Текст книги "Зажечь солнце (СИ)"

Автор книги: Hioshidzuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Мы замёрзнем здесь до смерти! – почти плачет дочь жреца. – Мы обречены на верную гибель! И всё из-за тебя…

Как же сильно раздражают беглого послушника её слёзы! Как будто тяжело только ей одной! Как будто Танатос не старается изо всех сил обеспечить их общее – всех троих – выживание. Да, конечно, он совсем не ожидал, что всё будет настолько трудно. Но и Хелен стоило что-то делать, чтобы им всем было хорошо, а не без конца реветь и ныть о том как ей тяжело! И мальчику почти хочется оттаскать её хорошенечко за волосы, чтобы больше не раздражала его.

Конечно, в доме было холодно, конечно, вокруг не было ни еды, конечно, в Тивии было так безлюдно, что казалось, что во вселенной не было ни одного человека, кроме них троих – кроме Танатоса, Хелен и Йохана… Но всё же это был хоть какой-то приют. Это лучше, чем ничего. Конечно, в Дайроте они бы уже спали в тёплой горнице в доме сердобольной хозяйки. Сытые и всем довольные. И, возможно, уже завтра кто-то из жрецов так же оказался в Дайроте, убил бы ту самую сердобольную хозяйку. А послезавтра их всех сожгли бы на костре. И это – в лучшем случае. А о том, что будет с ними в худшем случае лучше даже не думать.

Тивия…

Пустые стены домов… Осиротевшие без своих хозяев жилища… Холодные, пустые и… несчастные. Мёртвые. В них нет ничего, что могло бы заставлять сердце биться чаще, что могло бы наполнять душу теплом… В нет них ничего… Они пусты и холодны. Как пусто и холодно сердце Эрментрауда. Как пусто и холодно сердце Танатоса. И совершенно безразличны ко всему, что творится вокруг. В этих зданиях нет живой души – трепещущей и горячей…

В жизни есть не только смерть и боль. Должно быть что-то ещё. Что-то хорошее, восхитительное! Что-то, из-за чего будет захватывать дух от подступившей к сердцу радости! Что-то потрясающе красивое, необыкновенное – что зажжёт в самом чёрством сердце огонь ни с чем не сравнимого азарта… Что-то, во всех смыслах, живое… Необыкновенное, невероятное, невозможное… Что-то такое, что сможет заменить всю жизнь или хотя бы сделать её прекрасной. Есть не только смерть и боль. Есть что-то ещё. Что-то, к чему Танатос стремится с самого рождения.

– Не будь плаксой, Хелен, – строго говорит Тан, обращаясь к Хелен. – Мы справимся. Со всем справимся.

Он старательно выметает из комнатушки, где им придётся остановиться, весь снег и ненужный мусор, оставляя разве редкие веточки, которые могут понадобиться при растопке. Веточки довольно тоненькие, но Танатосу кажется, что и это уже не так плохо, как казалось сначала. Он выгребает из очага снег и пепел – очевидно, хозяева не успели убрать перед своей гибелью или не озаботились этим, когда покидали деревню. Бывшему послушнику что-то кажется здесь странным, но он так и не может понять, что именно, хотя и изо всех сил старается понять…

Танатос наглухо закрывает ставни и затыкает щели первыми попавшимися под руку кусками ткани. Ветер так почти совсем перестаёт проникать. И это уже хорошо. Тану хочется это сказать, но, кинув беглый взгляд на Хелен, бывший послушник понимает, что это оправдание девочка не примет. Ей хочется, чтобы всё было готово немедленно. Она привыкла к тому, что всё в жизни даётся легко, по щелчку пальцев – но Танатос прекрасно понимает, что это далеко не так. И что для того, чтобы всё удавалось по щелчку пальцев, надо стать чудовищем…

Толидо думается, что его ранняя жизнь в деревне не прошла даром, раз он вполне сумеет наколоть дров, если только отыщет топор. Какой-нибудь маленький, но острый топорик, который потом можно будет забрать с собой… Или если Йохан поможет ему доломать мебель в этом доме. Или если Хелен перестанет ныть и займётся тем, что подыщет огниво в тех вещах, которые дал им её отец. Там точно было огниво! Танатос даже помнит, как сам держал его в руках!

Топор найти оказывается вполне посильной задачей – он оказывается в соседней комнате, дверь в которую покосилась от времени, хотя Танатосу почему-то всё время кажется, что кто-то её чуть ли не выбил. И эти следы от когтей… Они почти пугают Толидо, хотя он и старается держаться спокойно. Эта деревня пустовала столько лет – даже следы эти столь старые, – что не нужно беспокоиться о том, что медведь придёт снова. Скорее всего, всё будет хорошо. Нужно только перестать ныть и сделать свою работу. Сделать из поломанной мебели дрова оказывается ещё проще. Как будто Танатос всю жизнь только этим и занимался. Мальчику приходит в голову мысль, что топорик он обязательно заберёт с собой – такой полезный инструмент всегда может пригодиться.

Даже если огнива нет в тех запасах, что собрал для них господин Евискориа, огниво есть у Йохана. И хранит он его где-то за пазухой. Дрова бард раскладывает в очаге крайне старательно. Впрочем, Танатос ничего ему на это не говорит. Помнит, что и отец делал это так же старательно, когда топил печку в их домике.

Через некоторое время становится намного теплее. Тан садится поближе к огню и тянет руки к нему. Девочка садится на ту единственную уцелевшую лавку, а Йохан почему-то стоит, словно не в силах… Толидо задумчиво наблюдает за бардом. Ему любопытно, что именно с тем происходит.

Хелен скоро засыпает, разомлев от тепла. Положив голову себе на руки, на широкой и жёсткой лавке. Должно быть, ей непривычно спать в таких условиях, но она слишком устала, чтобы думать об этом… Сам Танатос был бы рад таким условиям. В ордене приходилось куда хуже. Да и теперь спать было нельзя – должен же был кто-то следить за огнём в очаге… И Танатос не мог доверить это кому-то ещё. В конце концов, Тан привык не спать подолгу. И пусть он тоже очень устал, мальчик уверен, что сумеет не заснуть и сейчас.

У Йохана какие-то раны на ногах. Танатос заметил, что всю дорогу бард хромал. Если так пойдёт и дальше, неизвестно, сможет ли сопровождать их этот парнишка до самого Меливерта. Возможно, его кто-то ранил. Возможно – рана уже начала гноиться… И Танатос прекрасно помнит, что было, когда послушник Ричард был ранен и когда его рука начала гнить… Зрелище было ужасное. И лихорадка, которая столько дней мучила Ричарда перед тем, как… Всё тело Ричарда покрывали красные пятна и мелкие пузырьки, пульс его был частым-частым, а ещё несчастный порой не мог нормально дышать… Он умирал так мучительно… Бедный Ричард дрожал от холода, хотя лоб его был ужасно горяч, а ещё послушник бредил… Иоланди – один из самых добрых жрецов в ордене по мнению большинства послушников – сказал, что его болезнь называется заражением крови и смертельна…

– Сядь и сними сапоги, – отчего-то неожиданно строго говорит бывший послушник. – Иначе, возможно, ты не сможешь идти дальше. Я не собираюсь останавливаться только потому, что ты упадёшь и не сумеешь подняться.

Сапоги у барда совершенно не подходят для такой ужасной погоды – тонкие, только из кожи, не обшитые мехом внутри. Танатос такие не решился бы надеть даже для того, чтобы на минутку выбраться из подземелий наружу. И это видно даже до того, как Йохан решает послушаться.

Должно быть, в голосе Танатоса снова проскакивают те нотки, которые так раздражали родителей и жрецов – когда этот мальчишка явно чувствовал себя умнее и главнее, чем все они. Мало того, когда этот юнец и был умнее, решительнее… Пожалуй, останься Танатос в ордене, где-нибудь через два года – когда было бы завершено его обучение у Эрментрауда, он пошёл бы учиться к Иоланди. К травам, снадобьям и тем, кто стонет и страдает. Иоланди хороший лекарь. И хороший наставник. И, пожалуй, неплохо, что часто Тану приходилось прятаться неподалёку от кельи этого жреца.

В келье старого Иоланди множество различных трав – и откуда только он их берёт? А ещё – всевозможные настойки, которые он хранит в тёмных бутылках. Там есть и лекарства, и яды… И какие-то минералы, которые старик-жрец размельчает, растворяет в воде, а потом даёт больным. Танатос часами мог наблюдать за тем, как Иоланди кого-нибудь лечит. И, пожалуй, знает о том, что нужно при какой болезни или ране лучше, чем Констандинос – послушник, к которому приставлен старый лекарь Иоланди.

Танатосу нравилось наблюдать… И порой Иоланди просил его помочь растолочь какие-то камни или растения. И Тан послушно выполнял всё это. Только бы лишь увидеть, как старый лекарь будет врачевать. Однажды Толидо даже пришлось присутствовать при том, как из бока Эрментрауда нужно было достать обломок копья. Жрец тогда шипел от боли и почти дёргался, а Иоланди попросил Танатоса прокалить иглу, которой рану пришлось позднее зашивать. Мальчишке нравилось греть воду для того, чтобы промыть чьи-то раны. И, пожалуй, вовсе не из-за того, что хотелось облегчить чьи-то страдания – скорее, понять, что делать в том случае, если всё это случится с ним самим.

У Йохана почти синие ступни и огромные волдыри на них. Должно быть, это очень больно… И, пожалуй, даже дотронуться до ног лишний раз невозможно… Скорее всего, это обморожение. На воспалённую рану или заражение крови совсем не похоже. Нет тех повреждений, какие могли бы быть вызваны ушибом или чем-то острым. Танатосу приходилось видеть такое и раньше. Но тогда это было даже хуже – Иоланди вскрывал трупы послушников, сумевших выбраться за пределы ордена. Без тёплой одежды. И это было ужасное зрелище. И всё же, Танатос смотрел… Иоланди называл то, что теперь бывшему послушнику приходится видеть на ногах Йохана, обморожением.

Подумав немного, Тан начинает искать в домике, где они остановились, какое-нибудь ведро или тазик, чтобы набрать туда снега, а после растопить. Конечно, было бы намного лучше, если бы это была вода из колодца, но снег тоже подойдёт. Где тут ещё искать колодец? В такую темень… Пожалуй, стоит обойтись снегом – растопить его и разогреть получившуюся воду. Потом следует начать отогревать ступни. Сначала – в тёплой воде, а потом уже постепенно в горячей. Кажется, примерно это как-то говорил Иоланди Констандиносу… Пожалуй, после нужно будет сказать Йохану, чтобы не двигался и лежал где-нибудь рядом с костром – чтобы его ноги снова не замёрзли. А после этого Танатос, когда найдёт, чем перебинтовать, обязательно займётся поиском в доме более тёплых сапог для барда. А когда они трое доберутся до Меливерта, необходимостью будет найти для Йохана какую-нибудь знахарку или ведунью.

– Нельзя их прокалывать чем-то самостоятельно, нужно найти какую-нибудь знахарку в Меливерте, – с видом знатока говорит Танатос. – Иначе твои ноги почернеют, и будет совсем больно. Или ты умрёшь из-за заражения крови, а твои последние дни будут полны страданий и лихорадки. Знаешь, я видел человека, у которого было заражение крови… Так что – не дёргайся.

Зачем он это говорит? Пожалуй, только для того, чтобы отвлечь барда от боли. Когда жрец Орайон пробыл на морозе слишком долго, и пальцы его рук были красными, а Иоланди приходилось лечить Орайона, тому было довольно больно практически весь процесс отогревания. И всё же, Йохан терпит. Послушно терпит, хотя мог бы послать Танатоса куда подальше… И даже не кричит – только стонет едва слышно. Должно быть, ему действительно очень больно. Что же… Когда они втроём доберутся до Меливерта, Йохан получит нужное ему лечение.

Тану совсем не хочется думать о том, что станет с ним и Хелен, когда они доберутся до Меливерта. Йохан, скорее всего, их покинет. Кому охота тащиться с двумя оборванцами, у которых даже взять нечего, если за ними охотится целый орден сумасшедших и невероятно сильных жрецов? Кому охота умирать за тех, кто тебе едва знаком? Толидо прекрасно понимает, что сам ни за что на свете не стал бы защищать Хелен, если бы это не было ему жизненно необходимым. И уж тем более не стал бы рисковать из-за неё жизнью, если бы она была случайной знакомой.

Йохан оставит их. Как только они доберутся в Меливерт. Или даже раньше. Он бард. Для таких как он всегда найдётся работа. Если уж Меливерте отнесутся прохладно – Йохан просто потащится куда-то ещё. И всё равно – найдут ли его жрецы или нет. Потому что вряд ли им даже в голову придёт, что кто-то забрался тогда в орден. Йохан будет преспокойно блуждать по деревням и городам – а, возможно, ему даже повезёт, и он окажется в каком-нибудь замке – со своей мивиреттой и рассказывать свои сказочки. Ну и петь, конечно. Люди любят, когда другие поют.

– Знаешь, Танатос, я даже рад, что вы оказались там… – говорит Йохан задумчиво. – Мне было так одиноко… Лучше быть снаружи с кем-то ещё, чем в самом тёплом месте одному.

Танатос категорически не согласен с ним на счёт одиночества. По правде говоря, одиночество в жизни Толидо всегда было тем, что ещё можно было назвать приятным. В одиночестве можно было думать о чём угодно, не боясь разоблачения, можно было шептать что угодно, не боясь быть услышанным, можно было ненавидеть, радоваться, мечтать – всё сразу… И никто никогда не замечал этого.

Танатос Толидо отдал бы всё, чтобы на некоторое время оказаться в одиночестве. Чтобы изучать – спокойно, а не втихаря – старинные фолианты… Бывший послушник не любит сказки. Нет, послушать страшилки или ещё что-то в таком духе было весьма интересно, но сказки… Взрослые вкладывали в свои истории мораль. Но Тан давно уяснил одно – в жизни морали не существует. Как не существует и героев…

В жизни встречаются только злодеи.

Йохан кажется благодарным за то, что Танатос немного отогрел его ноги и отыскал в куче совершенно ненужного хлама на втором этаже сапоги, тёплые штаны и кусок ткани, который можно было использовать для перевязки. Впрочем, все люди кажутся благодарными и хорошими. До поры до времени.

Впрочем, Тану плевать на всё это сейчас. Ему нравится этот бледный и худощавый мальчишка, который помог ему и Хелен добраться, по крайней мере, до Тивии, который помог зажечь огонь в очаге и накрыл Хелен плащом… Поэтому Танатос решает, что неплохо будет рассказать Йохану о том, что именно ему следует делать до и после того, как он доберётся до знахарки в Меливерте.

– Давай будем друзьями? – просяще выдыхает бард.

Танатос Толидо внезапно забывает всё, что он хотел сказать до этого. Слова словно застревают в горле. Какое страшное слово – друг. Ужасно липкое, ужасно холодное, невыносимое… Тану совсем не хотелось бы его слышать. Вообще. Не только сейчас… В принципе. В ордене ни у кого нет друзей. Ни у магистров, ни у жрецов, ни у послушников. Есть приятели, есть знакомые, есть враги, но… Друг это намного хуже, чем враг. Хотя бы из-за доверия.

И бывший послушник отшатывается от Йохана после этих слов. Ему хочется огрызнуться, закричать, что никакой друг ему не нужен, что он привык быть один, что так надёжнее, безопаснее… Что в ордене ни у кого нет друзей, а у кого были – те покоятся на дне шахты. Потому что их предали. Потому что никому нельзя доверять. Даже тем, кто зовёт себя другом. Тем более тем, кто зовёт себя другом.

– Я… Извини… – бормочет Танатос и отходит к окну. – Я не могу быть твоим другом, Йохан. Не могу! Извини…

Послушнику становится несколько тяжело. Почти грустно. И к горлу почти подступают слёзы, которых мальчик сейчас не может себе позволить. Он мог бы разреветься, лёжа в полном одиночестве где-нибудь в укромном уголке в ордене, но не теперь, когда на него кто-то смотрит.

Потому что слабость – тоже доверие…

***

Хелен не хотелось уходить из Тивии. Не хотелось просыпаться. Не хотелось покидать дом, в котором было куда теплее, чем на улице. Не хотелось снова оказываться среди снега и колючего ветра. Девочке хочется остаться… В тёплом доме, на лавке, которая пусть и не такая удобная, как привычная ей кровать, но лучше, чем холодный снег, чем вечные сугробы, через которые приходится пробираться, порой проваливаясь в них по пояс.

О, эти вечные сугробы! Если бы только было солнце, что способно их растопить… Если бы только был огонь, способный всё сжечь, испепелить… Танатосу хочется верить, что будет когда-нибудь та сила, способная пробудить к жизни весь этот уснувший мир… И только ради этого стоило учиться магии.

Возможно, следовало ослушаться Евискориа и сдать Хелен и его Эрментрауду. В ордене хотя бы можно было не бояться того, что тебя в любой момент кто-то настигнет и казнит самым жутким способом, какой только сумеет придумать. Тогда года через два Танатос Толидо стал бы учеником старика Иоланди… Тогда года через четыре Танатос Толидо стал бы полноправным жрецом – все звали бы его Хейденом… Этим противным именем, к которому мальчишке было никак не привыкнуть.

И Танатос её прекрасно понимает. Пока ещё не закончились дрова и еда – Тивия была бы прекрасным местом для жизни. И, возможно, следовало остаться там на некоторое время. Двух-трёх дней вполне хватило бы, чтобы отдохнуть. Но… Что-то беглому послушнику подсказывает, что тогда до Меливерта они могут просто не дойти. И это будет очень печально – умереть во цвете лет.

Они пробыли в Тивии часов пять-шесть. Пожалуй, не меньше. Хелен удалось чуть-чуть поспать, Танатосу – промыть раны на ногах Йохана и перевязать их каким-то тряпьём, после чего разогреть над огнём кусок хлеба, а барду – немного отдохнуть и найти себе нормальную одежду. Не только штаны и сапоги, которые отыскал Танатос, но и куртку, пару рубашек и вязанную кофту, а ещё – плащ. Так что, Толидо теперь мог кутаться в свой, тот, который припас для него отец Хелен.

Йохан говорил, что от Тивии до ближайшего домика для путников придётся идти не меньше семи часов. И Танатос очень надеется, что они доберутся до того домика раньше, чем бард совсем не сможет идти дальше. И что на их пути не встретится ни одного медведя, ни одного волка… И что не будет метели, которая погребёт их заживо под толщей снега… И что не встретится ни одного враждебно настроенного человека. Если бы Танатос мог, он бы молился.

Меливерт… Как примет их этот город? Не будет ли там кого из жрецов, способных разрушить всё, ради чего Толидо и Евискориа сбежали из застенок жреческой цитадели? Не поймут ли люди, что что-то не так? Не пустили ли жрецы уже для всех своих шпионов краткое описание нужных им людей? Не нужно ли срочно что-то предпринять?..

Бард едва волочит за собой свою мивиретту. Йохан всё рассказывает свои сказки. Про эльфийского князя, который запер всех своих дочерей в Вирджилисской цитадели из-за пророчества, когда услышанного им – пророчества о Сердце цитадели, девушки, которая единственная имеет власть сделать стены Вирджилиса нерушимыми, а сердца воинов – безжалостными к своим врагам, про семью оборотней и охотников на нечисть, ландграфов Ярвиненов, что имеют право судить всех и каждого в своём огромном уделе и во всей Нивидии, про солнечного бога, Арго, и про его пятерых жён и тысяче наложниц, от каждой из которых у него есть по несколько детей, про ночную деву-воительницу, умеющую ослеплять любого мужчину, чьё сердце ещё не занято любовью, про демона, которого даже собратья считают великим грешником, и сердце которого будет отдано земной женщине, прекрасной, словно самый красивый цветок, и холодной, как все льды Имештлэндии, про короля с сердцем из чистой стали, что станет императором снежной и жестокой страны, про ледяную женщину, которая является генералом Интариофа, про Изенбергскую крепость, в которой похоронен будет по пророчеству великий отступник и чернокнижник, которого будут помнить и бояться в веках, про Пустошь Героев, где хранится самый ценный меч во вселенной, которым будет повержен сей великий отступник и чернокнижник, про то, что как-то найдутся храбрецы, что сумеют зажечь солнце и звёзды, что посмеют дерзнуть и спасти всех, про то, что явятся как-то безумцы, которые обрушат нерушимые стены древних цитаделей, и, влекомые блеском золота и рокотом славы, погибнут в неравной битве, про то, что родятся когда-нибудь злодеи, что погрузят мир в бездну хаоса и поселят в сердцах людей злобу и войну… Йохан много чего говорит. Танатос усмехается и думает о том, что в такие бредни ни один дурак не поверит.

– Что же твои герои не зажигают солнце? – язвительно спрашивает Толидо. – Чего они ждут? Так холодно… Могли бы они и поторопиться!

Йохан обиженно замолкает. И Танатос почти жалеет о своей несдержанности. Ну чего стоило промолчать? Пожалуй, барда это действительно обижает. Наверное, как обижает каждого человека, который верит во что-то всем своим сердцем, когда кто-то начинает их в этом разубеждать.

Танатос и раньше замечал, что люди раздражаются или расстраиваются, если рассказать им что-нибудь, что не вписывается в их мировоззрение. И хорошо ещё, что Эрментрауд не считал его после этого еретиком, которого следовало бы сжечь на костре за инакомыслие. Да… Тан никогда ещё не задумывался об этой стороне вопроса. И хорошо, думает бывший послушник. Хорошо, что эта мысль никогда не приходила ему в голову. Потому что иначе, возможно, наставник действительно считал бы его еретиком, а не идиотом.

И пусть Йохан молчит, думается Толидо. Так только легче идти. Хотя, наверное, не стоило так говорить… Йохан не хотел ничего дурного, да и люди в основном верят в легенды и пророчества. Разве бард виноват в том, что орден отучил Танатоса верить во всю эту несусветную чушь? В том, что, когда тебя постоянно бьют и морят голодом, сложно ждать неизвестных героев и храбрецов. Пусть Йохан молчит сколько угодно. Это его дело. Только его. Пусть молчит сколько угодно. Танатос не скажет ему больше ни единого слова, если барда так обидело невинное замечание о том, что именно Тан думает обо всех этих дурацких легендах и пророчествах.

– Ещё чуть-чуть, Хелен, – говорит девочке бывший послушник, чтобы как-то нарушить повисшую в воздухе неловкую тишину. – Дошли же мы до Тивии. И не замёрзли там. Значит, и до Меливерта дойдём.

Девчонка, как ни странно, слушает его и просто кивает. Не закатывает истерики, не всхлипывает тихонько себе под нос – просто кивает и послушно плетётся вместе с ним. Впрочем, порой она весьма неодобрительно поглядывает на Тана, но не обращать на её недовольство внимание! Девчонки всегда дуются, как что не так, как им бы хотелось. И ревут, когда что-то не нравится им слишком сильно.

Танатосу хочется сказать, что Хелен ещё повезло – отец любил её. И пожертвовал ради неё жизнью. А Толидо продали в орден, как какую-то индюшку или поросёнка. И это противно. Ужасно противно и обидно. Потому что Тан себя не чувствует ни индюшкой, ни поросёнком… И в принципе не желает быть существом такого рода.

– Нам бы белку поймать, – говорит вдруг Йохан, – или ещё какое животное. Да хоть крысу. Я тогда смогу приготовить из неё похлёбку.

Его голос слишком тихий. И хриплый. Должно быть, это непросто – постоянно петь на таком холоде. Петь всякую чушь о героях старины, великих свершениях и битвах, о чудовищах и невиданных зверях… И слушать постоянные насмешки. Со стороны таких людей, как Танатос Толидо. Или ловить равнодушные взгляды таких людей, как Хелен Евискориа.

Мысль о похлёбке, однако, перекрывает все остальные. Есть… Так хочется есть… И для этого Танатос готов на что угодно. Даже самому стать вендиго. Этим вечно голодным духом… Если хорошенько подумать – у бывшего послушника с этими чудовищами немало общего. Взять хотя бы голод. Вечный, постоянный, неустанный голод… Неутолимый… И Танатос Толидо вряд ли брезговал бы той пищей, что пристала для вендиго – для монстра, которого все так боятся. Должно быть, жизнь в ордене наложила на него свой отпечаток – мальчику скорее было дело до того, не съедят ли его самого, нежели на все условности и приличия. А, возможно, он просто был такой тварью с самого начала, просто не подозревал об этом. Впрочем, люди обычно и не подозревают, насколько они плохи. Да и не хотят что-то знать. А орден открыл это ему…

– Возможно, я смогу кого-нибудь поймать, – пожимает плечами Танатос. – В ордене я иногда ловил крыс…

Хелен говорит что-то о том, что есть крыс слишком противно, что надо ловить кого-то другого… И Толидо едва не усмехается, что пусть в таком случае она не ест похлёбку. Им с Йоханом достанется больше. Танатос обещал, что выведет девчонку из подземелий и сделает всё для того, чтобы спасти её – и себя – от преследований жрецов. Но ни слова в уговоре с её отцом не было, что Хелен не может помереть голодной смертью. В конце концов, не с ложечки же бывшему послушнику её кормить! Хелен Евискориа не два года, чтобы она не могла поесть самостоятельно.

Тихий свист заставляет Тана настороженно оглядеться. Йохан смотрит на него испуганно, а Хелен – непонимающе. Свист жутко не нравится послушнику, и он жестом просит барда и девчонку замереть на месте. Он слушает. Слушает этот пугающий свист и скрип снега от чьих-то шагов. И мелькающая тень – высокая, тощая… Куда выше и тоще, чем может быть человек или, тем более – медведь.

– Это вендиго… – шепчет посиневшими от страха губами Йохан.

========== I. Глава четвёртая. Хрустальная королевна. ==========

«Зима не может быть вечной»…

Эти слова звучат в одной из тех красивых и мелодичных песен, которые часто поются менестрелями. Эта песня, по преданию, была написана князем Ринверской цитадели в тот год, когда умерла его любимая жена. Деифилия Ярвинен не знает, кем именно был этот князь – мама и тёти считают это предание глупостью. И, наверное, так оно и есть.

Тоненькая девочка лет одиннадцати в голубом платье, накрытая лишь жёстким тёмно-синим плащом, лепит из снега причудливые фигурки и замки. Аккуратно, осторожно – не так, как обычно веселятся дети. Ей нравится зима. И нравится жизнь в поместье – спокойная, тихая, безо всяких потрясений. Она – ландграфиня Ярвинен. Ей не страшен даже самый лютый холод. Впрочем, пожалуй, как и другим детям, ей бы хотелось увидеть что-то совершенно иное – необыкновенное, чудесное, восхитительное… Хотелось бы увидеть шедевры архитектуры – не на картинках. Хотелось бы узнать жизнь, полную прекрасного – музыки, танцев, героев старинных песен и сказаний. И быть той девушкой – хрустальной королевной из сказок, – перед которой все преклоняются, ради которой самое ужасное чудовище может стать прекрасным и отважным принцем. Быть легендой – самой замечательной и прекрасной. И быть девушкой из песен о любви. Даже грустных. Деифилия Ярвинен любит зиму. И снег, из которого можно лепить красивые замки, представляя, что всё это реально. И мороз, забирающийся под одежду. И ветер – свежий и прекрасный ветер. И лёд на речке, прозрачный и чистый, сквозь который всё так прекрасно видно, и снежинки на ресницах, и морозный узор на окнах… По правде говоря, Дея боится весны. Боится, что зима закончится – это кажется ей ужасно нехорошим знаком. Вся жизнь Деифилии была связана с зимой. И Ярвинены тоже всегда были связаны с зимой. И девочке порой кажется, что, весна ворвётся в её жизнь стихийным бедствием, что разрушит все её мечты и надежды. Солнцем из старинных преданий. Солнцем, способным растопить самый прочный лёд. И Деифилия заранее ненавидит солнце, потому что ей кажется, что из-за него её жизнь может измениться навсегда.

В поместье Биориг прошла вся жизнь девочки, и она не представляет себе иной судьбы, как стать достойной продолжательницей дел рода. Деифилия с вниманием и старательностью, достойными похвалы, впитывает все знания, которые с таким упорством вливают в неё тётушки, мама и дядя. Она послушно учится арифметике, языкам, рукоделию, впитывает в себя все знания, связанные со Сводом законов, старинные предания и песни, которые могут быть полезны в той работе, которую с древних времён выполняет её род.

У Деифилии длинные тёмные косы. Сёстры и кузины завидуют ей. Девочка заплетает их очень аккуратно, чтобы не пропустить ни волоса. И на платьях её никогда нет и пятнышка – наставнице, седовласой и строгой леди Эстерлине очень нравятся прилежность и аккуратность своей воспитанницы. Она никогда не отчитывает Дею за невыполненную или плохо выполненную работу, да девочка никогда не даёт и повода для подобных упрёков. Юной наследнице рода Ярвиненов порой кажется, что она сгорела бы от стыда, если бы кто-то был недоволен её прилежностью или поведением.

Двенадцатилетняя Деифилия сидит на снегу и лепит из него сказочный замок. Замок из красивой старинной легенды про хрустальную королевну. Про хрустальную деву, быть которой, пожалуй – мечта всех юных девочек во вселенной. Про девушку небывалой красоты – холодную и прекрасную, как лёд. Дядя как-то рассказывал ей сказку – про чудесного солнечного принца, который полюбил хрустальную королевну и готов был перевернуть всю вселенную только лишь для того, чтобы эта девушка была счастлива. Деифилии не очень понравилась эта сказка. И, всё же, дядя рассказывал так увлекательно, так завораживающе красиво…

Деифилия Ярвинен любит сказки, а особенно – дядины сказки, пусть порой боится в этом признаться. Мама и тёти посчитают это всё глупостями, возможно даже – бреднями. И Дее вовсе не хочется, чтобы её считали глупой или – неизвестно что хуже – лентяйкой, которой просто нечем заняться.

Дядя Вигге – самый настоящий мастер по части выдумок! И Деифилия ужасно рада, что именно она является его любимицей из дюжины его племянников и племянниц. Ей нравится этот вечно задумчивый мужчина. И даже борода его не кажется девочке столь жёсткой, как отцовская. Юная наследница ландграфского рода любит сидеть с дядей в библиотеке и читать вслух.

У Деифилии четыре дяди и три тёти по материнской линии, а у отца, кажется, вообще нет родственников. И Дея не может сказать, что не рада этому. Пожалуй, и материнских-то родственников ей вполне хватает. Особенно – кузенов и кузин. Пусть их так много, это не отменяет того, что девочка постоянно чувствует себя одинокой среди них. Совершенно ненужной.

– Я думаю, что следует подготовиться к приезду лорда Хеннинга, а не носиться по улице, – примерно так говорила сегодня утром Маргрит своим сёстрам.

Сегодня в Биориге ждали гостей. Событие столь редкое, столь необычайное, что от него захватывало дух. Приезжал лорд Хеннинг с супругой – кажется, по приглашению всех тётушек и дядюшек Деифилии вместе взятых, так как практически каждый в поместье с радостью ожидал визита этих людей. Многочисленные кузины, сёстры, кузены Деифилии ждали этого события уже несколько недель.

Дядя Ивар – глава рода. Дея, по правде говоря, побаивается этого строгого мужчины и старается по возможности не показываться ему на глаза без необходимости. Пусть он и заслуживает самого уважительного к себе отношения, девочка считает его слишком пугающим. Деифилия прекрасно знает, что именно ему она обязана своей, в общем-то, беззаботной жизнью, пусть и полной бесконечных уроков.

Тётя Ингрид – самая влиятельная женщина из всех, каких только знает Дея. Она очень умна, весьма недурна собой и держит себя очень строго. Разве девочка возраста Деифилии может не восхищаться таким примером? И она искренне восхищается – как только можно восхищаться человеком.