Текст книги "После перемен (СИ)"

Автор книги: Извращённый отшельник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава 14

В такой час, когда ночь ещё не наступила, а вечер не решался отступить, я собирался в поездку. Вернее, меня собирала Харуно.

«Теперь всё стало на свои места, – мысли летели при взгляде на отражение. – Почему всё это время я чувствовал себя странно? Это место… этот дом – я не принадлежу ему. Я привык к другой жизни, другой реальности. Жизни в одиночестве.»

Обрывки рассказов Каору всплывали в голове, перекрываясь с прожитыми днями без памяти. Но вместо ожидаемой пустоты внутри разливалось странное тепло.

Тот Казума жил один. Закрытый, как в раковине. Теперешний Казума окружён людьми, которые постоянно рядом: дед, Кана, Харуно и куча персонала. Это должно было тяготить. Но почему-то не тяготит. Я абсолютно спокоен.

Взглянул на Харуно – она работала молча, и в этой тишине читалось понимание. Особенное, без необходимых друг другу слов.

Может, моя новая жизнь рядом с людьми, с этой бесконечной чередой разговоров и даже споров – это нормально? Я ведь могу быть частью этого мира?

– Харуно, – произнёс я так тихо, что сам едва услышал.

Она подняла глаза – в них плескалась усталость вперемешку с преданностью, которую не купишь ни за какие деньги:

– Да, Казума-сама?

Вопрос, который я собирался задать, почему-то показался важным, хоть на первый взгляд и казался странным:

– Если я исчезну, ты будешь скучать?

Харуно замерла. Её пальцы на мгновение остановились на последней застежке спортивной куртки.

– Скажи честно, – добавил я. – Не как должна ответить служанка дома Кобаяси, а как чувствуешь сама.

Она подняла глаза, и в них теперь показалось не отражение идеальной прислуги, а живой, пронзительный взгляд:

– Я бы скучала, Казума-сама, – произнесла она тихо, но уверенно.

Внутри что-то дрогнуло, как нить, которую задели в темноте:

– Почему?

Харуно опустила глаза, но в этом жесте не было привычной покорности:

– Потому что вы сделали этот дом… другим.

– Другим? – наклонил я голову набок.

– Живым, – посмотрела она на меня. – Теперь в этом холодном доме бьётся сердце.

Я на мгновение замолчал, переваривая её слова. Затем кивнул:

– Спасибо, Харуно.

Её губы чуть дрогнули, будто хотела улыбнуться, но сдержалась.

– Вы готовы, Казума-сама, – произнесла она, поклонившись.

– Ладно, – выдохнул я, направляясь к двери. – Пора встретиться с призраками прошлого.

…

Вечерний воздух обнял прохладой, стоило выйти из дома. И тут же я увидел его – дед стоял у входа, величественный и неподвижный, как древнее божество, охраняющее врата храма. Что-то в его осанке говорило о буре, притаившейся за напускным спокойствием.

«Значит, Каору рассказала ему о нашем разговоре», – пронеслось в голове, пока я изучал его лицо, на котором итак всё было написано.

Мы застыли друг напротив друга. Воздух загустел. В этой тишине слышалось больше правды, чем во всех наших предыдущих разговорах.

– Я знаю, что ты любишь меня, дед, – сказал я наконец, смотря ему прямо в глаза. – Вижу это по твоим глазам.

Его взгляд дрогнул, но он не ответил, ожидая, что я продолжу.

– Но не могу принять то, как ты поступил с моими родителями, – мой голос был твёрдым, но без ярости.

Он выдохнул – глубоко, тяжело, выпуская груз, что нёс десятилетиями:

– Я делал то, что должен был, Казума. Род Кобаяси – не просто семья. Это наследие веков. Я лишь пытался сохранить его. Однажды ты поймёшь моё решение того дня.

– Я и сейчас понимаю, дед, – и в моём голосе не было ни осуждения, ни гнева. – Именно поэтому мы стоим здесь и говорим спокойно, а не рвём друг другу сердца.

В его взгляде промелькнуло удивление – явно ожидал другой реакции от внука, которому только что открылась тяжесть семейных тайн. Наступило молчание. Мы стояли, каждый думая о своём. Дед пытался держаться, как всегда – несгибаемый глава империи Кобаяси. Но мои глаза видели, как подрагивают его пальцы на трости, как напряжённо застыли плечи под идеальным костюмом.

– Поговори с отцом, – произнёс я, и эти слова прозвучали в вечернем воздухе как вызов.

Он не ответил, ожидая, что я скажу дальше, взгляд стал острее, внимательнее.

– Когда придёт время, – продолжил я с уверенностью, что приходит только с пониманием истины, – я возьму в свои руки не только Кобаяси Групп, но и империю отца.

Что-то дрогнуло на его старческом лице – быстрое, почти незаметное, как рябь на воде. Он смотрел на меня так, будто впервые по-настоящему увидел. Чёрные глаза медленно расширились, видимо, не сразу понял, что именно я имел в виду. Но через миг дед всё осознал.

– Ты предлагаешь… – его голос, всегда уверенный, сейчас звучал непривычно хрупко.

– Да, дед, – перебил я, сохраняя спокойствие. – Я хочу, чтобы вы примирились. По-настоящему. Не ради бизнеса. Ради семьи.

В его глазах промелькнула боль, которую он прятал за десятилетиями гордости и принципов.

– Хочешь, чтобы я признал его? – эти слова дались ему тяжело, как последние капли воды в пустыне.

– Ты итак признал его, хоть и не говоришь вслух, – ответил я, глядя ему в глаза. – Я хочу, чтобы ты сказал ему об этом и вы, наконец, стали семьей.

Что-то надломилось в нём – та стена, что возводилась десятилетиями, начала осыпаться. Он отвернулся, пытаясь спрятать эту внезапную уязвимость, но сложно было не заметить, как дрогнули его губы, как затуманились глаза.

– Казума… – выдохнул дед, и его глаза увлажнились. Пальцы сжались в кулаки – последняя попытка удержать маску властного патриарха. Но время масок прошло. Он сделал шаг назад, отступая перед волной чувств, но затем встал, как вкопанный.

– Значит… ты простил меня, – произнёс он хрипло, и эти слова явно обжигали его горло. – За то, что не был с тобой рядом… За то, что пропустил все твои дни рождения… – его старческие глаза заслезились. – За то, что не научил тебя ездить на велосипеде… За то, что не был с тобой в трудные минуты…

– Простил. – искренне ответил я. – Но теперь твой черёд сделать шаг, дед. Навстречу будущему, которое сильнее прошлых обид.

Он смотрел на меня печально, но при этом и счастливо. Во взгляде чёрных престарелых глаз – чистое, незамутнённое признание. Одинокая слеза скатилась по его щеке – драгоценная, как жемчужина, выстраданная годами гордости.

– Мой внук, – произнёс он, сдерживая себя изо всех сил. – Ты стал настоящим мужчиной. И превзошёл нас всех.

Я шагнул вперёд и обнял его – не главу Кобаяси Групп, не хранителя древних традиций, а просто деда, чьё сердце оказалось живым под броней долга и власти.

– Просто сделай это, дед, – сказал я тихо. – Пригласи его на ужин. Без масок и регалий.

Он замер, взвешивая тяжесть этой простой просьбы, затем его руки, привыкшие держать бразды империи, неуверенно поднялись, обняв меня в ответ:

– Хорошо, – выдохнул он слово, которое, возможно, ждало своего часа десятилетиями.

Я отстранился, встречая его взгляд – уже не властного главы рода, а просто человека, нашедшего путь к примирению:

– Теперь мне пора, дед. Нужно встретиться с призраками своего прошлого.

Он кивнул в ответ, лицо вернуло привычное спокойствие, но в глазах всё ещё читалось уважение и что-то похожее на гордость.

Я развернулся и зашагал к машине, где меня уже ждала Кана.

– Поехали, – сказал я, садясь за руль.

Porsche мягко тронулся с места, унося нас прочь от поместья, где только что изменилось больше, чем казалось возможным.

* * *

Я припарковал Porsche у высотного жилого комплекса из бетона и стекла. Тут же располагались магазины и уютная кофейня.

Двигатель затих, и в салоне стало тихо. За окном пульсировал город, но здесь, в моменте, время застыло, как капля смолы.

Кана, сидевшая рядом, повернулась:

– Что дальше, Казума-сама? Вы пойдёте домой к Накамуре-сан?

Я смотрел на фотографию, что дала мать. Накамура Рин – молодая блондинка со взглядом, в котором читалось что-то неуловимое. Что-то, что я должен был помнить, но не мог.

– Хм-м, – я провёл пальцем по глянцевой поверхности снимка, – было бы проще, если бы я чувствовал хоть что-то. Хоть намёк на узнавание.

Кана ждала, храня своё фирменное молчание.

– А так… даже не знаю, что я ей скажу? – я откинулся на сиденье. – «Извини, говорят, мы любили друг друга, но я помню только то, что мне рассказали час назад»? – и положил фотографию в карман, с осознанием, что всё-таки зря приехал. – Я ведь ничего не помню, что между нами было. Ни её голоса, ни её улыбки, ничего. Всё это просто пустые слова для меня.

Вдруг пальцы Каны едва дрогнули на колене – движение столь незначительное, что его можно было принять за игру света.

– Казума-сама, – её голос прозвучал непривычно мягко. – Посмотрите туда.

Я проследил за её взглядом, и время споткнулось, зависло. Я увидел её.

Она стояла у витрины кофейни, и тёплый свет, исходящий изнутри, окутывал её золотистым сиянием. Тёмно-синий плащ подчёркивал хрупкость её силуэта, а светлые волосы казались почти золотыми в освещении. Рядом с ней был молодой мужчина в сером пальто. Её смех – лёгкий, как весенний ветер, долетел до нас через закрытые окна машины.

Моё сердце вдруг странно сжалось.

Накамура Рин – имя прозвучало в голове как отголосок чужого воспоминания.

Я смотрел, как они стояли у кофейни. Парень наклонился к ней, сказав что-то с улыбкой, а она рассмеялась, смущенно прикрыв рот.

Почему… почему меня это так сильно волнует?

Его рука на её плече, её улыбка, тающая в вечернем свете, их общий момент, такой простой и естественный.

А потом… их губы встретились.

И что-то внутри меня взорвалось.

Воспоминания хлынули как прорванная плотина – яркие, острые, беспощадные. Каждый образ вспыхивал в сознании, как вспышка фотокамеры, обжигая разум. Перед глазами замелькали сотни картинок, тысячи фрагментов, будто кто-то включил прожектор прямо в мозгу.

– Рин, подожди!

– Казума, не будь таким серьёзным, я просто пошутила!

– Я люблю тебя…

– Тогда люби меня вечно…

Каждое воспоминание било, как разряд тока, заставляя сердце сжиматься от боли, что теперь чувствовалась каждой клеткой тела.

Я любил её. Боги, как же сильно я её любил.

Следом посыпались образы один за другим, удар за ударом, восполняя разум воспоминаниями. Слова, лица, голоса – всё нахлынуло волной, готовой утопить меня в своей силе. Я судорожно вцепился в руль, чувствуя, как реальность плывёт перед глазами. Прошлое и настоящее смешались в один бешеный водоворот чувств и образов, грозя утянуть на самое дно. Голова затрещала, будто кто-то сжал её в тиски и вонзил раскалённый прут прямо в мозг. Боль стала невыносимой, я не мог её остановить.

И закричал. Громко, пронзительно, как если бы это был единственный способ справиться с тем, что происходило.

– Казума-сама! – голос Каны доносился откуда-то издалека. Я тонул, а она звала меня с поверхности.

Пальцы впились в виски с такой силой, что вот-вот проломят череп. Но даже эта физическая боль была ничем по сравнению с тем пожаром, что пылал в сознании.

– Рин…

– Не приближайся. И не смотри на меня так.

– Так? Как? Как будто я тебя люблю? Мы же обещали… обещали любить друг друга вечно. Помнишь?

– Любить вечно? Ты правда поверил в это? Казума, ты просто ребёнок, который придумал себе сказку. Но у сказок нет счастливых концов. Запомни это.

– Рин… хватит…

– Между нами ничего нет. Никогда не было. Забудь меня. Просто исчезни из моей жизни…

Я кричал, сжимая виски, но боль только усиливалась. Вместе с ней приходили образы, воспоминания. Стена, удерживающая всё – рухнула.

Средняя школа. Осенний день. Я стою на школьной площадке, смотря, как Акане, совсем юная, с закрытыми глазами собирает сложный пазл из сотен кусочков. Её пальцы мелькают, точь движутся сами по себе, а на лице отражается спокойная уверенность.

– Казума, ты правда думал, что победишь меня?

– Акане-чан, ты выиграла только в одном раунде из пяти.

И то, в котором я поддался, но говорить ей об этом, конечно же, не стал…

Вспышка. Её слезы на моей рубашке. «Я люблю тебя, глупый Казума!» Так больно видеть её плачущей, но что-то внутри поёт от этих слов.

Новая сцена. Старшая школа. В руках любовное письмо в виде самолетика. Передо мной Харука.

– Я и сама удивляюсь своему интересу, Ямагути-кун… Давай встречаться!

Её ложь в глазах…

А после – о громный зал, сцена освещена яркими прожекторами. Харука в центре, играет Кристину из «Призрак Оперы», а я стою, наблюдая, как все замирают от её исполнения. Её глаза мельком встречаются с моими, и в этот момент я чувствую, как меня накрывает странное тепло. Я горд за неё. Чёрт возьми, она просто потрясающая.

И снова вспышка.

Караоке. Яркие огоньки и музыка, играющая громче, чем нужно. Я сижу на диване, когда Мияко неожиданно склоняется ко мне, её глаза блестят от задора. Она хохотнула, игриво хлопнув меня по бедру:

– Прекрати! Я и не знала, что ты такой… пошлый!

Я усмехаюсь. Наш поцелуй на балконе. После расставание и новая встреча с новым расставанием. Затем д ождь. Я весь промок и замерз. И Мияко накрывает меня зонтом.

Вспышка. Ночной клуб. Музыка бьёт по венам, как адреналин. Стробоскопы режут темноту на куски. И Юкино. Испуганная, слабая, непривычно видеть её такой. Я ОЧЕНЬ ЗОЛ. Её глаза расширены от ужаса.

– Казума, не надо! – её голос срывается.

Но я уже в огне. Четверо против одного? Пусть. Я не из тех, кто бежит.

А затем новая драка. Они не смирились с поражением. И куда это их привело? Снова ко мне. Чёрт, мозг цитирует Таноса из Вселенной Марвел⁈

«Твою ж мать, – мысль прошивает сознание. – Я помню. Помню всё. Каждую чёртову секунду!»

Сидя за рулем, я тяжело дышал, точь только что вынырнул из глубоких вод. Чуть не утонул! Голова всё ещё гудела от воспоминаний, но теперь… теперь всё стало ясно, как после грозы.

– Теперь всё встало на свои места, – выдохнул я, чувствуя, как внутри затихает буря. – Я вспомнил всё.

Взгляд Каны изменился. В нём появилось что-то, чего я раньше не видел – тень настоящего страха.

– Ваши глаза, Казума-сама, – её голос стал тише обычного. – Они стали другими.

Я не сдержал усмешку:

– Бабуля-соседка всегда говорила, что у меня глаза как у мертвеца, или как у ёкая. Наверное, она была права.

Кана промолчала, но её поза стала напряжённее.

– Но этот взгляд – часть меня, – добавил я, потянувшись к дверной ручке. – К тому же, демоны умеют быть честнее людей.

Её рука метнулась к моему рукаву – движение быстрое, как бросок змеи. Хватка была мягкой, но я почувствовал в ней силу профессионального телохранителя.

– Что вы собираетесь сделать, Казума-сама? – спросила она настороженно.

Я посмотрел на неё, и улыбнулся, но в этой улыбке не было радости.

– То, что должен.

Её пальцы чуть сильнее сжали мой рукав:

– Вы уверены, что это… правильное решение?

– Да, Кана. – я накрыл её руку своей. – Таков путь.

И вышел из машины. Каждый шаг к кофейне отдавался в висках, как удары молота. Внутри всё сжалось, но ноги сами несли меня вперёд. Остановившись в паре шагов от витрины, произнёс:

– Рин.

Одно слово. Три буквы. Целая жизнь.

Она застыла, как вкопанная. Почувствовала, что её имя произнесли не так, как обычно. Медленно обернулась, и время остановилось.

В её прекрасных голубых глазах отразилась целая вселенная чувств – боль, страх, тоска, горечь. Они сказали больше, чем она могла бы выразить словами.

– Казума… – прошептала она. Голос дрожал, как от ветра, которого не было.

Её спутник шагнул вперёд – взрослый, ей под стать, уверенный в себе. Не знающий, во что вмешивается.

– Есть проблемы? – в его голосе звучала угроза.

Я посмотрел на него – не с яростью, не с ревностью. С пониманием того, что он здесь лишний.

– Будут, – мой голос прозвучал спокойно, – если не уйдёшь прямо сейчас.

Рин дотронулась до его руки:

– Уходи. Я всё объясню. Позже.

Он замялся, недовольно бросив взгляд на меня, но, видя её решимость, нехотя развернулся и ушёл.

Когда он скрылся за дверью кофейни, Рин вновь посмотрела на меня.

– Что ты тут делаешь? Как нашёл меня?

– Правда? – мой голос стал тише. – Это первое, что ты хочешь спросить, Рин? Прошло всего полмесяца, а ты уже начала новую жизнь?

Её глаза дрогнули, и она отвернулась, не в силах выдержать моего взгляда.

– Прости, Казума, – прозвучал её надломленный голос, – бороться с твоей матерью было бессмысленно. Я смирилась. И нашла в себе силы жить дальше.

Я нахмурился, чувствуя нечто странное внутри:

– Но ты даже не попробовала бороться. Просто исчезла. Оставила письмо и сбежала. Даже не пыталась связаться со мной… хоть как-то объясниться.

Её плечи дрогнули, будто от удара. На секунду показалось, что она сейчас заплачет, но сдержалась – как всегда умела сдерживаться. Её губы приоткрылись – явно хотела ответить, но не могла найти слов.

Я вздохнул, опустив взгляд на мгновение, чтобы взять себя в руки. Всё внутри кричало, но снаружи я оставался спокойным, холодным.

– В день, когда ты уехала, – каждое слово давалось мне с трудом, точь вытаскивал осколки из глубокой раны, – я хотел поговорить с тобой. Выяснить причину. Но не успел. Ты исчезла.

Рин замерла, глаза стали влажными:

– Это всё твоя мать…

– Я уже в курсе, – оборвал я её. – Но, Рин… почему ты никак не связалась со мной? Почему? Хоть слово, хоть намёк…

В её глазах блеснули слёзы – настоящие, не те, что можно научиться сдерживать.

– Я был готов отдать всё ради тебя, – мой голос звучал тихо, искренне. – Исчезнуть. Мы бы жили в какой-нибудь забытой богом деревушке, но вместе. Хоть на краю света. Только бы с тобой.

Она стояла, прикусив губу – жест, который я помнил слишком хорошо. Пальцы нервно теребили край плаща, а в глазах – осознание непоправимого.

Я сделал глубокий вдох, чувствуя, как внутри что-то окончательно встаёт на место:

– Наша любовь не прошла проверку, Рин. Она оказалась слабее страха.

– Казума… – её губы дрогнули.

Я только печально улыбнулся:

– Знаешь, что самое ироничное? Любовь юной девчонки из средней школы оказалась сильнее, чем была твоя.

По щеке Рин скатилась одинокая слеза.

– Я не пытаюсь сделать тебе больно, – мой голос смягчился. – Не хочу как-то принизить твои чувства, Рин, или мешать тебе жить дальше. И не жду, что ты всё бросишь ради меня…

Повисла пауза – тяжёлая, как предгрозовое небо.

– Потому что сам этого больше не хочу, – закончил я.

Рин сжала губы, отвела взгляд, а затем прошептала:

– Казума… прости, что не любила тебя также сильно, как ты меня.

Шёпот, но в нём была вся правда, которая связывала нас.

Я смотрел на неё, чувствуя, как внутри медленно утихает буря, и остаётся только странное спокойствие.

– Не за что просить прощения, Рин. В любви нет правых и виноватых. Просто иногда два человека идут разными путями.

Её глаза наполнились слезами – хрустальными каплями несбывшихся надежд. Она пыталась сдержать их, как всегда хотела быть сильной.

– Вспомни, что я сказал тебе, когда ты пряталась в моей спальне, – напомнил я. – «У этой истории может и не быть хорошего финала. Но, возможно, иногда важен не сам конец, а то, что происходит здесь и сейчас.» Поэтому, Рин, спасибо тебе. Время, проведённое с тобой, было прекрасным. Давай сохраним это. Может быть… как друзья?

Она не смогла сдержать слёз. Но вместе с ними появилась лёгкая, горькая улыбка.

– Ты изменился, Казума, – её голос дрожал, но в нём звучала гордость. – Стал мудрее не по годам…

Я ухмыльнулся:

– Прошёл настоящую эволюционную адаптацию, как вид, оказавшийся в новой экологической нише.

А точнее, без памяти и в особняке деда!

На секунду она растерялась, но затем хихикнула:

– Ты единственный, кто может выразить чувства на языке биологии! – и вытерла слёзы с уголков глаз.

– Привычка при общении с тобой, – подмигнул я.

Мы замолчали, но на этот раз тишина была лёгкой, без напряжения, что было в начале.

– Береги себя, Рин, – сказал я наконец, делая шаг назад.

Она кивнула, голубые глаза полны признательности.

– И ты, Казума.

Я развернулся и направился к машине, чувствуя, как с каждым шагом в груди становилось свободней.

Некоторые двери нужно закрывать самому, чтобы суметь открыть новые…

Глава 15

Я сел в машину, и закрыл дверь с мягким щелчком. В салоне повисла тишина, как в серии «Евангелиона», где Синдзи просто сидел в поезде и страдал. Но нет, я не страдаю. Просто чувствую, как последняя глава моей истории с Рин закончилась. Перевёрнута. Закрыта. Увы? Нет. Не о чём жалеть. Впереди – новая жизнь. Новая любовь, может, даже не одна. Хотя, пока не готов к отношениям. Нужно переварить предыдущие и полностью остудить угасающие угли в сердце, чтобы однажды разжечь новый огонь.

Разговор всё ещё крутился в голове, но не вызывал боли. Скорее, это было похоже на финальные титры грустного аниме – вроде и печально, что всё закончилось, но в то же время чувствуешь удовлетворение.

Краем глаза заметил, как Кана сверлит меня своим фирменным взглядом из серии «я-профессионал-но-очень-за-тебя-волнуюсь». Молчаливая, но при этом всё понимающая. Однозначно переживает за моё эмоциональное состояние, а может и психическое. Надо бы успокоить её.

– Казума-сама, вы в порядке? – спросила она осторожно, боясь потревожить меня.

Я повернулся, встречаясь с её взглядом – тёмным и внимательным, как ночное море:

– В полном, – на губах появилась уставшая улыбка. – Спасибо, что была рядом, Кана.

В её глазах промелькнуло нечто – быстрое, как падающая звезда, но она лишь молча кивнула, переводя взгляд на огни ночного города за окном.

Я достал телефон – новый, купленный Харуно, при этом пустой, как инвентарь новичка на первом уровне. Активировал экран, в памяти всплыли цифры – чёткие, точь выгравированные в сознании.

Пальцы сами начали набирать комбинацию – как какой-то древний чит-код времен ГТАшки, застрявший в подкорке мозга.

Четыре… девять… шесть…

Когда последний символ появился на экране, нажал вызов и поднёс телефон к уху. Гудки тянулись, казалось, вечность. И вот наконец раздался знакомый голос, чуть усталый, но всё такой же уверенный, каким я помнил его всегда:

– Ямагути Дзюмпей слушает.

Я улыбнулся и сказал, стараясь, чтобы голос звучал непринуждённо, как когда-то:

– Привет, бать.

Тишина на том конце была такой глубокой, что в ней можно было утопить целую школу цундере.

ЧТО ЗА ЖЕСТОКИЕ МЫСЛИ ПО ОТНОШЕНИЮ К ЦУНДЕРЯШКАМ, КАЗУМА⁈

А потом – выдох отца, полный такой чистой радости, что даже моё прокачанное сарказмом сердце пропустило удар:

– Сынок… Казума…

Пауза. Короткая, как миг.

– Я так скучал! – в этих словах была вся его любовь, которую не могла стереть никакая амнезия.

Я улыбнулся, чувствуя, как внутри что-то тёплое растапливает остатки холода.

– Судя по твоему тону, – произнёс я с лёгким сарказмом, – ты уже понял, что я вернулся. Полностью.

На другом конце раздался короткий смешок, но в нём было больше облегчения, чем веселья.

– Ещё бы, – ответил отец. – Твоё фирменное «бать» никто не смог бы подделать.

– Ты чем сейчас занят? – спросил я, переходя к делу. – Нужно увидеться, поговорить.

– Так приезжай домой, сынок! – в его голосе было столько энтузиазма, что хватило бы на целый сезон сёнен-аниме. – Юкино с Мичико-сан тоже обрадуются…

– Не сегодня, – оборвал я мягко, но твёрдо. – И не говори им о памяти. Пока.

Пауза. Короткая, но понимающая.

– Не знаю, что ты задумал, – сказал он, и я мог представить, как он качает головой, – но ладно. Если дома не хочешь говорить, давай в нашу лапшичную. Я как раз не успел поужинать.

– Буду там через двадцать минут, – ответил я, чувствуя, как сердце отзывается на воспоминания.

– До встречи, сын, – простые слова, но в них – вся отцовская любовь.

Я убрал телефон в карман и глубоко вдохнул.

Пора встретиться с человеком, который никогда меня не предавал.

* * *

Лапшичная «У Хатори» пряталась в лабиринтах узких улочек старого Токио. Один из кварталов, где время текло медленнее, чем в остальном городе. Бумажные фонари отбрасывали тёплый свет на деревянные стены, пропитанные ароматами специй и бульона. Пар от котлов поднимался к потолку, наполняя воздух пряностями.

Колокольчик над дверью звякнул, когда я вошёл. Старые половицы скрипнули под кроссовками – звук, знакомый с детства. За стойкой, как и десять лет назад, стоял Хатори-сан. Прямо NPC, который никогда не меняет локацию. Седые волосы собраны в традиционный пучок, на белом фартуке – следы сегодняшней битвы с мукой и соусами.

– Ками-сама, – его морщинистое лицо расплылось в улыбке типа «мудрый старец встречает героя». – Неужели мои старые глаза видят самого Казуму?

Внутри шевельнулось что-то тёплое, как после пересмотра «Наруто».

– Добрый вечер, Хатори-сан, – я приземлился на деревянный табурет, отполированный годами и сотнями задниц до блеска легендарного мифического предмета.

– Как всегда? – спросил он с лёгкой улыбкой, взяв половник. – Тонкоцу рамен с дополнительным яйцом?

– Ага, и бате тоже сделайте, – кивнул я, вдыхая знакомый аромат. – Он скоро подойдёт.

– Конечно, – Хатори-сан заливал ароматный бульон в две глубокие миски. – Давно вас не было!

Я наблюдал, как он добавляет специи в бульон – каждый жест выверен десятилетиями:

– Старшая школа забирает всё время.

– Ты же уже в старшей школе⁈ – он усмехнулся, качнув головой.

– Второй год.

Хатори-сан что-то пробормотал о «детях, которые так быстро взрослеют», и продолжил своё дело.

Лапшичная жила своей обычной жизнью. Палочки стучали по мискам в такт мелодии из соседнего заведения, приглушённые разговоры сливались в белый шум. В углу тихо шипела старая рисоварка – наверное, ровесница первых покемонов.

Запах свежего бульона вырвал меня из размышлений. Хатори-сан поставил передо мной дымящуюся миску, полную ароматной лапши, зелени и нарезанного мяса.

– Твой отец всегда говорил, – произнёс он, протирая стойку, – что настоящий разговор возможен только за хорошей лапшой.

Колокольчик на двери звякнул, точь обозначая появление важного персонажа, и в дверях материализовался батя – высокий для японца, с вечно растрёпанными волосами, как у героя сёнен-манги на пенсии. Расстёгнутая куртка, под ней тёплый свитер – классический прикид «уставший офисный воин».

– Бать, – махнул я ему. – Ты как всегда опаздываешь! Прямо как главный герой на важный турнир!

Он стянул куртку, втягивая носом аромат специй и бульона:

– Боги, этот запах… Будто в прошлое вернулся!

Когда он сел рядом, Хатори-сан приветствовал его своей фирменной улыбкой из разряда «я-знаю-все-ваши-секреты-но-никому-не-скажу»:

– Дзюмпей-сан! Давненько не виделись. Всё также занят?

– Как обычно, – вздохнул отец. – Работа никогда не заканчивается.

– Ну, раз так, ешьте, пока не остыло, – сказал Хатори-сан, ставя перед ним дымящуюся миску. – В этот раз я сделал немного поострее, знаю, что ты любишь.

– Благодарю, – отец принял палочки с благодарностью, что бывает только у голодных трудоголиков.

Мы погрузились в еду и тишину – уютную, знакомую с детства. Только бульон тихо булькал в мисках, да пар поднимался к лампам. В этой маленькой лапшичной, пропахшей специями и соевым соусом, время остановилось, позволяя нам просто побыть отцом и сыном. А мы… мы просто наслаждались моментом.

– Ты изменился, Казума, – вдруг сказал отец, прерывая тишину.

– И как?

Он улыбнулся краем губ, глядя на меня с теплом.

– Стал спокойнее. Увереннее.

Я зачерпнул остатки бульона:

– Просто повзрослел.

– Это тоже, – он кивнул, сделав ещё пару глотков. – В тебе появилась глубина.

– Глубина, значит, – повторил я с иронией. – Вряд ли это та характеристика, которой я хотел бы, чтобы меня описывали. Звучит как диагноз. «Пациент, у вас острая глубина личности. Прописываю просмотр аниме-комедий и поменьше думать о жизни».

Отец рассмеялся, и в его смехе я услышал то, чего так давно не хватало – настоящую радость.

– Я скучал! – посмотрел он мне прямо в глаза. – По твоим фразочкам! И занудному характеру!

Я ухмыльнулся:

– Знаешь, бать, я тоже скучал. За эту неделю, без памяти, столько всего произошло. Я будто прожил целую жизнь. И, признаться, рад, что всё вышло именно так. Амнезия подарила мне кое-что бесценное.

– И что же? – в его глазах мелькнуло любопытство.

– Возможность посмотреть на себя со стороны. Понять, что не нужно бояться менять свою жизнь. У нас для этого тысячи попыток. Каждый день – новая возможность всё поменять.

– Хорошие слова, Казума, – отец кивнул, а затем просто вернулся к своей лапше.

А я к своей.

Когда доели, батя вытер рот салфеткой и откинулся на стуле, расслабившись.

– Представляешь, – он усмехнулся, но в глазах мелькнуло что-то серьёзное, – дед звонил. В слезах.

Я удивлённо поднял бровь, но промолчал, ожидая продолжения.

– Что ты с ним сделал? – спросил он, и его ухмылка стала шире.

– Озвучил ему то, что давно лежало на его сердце, – ответил я спокойно. – Вам пора помириться.

Отец запрокинул голову, разглядывая старые балки под потолком. На лице читалась застарелая боль:

– Ты ведь знаешь, я зол на него за прошлое, Казума. После всего, что он сделал…

– Он любит тебя, бать, – перебил я тихо. – Просто гордость и долг всегда были его проклятием.

В тусклом свете бумажных фонарей его лицо казалось моложе, как если бы время на миг отступило, вернув того юношу, который когда-то осмелился полюбить дочь Кобаяси.

Я же продолжил:

– Знаешь, сколько раз он хвалил меня, приговаривая, что я так похож на своего отца? «Упрямый, как отец», «Умный, как отец», «Думаешь, как отец». Поверь, для него это высшая форма комплимента…

Отец замер.

– Серьёзно? – на его лице мелькнуло недоверие.

– Серьёзно, – смотрел я ему прямо в глаза. – Так что дай ему шанс, бать.

Он молчал, разглядывая свои руки, затем глубоко вздохнул:

– Раз ты так говоришь, – и поднял на меня взгляд, – то соглашусь на ужин с ним. Только ради тебя.

Я улыбнулся, подцепляя палочками последний кусочек мяса:

– Мудрое решение.

Отец усмехнулся и покачал головой:

– Ты становишься всё больше похож на Каору, – хмыкнул он. – Та же манера добиваться своего. Бульдозер во плоти.

– Кстати, о ней, – я заговорщически подмигнул. – Она о тебе тоже отзывалась только хорошо. А как краснели её щёки при упоминании твоего имени… Прямо героиня романтической манги!

– Так, харе тут, – ухмыльнулся батя. – У меня вообще-то Мичико-тян есть! И вообще, не переводи тему, манипулятор мелкий!

– Ладно-ладно, – поднял я руки в притворной капитуляции. – Просто решил внести немного драмы в наш семейный вечер.

Он улыбнулся, а затем его глаза погрустнели:

– Значит, ты узнал всю правду про своё детство, Казума?

Я поднял на него взгляд.

– Да, – ответил ему тихо, и мой обычный сарказм куда-то испарился. – Спасибо, что не бросил меня.

Он сглотнул и уставился на миску с недоеденной лапшой, будто пытаясь найти в ней ответы на все вопросы. Или просто прятал глаза – я заметил, как они подозрительно заблестели.

– Ну, хорош, – пробормотал он, пытаясь улыбнуться. – Я сюда не поплакать пришёл.

Я усмехнулся, почувствовав, как в горле встал ком.