «Нет».

Першин: «А реально Вы могли прийти на этот допрос с адвокатом?»

Семенычев: «Да меня в тренировочных из дома вывезли!».

Закалюжный, адвокат Роберта Яшина, которого по-прежнему не допускают в зал заседаний: «Сколько человек Вас допрашивали?».

Семенычев: «Два оперативника».

Закалюжный: «Сколько длился допрос?»

Семенычев: «Весь день»

Закалюжный: «Вы читали показания, когда их подписывали?»

Семенычев: «Нет, не читал».

Закалюжный: «Вы имели возможность зафиксировать свои возражения на протоколе?»

Семенычев: «Я вначале писал объяснения своей рукой, но прокурор сказал, что в деле их нет».

Закалюжный: «Присутствие оперативников как-то оказывало на Вас воздействие?»

Семенычев: «Конечно. Оперуполномоченный даже в конце допроса сказал: ну, ты понял, что мы тебе сказали».

Закалюжный: «А Вы вообще читали протокол Ваших показаний на следствии?».

Семенычев согласно кивает головой: «Сегодня читал».

Закалюжный не веря собственным ушам: «Где?!»

Семенычев, не понимая, что вскрывает вопиющее, дичайшее нарушение закона: «В кабинете у прокурора».

Прокурор торопливо, суетливо встревает с вопросом: «Вы говорили, что допрос в отношении Вас длился целый день, а потом сказали, что следователь приехал в конце дня. Кто же Вас допрашивал целый день?».

Семенычев удивлённо: «Как это кто? Оперативники».

Прокурор торопится, спешит, заваливает свидетеля вопросами, чтобы как можно дальше увести суд от повисшего в зале изумления, как мог прокурор накануне суда встречаться со свидетелем, показывать ему бумаги, на что-то настраивать его: «Вы следователю заявляли, что оперативники оказывали на Вас незаконные действия?».

Семенычев насупился: «Нет».

Прокурор обличающе: «Почему?»

Семенычев: «Да он же, оперативник, рядом стоял! Мы же взрослые люди, – оглядывается на зал, – все всё понимают».

Но прокурор остаётся единственным непонимающим: «От Вас требовали дать какие-то конкретные показания?».

Семенычев: «Требовали одного, чтобы я сказал, что Карватко просил дать ему алиби».

Прокурор симулирует тупость: «Почему показания об алиби Вы все-таки дали?».

Семенычев проговаривает чётко, раздельно и громко: «Я не хотел лишаться свободы».

Но прокурора ничем не пронять: «Почему Вы решили, что Вас обязательно лишат свободы?».

Семенычев сдавленно: «Я не маленький ребенок, понимал, чем кончится».

Квачков не выдерживает, взрывается. Он требует прекратить издевательства прокурора над свидетелем. Прокурор с облегчением бросает допрос, переключается на Квачкова, настаивает на немедленном удалении Квачкова из зала. Судья словно обрадовалась подвернувшемуся случаю. Она молниеносно принимает решение удалить подсудимого Квачкова из зала судебных заседаний вплоть до начала прений сторон. Три недели назад точно на такой же неоправданно дикий срок – до начала прений сторон – из судебного процесса, нарушая равенство сторон в суде, круша все законные, конституцией данные права на защиту, судья Пантелеева удалила Яшина.

Понятно, что Найденов с Мироновым, оставшиеся в одиночестве, горячо запротестовали.

Найденов: «Ваша Честь, потворствуя прокурору, так называемому государственному обвинителю, Вы переходите границы полномочий председательствующего суда. Это не дисциплинарные меры, это карательные меры, направленные на нарушение наших прав».

Жаждущий выместить провал и свой личный позор со свидетелем на всех, кто попадался ему под руку, прокурор прицелился теперь и в Найденова: «Считаю, что Найденов оскорбил меня, назвав «так называемым государственным обвинителем». Прошу удалить Найденова до конца судебного заседания!».

Но судья решила, что на сегодня крови хватит, на поводу прокурора до конца не пошла, заявив: «Суд нашел убедительными доводы государственного обвинителя. Суд предупреждает подсудимого Найденова, что при повторении подобного поведения Вы будете удалены из зала до конца судебного заседания».

Обличил прокурорскую тактику Миронов: «В связи с тем, что в данном процессе у прокуратуры не осталось аргументов и доводов, подтверждающих вину обвиняемых, она делает всё для того, чтобы исключить подсудимых из процесса. В этой связи, чтобы избежать угрозы быть удалённым, как Найденов, я выскажусь следующим образом: так не называемый так называемый государственный обвинитель пытается выбить обвиняемых из процесса».

Юридический итог случившемуся подвела адвокат Михалкина: «В ходе сегодняшнего судебного заседания судья Пантелеева грубо нарушила ст.15 УПК РФ. Она явно и открыто выступила на стороне обвинения. В соответствии с ч.3 ст.15 УПК РФ, которая провозглашает принцип состязательности сторон в уголовном процессе, суд должен создавать необходимые условия для исполнения сторонами их обязанностей. Стороны обвинения и защиты равноправны перед судом. Судья поставила сторону защиты в неравноправное положение к стороне обвинения».

Судья Пантелеева реагирует заученно, надменно и безапелляционно: «Данное возражение нахожу не основанным на действиях и решениях суда».

Возвращаются к допросу свидетеля Семенычева.

Прокурор фальшиво тщится изобразить невинность: «А почему Вы потом не явились к следователю и не сказали, что дали ложные показания?». Семенычев: «Куда?»

Прокурор, словно не слыша, морализует: «Пришли бы – очистили совесть. Почему не пришли?».

Семенычев: «Вот я пришел на суд и очистил».

Прокурор: «А тогда почему не пришли и с жалобой не обратились к прокурору?»

Семенычев рассудительно и умно: «А какой смысл?».

Шугаев, защитник Чубайса: «Вы сказали, что оперативники заставляли Вас сказать о том, что Карватко просил алиби. И что, один и тот же вопрос на протяжении часов?».

Семенычев: «Да, втолковывали, что именно я должен сказать. Я долго упирался. В конце концов я сказал: что мне подписать-то нужно?»

Шугаев насмешливо, свысока: «Вы можете описать это психологическое давление оперативников?».

Семенычев: «Они говорили, что могут лишить меня свободы».

Шугаев съезжает на прокурорские рельсы: «А почему Вы не обратились в соответствующие органы, чтобы дать другие показания?».

Семенычев: «Ну вот, сейчас же я вызван в суд».

Шугаев осторожно, исподтишка, крадучись: «А из защиты кто на Вас выходил? Кто надоумил Вас изменить показания в суде?».

Семенычев просто, открыто, искренне: «Прокурор надоумил. Он просил говорить правду и только правду».

Шугаев убит, он рушится на свое место, вдогон ему несётся нескрываемое раздражение судьи: «Господин адвокат! Прежде чем задавать вопрос, Вы его правильно… формулируйте, пожалуйста». Ах, как ей хотелось прямо рыкнуть Шугаеву: «Думай сначала, прежде чем рот раскрывать!». Ведь теперь Пантелеевой самой придётся доделывать недоделанное Шугаевым с прокурором: «Имели ли Вы препятствия к даче тех показаний, которые Вы бы желали дать?».

Семенычев: «Препятствий я не имел».

Судья: «Имели ли Вы препятствия к обжалованию действий должностных лиц из МВД?»

Семенычев: «И таких препятствий тоже не имел».

Судья итожит: «Так какие у Вас основания утверждать, что Вам не были разъяснены права свидетеля, если все права были разъяснены Вам в ходе допроса, что подтверждено Вашей подписью. Ведь текст с изложением прав присутствует в протоколе».

Семенычев чистосердечно: «Мне объяснили так: подпишешь – поедешь домой, не подпишешь – задержишься».

Судья аж возгневалась: «Почему же Вы подписали протокол, если Вас следователь не принуждал?».

Семенычев всё так же чистосердечно: «Я боялся».

Снова влезает защитник Чубайса Шугаев. В его словах оголённая угроза: «Раньше Вы боялись давать показания, а сейчас не боитесь?»

Семенычев облегчённо, как от тяжкого груза избавившись, неожиданно легко улыбается: «Сейчас – нет. Сейчас судебное разбирательство. Много народа. Здесь мне никто не угрожает».

Шугаев по-дурацки невпопад: «А почему?».

Семенычев с сожалением и грустью глядит на него: «Вас когда-нибудь забирали в милицию?».

По залу пробегает волна с трудом сдерживаемого смеха. Уж больно комично выглядит необъятный чубайсовский адвокат в милицейском «обезьяннике». Резкая команда судьи, и судебные приставы выводят нескольких человек из зала. Укротив аудиторию, судья зачитывает собственное решение: «Суд находит, что допрос свидетеля на следствии произведен с соблюдением УК РФ. Права свидетеля были разъяснены свидетелю в полном объеме, о чем свидетельствует его подпись в протоколе».

И протокол показаний Семенычева на предварительном следствии о том, что свидетель Карватко просил сделать ему алиби на 17 марта, был с торжеством зачитан прокурором перед присяжными. Непонятно было торжество прокурора. Чего он добивался и чего он добился? Что выставленным им же, прокурором, свидетелям нет веры? Но тогда зачем ты их вообще тащил в суд? Не потому ли, что кроме них у обвинения вообще нет ни одного свидетеля. И теплилась в прокуроре пусть хилая, но хоть какая-то надежда, что застращённые оперативниками и следователями свидетели не решатся сказать правду в суде. Но вот сказали, как пытками, угрозами, шантажом добывались нужные следствию «свидетельские» показания в этом деле, и тогда действительно ничего больше не оставалось прокурору как порочить собственных свидетелей.

Тщетно пытались подсудимые и их адвокаты задавать Семенычеву вопросы при присяжных. Судья снимала их все, без разбора, зачастую не давая возможности их даже договорить. Судья Пантелеева настолько боялась, что тень правды о том, как добывались следствием показания свидетелей, может проскользнуть в сознание присяжных из ответов Семенычева, что обрывала даже прокурора.

Прокурор: «Вы показания эти сами давали?»

Семенычев: «Я их не давал. Мои показания были зачитаны мною с листа и записаны следователем как диктант».

Прокурор: «Кто же диктовал Вам Ваши показания?».

Семенычев: «Оперуполномоченные».

Судья: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу оставить без внимания этот ответ свидетеля. Свидетелю на следствии были разъяснены его права, о чем свидетельствует его подпись на протоколе допроса».

Права свидетеля. Есть ли они у него? Попав на допрос, многие в панике теряют голову и подписывают сгоряча любую бумагу с любым оговором, лишь бы вырваться из угрюмых стен милиции или ФСБ с твердой решимостью – на суде сказать правду и только правду, отказавшись от прежних лживых, выколоченных из свидетеля показаний. Но вот пример живой и явственный, что суду плевать на чистосердечные признания. Суд верит лишь бумажке, добытой пытками, шантажом, страхом за жизнь родных.

Последний вопрос к свидетелю Семенычеву у судьи был такой: «Что Вы обсуждали с Карватко в связи с покушением на Чубайса?».

Свидетель Семенычев честно и откровенно сказал, что его, как и все население страны, мучил тогда один-единственный вопрос: «Вот у меня был интерес: военные профессионалы – и ничего не смогли сделать. Почему? А Карватко и говорит: да их, наверное, там и не было вовсе. Если бы профессионалы делали, взрыв был бы намного сильнее».

Во имя «равенства сторон» судья упразднила закон

Заседание двадцать третье

Пока страна бурно обсуждает снятие с должностей семнадцати милицейских генералов, в Московском областном суде неторопливым ходом слушается дело, подобными генералами заведенное. Те, кто заварил эту кашу, давно двинулись на повышение, успели и «гонорар» промотать, а расхлёбывают совершенно бесплатно, похоже, прокурор Каверин с судьей Пантелеевой.

Очередное слушание началось с надцатой попытки адвокатов Яшина и Квачкова вернуть в зал своих подзащитных, которых судья Пантелеева удалила аж до начала судебных прений, а это значит, что и свидетели обвинения, и свидетели защиты, и все аргументы обвинения и защиты будут представлены без них. Ни у Квачкова, ни у Яшина нет и не будет возможности подвергнуть сомнению выдвинутые против них свидетельства, задать очень важные для поиска истины вопросы, возразить прокурору… Причина удаления подсудимых одна: нарушение якобы порядка в судебном заседании, когда Роберт Яшин осведомился, есть ли у судьи совесть, а Владимир Квачков о том же спросил прокурора. Под сомнение поставленная совесть судьи и прокурора болезненно огрызнулась беззаконием – репрессиями, грубо нарушающими право на справедливое судебное разбирательство, утверждаемое и российской Конституцией, и почитаемой всем миром Конвенцией о защите прав человека, шестая статья которой особо выделяет право обвиняемого защищать себя лично, допрашивать свидетелей – о чём судье Пантелеевой напомнил адвокат Закалюжный, да только, видать, что Конституция России, что Европейская конвенция писаны не для Московского областного суда и уж точно не для судьи Пантелеевой. Квачков и Яшин по-прежнему выставлены за дверь суда, который решает их судьбу. Подсудимые Миронов с Найденовым обороняются вдвоем.

Прокурор предложил вниманию присяжных показания свидетеля Карватко, данные тем на предварительном следствии – видеозапись допроса в Твери, точнее, в тверском приемнике-распределителе, где Карватко держали с 22 марта по 2 апреля 2005 года. 27 марта здесь его допрашивал следователь Генеральной прокуратуры Ущаповский.

Загорелись экраны, их два в зале, так что запись доступна всем. На экране – Карватко, видный зрителям сбоку, перед ним на столе листы бумаги, не до конца загороженные синей папкой. Карватко смотрит на эти листы. Кто-то сидит за спиной Карватко. Ущаповский сразу же предупреждает Карватко об использовании его показаний при (внимание!) даже дальнейшем отказе его от этих показаний. Хорошее начало. Перспективное. Интересно только, где, в каком законе вычитал это право Ущаповский? И почему именно с этого предупреждения-угрозы начал свой допрос следователь Генеральной прокуратуры? По принципу что выбил, то твоё?

Ущаповский: «Что Вам известно о событиях 17 марта 2005 года?»

Карватко говорит медленно, запинаясь: «Мне известно, что было накануне 17 марта. В конце февраля по просьбе моего друга Яшина я довез его до поселка «Зеленая роща». Он в баню к друзьям поехал. Это была баня его бывшего командира Квачкова. Я подвез Яшина и уехал, так я впервые в жизни оказался в этом населенном пункте. Приблизительно с 11 по 13 марта он обратился ко мне, будет ли у меня возможность отвезти его туда же числа 15-16 марта. Я согласился. Мы с Робертом друзья. 15 марта я выехал из дома в 7-8 часов вечера. Мне позвонил наш с Робертом общий знакомый Александр Белов. Он мне пояснил, что нам надо заехать в «Зеленую рощу»…».

Сидящий за Карватко нашёптывает: «Забрали вы кого». Карватко дёргает головой: «Ну, да, забрали Роберта Яшина… Я подъехал непосредственно туда… на неогороженный участок. Там был еще один человек – тоже Александр, он вел себя как хозяин, чистил снег, топил баню. Меня и 16 числа попросили туда приехать к 11 часам дня».

Следователь: «Что там было, не знаете?»

Карватко как-то заторможенно продолжает: «Я выпил чаю. Роберт попросил меня приехать на следующий день – поездить по магазинам. На следующий день я приехал туда, изменений там никаких не произошло, просто был расчищен снег, чтобы можно было подъехать. Я понял, что они парились там, выпивали. Мы поехали по магазинам, со мной Яшин и Саша Белов».

Следователь: «Купили все необходимое?».

Карватко тяжело вздыхает: «Да, купили все необходимое. Были уже вечерние сумерки. Вернулись, затеяли поужинать, не знаю: важно это или не важно – варили пельмени».

Следователь: «О чем разговаривали?».

Карватко: «Обычный бытовой треп ни о чем. Я собрался уезжать. Приехал Квачков-старший».

Тут Карватко на экране оживляется и пытливо смотрит на следователя.

«Я уже объяснял ребятам, – кивает он головой на сзади сидящего человека, – что когда я первый раз был, я не мог сказать…».

Но фраза почему-то осталась незаконченной, свидетель снова понурился и вгляделся в листы, лежащие на столе: «С Квачковым-старшим я общался принужденно, у него со мной отношений не получалось, я раньше сказал, что в армии не служил, и он потерял ко мне интерес. А у меня о Квачкове было впечатление: дедушка, божий одуванчик, хоть и говорили, что он там легендарный, в фильме «Черная акула» снимался. Но вот у меня сложилось впечатление такое. Потом меня попросили Сашу Квачкова до КПП довезти. Я его довез, мы просидели у КПП порядочно... Оказалось, машина, которую он встречал, уже приехала, стоит и ждет его. Описать – где?».

Карватко снова оглядывается на позади сидящего. Уловив какой-то знак, продолжает: «Я вернулся, чтобы поговорить с Робертом. Эта машина, которую мы встречали, меня обогнала. Там темно было, я не смог определить: это была либо «восьмерка», либо «девятка».

Следователь: «Номеров не видел?».

Карватко: «Нет, и машина глухо тонированная, так что людей в ней я тоже не видел. Я переговорил с Робертом, он сказал, что в четверг-пятницу приедет. И я поехал в Москву».

Свидетель поднял от бумаг голову, взглянул на следователя и, снова запинаясь, проговорил: «Дальше меня просили подробно описать мое возвращение в Москву». Он снова оглядывается, начинает шушукаться с тем, кто сзади. Его отвлекает следователь, торопит: «Поехал по Москве поработать частным извозом?».

Карватко вымученно продолжает: «Да, выехал на Таганку, зашел в «Игровой мешок». Там можно попить кофе, провел там минут сорок-пятьдесят. Потом у меня машина сломалась, пришлось ее наскоро наладить. И я решил ехать домой. В районе четырех-пяти утра я был в мастерской, меня там точно видели».

Следователь: «В «Игровой мешок» заехали, чтобы создать себе алиби?».

Карватко подавленно: «Абсолютно нет. В последние месяцы я занимаюсь частным извозом. А там ребята сидят, те, что таксуют. Охранник там меня даже вряд ли вспомнит. И вот мы с товарищем в мастерской разговариваем, и я по радио слышу сообщение, что совершено покушение на Чубайса. Ну, мои действия – я услышал про Жаворонки и что была использована машина СААБ темно-зеленая, и что уже напали на след. У меня непонятное волнение возникло...».

Свидетель опять оглядывается и заученно выдавливает: «17 марта вечером, когда я приехал домой, я услышал, что есть подозреваемый – Квачков. И мне стало все понятно: я был 16-го числа на даче Квачкова, и раз Роберт 16-го тоже был, то и его будут подозревать…». Карватко почти взмолился: «Я не мог поверить, что он имел отношение к этому делу. Ну, там ребята на даче были в бане… Я понимал, что по мобильному телефону можно вычислить, кто с кем общался».

Следователь хищно выкарауливает: «Сделали вывод, что они все причастны?».

Карватко обреченно: «Я понимал, что подозрения падут на всех, кто с Квачковым общался. Вдруг раздался звонок, мне позвонил Роберт, он звонил со своего мобильного телефона. И он нормальным тоном спрашивает: как дела? Я говорю: мне сегодня тридцать три года, он поздравил и говорит…».

Свидетель замолкает, склоняет голову ближе к листам, читает: «Дед заболел, но я узнавал, это не инфекционно». Я понял, что Роберт говорит о Квачкове. Потом он мне говорит: «Ты найди Диму и Вадика, скажи, что нет ничего страшного». И я остался в раздумье. Дима и Вадик – это из «Герада» ребята, афганцы. Они, наверное, тоже общались с Квачковым. Все, я никуда не поехал, ни с кем не стал встречаться, ничего не стал говорить никому».

Следователь: «Почему Вы сами не обратились в милицию?».

Карватко: «У меня вообще шок был. По телевизору говорили, что Квачков якобы причастен, но при обыске у него ничего не нашли. Что я мог в милиции сказать? Что мужики в баню собирались? По большому счету, в Москве разве хоть один человек пошел бы в таком случае в милицию?».

В этот момент некто, сидевший за спиной Карватко, выходит из комнаты.

Следователь настойчиво: «Те, кого Вы видели, они могли это совершить?».

Карватко легко, на выдохе: «Я не могу этого сказать. Я не знаю».

Следователь: «Кому-нибудь из родственников Вы говорили о покушении?»

Карватко: «Я разговаривал с женой. 20-го марта поехал в Москву, начал бомбить, все прокручивал в голове, и у меня сложилось мнение, что причастности Квачкова нет. И раздался телефонный звонок. Это звонил Роберт. Он спросил: ну, чего, ты виделся с кем-то из ребят? И он попросил меня уверенным тоном: встреться, объясни, что все это ерунда. Я понял, что не мог бы человек звонить на мой телефон, если бы что-то было. И у меня создалось впечатление, что Квачков однозначно не причастен к этому преступлению. Я вышел на кухню, там жена, она спросила меня: что случилось?»

На экране видно, как возвращается некто, помещается за спиной свидетеля. Тот снова начинает запинаться: «Я рассказал жене, у нее был шок, я ее попробовал успокоить. Объяснил, что Яшин звонил два раза, он взрослый человек, не может не понимать, что происходит. Может быть, это ошибка, но мне придется давать объяснения. Похоже, что, ну, не причастен Квачков. Я был у него на даче, ну, мужики собрались, ну, я ни сном, ни духом… А 20-го числа вечером я еду домой, звонок от Роберта. Он говорит: «Привет». Спокойный голос. Я ему говорю: «Петрович, это мой телефон, и ты мне звонишь». А он говорит: «Я понимаю, все нормально по этой ситуации, через день-два приеду». И у меня уверенность, что Роберт знает, что Квачков не может быть причастен к этому делу. А 21-го по телевизору стали говорить, что вроде есть у него алиби. И у меня стало появляться впечатление, что Квачков может быть действительно не причастен. Все, больше мне ничего не известно». Свидетель перевел дух.

Экраны погасли.

Но зал не успел перевести дух. Начался допрос Карватко по его видеопоказаниям на следствии.

Прокурор: «Давая показания в суде, Вы указали, что допрос велся путем прочтения каких-то листов. Но перед Вами лежал всего один лист. Почему Вы сказали, что листов было больше?».

Карватко: «Мне кажется, их было несколько».

Прокурор: «Кто его положил?».

Карватко: «Не знаю. Мне положили и велели читать».

Прокурор: «А как протокол допроса на 11 листах уместился на один листок?».

Карватко: «Там были записаны даты и факты».

Прокурор: «А почему Вы не смотрели постоянно на этот листок?».

Карватко: «Я постоянно на них смотрел».

Судья прерывает допрос: «Я поясню присяжным заседателям, что вопросы следственных действий по закону не обсуждаются. Но в связи с тем, что сторона защиты эти вопросы затрагивала, то я разрешаю стороне обвинения затрагивать эти вопросы во имя принципа равенства сторон».

Вдохновленная разрешением обсуждать следственные действия, в допрос включается сторона защиты.

Першин, адвокат Квачкова: «А кто такой Олег Васильевич Корягин, который стоял за Вашей спиной?».

Не тут-то было! Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Вопрос снят.

Першин: «Сколько раз и почему прерывалась съемка допроса?».

Вопрос снят.

Першин: «Вы с адвокатом, присутствовавшим на допросе, заключали соглашение?».

Вопрос снят.

Михалкина, адвокат Миронова: «Адвокат интересовалась состоянием Вашего здоровья?».

Вопрос снят.

Михалкина: «Укажите количество лиц, присутствовавших на допросе?».

Вопрос снят.

Миронов, подсудимый: «Почему Ваша речь на видеозаписи была вялой, невнятной, рваной?».

Карватко: «Меня допрашивали несколько дней, прежде чем допросил следователь».

Миронов: «А что это за ожоги у Вас на руках?».

Судья: «Вопрос снимается как не относящийся к делу и не просматривающийся на видео».

Найденов, подсудимый: «Что за записи лежат перед Вами?».

Карватко: «Это записи, где мне определено, что нужно сказать следователю».

Найденов: «Вас допрашивали в СИЗО в качестве кого?».

Вопрос снят.

Найденов: «Вас в качестве свидетеля допрашивали?».

Уставшая снимать вопросы судья перешла к угрозам: «Найденов, я предупреждаю Вас о недопустимости неподчинения председательствующему судье».