Текст книги "Научи меня танцевать (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

  – Ты можешь делать это так хорошо, – выдохнула она и улыбнулась. – Я боюсь закричать, потому что сестры могут услышать... Здесь не место для такой любви, дорогая.

  – Любовь к Богу не подразумевает участия плоти, верно? – рассмеялась я. – И она никогда не бывает страстной.

  – Прекрати. Это грех, который нам, быть может, еще предстоит искупить. Я забываю себя, забываю Бога, когда ты до меня дотрагиваешься...

  – Ваш муж не радовал вас в постели, правда?

  – Франческо – настоящее животное. Мне было ненавистно все, что он делал со мной. У него был огромный член, и его мало заботило, что я чувствую, когда он в меня входит. Мои слезы и мольбы только распаляли его еще больше, он говорил, что я страстная сучка, что ему повезло заполучить меня, да еще и с неплохим приданым... Несколько ночей подряд он насиловал меня, заставляя делать то, чего ему хотелось, и я не могла бороться с ним. Мое тело покрылось синяками, которые гордость мешала мне показать даже прислуге, так что мне приходилось мыться и одеваться в темноте. Если бы я не убежала, это продолжалось бы до сих пор. Я не хочу возвращаться к той жизни.

  – Ты и не вернешься, – горячо сказала я, целуя ее в висок, и слезы потекли из моих глаз. – Если будет нужно, мы убежим из Санта-Джулии...

  – Невозможно бегать всю жизнь, Лаура. Однажды все это должно закончиться.

  – Но...

  – Спи, моя милая. – Она обняла меня и вздохнула. – Я подумаю, что делать со всем этим, и будь уверена, найду выход.

  Я закрыла глаза, подчиняясь ее спокойной уверенности. Чистый запах, исходивший от ее кожи, был таким родным, ее мягкие руки обнимали меня с такой заботой и нежностью, что я почти сразу почувствовала, что засыпаю.

  Следующий день мы провели в библиотеке. Холодное зимнее солнце пробивалось в высокие решетчатые окна, и скрип перьев разносился в тишине среди шкафов с пыльными фолиантами. Констанца просмотрела мою работу, нашла ее неплохой и велела продолжать, а сама села писать письма. Украдкой заглядывая через ее плечо, я видела ряды цифр в счетах за воск и холсты, за фрукты и уголь. Она быстро управилась с расчетами, а затем перешла к письмам. В одном из них она благодарила купца из Кортемаджоре за пожертвования в пользу монастыря, в другом просила архиепископа позаботиться о сиротском приюте в Парме. Над третьим письмом она надолго задумалась, несколько раз принималась писать, но тут же комкала бумагу и откладывала перо.

  – Вы пишете Джулиано? – спросила я, подняв голову от работы.

  – Нет. – Констанца улыбнулась. – Такие просьбы нельзя доверять бумаге. Если бы мне понадобилась его помощь, я попросила бы лично.

  – Если бы? Вы хотите сказать, что...

  – Пусть Джулиано живет спокойно, он заслужил это. Я не стану впутывать его в свои дела, с которыми и сама могу разобраться.

  Я похолодела. Нельзя было понять, что задумала Констанца, но защитить монастырь и его обитательниц от солдат гонфалоньера будет совсем некому.

  – Дайте мне шпагу, – сказала я, сжав кулаки.

  – Что?

  Ее брови удивленно взлетели вверх, перо в тонких пальцах дрогнуло.

  – Дай мне шпагу, – повторила я твердо, начиная сердиться и незаметно для себя переходя на "ты". – Если будет нужно, я встану рядом с тобой.

  Она опустила глаза, и мне на миг показалось, что в них блеснула печальная улыбка.

  – Ты не будешь рисковать собой, Лаура.

  – В таком случае, шпага понадобится мне, чтобы они до меня не добрались.

  Констанца подняла голову и внимательно посмотрела на меня, затем черты ее лица смягчились.

  – Я не думаю, что до этого дойдет.

  – Кому ты пишешь?

  – Кардиналу Сан-Северино. – Она невозмутимо пожала плечами. – Я хочу посмотреть на ведьм, которых изловил Ринери в Кортемаджоре.

  – Ты сошла с ума?

  – Нисколько. У меня есть право видеться с приговоренными к смерти, так что эта просьба вполне обычна. Если эти люди действительно злодеи и богохульники, они будут предоставлены своей судьбе.

  А если нет, подумала я, ты напишешь другое письмо, и отважный незнакомец снова будет рисковать своей жизнью по твоему решению...

  – Констанца, это безумие.

  Она обняла меня и серьезно заглянула в глаза. Ее взгляд был решителен и темен, и на мгновение мне показалось, что однажды я уже видела точь-в-точь такой же взгляд, но тогда я не могла его понять и запомнить, так что теперь у меня возникло лишь ускользающее чувство узнавания.

  – Я буду осторожна, милая, – прошептала она, склоняясь к моему уху. – Ради тебя... Я всегда помню об опасности и клянусь сделать все, чтобы ни единый волос не упал с твоей головы.

  Ее мягкие теплые губы скользнули по моей щеке. Еще немного – и сладостное тепло разлилось по моему телу; наши дыхания смешались. Ее поцелуй был нежным и страстным, мои пальцы легли на ее грудь.

  – Люби меня, – задыхаясь, прошептала я, ощущая, как твердеют ее соски. Рука Констанцы гладила мое колено, и я нетерпеливо подняла подол, позволяя ее ладони ласкать мою обнаженную кожу, забираясь все выше. Как обычно, она не спешила, давая мне возможность наслаждаться и изнывать от нетерпения. Мои бедра изнутри стали влажными, и пальцы моей возлюбленной слегка касались самого сокровенного места, заставляя меня стонать и извиваться, подаваясь ей навстречу. Она уложила меня на скамью, а сама устроилась рядом, глядя на меня с восхищением и легкой улыбкой.

  – О, Констанца...

  Она принялась целовать меня, и я уже не могла сдерживаться. Ее ласки становились более чувственными и смелыми, но мне хотелось еще большего.

  – Войди в меня... Я так тебя хочу... Да, вот так...

  Я горела в огне неистового желания, отдаваясь ее ласкам и почти неосознанно помогая ей собственной рукой. Беспомощно умирая в накатывающемся прибое наслаждения, я едва удерживалась от крика и лишь тихо стонала, проникая языком в рот Констанцы. Наконец мое тело сдалось: крупная дрожь, зародившаяся в бедрах, мягко сотрясла меня всю, и я на несколько мгновений задохнулась, ослепнув от яростного, мучительного, невыносимого восторга. То, что я чувствовала в объятиях Констанцы, было похоже на неземное блаженство, да и сама она напоминала ангела, прекрасного и загадочного, поступкам которого я никогда не могла найти объяснения.

  Я с любовью смотрела в ее серые глаза, постепенно успокаиваясь. Мне хотелось ласкать ее, но она отстранилась.

  – Отдохни немного, любовь моя. – Ее улыбка была теплой и немного печальной.

  Я взяла ее руку и поцеловала тонкие пальцы. Дремота мягко окутывала меня, и я не могла сопротивляться. Мои глаза закрылись сами собой, и когда губы Констанцы коснулись моей щеки, я счастливо вздохнула. Пусть она тысячу раз безумна, но я хотела бы быть с ней... и умереть с ней вместе, если придется.

  Проснулась я, когда в библиотеке было уже совсем темно. Моя рука затекла, тело болело от неудобной позы. Разумеется, Констанцы рядом не оказалось. Что ж, она ушла, написав все письма, которые хотела скрыть от меня, и тайная сторона ее жизни по-прежнему останется для меня тайной. Я волновалась за нее даже больше, чем за себя. Вспоминая свою прежнюю жизнь, я не могла не признать, что никогда раньше не любила никого так сильно, как мою дорогую Констанцу. Разумеется, не она спасла меня от костра, но, в конце концов, я была жива во многом благодаря ей. Если бы нашелся тот отважный всадник, который увез меня из-под самого носа стражников... Я была бы признательна ему, но вряд ли эта признательность переросла бы во что-то большее. Он ведь только лишь мужчина...

  Тишина, стоявшая в библиотеке, казалась жутковатой, хотя помещение было небольшим, и все звуки тонули в пыльных рядах томов и свитков, громоздящихся на полках. Я впервые оказалась здесь одна в темноте, и почему-то очень боялась, что могу наступить на мышь или ненароком опрокинуть что-нибудь на пол. Оказавшись за дверью, я с облегчением перевела дух и направилась по освещенному факелами коридору к лестнице, ведущей во внутренний двор. Две монахини окапывали кусты роз, и я окликнула их, поинтересовавшись, не видели ли они настоятельницу. Оказалось, что Констанца не приходила к вечерней службе, да и на трапезу не явилась. Смутное беспокойство, зародившееся в моей душе, переросло в настоящую тревогу. Почти бегом добравшись до ворот, я заглянула в каморку привратницы.

  – Сестра Мария, я ищу мать настоятельницу.

  – Она будет только завтра к обеду.

  – Она не сказала, куда поехала?

  Высокая и полноватая сестра Мария повела широкими плечами и с сомнением посмотрела на меня.

  – Если она тебе не сказала, почему я должна?

  – Но ведь тебе это известно, правда? Пожалуйста, скажи мне...

  – Она предупреждала, что ты будешь спрашивать.

  – И?...

  – Ну хорошо. Она уехала в Монтичелли по делам.

  – Встретиться с кардиналом?

  – Почем мне знать? Все кардиналы в Риме, а наш-то, поди, в Милане... Так что у нее свои дела, малышка. Иди-ка спать, да не переживай так сильно: наша настоятельница, хоть и молода, а в обиду себя не даст, да и нас всех тоже, спаси ее Бог.

  Я торопливо перекрестилась и пошла на кухню, чтобы взять чего-нибудь поесть. В остывающей печи стояло большое блюдо с рыбой и остатками постного пирога. Не слишком вкусно, но привередничать было не к месту – почти не чувствуя вкуса, я съела рыбу и, взяв кусок пирога, пошла в свою келью.

  Монахини уже ложились спать, в тесных каморках слышались шорохи и тихие звуки молитв. Я вспомнила, как сестры с гордостью говорили, что Санта-Джулия имеет высокий статус, потому что монахини спят не в общей зале, как заведено в иных монастырях, а в собственных отдельных кельях. Кто знает, может быть, этим и можно было гордиться, но сегодня я предпочла бы побыть в обществе сестер, чем оставаться наедине со своими тревогами и страхом за Констанцу. Я понимала, что никогда не смогу удержать ее. Она была неизмеримо выше меня во всем – и по возрасту, и по праву рождения, и по жизненному опыту. Ее увлечение танцами было лишь странной причудой, делавшей ее совершенно непонятной для меня и еще более далекой. Любила ли она меня так, как я ее? Навряд ли. Мне было так страшно потерять ее навсегда, я уже не могла себе представить, как буду жить без нее... А что думает она обо мне? Ответа на этот вопрос я не знала, и сердце сжимали холодные тиски бессильного отчаяния.

  Я не спала почти до рассвета, вслушиваясь в ночные звуки, в порывы холодного ветра за окном, в гул замерзших ветвей, в сопение и храп спящих монахинь, в тихую возню мышей в устилающей пол соломе. Казалось, холод ночи пропитал мое тело до костей, и даже плащ, наброшенный поверх шерстяного одеяла, не спасал от него. Лишь с рассветом мне удалось немного забыться, но почти тут же я была разбужена утренним шумом и голосами сестер, собиравшихся на молитву.

  – Черт! – Ступив на ледяные камни пола босой ногой, я тихо выругалась, чувствуя извращенное удовольствие от упоминания противника Бога в стенах монастыря.

  Утренняя служба тянулась бесконечно. Повторяя слова псалма, я невольно цеплялась за них мыслью. "Да исполнит Господь все прошения твои..." Боже, пусть с Констанцей все будет в порядке. Я ничего не прошу для себя, разве что счастья быть с ней рядом... "Ты дал ему, что желало сердце его, и прошения уст его не отринул..." Прошу тебя, Господи, не дай ей натворить глупостей и попасться в ловушку злодеев...

  Kyrie eleison, Christe eleison...

  Тихо шепча литанию, я почти верила, что вот-вот двери откроются – и войдет Констанца, но ее все не было...

  После службы и завтрака я пошла к воротам и застала там уже не сестру Марию, а худенькую нескладную Джованну. Мы немного поболтали, потом она пожаловалась на холод и попросила меня немного посидеть за нее, пока она сходит на кухню выпить горячего молока. Я с готовностью согласилась.

  Если Констанца не вернется к обеду, я сама поеду за ней в Монтичелли, и ей придется со мной объясниться. Она оставила меня одну, даже не сказав, куда собралась! Возможно, она поехала именно к тому человеку, который меня спас и имя которого до сих пор остается для меня тайной? Что она задумала? Конечно, тот мужчина намного моложе Джулиано Манетти, он ловок и храбр, и вряд ли откажет красивой настоятельнице Санта-Джулии в ее праведном желании спасти невинных от костра...

  Внезапно до моего слуха донесся приглушенный перестук копыт, а через несколько мгновений конь был уже совсем близко, и стук в ворота возвестил о госте.

  – Откройте!

  От звуков этого голоса мое сердце рванулось из груди. Констанца вернулась! Я бросилась к воротам, торопливо отодвинула тяжелый засов и с изумлением смотрела, как настоятельница, придерживая взмыленную лошадь, въезжает во двор.

  – Запри засов, – обернувшись, крикнула она мне и, пока я выполняла ее просьбу, спешилась. На ней была ее привычная одежда – простая коричневая ряса с белой накидкой с капюшоном, и серебряное распятие на груди.

  – Уф, – выдохнула она, когда я подбежала к ней и прижала к губам ее ледяные пальцы.

  – Где вы были? – едва не плача, прошептала я. – Почему не сказали мне...

  – Не время для объяснений, – оборвала она меня. – Уведи Искорку на конюшню, а потом найдешь меня во дворе.

  С легкой обидой я отправилась выполнять поручение. Лошадь устала; я видела, как тяжело вздымаются ее покрытые потом бока. Несомненно, так загнать животное по дороге из Монтичелли было невозможно. Выходит, Констанца ездила не туда. Но куда же?

  Я расседлала и тщательно вытерла Искорку, оставила ей корма и, сгорая от любопытства, отправилась искать Констанцу. Она разговаривала во дворе с Агнессой и Сесилией, я не могла разобрать слов, только голос – взволнованный и быстрый.

  Когда я подошла, Констанца уже отпустила сестер.

  – Что все это значит? – спросила я. Ее глаза уперлись в мое лицо.

  – Я вернулась, Лаура, и этого должно быть достаточно.

  – Но мне не достаточно. Вы солгали сестре Марии... а может быть, велели ей солгать мне?

  – Что ты имеешь в виду?

  – Ведь вы ездили не в Монтичелли, правда?

  Она не ответила, опустив взгляд. Ее волосы выбивались из-под капюшона непослушными завитками, и мне отчаянно захотелось обнять ее, успокоить, поцеловать, сказать, как я люблю ее. Вместо этого мои губы проговорили:

  – Для чего вы солгали? Где вы были?

  – Я ездила в Пьяченцу, – ответила она так тихо, что я почти не расслышала. – К кардиналу. Послезавтра день святого Антонио...

  – Вы сошли с ума, – сказала я. – Надеюсь, вы не ходили к Ринери, чтобы просить за осужденных?

  – Нет.

  – Но вы говорили, что кардинал не всемогущ. Разве он согласился помиловать еретиков? Или...

  Она снова посмотрела на меня, и в ее глазах была мука. Мне уже не нужен был ее ответ.

  – Простите меня. Я... – Мой голос дрогнул. – Я люблю вас. Просто очень сильно люблю. И я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

  – И ты меня прости. Беда в том, что я ценю жизнь людей и верю в справедливость... Мне иногда кажется, что спасение невинных от смерти стоит того, чтобы рисковать собой.

  Я с изумлением смотрела на слезы, катившиеся по ее щекам.

  – Ты нужна мне, Лаура. Идем.

  Мы пошли в комнаты наверху, где Агнесса уже успела нагреть воду для ванны, и я помогла Констанце раздеться. Ее тело дрожало от холода; она избегала смотреть на меня и напрягалась, когда я гладила ее руки и бедра. Она еще не вошла в ванну, когда я заметила на белой коже ее предплечья синеватый подтек.

  – Что это, Констанца? Вы ушиблись?

  Она словно сжалась от моего вопроса и торопливо отдернула руку.

  – Нет, все в порядке.

  Прикусив губы, она села в ванну, и я осторожно стала поглаживать ее плечи, словно невзначай касаясь груди.

  – Прекрати, – прошептала она, удерживая мои пальцы в своих.

  – Что случилось? – с тревогой спросила я, обняв ее, и она снова заплакала.

  – Я уже говорила тебе, что любая просьба имеет свою цену...

  – Констанца... – мой голос сорвался. – Ты хочешь сказать, что...

  – Я уплатила кардиналу ту единственную цену, которую он от меня потребовал за помилование осужденной девочки. В конце концов, он всего лишь мужчина...

  Я потрясенно смотрела на нее, не находя слов.

  – Если тебя это утешит, я признаюсь, что не испытывала к нему никаких чувств. Он не был груб, когда взял меня, и все время спрашивал, хорошо ли мне... Возможно, он прекрасный любовник – для других женщин, но мне было все равно. Он кончил два раза... Трудно ожидать такой силы от старика. Это...

  – Хватит! – крикнула я. – Довольно уже и того, что вы торгуете собой, прикрываясь заботой о несчастных еретиках, так еще и хвастаете своими подвигами! Вы... Ты грязная шлюха!

  Она влепила мне пощечину, и от боли, обиды и ярости слезы потоком хлынули из моих глаз.

  – Уходи, – мертвым голосом проговорила Констанца. Я попятилась. – Не заставляй меня повторять.

  Вылетев из комнаты, я громко хлопнула дверью. Что ж, пусть знает, что я думаю о ней! Мое сердце колотилось так, что готово было разорваться. Как она посмела растоптать мои чувства, как могла отдаться похотливому старому кардиналу ради спасения какой-то безвестной девчонки, которая не способна будет даже оценить ее жертвы... Да полно, была ли жертва?

  В своей келье я упала на узкую кровать, уткнувшись лицом в жесткое шерстяное покрывало. Меня душили злые слезы, никак не желавшие остановиться. Я не могла больше видеть Констанцу, и в то же время она была нужна мне, как дыхание. Я ненавидела ее... и любила больше жизни. Где была та грань, за которой кончалась любовь? Для меня за ней начинались безумие и отчаяние, не имевшее выхода, темная пропасть безбрежного одиночества, ужас отчаяния и нескончаемая тоска.

  Сколько времени я провела в оцепенении, терзаемая тяжелыми раздумьями, неизвестно. Мне не хотелось даже шевелиться, и когда мало-помалу стало темнеть, я лишь устало закрыла глаза, но продолжала видеть перед собой лицо Констанцы. Где-то далеко, в другом мире, звонил колокол, слышались смех и голоса монахинь... Я перестала быть частью этого мира.

  Костанцу я увидела лишь на следующий день. Мне показалось, что это случилось во сне – она остановилась в дверях моей кельи и молча смотрела на меня, напряженно сжимая в руке распятие. Ее глаза, обведенные темными кругами, влажно блестели, и взгляд их не отрывался от моего лица.

  – Лаура, – едва слышно прошептала она, и меня охватила странная, пугающая злость.

  – Поезжайте к кардиналу, – насмешливо проговорила я, чувствуя, как дрожат мои руки. – Еще не поздно, казнь только завтра, и он может освободить двух пленников, а то и сразу всех, если вы сумеете ему угодить... А нет – так отправляйтесь к епископу, он точно сумеет помочь.

  Она побледнела как полотно и ничего не ответила.

  – С кем вам пришлось переспать, чтобы вытащить меня? – продолжала я. – С тем мужчиной, имени которого я до сих пор не знаю?

  – Ты ничего не понимаешь, – сказала она тихо. – Подумай, легко ли умирать в пятнадцать лет... Вспомни, что ты чувствовала, когда тебя саму вели на костер.

  – Я предпочла бы умереть, чем жить той жизнью, которую вы мне уготовили!

  – Хорошо. У тебя есть возможность подумать. Если захочешь уйти – я тебя не держу.

  Она вышла, закрыв за собой дверь. Ее шаги мягко удалялись, и я снова осталась в одиночестве, кляня себя за собственную глупость: мне так хотелось броситься ей на шею, простить ей все... Потому что рассудком я понимала, что она права. Но мое сердце не в силах было смириться с тем, что она платила за чужую жизнь своим телом – гибким, прекрасным телом, которое должно было принадлежать лишь Богу и мне.

  Прежняя боль вернулась, став еще сильнее с уходом моей возлюбленной. Она тоже страдала, но я мало что знала о ее боли. Я решила, что буду как можно реже говорить и даже видеться с Констанцей, чтобы чувства постепенно угасли, а потом постараюсь уйти из Санта-Джулии и отправиться в Парму, а то и в Милан.

  Мы встречались на службе, в трапезной, во дворе – и каждый раз отводили глаза, избегая смотреть друг на друга. Я видела край ее одежды, тонкую руку, небрежно сжимающую четки... и спешила прочь, пытаясь побороть желание упасть к ее ногам и целовать каждый пальчик этой изящной руки, обнимать эти стройные ноги, умолять о прощении и говорить о своей любви.

  День закончился. После вечерней молитвы в часовне я смотрела издали, как Констанца направляется к себе в сопровождении Норетты, освещающей ей дорогу фонарем. У дверей дормитория она отпустила младшую монахиню, и я подумала, что она снова будет бичевать себя перед сном. Одна мысль о том, как хлыст рассекает гладкую кожу ее плеч и терзает уже зажившие шрамы на спине, привела меня в возбуждение и ужас. Разумеется, ей есть за что просить прощения у Господа, но неужели боль приносит ей облегчение?

  Смертельная тоска и беспокойство привели меня к лестнице , и я сама не заметила, как очутилась у двери комнаты Констанцы. Опустившись на колени, я замерла, боясь пошевелиться, и жадно вслушивалась в доносившиеся до меня тихие слова:

  – ...как отец милует сынов, так милует Господь боящихся Его. Ибо Он знает путь наш, помнит, что мы – прах. Дни человека – как трава; как цвет полевой, так он цветет...

  По моей спине побежали мурашки, слезы навернулись на глаза.

  – ...пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его. Милость же Господня от века и до века к боящимся Его...

  Как же на деле невелика была пропасть, разделявшая нас! Констанца искала утешения в молитве – одинокая, отчаявшаяся, непонятая. Я тоже всегда молилась, если на душе было тяжело, но сейчас молитвы не помогали – я любила и ненавидела Констанцу, и мое сердце рвалось от боли.

  Она молилась, а я беззвучно рыдала, леденея от холода и отчаяния на каменном полу возле ее двери... И слова псалмов перемежались ударами хлыста, заставлявшими меня вздрагивать, словно били меня саму. Я заставила себя уйти, понимая, что никогда не наберусь храбрости войти в ее комнату и не найду слов, чтобы просить позволения остаться с ней.

  Все мои мысли были о Констанце; когда я попыталась молиться, то не смогла сосредоточиться и лишь повторяла первые слова Miserere. Мое тело, казалось, превратилось в лед, зубы стучали. Скорчившись на постели, я прижала к груди стиснутые кулаки и пыталась уснуть, пока усталость и тишина не победили терзавшую меня горечь.

  Утром меня разбудила Роза. Ее добродушное лицо склонилось надо мной.

  – Хватит спать, Лаура. Сегодня праздник, в печи дозревают пироги, а к обеду будет жареное мясо. Вставай, пора поработать на кухне!

  – Роза, я не хочу есть. – Я встала и, прыгая то на одной ноге, то на другой, принялась одеваться.

  – Ты не заболела?

  – У меня пост, – хмуро пошутила я, сунув ноги в башмаки и закутавшись в плащ.

  – Мать настоятельница сказала, что ты не в духе, – кивнула Роза. – Она велела разбудить тебя и накормить.

  – Надо же, какая забота... Почему бы ей самой было не сделать это?

  – Она уехала.

  Я застыла.

  – Что?... Куда?...

  – В Пьяченцу, разумеется. Большой праздник, знаешь ли. Там будет кардинал Сан-Северино, епископы, священники, настоятели трех монастырей. Обычное дело, к вечеру она вернется.

  Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног.

  – Но... Она не должна была...

  – Это одна из ее обязанностей – присутствовать на церковных праздниках, хотя она и предпочитает появляться там пореже. Знаешь, у нее есть странность – в городе она почти никогда не снимает капюшон, даже в жару. Может быть, не хочет, чтобы кто-то видел ее лицо. Она всей душой предана Господу, а ее красота может вызвать греховные мысли, и она это знает...

  Не потому, подумала я, Констанца скрывает свое лицо. Она боится, чтобы ее не узнали те, кто ее ищет. Довольно уже и смутных слухов, гуляющих по округе, о том, что пропавшая дочь графа Висконти скрывается в одном из монастырей. Но даже грозящая ей опасность не может удержать ее от поездок в город!

  – Пойдем, сейчас твое настроение улучшится, – улыбнулась Роза, поманив меня за собой.

  На улице светило солнце, неяркое, по-зимнему холодное, но уже напоминавшее о скорой весне. Бледное небо сияло, тонкая корочка льда на замерзшем желобе казалась прозрачной до звона, как драгоценный хрусталь.

  – Сегодня так холодно, – поежилась я. – Констанце нужно было остаться в Санта-Джулии.

  – Ей никто не вправе указывать. Не волнуйся, к вечерней службе она вернется.

  Я не могла успокоиться. Вопреки обещанию Розы, мое настроение после сытного обеда только упало. Монахини смеялись, передразнивая знатных дам из Кремоны, но их веселье в отсутствие Констанцы казалось мне кощунственным. Незаметно покинув остальных сестер, я направилась в скрипторий.

  Рукопись, которую мне дала переписывать Констанца, лежала на пюпитре, и я сразу ушла в работу, словно оставила ее лишь несколько минут назад. Как всегда, это занятие увлекло меня, и когда я встала, чтобы отдохнуть, солнце уже клонилось к закату.

  Я подошла к окну и выглянула во двор. Внезапно у меня захватило дух: сестра Джованна торопливо бежала к трапезной, неловко путаясь в полах рясы, а за ней гнался высокий мужчина в латах. У самых дверей библиотеки слышались громкие голоса чужаков, и меня сковал настоящий ужас. Солдаты здесь, в Санта-Джулии!? Что они ищут?..

  В коридоре загрохотали шаги. Вжавшись в стену, я стала молиться, чтобы меня не обнаружили.

  – Там лестница, – сказал мужской голос. – Лоренцо, Лука, проверьте все наверху. Я обыщу комнаты здесь.

  Шаги простучали мимо, замерли в конце коридора и загремели вверх по лестнице в комнаты для гостей. В соседней комнате послышался шорох, что-то упало и раздались проклятия.

  Они обыщут все здание, подумала я. Они пришли, чтобы забрать меня... Из-за глупости Констанцы Ринери выследил и ее, и меня, и теперь я отправлюсь на костер, а она – к своему супругу, Франческо Сфорца, и больше он не даст ей сбежать!

  Стараясь не шуметь, я выскользнула из комнаты, пытаясь сообразить, что делать дальше, почти бегом прокралась по коридору и, спрятавшись в тени тесной ниши, осторожно выглянула на улицу. Очевидно, солдат было немного, и почти все они сейчас обыскивали помещения монастыря, лишь трое, согнав в кучку у прачечной семерых перепуганных сестер, пытались выведать у них, где находится настоятельница. Монахини молчали, испуганно глядя себе под ноги.

  Если Констанца вернулась... Боже мой, я все прощу ей, лишь бы она была в безопасности! Может быть, она еще в Пьяченце, и солдаты, не найдя ее, уберутся восвояси... Как бы я хотела знать наверняка, что ее еще нет!

  В этот миг прямо у меня над ухом раздалось:

  – Смотри-ка, маленькая крыса!

  Голос приковал меня к месту, лишив способности двигаться и соображать. Громадная ручища сгребла меня за шиворот и развернула, так что я едва удержалась на ногах.

  – Мерзкая же у тебя физиономия, детка, – прогудел рыжий детина, дохнув мне в лицо чесноком и кислым перегаром. Я вскрикнула и с размаху ударила его в грудь, но он только засмеялся и влепил мне в ответ оплеуху, от которой у меня потемнело в глазах. – Веди себя смирно, не то я тебя отделаю, а потом просто прикончу.

  Я еще раз попыталась вырваться. Он грубо толкнул меня в спину, и я упала на холодные камни, проехав на боку из дверей во двор. Кажется, кости были целы, но тело горело от боли.

  – Мы перерезали бы вас всех, если бы монсеньор Ринери не запретил... Впрочем, я приметил тут пару аппетитных курочек, с которыми был бы не прочь развлечься. Ну, к тебе это не относится... Кстати, где настоятельница? Говорят, она очень недурна...

  Хотела бы я и сама знать, где она, подумала я в отчаянии. Ринери добрался до Санта-Джулии! А ведь синьор Манетти предупреждал, что так может случиться! Солдат стоял надо мной, и я беспомощно пыталась встать, с трудом заставляя себя не разреветься.

  – Да, поднимайся, я не буду с тобой долго церемониться. Говори, где настоятельница, и я ничего тебе не сделаю.

  – Иди к черту, – прошипела я, и он ударил меня сапогом в живот. Боль была такая, что я согнулась пополам, и слезы потоком хлынули из моих глаз.

  – Я ведь могу и убить тебя невзначай, – почти беззлобно заметил он. – И монсеньор Ринери не узнает об этом. Ну, а если и узнает, простит – случайно вышло ведь...

  Я чувствовала себя жалкой, зная, что он прав. Мое тело бесформенной кучей останется лежать на камнях двора у дверей библиотеки, когда они уйдут, разыскав Констанцу и забрав ее с собой...

  – Не торопись! – раздался звонкий голос. Подняв голову, я с изумлением увидела стоящего в трех шагах от меня человека, лицо которого до самых глаз было завязано темным платком. Низко надвинутая шляпа мешала разглядеть и все остальное. В руках незнакомца была шпага, сиявшая золотом в свете вечернего солнца. Это был он, тот самый человек, который спас меня от костра в Пьяченце!

  Я едва не задохнулась от волнения и счастья. У меня появился защитник, о котором я и мечтать не смела! Он стоял свободно, плащ тяжелыми складками облегал его фигуру, но во всей его позе была легкая небрежность, выдававшая привычку к оружию.

  Рыжий солдат какое-то время недоуменно смотрел на него, затем потянул из ножен собственную шпагу.

  – А что это вы, юноша, делаете в женском монастыре?

  – Я вправе требовать у вас ответа на этот же вопрос. – Незнакомец шагнул вперед, целясь шпагой в грудь стражника.

  – У меня полномочия, выданные гонфалоньером.

  – Вот как? Вас уполномочили избивать и насиловать монахинь?

  Он легко прыгнул вперед, и этот молниеносный выпад заставил солдата отшатнуться, неловко взмахнув шпагой. Незнакомец быстро уклонился, и когда рыжий с ревом бросился на него, рубя воздух клинком, поднырнул под его рукой и с силой толкнул его в спину. Солдат упал, хрюкнув и выронив шпагу. Юноша стремительно повернулся, его шпага свистнула и рассекла лежащему сухожилия под коленями. С диким воем стражник принялся кататься по земле, и я едва успела отползти в сторону.

  – Поднимайся, черт возьми, – глухо выдохнул мой спаситель, протягивая мне руку в потертой кожаной перчатке. Через двор уже бежали двое других солдат. – Беги на конюшню и седлай лошадь...

  – А вы?

  – У меня именно сейчас полно дел, разве не видишь? Просто постарайся уехать отсюда подальше, а потом я тебя догоню.

  Он развернулся, полы его плаща взлетели в воздух, как крылья. У меня еще оставались сомнения, но он нетерпеливо махнул рукой:

  – Беги!

  Я припустила через двор к конюшне, едва избежав столкновения с бежавшим навстречу солдатом, и оглянулась, только оказавшись на безопасном расстоянии.

  Незнакомец стоял прямо, как натянутая тетива лука. Он сбросил плащ, мешавший его движениям, и я подумала, что в его фигуре есть что-то знакомое. Да, он был слишком строен и тонок в кости для мужчины... Его голос, приглушенный платком, вполне мог принадлежать... женщине. Солдаты, обступившие его, не решались подойти, и огненная в закатных лучах полоска стали в его руке слегка дрожала.