Текст книги "Научи меня танцевать (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

  Почти весь остаток дня и ночь я проспала, а наутро отправилась знакомиться с местом, которое отныне должно было стать мне домом. Монастырь оказался небольшим, с конюшнями, скотным двором и курятником. Главный собор и колокольня были без затей сложены из белого камня; медный колокол звонил четыре раза в день, на молитву и к ужину. Атриум внутреннего дворика с бассейном окружали помещения кухни, часовни, гостевых покоев епископа (где меня и разместили в первый день по настоянию Констанцы) и дормитория, здесь же был маленький уютный апельсиновый сад. Монахинь было, как я узнала, всего девятнадцать. В монастыре следовали уставу бенедиктинского ордена, но одежда Констанцы показалась мне не похожей на облачения бенедиктинок. Когда я спросила об этом Розу, она кивнула:

  – Это цистерцианский монастырь, дорогая. Ты когда-нибудь раньше видела бенедиктинских монахинь? Они ходят с непокрытой головой, живут в миру и даже заводят себе любовников!

  Я изумленно вскинула брови.

  – Но ведь обет запрещает им...

  – Кого это останавливает? Ты, должно быть, совсем мало знаешь об этом. Устав святого Бенедикта уже не так почитается, как в былые времена. Настоятельницы подают пример сестрам, сожительствуя со священниками и простыми монахами! А если об их проделках становится известно архиепископу, они находят способ заставить его смотреть на это сквозь пальцы... В тех монастырях веселая жизнь, но души развратниц давно отданы сатане.

  – Я и не знала, что такое бывает.

  – Много чего ты не знала. А почему, думаешь, здесь, в Санта-Джулия, так мало сестер? Потому что не каждая женщина готова посвятить себя Богу.

  – А ты?

  Она сурово посмотрела на меня.

  – Я всю жизнь отдала своим сыновьям. Старшего из них убил Джакомо Тосканелли... Мой Лоренцо служил у него егерем, и в тот злополучный день на охоте граф промахнулся, выстрелив в оленя. Он был в ярости, и следующий выстрел пришелся в сердце Лоренцо... – Она заплакала и торопливо вытерла глаза рукой. – Ему было всего двадцать шесть лет, моему бедному мальчику... А потом мой младший сын, Антонио, выгнал меня из дома. Так случилось, что он привел женщину и заявил, что двоим бабам в нашем доме не место. Когда я попыталась возразить, он избил меня, а потом вытолкнул за дверь и велел убираться, потому что я ему надоела со своими советами... Мне было некуда идти.

  Я потрясенно молчала. Раньше Роза казалась мне простой и спокойной женщиной, но оказывается, ей пришлось пережить так много, что хватило бы на несколько жизней.

  – Монастырь стал мне домом, – продолжала она. – Я работаю, это помогает мне забыть о прошлом. Когда я думаю о своем сыне, выгнавшем меня, я молюсь за него, потому что есть воздаяние за зло. Мне не нужны мужчины, моя жизнь скоро кончится, а здесь я нашла покой.

  – Но...

  – Те, кто сюда приходит, не ищут развлечений, хотя многие из них еще не стары. Мы живем в строгости и чтим устав.

  – А Констанца? – вырвалось у меня. Роза улыбнулась.

  – Она еще молода, но мне не в чем ее упрекнуть.

  – Почему она оказалась в монастыре?

  – Этого я не могу сказать.

  – Не можешь?

  – Просто не знаю. Когда умерла старая настоятельница, какое-то время архиепископ не одобрял новую кандидатку, потому что ее выдвинули сестры, а у него было собственное мнение насчет этого назначения. Поговаривали, что он собирался пристроить на это место хорошенькую племянницу гонфалоньера Перуджи... Но вскоре сюда приехала Констанца с грамотой миланского архиепископа, подтверждающей ее назначение на должность аббатисы монастыря Санта-Джулия. Это случилось около года назад. Мне ничего не известно о том, как она получила грамоту... Может быть, ты спросишь ее сама?

  Вот так история! Констанца казалась мне просто одной из сестер, во всяком случае держалась она так, что никто и не заподозрил бы в ней настоятельницу. К тому же она была не намного старше меня, а я всегда считала, что аббатиса должна непременно быть почтенного возраста.

  В тот же вечер я убедилась в правоте слов Розы. Во время молитвы в соборе Констанца стояла у алтаря, благословляя сестер. Я смотрела на нее с раскрытым от изумления ртом: разумеется, женщина не может вести службу, это дело священников, которые живут даже в женских монастырях... В Санта-Джулии все было не так.

  После вечерней молитвы я вышла из церкви и задержалась в тени дерева, ожидая, когда появится Констанца. Ее личность вызывала во мне невероятное любопытство. Ничего удивительного, что дочь графа Висконти оказалась достойнее племянницы гонфалоньера, но что заставило архиепископа переменить свое мнение?

  Констанца не заставила себя долго ждать. Я узнала ее, несмотря на наброшенный на голову капюшон. Девушка, шедшая впереди, несла факел, освещая дорогу в темноте декабрьской ночи. Подавив в себе первое желание выйти и заговорить с настоятельницей, я последовала за ними, оставаясь незамеченной.

  У двери, ведущей в дормиторий, Констанца остановилась.

  – Ты можешь идти к себе, Норетта. Я хочу отдохнуть.

  Девушка кивнула и посветила факелом, пока Констанца открывала дверь и поднималась по лестнице в свою комнату на втором этаже, а затем направилась в коридор первого этажа, и вскоре алые отсветы пламени потускнели. Я осталась одна в холодном сумраке. Помедлив, я юркнула в дверь и отправилась в маленькую келью, которую мне определили для сна. Теперь я знала, где живет Констанца.

  Улегшись в постель, я поплотнее завернулась в одеяло, надеясь сберечь тепло, но заснуть не смогла. Мне хотелось знать больше о настоятельнице, а если получится ― и о том загадочном человеке, который спас меня от костра в Пьяченце. Несомненно, они были знакомы. О чем они говорили и куда он уехал после того, как привез меня в Санта-Джулию?

  Время шло, ветер гремел замерзшими ветвями деревьев снаружи, было слышно, как в стойле неподалеку громко фыркают лошади. Я стала представлять себе лицо своего спасителя. Конечно, он был молод и наверняка хорош собой. У него были такие чудесные серые глаза с длинными ресницами! А руки ― тонкие, как у девушки, но сильные и ловкие; с каким изяществом и мастерством он владел шпагой! Аристократ, без сомнения... Разве он когда-нибудь посмотрит на такую безродную дурнушку, как я?

  В моей душе поднялся невольный протест, всю абсурдность которого я прекрасно сознавала и все же не могла смириться. Чтобы успокоиться, я встала и стала мерить шагами тесное пространство. Три шага вперед и столько же назад... За тонкой деревянной перегородкой я слышала, как похрапывает во сне моя соседка, и этот звук напомнил мне о горьком одиночестве, преследовавшем меня с тех пор, как умерли сестра и родители. Это было невыносимо. Завернувшись в шерстяную накидку, я выбралась в коридор и на цыпочках пошла к покоям настоятельницы. Тихонько поднявшись по лестнице, я остановилась у темной деревянной двери и прислушалась, затаив дыхание, почти уверенная, что Констанца уже спит. Я не решилась бы потревожить ее сон.

  Из-под двери лился теплый свет свечи, ложась на каменный пол едва заметной золотистой полосой. Тихий голос читал молитву, затем послышался резкий звук удара.

  – Прости мне, Господи, грехи вольные и невольные, не позволь в гневе судить тех, чей разум затмила гордыня. Воздастся каждому по делам и по вере его...

  Еще один тихий хлопок заставил меня вздрогнуть.

  – Боже, укрепи мою веру добродетелью, не дай отчаяться и жаловаться, служа другим. Лишь любовь к ближним позволяет избежать многих грехов...

  Что она делает? По моей спине побежали мурашки. Мне захотелось заглянуть в комнату Констанцы, подойти к ней, заглянуть в глаза... но я не могла отважиться. Я слушала ее голос, размеренные негромкие звуки ударов ― и мне стало казаться, что она либо святая, либо сумасшедшая. И то, и другое повергало меня в благоговейный трепет.

  Попятившись, я едва не упала с лестницы и, словно очнувшись, стала спускаться вниз, осторожно нащупывая в темноте каждую ступеньку. Мне хотелось только одного ― поскорее оказаться в своей келье, в постели, которая не представлялась больше холодной и неуютной. Забравшись под одеяло, я свернулась калачиком и стала думать о Констанце.

  Она оставалась полной загадкой для меня. Молодая, красивая, высокородная... К таким сватаются наследники правителей, они рождены блистать и покорять сердца мужчин. Почему она удалилась от мира, о чем молится по ночам? Что заставляет ее скрываться в Санта-Джулии? Ее лицо было лицом ангела, и ускользающее чудо теплоты ее взгляда заставляло мое сердце сжиматься. Мне нестерпимо хотелось коснуться ее руки, и я пообещала себе, что непременно сделаю это завтра ― после службы, когда она будет благословлять сестер. Дотронуться до тонких пальцев, ощутить их тепло и мягкую силу... Может быть, даже поцеловать их...

  У меня закружилась голова, все тело охватил жар.

  – Констанца.

  Ее имя слетело с моих губ легким выдохом, почти неслышным, и все же мне стало легче. Закрыв глаза, я представила себе лицо Констанцы, ее улыбку. Я знала, что все монахини остригают волосы, но у нее должны были быть чудесные светлые локоны, такие шелковистые...

  Я сама не заметила, как уснула, и кажется, мне ничего не снилось.

  Утром после службы я, как и другие монахини, поторопилась получить благословение настоятельницы. Констанца, прямая и строгая в своей белой рясе, стояла у алтаря, и когда ее рука легла на мою голову, я подняла глаза и посмотрела прямо на нее. Она чуть заметно вздрогнула и улыбнулась.

  – Благослови тебя Бог, Лаура. Во имя Отца, Сына и Святого духа.

  – Аминь, – дрожа, прошептала я.

  Ее пальцы скользнули вниз, и тогда я решилась: порывисто схватив ее руку, я прижала ее к губам. У нее была такая нежная кожа; от чистого запаха ладана и воска у меня перехватило дыхание. Мгновение длилось, я чувствовала, что остальные монахини удивленно смотрят на меня, но мне хотелось, чтобы оно длилось как можно дольше.

  – Простите меня, святая мать, – наконец пробормотала я, краснея, и отпустила ее.

  – У тебя все хорошо, дитя мое? – В ее голосе послышалась озабоченность. – Если тебе нужно поговорить со мной, не бойся.

  Я молча кивнула. Кровь молотом билась в голове, мысли путались.

  – Я непременно зайду к тебе после трапезы, – тихо сказала Констанца, – и ты расскажешь, что тебя тревожит.

  Не слишком надеясь на то, что моя скромная особа в самом деле интересует ее, я почувствовала себя глупо и неловко, но она выполнила свое обещание. Сразу после завтрака, когда я собиралась пойти в прачечную, чтобы помочь сестрам, она сама подошла ко мне в монастырском дворе.

  – Лаура, сегодня ты сказала, что хотела спросить меня о чем-то?

  На самом деле я ничего такого не говорила, потому что в тот момент вообще едва ли отдавала себе отчет в собственных действиях.

  – Святая мать... – начала я, пытаясь собраться с мыслями.

  – Констанца, – спокойно поправила она. – Помнишь, мы же договорились? Пойдем в дом, сегодня слишком холодный ветер.

  Мы поднялись в ее комнату наверху. Там было все в точности так же, как и в обычной жилой комнате небогатого дома: стол, табурет, рукомойник, распятие на стене, простая приземистая кровать. Из необычного ― только полка с книгами и небольшой ларь в углу. Констанца пригласила меня присесть, и я робко опустилась на табурет. Сама она села на край кровати и посмотрела на меня.

  – Итак...

  – Я хочу узнать побольше о монастыре Санта-Джулии, – сказала я. – Здесь нет священников-мужчин, а сестры сами делают всю работу, даже самую тяжелую.

  – Людям трудно бороться с соблазнами, дитя мое.

  Я вспомнила падре Остеллати и поняла, что она имеет в виду.

  – Да, наверное, вы правы.

  – Тебе не хватает мужчин?

  – О, нет, – в ужасе прошептала я. – Все, что я испытала в жизни, заставляет меня бояться их.

  Она сдержанно улыбнулась.

  – Ты еще молода. Пройдет время, и ты сможешь во всем разобраться. Неужели тебе никогда не встречались благородные и добрые мужчины?

  – Только один, – призналась я, – и я до сих пор не знаю, кто он и откуда. Он спас мне жизнь.

  Ее глаза потеплели, ресницы дрогнули и легли на порозовевшие щеки.

  – Он нравится тебе, не так ли?

  – Могу ли я довериться вам? Правду говоря, я часто о нем думаю. Вы так и не скажете мне его имя, чтобы я могла хотя бы знать, за кого молиться?

  – Молись за себя, Лаура.

  Я помолчала и решилась.

  – А вы... Констанца, вы молитесь по вечерам?

  – Каждый вечер, – прошептала она. – Моя жизнь не была безгрешной...

  – Знаете, о вас я тоже много думаю. Вы ведь так молоды, богаты и красивы. Что удерживает вас здесь?

  Она вздернула подбородок и легко засмеялась.

  – Мне двадцать пять лет, так что я уже не ребенок. Все мое богатство ты видишь в этой комнате, да еще то, что я храню в своем сердце. Что касается красоты ― я никогда не думала об этом. Кстати, у тебя очень выразительные глаза; не в них ли и есть истинная красота?

  Я смутилась. Мне всегда казалось, что я самая уродливая девушка в Кортемаджоре, и хотя мои родные никогда не посмели бы сказать мне об этом, в их взглядах я порой читала разочарование. Что такого необыкновенного Констанца нашла в моих глазах? Или ее слова ― лишь предлог, чтобы прекратить неприятный ей разговор о ее собственных секретах?

  – Но мне известно, что место настоятеля монастыря не достается любому желающему, – тихо, но твердо сказала я.

  – Видишь ли... Когда отец решил выдать меня замуж, он дал за мной неплохое приданое. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось пойти на небольшую авантюру, чтобы вложить эти деньги в то, что для меня ценнее брачных уз. – Она слегка приподняла брови и замолчала.

  – Но... – растерянно пробормотала я. – Неужели вам не нужна была счастливая спокойная жизнь в роскоши, балы, приемы, танцы, наряды?

  – Ты видела только внешний блеск, Лаура. У меня было три лошади, собственный выезд, личные служанки, портниха, белошвейка, придворные музыканты и поэты... Только счастье не в этом.

  – А в чем же? – искренне удивилась я.

  – Вся та жизнь ― ложь. Пороки, лицемерие, скука, обман, жестокость. Годы проходят, похожие друг на друга, как листья, уносимые осенним ветром. Чего стоит такая жизнь? Можно ли наслаждаться роскошью, когда где-то рядом люди умирают от голода и болезней, горят на кострах? Посмотри на меня.

  Мое сердце переполнилось благодарностью. Я встала, подошла к Констанце и опустилась перед ней на колени.

  – Простите меня. Там, в тюрьме, когда я впервые вас увидела, я решила, что вы ― ангел, спустившийся с неба, услышав мои молитвы. Вас послал мне сам Господь...

  Она вздохнула.

  – Я ничего не могла сделать для тебя тогда. Архиепископ ― довольно суровый человек, но обычно мне всегда удается убедить его помиловать хотя бы одного из осужденных. Не в этот раз. Обвинение было ложным, мне хотелось освободить тебя и ту светловолосую девушку, которой перебили ноги... Скажи-ка, местный священник не был настроен против твоих родителей или против тебя лично?

  – Падре Остеллати? – Я нахмурилась. – Он мог повлиять на мой приговор?

  – Ты не ответила на мой вопрос.

  Мне пришлось рассказать Констанце о случае в церкви, когда я застала падре с одной из прихожанок.

  – После этого я почти перестала ходить в церковь, – призналась я. – Он... был там, он знал, что мне известна его тайна, и он меня не простил.

  – Разумеется. Этот священник вхож в окружение кардинала Сан-Северино, он мог уговорами или подкупом убедить архиепископа, что от тебя необходимо избавиться. Самим своим существованием ты угрожала его положению, ведь ты могла бы в любой момент проговориться о том, что видела.

  – Я догадывалась об этом.

  Констанца улыбнулась.

  – Ты еще слишком мала, чтобы быть убежденной еретичкой.

  Я несмело взяла ее за руку. Ее пальцы были прохладными, и мои губы благоговейно коснулись мягкой шелковистой кожи. Когда она была рядом, мной овладевало странное чувство бесконечного спокойствия и радости. Она погладила меня по щеке, и мое сердце затрепетало.

  – Я далеко не ангел, Лаура. Но в такие моменты, как сейчас, когда ты смотришь на меня так, я чувствую себя чище.

  – Вы лучшая женщина на свете, – прошептала я завороженно, не выпуская ее пальцев из своих. – Могу ли я приходить к вам иногда, чтобы просто поговорить с вами?

  – В любое время, Лаура.

  Она наклонилась ко мне, ее сухие мягкие губы легко коснулись моего лба. Мне захотелось обнять ее, но я сдержалась.

  – Спасибо вам... Констанца.

  Когда я встала, чтобы уйти, она проговорила:

  – В Санта-Джулии почти никто из сестер не умеет читать, а писать ― только я и старая Сесилия, но она плохо видит. Если ты и вправду владеешь грамотой, тебе не часто придется работать на кухне и в прачечной. Впрочем, сегодня я не дам тебе никаких поручений, можешь идти.

  Весь день я чувствовала себя окрыленной. В прачечной я бросала белье в чан с горячей водой, не ощущая усталости и наслаждаясь теплом поднимающегося к потолку пара. На улицу, на промозглый ветер и дождь выходить не хотелось, и молчание появляющихся и исчезающих в облаках пара монахинь совсем меня не раздражало, не мешая думать о Констанце. Вечером я увидела ее стоящей в дверях кухни и терпеливо объясняющей что-то поварихе. Она принимала участие во всех, даже самых малых делах монастыря, а не только собирала доходы и занималась финансовыми вопросами.

  После вечерней молитвы, когда сестры стали расходиться по своим маленьким кельям, я пошла к себе, наскоро вымылась в тазу с уже остывающей водой и забралась под одеяло, поджав под себя озябшие ноги. Ветер бесновался в темноте снаружи, выл под крышей, бился в окна, как тяжелая слепая птица. Стуча зубами, я закрыла глаза и попыталась уснуть. Вспомнив слова Констанцы, я стала молиться за человека, который избавил меня от костра, потом вспомнила сестренку и родителей и помолилась за них тоже. Вскоре я отогрелась, и меня сморил сон.

  Мне снились улицы незнакомого города, пустынные и грязные, и я знала, что каждая из них ведет к площади. Впереди за домами я видела черный столб дыма, а позади была лишь ночь. Я шла вперед, подгоняемая наползающей сзади тьмой, которая была страшнее любого кошмара. Стены домов покрывались слизью и крошились, и тьма поглощала руины. Голоса, поначалу тихие, становились все громче, превращаясь из неясного шума в оглушительный рев. Они ждали меня. Я вышла на площадь, но площадь была пуста; мрак окружал ее со всех сторон, и лишь громадный костер в центре полыхал яростно и страшно. Пламя гудело, до него оставалось лишь несколько шагов...

  – Констанца! – беззвучно закричала я, и легкие наполнились жаром. – Констанца!...

  Мои глаза ослепли. В ужасе, задыхаясь, я вскочила, еще не сознавая, что это было лишь сном. Сердце стучало так, что готово было выскочить из груди. Дрожа, я выбралась из кровати, безуспешно пытаясь придти в себя, а затем, завернувшись в шерстяную накидку, побежала в комнату настоятельницы.

  Констанца не спала: из-под двери лился свет. От возбуждения я даже забыла постучаться.

  – Констанца, я...

  Я остановилась в дверях, потрясенная. Настоятельница стояла на коленях у распятия, обнаженная до пояса, в ее руке была плеть ― поменьше тех, что я видела у палачей в тюрьме, но вполне пригодная для того, чтобы наносить ощутимые раны. Кожа на спине Констанцы была покрыта багровыми полосами, в нескольких местах выступили бисеринки крови, казавшиеся черными в мерцающем свете свечей.

  Она повернулась на звук открывшейся двери. На ее лице читался испуг, глаза умоляюще смотрели на меня. Я ошарашенно рассматривала ее коротко остриженные золотистые волосы, делавшие ее похожей на юного мальчика, и молчала. Потом мой взгляд опустился к ее груди, к мягким полушариям с маленькими алыми сосками, и я почувствовала, что краснею. Мои собственные груди были меньше и казались мне уродливыми, и теперь я не могла оторвать глаз от открывшейся мне наготы другой женщины...

  Она поспешно прикрылась руками, ее щеки вспыхнули.

  – Простите меня, – смущенно пробормотала я. – Мне хотелось увидеться с вами, и я забыла о приличиях...

  – Ничего, все в порядке. – Она бросила плеть на кровать и надела рубашку. – Я тебя напугала?

  Я подошла к ней и осторожно провела пальцами по ее спине. На белой ткани проступили крохотные алые точечки, и Констанца вздрогнула.

  – Почему вы делаете это?

  – Я наказываю себя, чтобы искупить грехи.

  – Мне кажется, это не лучший способ. Ваша спина...

  Она повернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза.

  – Это не так страшно, как может показаться со стороны. Ты хотела меня видеть?

  – Я... Наверное, это не важно... Мне просто приснился кошмар.

  Констанца улыбнулась. Сев на кровать, она поманила меня к себе.

  – Иди сюда, Лаура.

  Я собиралась сесть на пол у ее ног, но она покачала головой.

  – Здесь холодно. Сядь рядом со мной и расскажи все, что хотела.

  Я сбивчиво стала рассказывать ей свой сон, но теперь он представлялся уже совсем незначительным. Выяснилось, что я даже плохо помнила подробности, так напугавшие меня. Кроме того, само присутствие Констанцы успокаивало меня. Мне стало тепло и хорошо рядом с ней; уходить не хотелось.

  – Господь показывает тебе это снова, Лаура, чтобы ты помнила и была сильной. Твоя жизнь меняется.

  – Она изменилась с тех самых пор, когда умерли все мои родные, – прошептала я.

  Рука Констанцы мягко обняла мою талию, губы коснулись виска.

  – Бедная девочка... Тебе так тяжело. И даже стены монастыря не оградят тебя от воспоминаний. Твоя мама любила тебя?

  – Да. Мне не хватает ее...

  – Я хотела бы заменить тебе ее, если ты позволишь мне такую близость.

  Я порывисто обняла ее. Ее гибкое тело под рубашкой было таким теплым; мне снова стало трудно дышать.

  – Можно мне поцеловать вас? – прошептала я еле слышно.

  Она опустила глаза, и я прижалась губами к ее бархатистой щеке. Это было восхитительно. Сознание того, что она рядом, наполняло меня неведомым прежде счастьем. Мне хотелось заплакать.

  – Ты еще совсем ребенок, – улыбнулась она. – Такая ласковая девочка...

  – Я не ребенок, – возразила я. – Вы не понимаете... То, что я чувствую рядом с вами, невозможно описать. Я совсем мало знаю вас, но у меня ощущение, что я знала вас всю жизнь. Мне хочется быть с вами рядом как можно дольше. – Я снова поцеловала ее в щеку. – Если вы не запретите мне, я могу целовать вас снова и снова... Обнимите меня.

  Она посмотрела на меня с легким удивлением.

  – Твоя мама...

  – Нет. – Я покачала головой. – Я очень ее любила, но мне никогда не хотелось быть с ней так, как с вами. Когда я целую вас, мне становится жарко. В этом есть какой-то особенный смысл...

  – Лаура. – Она погладила мою руку. – Тебе хочется нежности, в тебе пробуждается женщина... Я думаю, тебе просто нужен мужчина. Подожди немного, пока в Пьяченце утихнут все пересуды и тебя перестанут искать, и тогда я отправлю тебя в Романью с хорошей рекомендацией. Ты будешь жить при дворе урбинского герцога, выйдешь замуж и подаришь кому-нибудь те чувства, которые...

  – Нет! – воскликнула я. – Я никогда не выйду замуж! Я ненавижу мужчин, они всегда думают только об одном, даже священники! Мне не нужен мужчина, я не знаю, что мужчина может мне дать, кроме боли и унижения!

  Из моих глаз хлынули слезы. Она не понимала... а я не могла объяснить.

  – Подумай о том мужчине, который спас тебя, – напомнила она тихо.

  – Я не знаю, кто он. И потом, ведь его прислали вы.

  Она улыбнулась.

  – Мне нужны только вы, Констанца. – Я взяла ее руку и стала покрывать ее поцелуями и слезами. – Когда вы рядом, я просто теряю голову... Я не понимаю, что делаю и что говорю.

  – Лаура...

  Она взяла меня за подбородок и заставила поднять голову, затем ласково вытерла мое мокрое лицо.

  – Этого не должно быть, понимаешь?

  – Чего?

  – Этой привязанности. Такие сильные чувства не должны возникать между нами. Это неправильно...

  – Наверное, я не нравлюсь вам?

  – Нет, что ты. У тебя глаза, как у олененка, и чудесные волосы... Я боюсь, что поддамся соблазну, и тогда Бог не простит мне. Ты еще не знаешь, чего просишь от меня, но я знаю. Мне страшно, Лаура, потому что я сама готова уступить своим чувствам. Тебе лучше уйти.

  Я затрепетала. В ее голосе было что-то, заставившее мое сердце сладко ныть.

  – Пожалуйста, позвольте мне побыть с вами еще немного, – взмолилась я. – Если вы собираетесь спать, я просто посижу здесь рядом с вами, можно?

  Она прилегла на постель, не сводя с меня глаз.

  – Ты замерзнешь.

  Я упрямо помотала головой.

  – Все равно я не уйду. Не прогоняйте меня, Констанца.

  Она помедлила, словно в нерешительности.

  – Тогда ложись со мной. – Откинув одеяло, она отодвинулась, давая мне место.

  Я забралась под одеяло и прижалась к телу Констанцы. Она была такая теплая и уютная, что я сразу согрелась.

  – Обнимите меня еще раз, – попросила я, и она не стала возражать. Ее рука гладила мое плечо, а потом легла на мою талию и притянула меня ближе к ней.

  – Мне хочется большего, – призналась Констанца. Ее дыхание стало быстрым и неровным, щеки порозовели. – Это искушение, с которым я не в силах справиться, моя дорогая.

  – Я могу еще поцеловать вас?

  Она улыбнулась, и я стала покрывать поцелуями ее лицо, наслаждаясь податливым теплом ее тела.

  – Нет, не так... – Она остановила меня, накрыв ладонью мои губы.

  Я растерянно замерла.

  – Я научу тебя, – прошептала она. Ее зрачки расширились, отчего серые глаза стали казаться почти черными. – Я покажу тебе, каким поцелуем можно передать чувство... Закрой глаза.

  Я повиновалась, и вдруг почувствовала, как ее мягкие горячие губы осторожно касаются моих. Мне стало трудно дышать. Она целовала меня так, как никто до этого, а затем ее язык нежно, но настойчиво проник мне в рот. Я почувствовала, что горю; мне так хотелось именно этого, этой незнакомой нежности, этой волшебной игры, этого неясного обжигающего желания.

  – Констанца... – выдохнула я, открыв глаза, когда она оторвалась от меня. Ее лицо сияло, глаза стали влажными и огромными, как озера.

  – Что ты чувствовала?

  – Я не могу описать... Пожалуйста, сделайте это снова!

  Она закрыла глаза и покачала головой.

  – Нет, Лаура. Мы не должны...

  Почувствовав легкую обиду, я отодвинулась. Что такого страшного было бы в том, что она еще один раз забралась бы язычком в мой рот? Тем более что мне это так понравилось, да и ей, как я заметила, тоже...

  – Тогда хотя бы не прогоняйте меня, – взмолилась я. – Я боюсь спать одна.

  – С каких это пор?

  – Мне снятся плохие сны. К тому же в моей комнате холодно, и ветер задувает в окна.

  – Тебе следует научиться смирению.

  – Позвольте мне спать с вами, всего только одну ночь...

  – Ну хорошо. – Она коротко усмехнулась, но отстранилась, когда я попыталась поцеловать ее в губы. – Довольно на сегодня, Лаура. Не пользуйся моей добротой, чтобы мучить меня. Постарайся уснуть.

  – Спокойной ночи, Констанца.

  Я с наслаждением свернулась калачиком у нее под боком. Тонкий лен ее белой рубашки пах шалфеем и розами, а кожа ― теплым воском. С ней было так хорошо, но я отчего-то не могла уснуть. Кажется, ей тоже не спалось, и мне пришлось прибегнуть к старому способу, чтобы успокоиться: я стала считать соломинки. Счет дошел до двухсот, когда мысли стали путаться, тело стало тяжелым и слабым. Двести девять, двести десять... Нить, связывающая меня с реальностью, наконец оборвалась.

  Наутро я обнаружила, что Констанца уже ушла. Постель еще хранила ее запах, но успела остыть. Вскочив, я поспешно схватила свой плащ и побежала вниз по лестнице в дормиторий, обжигая босые ступни о ледяные каменные ступени. Почти все монахини проснулись, в коридоре стоял тихий гул голосов. На меня не обратили особого внимания, и я порадовалась, что моя келья ближе к лестнице, чем остальные.

  Утренняя служба оказалась короче, чем обычно, и на ней не было Констанцы. Отсутствие настоятельницы расстроило меня больше, чем я могла ожидать. После трапезы я разыскала Розу.

  – Ты не знаешь, где я могу найти аббатису? – осторожно начала я.

  – Должно быть, уехала в Кремону, – небрежно ответила она.

  – А что, она там часто бывает?

  – У нее там какие-то дела. Уезжает обычно ни свет ни заря, а возвращается поздно вечером. Одна... – Роза неодобрительно покачала головой. – Хоть солдаты и объезжают окрестности, а от разбойников да лихих людей не избавились.

  – Ее дела как-то связаны с монастырем?

  – Не знаю. Она там часто бывает, каждую неделю, а то и не по одному разу. Берет с собой узел с какими-то вещами, и едет верхом. Расспроси ее сама, если хочешь. Сестрам любопытно, но они не решаются...

  Это было неожиданно. Что делала Констанца в Кремоне? Возможно ли, что она тайно встречалась с возлюбленным? Меня захлестнула внезапная ревность. Вот почему она молилась по вечерам! Вот какие грехи умоляла Бога простить ей! И конечно, она хорошо умела целоваться: ведь практиковалась каждую неделю...

  День стал для меня настоящей пыткой. Я что-то делала, таскала корзины с бельем, развешивала для просушки тяжелые плащи, рубашки и юбки. Мокрые пальцы окоченели на холодном ветру, но я заметила это, лишь когда из непослушных озябших рук стали выскальзывать вещи. Я думала, что скажу Констанце, когда она вернется. Успокоит она меня или просто посмеется? Вероятно, останется при своих тайнах... В конце концов, кто я такая, чтобы она давала мне отчет в своих поступках? Один поцелуй, одна ночь, проведенная вместе, еще ничего не значат...

  Я с волнением ждала вечера. Когда стемнело, я пришла к воротам и села на скамью, завернувшись в накидку. Привратница удивленно смотрела на меня, потом спросила, что я тут делаю в столь поздний час.

  – Я жду мать настоятельницу, – ответила я. – Мне говорили, что она должна вернуться вечером.

  – Скорее уж ночью. Ты не замерзнешь? Она же все равно пойдет в свою комнату, так что можешь подождать ее в дормитории.

  – Ничего, я подожду.

  Очень скоро я пожалела о своем упрямстве: пошел холодный дождь, шерсть капюшона быстро промокла насквозь, и по спине с волос потекли ручейки. Стуча зубами, я перебралась под навес конюшни, продолжая наблюдать за воротами. Наконец, мое терпение было вознаграждено: послышался глухой перестук копыт, и голос Констанцы выкрикнул:

  – Откройте, сестра Мария, это я!

  Привратница поспешно отворила калитку, и всадница, пригнувшись, въехала во двор. Мокрый плащ тяжело свисал с ее плеч, круп лошади блестел от дождя.

  – Отведите Искорку в стойло, вытрите и накормите. – Констанца спешилась, отвязала от седла небольшой сверток и, спрятав его под плащом, почти побежала через двор к дормиторию. Я бросилась за ней.