Текст книги "Where the bones disappear? (СИ)"

Автор книги: Head wind

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Я думала о том, что явилась сюда одной из первых, из-за чего встретилась лицом к лицу почти с каждым пришедшим. Я видела, как все они потупляли взгляд и поджимали губы, пытаясь скорее отвлечься от встречи со мной глазами. Я думала о доверии между людьми, думала о том промежутке времени, как о линейке с делениями:

“Каково расстояние от зарождения доверия и до того момента, когда начинаешь переставать слышать отдельные слова этого явления, когда всё сливается в шумном потоке неразборчивых чужих глаголов, когда все исчезает?”

Черт, да я бы завалила экзамен.

Измученный от стенаний мозг говорил о том, что время способно исцелять, но и наказывать в равной степени. Я думала об истинной цели моего прихода сюда. Былое “должна” уже не котировалась. Я думала о том, что пришла ждать.

“Что выделяет вечно ждущего человека?”

Взгляд. Всегда бегающий, никогда не останавливающийся. Только на мгновение застывающий, глядящий куда в глубину вялой, малоподвижной многотонной массы. Он незаметно шуршит по людям. По их одежде, ногам, рукам, лицам. Пытаясь найти что-то теплое и зыбкое, что-то растворяющееся в ту же секунду. Но пространство вокруг соткано холодом непонимания полупустых незнакомых людей.

Я думала о том, что вечно ждущему человеку нужно просто понять, что он ещё существует. Нужно осознать, что он не пятно, которое давно очистили. Нужно вдохнуть полной грудью замерзающий воздух и выдохнуть его согретым для того, кто будет рядом. Такого расплывчатого и нереального… Да, этот кто-то именно расплывчатый и нереальный. Ему не нужен мой согретый воздух.

“Нет, ты уплываешь, соскальзываешь! Думаешь не о том! Какова истинная цель твоего прихода сюда?”

Я нервно заломила пальцы. Марафон звуков впереди стал громче, люди зашевелились, поднимаясь со своих мест и сбиваясь в группы. Неужели “вечеринка” сворачивалась? Чьи-то теплые руки коснулись моего плеча, потом, скользнув вниз, обвили запястье и потянули к дверям. Я повиновалась, следуя за тем, кого узнала сразу же. В коридоре, когда мы отошли подальше, чтобы хлынувший из зала поток нас не снес, я заглянула в знакомые чрезмерно большие глаза цвета дождливого неба. Ответ на вопрос сразу всплыл на поверхность воспаленного разума: кто-то входит в толпу для ощущения причастности к движению, по сути, к которому не имеет никакого отношения, а кто-то – чтобы потеряться и забыться…

– А я тебя и не заметила, – сказала блондинка, и губы её дрогнули в слабой, но искренней улыбке. – Я соскучилась, Фрэнки…

Чем измеряется степень дружбы? Есть какое-то уравнение, чтобы вывести истинное значение взаимоотношений между людьми? Пусть искомое будет икс. Прибавим к нему улыбки и чувство удовлетворенности, возьмем в скобки и умножим на некоторое количество общих секретов, не забудем о взаимопонимании, пусть оно даже под корнем. Теперь же проведем черту деления, а под ней впишем ограниченное рамками общение, плюс редкие встречи и частая недосказанность. Выведем икс из получившегося выражения и… Я поморщилась, арифметика всегда вгоняла меня в депрессию. Куда уж больше?

– Я тоже тебя не заметила, – сказала я, оперевшись плечом о стену, и мысленно взмолилась, чтобы моя улыбка не выглядела так жалко, как представлялась в голове. – Ты выходила… говорить?

Девушка отрицательно качнула головой, от чего её почти белые волосы, собранные в конский хвост, хлестнули по розовой щеке. Она поморщилась, небрежно откидывая их назад за спину, и снова подняла на меня глаза. Словно две грозовые тучи, готовые вот-вот разразиться. С самого первого дня они были такими, никогда не менялись: в сером омуте всегда присутствовала какая-то доля интереса, страха и наивности. Но это всего лишь глаза, Зои же была другой.

– Ни слова о наркотиках, его грязных пристрастиях и о том, что он был противен всем и каждому! – фыркнула блондинка, сморщив миниатюрный по сравнению с огромными глазами заостренный нос, и вцепилась в свою вязанную сумку, перебирая крупные петли пальцами. – Просто святоша, о кончине которого жалеют все! Нет, я не говорю, что это хорошо… Конечно же нет! Но они все… они столько там врали, напуская на себя важный и скорбящий вид!

Вот она – Зои Марлоу! Всегда справедливая, в нужный момент открытая, в нужный – сдержанная. В любой ситуации она знала или чувствовала, как можно делать, а как нельзя. Я всегда дивилась этой особенности, она же будто не замечала моей реакции. Мы познакомились с ней в мой первый день в гимназии имени Святого Батория, сошлись почти ни на чем, как обычно бывает. Я, как не самая общительная личность, не ставила себе цели заводить друзей на чуждой, незнакомой территории, поэтому сначала не очень радостно восприняла вежливую блондинку, подсевшую ко мне за парту на одном из уроков. Нет, она не лезла ко мне с разговорами или еще какими глупостями, лишь украдкой улыбалась, пересекаясь взглядом. Потом предложила пойти на ланч вместе, вот и все. С самой первой встречи она знала, о чем можно говорить со мной, а о чем нельзя, а оттого создавала почти невесомое чувство удобства общения. Я и не заметила, как пролетел почти год, а мы все говорили ни о чем, но знали, по сути, друг о друге все.

– А ты что думаешь, Фрэнки? – аккуратно спросила она после долгой паузы, явно почувствовав отстраненность моих мыслей.

– Насчет этого? – спросила я, кивком головы указывая на людей, все еще толпившихся у дверей из зала конференций. – Думаю, что Харрис мертв, а значит, не имеет смысл то, что теперь будут говорить. Наверное, они тоже это понимают, а говорят только лестное потому, что так проще.

Ни единым жестом не подтвердив и не опровергнув мои слова, блондинка медленно перевела взгляд на толпу учеников. Я чуть прикрыла веки и опустила голову вбок, виском касаясь холодной стены, буквально растворяясь в мыслях, теряя ясность картинки школьного коридора. Я всегда думала, что сила молчания являет собой рвение материи вселенной в покой, в нечто гладкое, несокрушимое. По сути, это молчание, этот покой был между нами уже месяц, а может и больше… Я открыла глаза и, часто моргая, снова сфокусировала зрение на подруге. Она все еще смотрела куда-то, нервно теребя свою любимую сумку, и, казалось, тоже была погружена в размышления.

А подумать, есть ли спокойствие в нашей немоте? Я закусила нижнюю губу и нахмурилась; ведь спокойствие может быть только тогда, когда рядом есть свобода, когда всё разрешено. В рамках никогда не будет спокойствия, только броуновское движение, похожее на стригущий лишай. Клетка недосказанности, раньше казавшаяся волей, теперь обретала очертания металлических прутьев, отделяла, беспощадно разрывая живую плоть.

– Я все никак не могу понять, почему ты мне не рассказываешь? – не оборачиваясь, спросила блондинка, и никак нельзя было понять – ко мне ли она обращалась или нет.

– В каком смысле?

– Мы почти не видимся, ты просто исчезаешь постоянно куда-то, – она медленно обернулась, но в глаза все же не посмотрела, вперив взгляд куда-то рядом с моей головой, в пустоту. – Даже когда рядом, ты не здесь!

– Просто… – я замялась, так же отводя взгляд куда-то мимо ее фигуры.

– Просто? Всегда было просто, но это никогда не напрягало, а сейчас я чувствую, что-то происходит! Все это… – Кажется, она развела руками, но я продолжала искать что-нибудь за ее спиной, что-нибудь, за что можно было зацепиться. – Все это как-то связано с тобой, я уверена.

– Не понимаю, – пожав плечами, я выдохнула и все-таки вернулась взглядом к девушке. Она смотрела прямо мне в глаза, смотрела уверенно, не хмурясь, а лишь как-то задумчиво выпятив нижнюю губу – так она глядела на уравнения с несколькими неизвестными на уроке мистера Ричарда, учителя тригонометрии.

– Конечно, не понимаешь, – качнув головой, Зои вдруг отвела взгляд и шагами начала вымерять участок школьного коридора. Прошло несколько минут до того, как она снова заговорила. – Куда ты спешила в тот вечер, на танцах?

– К нему, – ответ вылетел неосознано. Самый необъяснимый феномен, когда скручивает желудок, когда теряешь над собой контроль в минуты необъяснимо удушающего волнения. Когда знаешь настоящее – оно не забывается, эта эссенция пота, которую тело источает из маленьких пор. Оно выталкивает все скопившиеся на поверхность, боясь в этом увязнуть, но если замешкаться хоть на секунду – всё, ты пропал.

Блондинка остановилась всего в паре метров и внимательно стала всматриваться в мое лицо: сначала скользнула туманным взглядом по чертам, потом вверх и замерла на глазах.

– Харрис не смог совладать с моими флюидами, потому решил перейти к действиям. Я вовремя улизнула и… не я давала ему эти наркотики или что там еще…

– Я просто хочу помочь, Фрэнки, – перебила она, и взгляд ее был таким, каким был в классе литературы в день происшествия, когда она пыталась утянуть меня обратно на место, когда у нее не получилось. – Хочу, чтобы ты знала, что можешь доверять мне…

Я кивнула, поджав обветренные губы, и отвела взгляд. Пространство внутри тела совершенно, потому что оно не деформировано душами тех, кто хочет ворваться, душами тех, кому неймется. Как же всё-таки хорошо, что есть столько способов защиты, а последнее – свое же тело. Другой может овладеть мыслями, но только через тело, через взгляд. Если хочется одиночества – нужно лишь не смотреть никому в глаза.

– Зои, помнишь, ты говорила что-то про новенького? – разорвала я нависшую между нами тишину и, медленно подняв неуверенный взгляд, отстранилась наконец от своей опоры о стену. – В тот вечер, когда… хотела поговорить. Про Лэнгдона.

Какое-то время она хмурилась и блуждала взглядом где-то позади меня. Будто в поисках фонаря, который сможет пролить свет на груду дотлевающего пепла, разбросанного по коридорам разума. Моя надежда была словно огоньки: пока ещё отдают жаром, ведь если они затухли – я снова осталась ни с чем. Моя удача – как обычно бывает, уголки губ ее едва заметно дернулись, а глаза цвета дождливого неба обратились ко мне:

– Да, точно! Это все очень странно… Ты уверенна, что он Лэнгдон? Потому что я вспомнила, откуда мне знакома эта фамилия.

– О, мисс Палмер, я была уверена, что вы еще не ушли!

Я даже не успела нахмуриться по поводу слов подруги, как из-за угла в коридор вылетела Даниэлла – школьная секретарша, славившаяся умением абсолютно бесстрастно говорить и вести себя так, будто знает все и обо всем. Вполне безобидная, но все же раздражающая особа. С чуть порозовевшими щеками, но все с привычным строгим и собранным выражением лица она быстрыми шагами преодолела расстояние до нас и, даже не удостоив Зои взглядом, выжидательно посмотрела на меня.

– Почему вы были уверены, что я еще не ушла? – медленно, будто устало, спросила я.

– Потому что видела вас несколько раз в школе задолго после уроков, – ответила она, совсем не придавая словам никакой эмоциональной интонации. – Не в моих полномочиях скакать по школе в поисках тех или иных личностей. Именно скакать, отвратительно! Но тот, кто вас спрашивает, очень настаивал.

Я метнула быстрый взгляд в сторону подруги лишь чтобы удостовериться, одной ли мне чудилась абсолютная речевая бессвязность? Путанные, невнятные или попросту бессмысленные слова. Ну а если тому причиной была лишь особенность говорить, словно читая инструкцию по эксплуатации чего-либо, к чему же она все-таки пришла?

– Даниэлла, меня кто-то спрашивает? – неуверенно спросила я, с сомнением вглядываясь в худое, вытянутое лицо секретарши.

– Некий мистер Лэнгдон. Он говорит, что вы искали его.

========== Последняя дрожь ==========

***

Охватывая каждый сантиметр кожного покрова, дрожь разбегалась со спины на все части тела, и, пульсируя, не прекращалась. Я даже не подозревала, что такое возможно. Если бы не кресло, на которое я наткнулась, когда начала пятиться назад, то меня бы уже здесь не было. И дрожи бы не было… Или она теперь будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь?

Даниэлла завела меня в кабинет со словами: «Франческа Палмер, мистер Лэнгдон. Можете остаться здесь, а я буду в приемной. Если понадоблюсь… – Тут она многозначно посмотрела на меня, но я еще больше нахмурилась: ситуация казалась мне не то чтобы абсурдной, а просто невозможной для осознания. – Я буду за стеной», а потом бесшумно выскользнула за дверь. Я так и осталась стоять посреди небольшого кабинета, к которому за последнее время уже успела привыкнуть – “беседы” со следователями и местными психологами проводились именно здесь. Я буквально зависла, вперив хмурый взгляд в спину незнакомца, который будто что-то выискивал на книжных полках, и недоумевала – что я тут делаю?

– Как научиться жить… – проговорил, а точнее зачитал он и медленно начал оборачиваться в мою сторону. Первое, что бросилось в глаза, была агитационная бумажка в его руках, таких обычно завались в учебных центрах, на любой вкус: “Булимия или слабость”, “Используй защиту или распрощайся с будущим”, “Аутсайдер – тоже человек”.

– Как научиться жить? О, они-то уж точно знают! – пробубнила я скорее сама себе, чем тому, кто уже в упор разглядывал меня.

– Не надо уметь жить, – вдруг заговорил он, приподняв листовку так, чтобы я могла прочесть название, – потому что от этого теряется вся суть обычных человеческих процессов и потребностей. Умели бы мы, люди, жить, не нужно было бы вспоминать, не нужно было бы надеяться, мечтать и оставлять место фантазии. Жизнь по своей сути является эстетикой проходящего… Всё уходит с мгновением и воскресает с памятью.

Он говорил, ни разу не прерываясь, будто не замечал того, как я вдруг начала пятиться к двери, а потом, налетев на кресло, бессильно свалилась. Лишь слегла вздернув плечами, он вернул на полку рекламу и размеренным шагом начал ходить по кабинету, продолжая не обращать внимание на то, как мои глаза нервно бегают по его фигуре, пытаясь разуверить себя в очевидном.

– Моя дочь очень упряма, она не разговаривала со мной больше недели с того дня, как я вернулся с командировки и по день, когда я все же согласился разобраться с той странной девчонкой, которая убила учителя и…

– Я не убивала никакого учителя!

– Я тоже так думаю, – мужчина наконец прекратил расхаживать по кабинету и, оперевшись о край компьютерного стола, внимательно посмотрел на меня, но потом улыбнулся, натягивая возрастные морщины и обнажая ямочки. Такие знакомые ямочки, место которым было совсем на другом лице, а не на его. Я нервно сглотнула, а он тем временем продолжил: – Но, судя по новостной ленте интернет-сообщества, в котором днями зависает моя дочь, вы очень популярны именно под этим хм… статусом.

– Прямо под колонкой новостей гламурного черлидинга, – не очень убедительно фыркнула я и, вперив взгляд в свою мятую школьную шотландку, будто безразлично пожала плечами. – Но боюсь, что публикации “Клуба воздержания” со своими лозунгами скоро вытеснят меня из ленты.

– Франческа, – обратился он слишком серьезным голосом, а я до боли прикусила нижнюю губу, уговаривая себя не поднимать глаза, – зачем вы приходили ко мне домой?

Зачем я приходила к нему домой? Зачем я… Я приходила к нему домой?

– Но я не понимаю, – после немых вопросов самой себе, я отрицательно качнула головой.

– Я тоже, – ответил он спокойно, – но, как видите, я здесь именно для этого.

Прострация реалии, затуманенная действительность, словно ты не здесь и это не с тобой, имела черты совсем неправильные. Переселив саму себя, я все же подняла на них взгляд: те же белесые брови, почти бесцветные ресницы, глаза цвета лесного ореха, возможно только чуть светлее, будто из них вымыли ту темную дымку, окружающую бездонный зрачок, ну а волосы… если бы они не были так коротко сострижены…

– Но я искала не вас, понимаете?

– Я Тейт Лэнгдон, – спокойно заявил он, продолжая всматриваться в мое лицо, будто изучая.

– Наверное, здесь какая-то ошибка, понимаете, – заговорила я быстрее, чем следовало, – я искала человека, который здесь учится, по базе данных. Какой-то сбой, или я могла ошибиться… понимаете? Филтон… там столько домов, я могла ошибиться с номером!

– Как его имя?

– Тейт, – издав какой-то истерический смешок, я вдруг почувствовала, как предательски горят щеки. – Но, знаете, я ведь даже не уверена, что именно Лэнгдон! Опять же, база данных! Я никогда не спрашивала у него…

– Франческа…

– К тому же, – перебила я, вдруг вскакивая с кресла, – он сам потом подтвердил, что уже не живет там!

– Уже?

Как его голос мог сохранять такое спокойствие? Как в подобной ситуации хоть кто-то мог быть спокоен? Казалось, всё, что происходило ранее и происходит сейчас – всего лишь какая-то волна настойчивой радиостанции, посылающая слишком сильные сигналы. Она попадает между теми частотами, где должен быть единственный сигнал свободы, сигнал моего спасения. Но неужели только моего? Неужели только моя голова раскалывалась от этих настойчивых попыток поймать нужную частоту понимания? Сплошное монотонное кряхтение, содрогающее атрофированные извилины – никакого намека на спасение.

– Я родился уже после того… случая. Через год, может быть, чуть больше, – начал он, взглядом уговаривая меня сесть обратно в кресло. – Но я слишком хорошо помню таких, кто приходил еще долгое время. Шутники, что не могли унять интерес взглянуть на мать сумасшедшего и его младшего братца… А ведь я его даже не знал. Я был всего лишь ребенком, который не осознавал, что происходит…

– Но я правда ничего не понимаю!

– А я вот думаю, что понимаете. Думаю, вы одна из тех умников, кого заинтересовала эта история и кто решил углубиться в мнимую игру-расследование.

Оторвавшись от своей опоры, мужчина снова начал размеренно выхаживать по кабинету, скользя взглядом по всему и ни по чему одновременно. Я содрогнулась от осознания того, что все это время отрицательно качала головой, как заведенная кукла, и уже было хотела что-то сказать, хоть что-то в целях заглушить стенающий вой собственных мыслей, но не успела.

– Вполне логичный алгоритм действий: в первую очередь посетить, так сказать, “исток”, “корень” или “верховье”… Как бы вы это назвали?

– Мистер Лэнгдон, – аккуратно начала я, пытаясь найти что-нибудь зыбкое в его офисном костюме, что-нибудь, чтобы не поднимать взгляд на лицо, от вида которого дрожь становилась болезненной и почти невыносимой, словно под кожу одновременно вгоняли миллионы осколков, – думаю, нам не прийти к обоюдному пониманию произошедшего или даже происходящего в данный момент… Могу я пообещать, что забуду как вас, так и ваш адрес, и мы разойдемся в то же мгновение?

– Я уже сталкивался с таким феноменом, как страх перед правдой. Моя профессия, как бы ни комично в сложившейся ситуации, психиатр. И я с твердостью могу заявить, что то, что люди начали бояться правды – не выдумка и не бред сумасшедшего, это реальность.

– Мистер Лэнгдон, – голос предательски подорвался, но от этого не было никакого толка, ведь моих жалких попыток никто даже не заметил.

– Многих настолько глубоко окутали ложью, что правда уже ими не воспринимается, они её сознательно отвергают: им кажется что комфортно находиться во лжи, комфортно и безопасно. Но почему?

Вдруг, замерев в паре метров от моего кресла, он будто от напряжения прищурил ореховые глаза и задумчиво взглянул на меня. Время в тот момент казалась огромным бременем, потому я не уверена: искал ли его уверенный взгляд что-нибудь в моих глазах час или всего минуту? Казалось, я успела несколько раз перестать дышать до того, как он отвернулся, небрежно пожав плечами, и возобновил свой “моцион”, ритмично постукивая подошвами официальных туфель.

– Признаюсь, своим уверенным отрицанием вы меня озадачили, – снова заговорил мужчина, характерным движением потирая гладко выбритый подбородок. – Не понимаете?.. Что ж, тогда я объясню вам. Это не был сбой, и ошибка здесь ни при чем: база данных хранит всю историю учеников с самого образования еще тогда просто школы, а не гимназии. И человек, которого вы искали, и правда учился здесь и жил по известному вам адресу.

Создалось явное ощущение, что его речь соткана из длинных медицинских жгутов. С каждым новым словом они стягивали холодными потоками непонимания, сквозняками. Кажется, я уже начинала задыхаться. Бездушные звуки ложились на мои и так уже больные уши. Состояние граничило с истерикой. Глубокий вдох. Выдох. Тело представлялось огромным механическим аппаратом, который настолько сжат, что, когда он подавался вперед либо еле-еле двигался, кости-шестеренки выпускали огромную струю раскаленного пара. Он должен был стабилизировать давление, но этого не происходило. Оставалось лишь ждать взрыва.

– Тейт Лэнгдон, так официально и не обвиненный, но и не оправданный в причастности к убийству одноклассницы и пропаже учителя, который, предположительно, стал свидетелем, – снова остановившись, он устало взглянул на меня и перед тем, как продолжить, выдохнул так, будто воздух был тяжелее свинца. – Тейт Лэнгдон – любимый сын своей матери и мой брат, который покончил жизнь самоубийством прямо в стенах этой школы.

Вся ситуация напоминала последнюю степень рака с метастазами: голова набита кучей дезинформации, мозг перестает работать исправно, вселенная ломает, словно телевизор хочет поймать нужный канал в серебристых пикселях черного ящика, но попадает вечно на пустоту. От такого нет спасения, остается только терпеть. Я было хотела подняться, но, словив все тот же спокойный и изучающий взгляд со стороны собеседника, прерывисто выдохнула остатки воздуха, что держала в легких все то время, пока он говорил, и сжала в руках подол юбки. Стало непривычно от режущего осознания отстранённости. Теперь появилось что-то новое… Это было огромное расстояние, отделяющее меня от прошлого.

Дрожь в последний раз пробила до основания собственной жизни и исчезла, будто ее и не было. Казалось, что я познала весь полный абсурд смысла человеческого бытия и сразу же забыла его.

– Почему вас назвали его именем? – не очень удачно подавив нервный смешок и проигнорировав удивленно вздернутые брови мистера Лэнгдона, спросила я спустя, казалось, целую вечность. – Это ведь… Это же…

– Любимый сын своей матери, – повторил он, недоверчивым взглядом оценивая мою абсолютно неуместную, но неконтролируемую улыбку. – Ее безвозмездная, фанатическая любовь погубила их обоих… А я не смог ее спасти, не смог стать им, как бы она того ни хотела. Подвергшаяся психической травме ничуть не меньше своего вожделенца, она кончила тем же всего через какие-то несколько лет.

Признаюсь, полное помутнее своего рассудка я представляла в неком другом случае. Это вполне логично, ведь подобной ситуации я вообще не могла себе представить. Было лишь четкое осознание того, что в тот момент мне нужна была всего лишь цель. Веская. Ясная. Как спасательный круг для утопающего. Вот только, наверное, было поздно, ведь я уже шла ко дну бездыханным грузом.

– Франческа?

– Сколько лет? Сколько… уже прошло? – спросила я, опустошенным взглядом бродя по знакомым, но, казалось, уже чужим чертам на слишком взрослом лице.

– Почти сорок, – ответил он невозмутимо, но еще хмуро и неуверенно следя за тем, как я поднялась с кресла.

Я кивнула, обманчиво вторя в мыслях то, что обо всем этом обязательно потом придется подумать, и вдруг почувствовала вкус крови на языке. Нужно было бы перестать терзать щеку изнутри, но тогда то, что заперто в клетке нескончаемой анфилады позвоночника, грозило вырваться наружу. Пора было отступать, и как можно скорее.

– Проект. Это был мой проект для тренингов по психотерапии. Знаете, отец записал меня на них, ну, после случившегося, – слова снова вылетали быстрее, чем следовало, но я ничего не могла с этим поделать. – Ведь это случилось в моей школе, да? Казалось интересным, но теперь я понимаю, что лучше было взять популярную проблему лишнего веса у подростков на почве…

– Вот, можете позвонить мне, – настигнув меня уже в самых дверях из кабинета, в тот момент, когда мой побег уже почти реализовался, мужчина настойчиво вложил мне в руку визитку, едва соприкасаясь с кожей. И это было не то. Теплые, даже влажные, как обычно бывает у людей, руки. Совсем не те, совсем неправильные ощущения. – Мы можем поговорить… обо всем, понимаете?

Я снова кивнула, сжав в руке тонкую карточку, и резким движением убрала руку. Не уверена, расслышал ли он, но в самое последнее мгновение, уже выскальзывая из удушливого помещения кабинета, я шепнула свое жалкое: “Извините”.

========== Сокрытое меж книжных стеллажей ==========

***

– Но эта книга была здесь, я читала ее на протяжении нескольких недель в начале учебного года!

Зрелище, наверное, было и правда очень жалким: я, выпятив нижнюю губу и упрямо скрестив руки на груди, ну точно самый обиженный ребенок в мире, перед абсолютно бесчувственной скалой-библиотекаршей. Лицо миссис Роттерман в самом деле не выражало ничего, лишь неровно ощипанные, словно изуродованные неисправной газонокосилкой темные брови едва поднялись вверх, когда я раздражительно фыркнула после последних слов.

– Не понимаю, чего вы от меня хотите, – наконец сказала она, переводя взгляд, будто от надоевшей картинки, на что-то позади меня. – Я не несу ответственность за имущество библиотеки, и если кому-то захотелось унести что-то с собой, он это уносит… В моей компетенции лишь сжигать порножурналы, которые восьмиклассники пропагандой распространяют по полкам с энциклопедиями.

– Но…

– Со своими жалобами можете обратиться к академ-комитету.

Чудно. Просто прекрасно.

– Наверное, я ошиблась, – едва слышно прошептала я, буквально впиваясь ногтями в кожаный ремень сумки.

“Наверное, я ошиблась” – фраза, ставшая за последнюю неделю тем, что вполне можно было принять за симптом ОКР. Несомненно, тревожность в той или иной степени свойственна всем, и многие разумные существа порой совершают ритуалы разной степени иррациональности, что, вроде бы, приемлемо считается нормальными. Я имею в виду феномены отклонений в поведении на фоне какой-либо жизненной ситуации: кто-то после смерти любимой псины продолжает подсыпать в миску корм и менять воду, даже не задумываясь о целесообразности своих действий, кто-то каждый раз накрывает ужин на двоих, не сразу вспоминая, что муж ушел около пяти лет назад. Элементарный сбой механизма, брешь в идеальной вселенной.

Думаю, ответ хотя бы на такой простой вопрос как “когда задымился мой станок” дал бы мне хоть малую надежду. Не имея и шанса, оставалось лишь винить последнюю “ошибку”, хотя то, на чем она строилась, мне было так же непостижимо.

“Наверное, я ошиблась” – вторила я ночами, когда не могла уснуть.

“Наверное, я ошиблась” – отвечала я подруге, пытаясь избежать подозрительного взгляда ее слишком больших глаз.

“Наверное, я ошиблась” – сдавленным вздохом вырывался неуверенный шепот, когда я улавливала взглядом знакомое золото волос в школьных коридорах.

В конце концов если не отрицать саму возможность принятия обсессивно-компульсивного расстройства за основную причину подобного поведения, то создается хоть и мнимое, но, казалось бы, логичное объяснение: оборотная сторона этой одержимости, то есть, обсессии – компульсия, регулярное повторение одних и тех же ритуалов, которые должны предотвратить надвигающуюся опасность. Ощущение подкатывающей тошноты не отпускало ни на секунду, лишь усиливалось, сводя желудок, когда я вдруг оказывалась прямо перед заветной дверью, ведущей в подсобку, а оттуда и на школьный чердак. Я не понимала, как могла пропустить то, каким образом добралась дотуда, не могла уловить мгновение, когда вокруг все окончательно затуманилось.

“Наверное, я ошиблась” – фраза наждачным диском проходилось по пересохшему горлу, и я резко разворачивалась, стремительно неслась в любом противоположном направлении, жмурясь и продолжая перебирать заветные слова, пока не оказывалась настолько далеко, чтобы чувствовать возможность снова дышать.

– Эй, смотри, куда прешь! – раздраженно фыркнул тот, в чью спину я случайно вписалась, проходя через очередной коридор между высокими стеллажами книг. Шаг назад, и я, закусив нижнюю губу в целях бесполезной борьбы со своим “симптомом”, пыталась сосредоточить взгляд на том, кто, продолжал бубнить что-то невнятное, удаляясь вдоль коридора. Почему картинка предательски расплывалась?

Резкая боль, отдающая колкими и неясными ощущениями, вдруг намекнула, что все это время я неосознанно сжимала кулаки. Разжав побелевшие пальцы и смотря на лиловые следы от ногтей, я думала о ложности своих мыслей: как я, отрицающая все существование в общем, могла вдруг заняться такой бредовой идеей, чтобы приписывать себе диагноз? ОКР?! Неужели все, что мир обещал подарить еще при рождении, теперь уместилось в один спичечный коробок безумия?

Поморщившись, я отвела взгляд от своих рук и шагнула к стеллажам, выискивая указательную табличку.

“География? Ну что ж, миссис Роттерман, раз вы не отвечаете за имущество библиотеки, то и не очень расстроитесь из-за новой пропажи.”

Не знаю, была ли тому виной обида в связи с недочитанным “Следопытом” Купера, или же что другое, но путеводитель по Британии так удачно нашел место в моей сумке. Признаться, что это был первый случай за неделю, когда я почти удовлетворенно вздохнула, было сложно, но правда такова. Крепче прижав к себе сокровище, спрятанное в сумке, я продолжила путь, сворачивая с одного коридора в другой, с каким-то успокоением следя за сменой тематики корешков многочисленных пыльных томов, выстроенных по полкам стеллажей.

Я всегда любила библиотеки, любила то необъяснимое чувство защищенности, когда можно просто затереться в коридорах, спрятаться от всего внешнего между стеллажей и забыться на какое-то время. Я всегда любила библиотеки, но в последнее время забыла об этом. Сейчас же, когда я собиралась вновь “излечиться” от пугающего и непонятного внешнего, казалось вполне логичным находиться именно здесь.

Пройдя до самого последнего коридора, величавшегося самым невостребованным из-за содержания различных устаревших пособий, я буквально свалилась на пол, опираясь спиной о нижние полки. Здесь было безлюдно, прохладно и тихо, правда, запах пыли не входил в число моих фаворитов, но оно того стоило. Закинув голову назад, я прикрыла болезненные глаза. Было бы идеально, если бы ни о чем не думать, просто закрыть шкатулку черепной коробки и не впускать цепочки бессвязных и слишком тяжелых мыслей. Это было непостижимо, и мне вдруг вспомнился один из многочисленных уроков физкультуры, проведенных с ним в пустом классе… Тогда мне удавалась это – не думать ни о чем.

Резко распахнув глаза, я выудила из сумки путеводитель и открыла на первой попавшейся странице. Нужно было отвлечься, причем мгновенно – единственная спасительная тактика. Как бы то ни было, ложность всегда порождает правду. Эти два понятия изживают себя и, в конечном итоге, ложь, сказанная дважды, – правда. Так вот я избегала и того, и другого. Мне не нужно было это. Я не хотела объяснений тех месяцев и тех мгновений, не хотела объяснений тех чувств и тех эмоций, даже объяснений насчет того, почему я по привычке не уходила из школы после уроков и почему так внимательно стала озираться. Я не хотела никаких объяснений, потому что они все равно показались бы мне ложью.