Текст книги "Багряная песнь (СИ)"

Автор книги: Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

«Хорошо».

Он оказался прав. Все жители Фелуруша, похоже, стянулись ниже, привлеченные фальшивками, но он все равно старался держаться в тени.

«Или не все».

За поворотом дома – кажется, бывшему жилищу мясника, судя по большому дверному проему и висящих на крюках свиных ногах, поросших кристаллической плесенью, – рыскало двое зараженных. Орки шатались, будто пьяные, и подвывали, хватаясь за головы – видимо, сопротивлялись болезни до последнего.

Эти двое даже не успели ничего понять, когда первому вонзился под челюсть метательный нож. Второму Мелькор сломал шею. Чужая голова повернулась в руках с влажным хрустом сломанной кости – и тело обмякло.

Он не убивал уже очень давно, но и одного раза хватило, чтобы всколыхнуть старые инстинкты.

«Вот и прекрасно».

По мере того, как он спускался ниже, шум драки усиливался. Улицы начал заволакивать горько пахнущий сизый дым плотнее тумана – очевидно, Руш развлекался как мог. Запахло горелым, послышались мучительные вопли и визги. Звенели песни силы.

«Даже если нанижет на копье с полдесятка орков, зажарит над костром и сделает из них гирлянду – плевать».

Мелькор запрыгнул на крышу очередной каменной лачуги и тихо зашипел, видя неприятный участок – здоровенный железный настил, который соединял с полдесятка крыш, просматривался со всех сторон, но вел в точности, куда нужно. К уступу, на который он хотел спуститься по веревке, а дальше двинуться по узкой ветвистой тропе вдоль скалы. Тени на ней скрыли бы его от любых глаз – лучники не достанут, а погоня – не успеет.

«Время».

Айну помедлил перед железным настилом и воровато огляделся. Та часть улицы внизу, что открывалась – перекресток с четырьмя глухими стенами – выглядела пустой.

Первые два пролета он преодолел без затруднений, но третий…

«А это еще что?»

Мелькор увидел их внизу, тварей с него, наверное, ростом, а то и больше. Ходячие глыбы каранглира, в очертаниях которых едва угадывались те, кем они когда-то были, напоминая перекошенных горбунов, облепленных алыми кристаллами, проросшими через их кости и кровь. Чудовища стояли, издавая мучительный вой, который звенел на одной заунывной ноте, словно у поскуливающей собаки. Ошметки кожи и шахтерской одежды вплавились в кристаллы каранглира у них на груди.

Они стояли, задрав головы – реши он пройти по настилу, чудовища наверняка бы заметили его, и скоро сюда сбежалась бы вся армия.

«Подделки они не отличат ровно до того момента, пока не увидят меня».

Наверняка Энгвар уже начал искать его, и эти твари могли быть тому свидетельством.

«Надо поискать другой путь, если он вообще есть. Или, может, они уйдут».

Мелькор выжидал, опустившись на колено, зажатый между надзирающими тварями и дорогой назад. Пока что его скрывала труба на крыше и перепад высоты между домами.

«Но не буду же я сидеть и ждать непонятно чего?»

Помощь пришла, откуда он не ждал.

Прямо под ним прошел второй отряд – не Руш, но другой майа, помешанный на ядах. Сангван. Майа на мгновение замешкался внизу, будто что-то почувствовав, или же заметив отброшенную на землю тень. И задрал голову на мгновение, отчего Мелькор увидел его слегка подбеленное лицо с нарисованными бровями.

Раздались первые возгласы разведчиков, которые шли впереди, и огромные твари, пораженные каранглиром, застонали и пошевелились, направляя свои взгляды в другую сторону.

Сангван мигнул. Произнес одними губами:

– Мы их отвлечем. Ждите. И бегите.

Мелькор кивнул ему.

«Это что вообще сейчас было? Геройство без приказа? Вот дерьмо. Их же точно убьют».

Он остался за углом крыши еще на несколько ударов сердца. А когда чудовища грузно зашевелились и пошли вперед, в наступление, когда зазвучали первые ноты песен силы – побежал по настилам между крышами с такой скоростью, какой давно не помнил. Бесшумный и быстрый, как тень и звук.

Может быть, ему следовало помочь тем, кто умирал за спиной.

«Но умирал ли? Ведь духи не умирают. Для нас нет смерти!»

Может быть, тогда бы не пришлось слушать полные боли вопли, которые начали раздирать воздух кинжальным эхом.

«Или это кричат не они. Лучше бы – не они».

Может быть, тогда отзвук песни силы, которая ослабляла тварей наравне с оружием, звучал бы громче и сильнее.

«Нет. Они достаточно сильные, чтобы справиться сами».

Может быть.

«Как странно».

Его никто не встретил возле туннеля, ведущего в нутро горы. Фелуруш за спиной полнился криками, взрывами, стонами умирающих: какофония войны.

Мелькор выбросил и плащ, и ленту, скрывавшую Сильмариллы. Помедлил: сухой жаркий воздух был непривычно тих, а под ногами пылил красноватый камень. Айну смотрел на дорогу перед собой, которая, вне всякого сомнения, вела именно к сердцу каранглира, которое вырастил из собственной глупости Энгвар.

«Мне это не нравится».

Круглый туннель покрывали сколотые рога и шипы из каранглира: так густо, что вся шахта, казалось, целиком состояла из этой красной мерзости и кровавого света. Пахло медью и насыщенной металлами минеральной водой. В ушах звенело: камень нашептывал, ползал паучьими лапами по его разуму, пытаясь отыскать трещину.

«Мерзость».

Он выдохнул и окунулся в эту багровую жижу.

Тошнотворная дрянь окутала его разум не сразу: она смыкалась вокруг медленно, словно вонючая затхлая вода, в которой нужно проплыть. Туннель казался бесконечным: обернувшись, Мелькор уже не увидел начала. Все тонуло в багряном свете и отвратительном гуле голосов, заключенном внутри каранглира.

Они, эти голоса, продолжали ползать по его разуму, как черви или крысы: лезли по беспокойству, изучали скользкими прикосновениями желание убить Энгвара, касались когтями сожалений и надежд.

Все равно что быть приговоренным к съедению заживо мелкими тварями, раздирающими на кусочки медленно и деловито, и чувствовать, как по голому телу уже проходятся когтистые лапы, а зубы начинают пробовать кончик носа и живот, желая прогрызть дыру во внутренностях.

«Пошли вон!»

Все равно что плыть в гнойной жиже по шею и чувствовать, как она заливается в рот.

Он просто шел, стискивая зубы и то и дело сплевывая слюну между зубов, когда тошнота поднималась совсем уж невыносимо. Простое действие, бесполезное – но оно отвлекало.

«Когда-то же оно должно кончиться».

От его шагов начал раздаваться гулкий хруст, будто он давил сапогами скопившихся на побережье крабов. Каранглир отбрасывал густые тени, черные и плотные, словно ночью, и он пожалел, когда присмотрелся внимательнее к пещере под ногами.

Любопытство позволяло отвлечься от мерзостного ощущения беззащитности перед изучением его разума, но пол туннеля усеяли трупы крыс: таким плотным слоем, что их кости, поросшие каранглиром, превратились в песок и хрупкие красные пластинки из кристаллов. Мелкие черепа, позвонки и суставы.

«Может, и все эти голоса…»

Его едва не вырвало от омерзения. На этот раз – по-настоящему. Каранглир и его песня перестали быть просто песней: все известное сложилось в ясную картину невообразимого уродства, больного – даже для него – мира. Каранглир рос в крови, на крови – и все эти кристаллы вокруг показывали ему, сколь щедро Энгвар удобрял свои владения мертвецами.

Гигантский голем из ошметков душ: он существовал без причины и цели, без разума, охваченный только желанием поглощать без остатка, изрыгая назад одну лишь пустоту.

Все это он уже однажды видел, и внутренности скрутила ледяная лапа страха, когда за спиной появилась огромная тень с хищными паучьими лапами.

«Нет. Ее здесь не может быть. Она не настоящая».

Все это здесь напоминало гигантского голема, которого Энгвар слепил из остатков душ. Весь этот гигантский туннель, целая пещера – была сформована из мертвецов. Все, кто погиб от каранглира, кто порос кристаллами настолько, что уже не мог двигаться, приходили умирать сюда и становились частью этой зараженной поросли.

«Наверняка так».

Он догадывался, что они приходили сюда добровольно. Позволяли смять остатки своих душ в бесформенную массу, в то, что окончательно уничтожит даже подобие личностей, из которых состояли и орки, и майар.

«Можно уничтожить волю и даже желание сопротивляться, но как можно уничтожить самое себя?»

Они перестали домогаться до его разума и теперь тянули из стен призрачные руки: изломанные, будто у истощенных узников. Пытались схватить его за лицо, за волосы, за лодыжки и запястья, и кричали. Они, заточенные здесь, отражались, будто в сотнях зеркал.

– Ты бросил нас!

– Почему ты убиваешь нас?

– Ты бросил даже его!

«Нет. Вы не настоящие. А если и настоящие, вас нет. Больше нет».

Они стенали, и он чувствовал эти пальцы, которые пытались сорвать корону с головы, мазнули по щеке – холодные и гладкие, как стекло.

Дернули за косу за спиной.

Бесцеремонно ухватили за локоть.

Когда пальцы сомкнулись на щиколотке и попытались потянуть его назад, ярость захлестнула все. Он зарычал и размахнулся Грондом, снося и тянущиеся руки, и кристаллы тяжелыми размашистыми ударами. Крик больше напоминал яростный рев:

– Не смейте трогать меня! Вы мертвы, и останетесь мертвы!

Эхо унесло его голос по туннелю, искажая его дробящимся эхом.

Хихиканье в темноте. Холодный страх. Восемь парных паучьих глаз, которые повисли прямо перед его лицом и отсвечивали – красным. Хитиновое тело, в сетчатых полостях которого шевелятся округлые зародыши других пауков. Она сидела посреди туннеля, гигантский призрак из прошлого, давно пожравший саму себя.

Он должен был бы убежать. Закричать от ужаса.

Но не мог, потому что надо было идти вперед. Надо было попытаться.

«Ради себя или хотя бы ради него».

Ему пришлось коснуться этого – своего страха – с почти нежностью, безжалостной и победной. Вытянуть руку, не удивляясь, что кисть проходит сквозь красные огни и паутину, не чувствуя ничего, кроме воздуха.

– И ты тоже мертвая. Ты сожрала саму себя в темноте. А я жив. Ты просто отражение.

Он моргнул, и исчезло все. И руки, и призрачная тень огромной паучихи. Остался холодный красный свет и звуки в полумраке.

Хруст и топот.

Мелькор остановился на мгновение, прислушиваясь к эху.

«Это не мои шаги. Это погоня».

Ему вновь пришлось бежать. Быстрее, чем тогда, в городе.

«Нет, Энгвар. Сражаться с твоими выродками в этой дыре ты меня не заставишь».

И никаких рук, тянущихся из стен, больше не было.

«Я умираю».

Память истончалась. Майрон едва мог соображать, и петлял, словно тень, в отголосках воплей орков и тех, кто напал на Мелькора. Он видел его… или их… неважно.

«Почему ты не один? Почему ты везде одновременно? Или они говорят, что это ты?»

Лучше бы не думать об этом, даже если чума, поселившаяся в крови, требовала вывернуть всю память наизнанку, словно кишки, выла и бесновалась, грызла и без того измученное тело – боль звенела ежесекундно, ежеминутно, ломала его кости, пила его разум. Каранглир пытался уничтожить и развеять по ветру самые дорогие воспоминания, самые ценные мысли, которые были дороже любых сокровищ.

Чума хотела вытащить их, подцепить в пытке, словно гарпуном, и бросить всем остальным – будто кость своре псов.

«Нет. Нет. Его вы не получите. Ничего, что я помню о нем».

Майрон даже не помнил, как оказался здесь, в горах, среди снега по колено и свистящих ветров, бросающих в лицо пригоршни колючего снега. Помнил, как спускался в шахту. Помнил, как измученное тело взорвалось такой болью, что он орал и выл, будто через кости тянули раскаленную проволоку. Помнил, как всю правую сторону тела свело судорогой, и он пытался если не идти, то ползти, если идти – то тащить себя вперед любой ценой, цепляясь киркой за стены шахты.

Когда лица коснулся благословенно холодный ветер, он безотчетно сунул себе в рот желтый кристалл, что дал ему Мелькор. Заставил себя разгрызть его, как горькое лекарство – оно оказалось мягкое на вкус и липкое, словно вязкая смола и карамель.

Почему-то он помнил только то, что нужно успеть до того, как Мелькор попытается сразиться с Энгваром. До того, как попытается вступить в бой не только с каранглиром, но и со всей силой, которая питает жилы проклятой чумы, изливаясь из портала-зеркала широкой полноводной рекой.

А потом, когда в кровь впитался другой кристалл, золотой, стало чуть легче.

Он, кажется, помнил, как идти к этому зеркалу.

Он помнил, что это дверь, которую нужно уничтожить.

Они не смогли его догнать, и туннель оборвался так же резко, как и начался. Дорога выводила в огромную пещеру, где когда-то обитал Лунгортин. Разве что теперь она изменилась до неузнаваемости.

Каранглир звенел здесь так, что закладывало уши: вой прокатывался даже по костям и зубам, сдавливал виски крепче, чем корона.

«А возможно, он уже и в моей крови. Неважно. Я сильнее».

Но что-то случилось. Или ему показалось – или кристаллы в венце и впрямь стали светить куда ярче прежнего, а давление с висков почему-то ослабло.

Пласты каранглира наросли на стенах и потолке, сияя ядовитым алым оттенком, но больше всего света давал огромный шип, сверкающий так ярко, что Мелькор поначалу прищурился: красный свет бил по глазам, сконцентрированный так густо, что вокруг извивались невесомые молнии, больше похожие на щупальца, тянущиеся за добычей.

Кристалл пульсировал светом, словно огромное сердце.

«Погоня».

Он не сомневался, что Энгвар, которого он пока не видел, отправил за ним целый отряд, если не стянул из города всех, кого мог. Мелькор выдохнул, облизав зубы, и привычно ощерился. Ударил Грондом о землю, вонзая вороний клюв молота так глубоко, что скала дала трещину, выпуская ту силу, которая сохранилась даже под каранглиром.

Плевал даже на боль в обожженных руках. Гнев обезболивал лучше любого лекарства.

– Энгвар! – его крик, яростный и вызывающий, звонко отразился от сводов пещеры. – Это все еще мое королевство! Хотел уничтожить меня – так я пришел!

Айну перекинул щит из-за спины на левую руку и сжал свободную кисть, будто бы собирая в кулак силу Тангородрима перед ударом. Запел, чувствуя, как мощь льется через обожженную ладонь податливо и привычно, и ударяет в скалу прямо перед выходом из пещеры, подстегнутая его гневом и усталостью.

На его стороне все еще была жизнь, которая спала в этих горах. Все, что хотело двигаться, бурлить, кормиться, охотиться, расти, рвать зубами мясо, размножаться и наполнять мир хищническим буйством выживания.

Тангородрим будто бы хрустнул костями, словно огромное чудовище – и вытянул из себя, из собственных жил, спящих где-то в камне, длинные сухие лианы с черными шипами толщиной в локоть, которые запечатали выход из туннеля плотной сетью.

Он засмеялся, чувствуя, как отзывается на его присутствие та сила, которую не мог вызвать к жизни ни Энгвар, ни кто-либо другой из майар.

«Просто потому что вы все – не того пошиба, отбросы».

– Энгвар! – он вновь громогласно позвал майа, чувствуя, как глаза полыхают штормовым серебром от кипящей ярости и силы в крови. – Вылезай, тупая шлюха! Посмотри мне в глаза, выблядок, если духу хватит, и я с тобой покончу!

Энгвар ответил ему максимально доходчиво: зараженную каранглиром стрелу Мелькор заметил инстинктивно и подставил щит под выстрел. Стрела звонко ударила о гладкий черный металл и упала на землю.

Теперь он видел Энгвара: тот действительно выбрался из укрытия и стоял возле ярко пульсирующего светом шипа. Возвышающееся плато среди пещеры выглядело на зависть прекрасной позицией для лучника.

«Безмозглый слизень».

Бывший шпион не был похож на себя: худое тело изломалось под иглами каранглира, кристаллы разорвали плоть и доспехи. Голову венчали такие же обломки, вросшие в череп. Лицо, изуродованное черными вздутыми сосудами, сверкало красными глазами и больше напоминало кусок кожи, втиснутый между наростами.

Энгвар развел руками, и его голос звучал с таким же резонирующим эхом, как когда-то.

– А ты как был трусом, так и остался, Мелькор.

«Никакой изобретательности».

Он расхохотался так, чтобы Энгвар его слышал, и запрыгнул на первый плоский камень, что вел к плато. Чувствовал, как воздух вокруг звенит от гнева, наполняясь щекочущей мощью – такой, что даже его коса сейчас наверняка распушилась в два раза больше обычного размера.

Он был в бешенстве.

– Раскрой рот пошире, когда в следующий раз произнесешь мое имя! – рявкнул Мелькор. – И хорошо запомни, каково иметь полный рот зубов! Это ненадолго!

Он поймал щитом еще одну стрелу, которую выпустил Энгвар: вместо ответа.

«Я разобью тебе голову, и мы на этом покончим, сука. На этот раз ты нового тела себе не сделаешь».

Мелькор рванулся вперед и зашипел от злости, когда удар Гронда нашел одну пустоту. Энгвар перекатился и легко, будто и не его тело покрывали уродливые кристаллы, перепрыгнул на каменный уступ в отдалении. Поклонился с издевательской легкостью и вытянул руку.

– Я думаю, раз ты почитаешь себя властителем мира – тебе нужен достойный соперник! Ни к чему королю Арды сражаться с таким недостойным червем, как я!

Он услышал хруст обваливающегося камня быстрее, чем успел ответить Энгвару.

Каранглир изуродовал Лунгортина – или тварь, которая им была когда-то – едва ли не больше, чем многих орков. Балрог походил на перекрученный и покрытый оплавленным алым стеклом скелет. Рога стали прозрачными и отбрасывали по пещере россыпь кровавых бликов, а в груди зияла дыра, будто пустоту, которую оставили от его духа, никто так и не собирался заполнять.

«Несчастное полумертвое чудовище».

Мучительный рев балрога больше походил на вой боли.

«Потребует ли его убийство такой же жертвы души, как живого? Проклятье».

И, конечно, огненный бич остался при нем. Только теперь – не пламенный, но сияющий густым рубиновым светом.

«Твою мать!»

Мелькор зашипел от злости и увернулся от удара огненного бича. Отступил за шип каранглира, сияющего ледяным карминным блеском – туда, где Энгвар уже не мог бы достать его выстрелами.

Ярость затопила сознание обжигающей золотой волной.

Алый, золотой и ослепительно белый. Цвета и свет сталкивались в пещере, освещенной так ярко, словно здесь царил день. Воздух потрескивал от разлитой силы, каранглир издавал глухой треск ледяной глыбы.

Иронично, что балроги, подчиняясь ему, все еще оставались выше, когда принимали материальное обличье. Сила, разлитая в воздухе, помогала в скорости и силе, но чтобы сплести хоть одну песнь, ему требовалось замереть на месте, по крайней мере, на несколько мгновений, но именно они могли стоить жизни.

Мелькор увернулся от второго удара хлыстом. Воспользовался мгновением, когда Лунгортин отвел локоть, чтобы подобраться ближе и вонзить острый клюв Гронда под колено балрога.

Лунгортин заревел от неожиданности и боли, Мелькор отпрыгнул от удара гигантского кулака.

Рука зазвенела от нагрузки, приняв выстрел очередной ядовитой стрелы, ударившей в щит.

Энгвар запел, но он не смог внести разлад в его мелодию, потому что земля под ногами взбрыкнула, как испуганная лошадь – Мелькора отбросило назад, он упал на спину, и только инстинктивно успел поджать ноги и выставить вперед щит, когда сверху обрушился целый ливень острых красных кристаллов.

«Энгвар, ты сука!»

Мелькор перекатился, уворачиваясь от удара хлыста в том месте, где раньше была его голова, и одним прыжком поставил себя на ноги.

Чудо, что корона осталась на нем. Он всегда крепил венец к волосам, но при сильном ударе это не спасло бы его.

Лунгортин оперся на руки и ноги напротив него, оскалил черные клыки, уподобившись не первобытному духу, но рогатому зверю, что собирался прыгнуть, или разъяренному быку.

Еще один выстрел, еще одна отбитая стрела. Балрог заревел, а Энгвар вновь начал петь, и мелодия была той же, что и прежде, когда на него обрушился ливень красных кристаллов.

С чем-то одним он бы справился, но с двумя…

Только один шанс.

Лунгортин рванулся вперед: огромное рогатое чудовище, которое могло смести не только хлыстом, но и обыкновенной мощью, все еще сохраненной в изуродованном теле. Он отступил, поднимая щит выше, прикрывая голову от смертельного ливня красных кристаллов, и закричал от ярости, рванувшись ему навстречу в самоубийственной – и смертельной для балрога атаке.

Ливень кристаллов обрушился на спину Лунгортина и балрог заревел от неожиданности и боли.

Клык Гронда вошел между ключиц балрога.

Мелькор слышал хруст кости в собственной руке и заревел не хуже зверя, когда тварь обрушилась на нее всем весом. Увидел, как ослепительно вспыхнули Сильмариллы в короне, будто подчиняясь одному им ведомому закону.

Боль от перелома поднялась обжигающей волной по запястью до плеча.

«Нет! Еще Энгвар! Не смей!»

Лунгортин заревел от боли еще раз: снова больше похожий на неразумного зверя, а не духа, которым когда-то был. Из Гронда, обжигая сломанную руку, вытекала сила: плата живыми душами, заточенными в оружии – за смерть балрога.

А затем неподъемная тварь над ним обмякла, осела, едва не погребая под собой, и начала трескаться, вспыхнув огнем в месте раны. Трещины расползались по телу, воздух вихрился, притягивая к месту выброса оставшейся энергии, заточенной в оболочке мертвого духа подземного мира.

Гронд остался под балрогом, а Мелькор – лишь со щитом.

И сломанной рукой.

Энгвар засмеялся, натягивая еще одну стрелу на тетиву. На этот раз целился в голову.

– Похвально, владыка мира! Но что теперь сделает со мной однорукий раненый?

Майа выпустил стрелу, не договорив – и Мелькор вновь успел принять ее на щит.

«Я тебя убью, тупая скотина».

– Убьет тебя, – голос звучал хрипло от боли и ярости.

Он не сомневался, что Энгвар попытается сбежать, попробуй он погнаться за ним. Да и сколько еще стрел примет вторая, пока здоровая рука?

«Придется действовать иначе. Что там, бравада и самоубийство?»

Он понял, что хлыст Лунгортина валяется на земле до сих пор – огромный, но недостаточно огромный, чтобы он не мог им воспользоваться и заставить бить, куда и как необходимо. Ядовитое оружие испускало яркое алое сияние, больше всего напоминая спящую змею, которая собирается укусить.

«Можно подумать, мне придется выбирать».

Сломанная рука стремительно распухала, каранглир звенел в зубах, от боли мутилось в голове, но гнев сохранял разум чистым.

Энгвар посмел засмеяться над ним.

– Убьет одной рукой и одним щитом?

Гнев подхлестнул его – он отбросил щит и одним движением подхватил зараженный хлыст, который тут же впился в левую руку, словно бешеная собака.

«Какая разница, зараженный он или нет?»

– Я убью тебя и без щита! – рявкнул он, взмахивая тяжелой рукоятью. Оружие сопротивлялось ему, но это было не важно: волю одного хлыста он мог подавить.

Оружие подчинилось.

Бич щелкнул в воздухе, запахло грозой и медью, и от первого выстрела Энгвара ему пришлось отпрыгнуть.

Стрела не задела его лишь чудом.

Второго выстрела уже не случилось. Мелькор взмахнул бичом еще раз и тугая ярко-рубиновая нить, сияющая от огня, обвилась вокруг тела Энгвара. Майа выронил лук, вскрикнув, пошатнулся – и сорвался с уступа, на котором стоял, когда он дернул за рукоять изо всех сил.

Он слышал странный хруст, с которым тело Энгвара упало наземь. Кристаллы, торчащие из его рук и ног, обломались, но крови не текло – остались лишь блестящие ровные сколы. От венца на голове осталась едва ли половина.

«А теперь ты ответишь мне за все. За сломанную руку, за мою крепость, за моего мужчину, за все дерьмо, которое принес твой проклятый камень!»

Майа хрипел и шарил руками по земле, будто пытаясь найти опору для расшибленной головы. Он мстительно обмотал его руки бичом балрога, оставив на них широкие выжженные полосы – такая хватка, что не вырваться.

Айну дернул Энгвара за шиворот здоровой рукой, ухватив то, что еще осталось от брони майа, и потащил по земле, словно мешок.

К кристаллу каранглира, что возвышался среди пещеры.

«Я сделаю с тобой такое, ублюдок, что еще никому не приходилось пережить».

– Знаешь что, Энгвар? – Мелькор говорил зло и весело, невзирая на то, что голос хрипел от боли. – Я знаю, во что тебя превращу! Ты ничто – и станешь ничем! – Энгвар захрипел, и он со всей силой ударил ему каблуком по горлу.

А затем наклонился над майа, глядя тому в глаза – красные, ошалевшие от ужаса и боли от стягивающего руки огненного бича.

– Ну что, Энгвар? – Мелькор оскалился. – Ты все еще помнишь, как меня зовут?

Майа непонимающе уставился на него, попытался захрипеть – и получил еще один удар сапогом.

– Говори! – рявкнул Мелькор. – Произнеси мое имя, сука!

– Мелькор! – Энгвар выплюнул его через хрип.

Он расхохотался и врезал Энгвару сапогом по зубам.

«Я же обещал, в конце концов».

И еще раз. Рот Энгвара превратился в блестящее кровавое месиво.

Он затащил майа поближе к кристаллу каранглира и швырнул сопротивляющееся тело на сверкающий камень. Зажмурился от ослепительного света и нестерпимого звона в ушах, вторящего боли в сломанной руке.

Энгвар пытался выбраться из ловушки, но слишком ослаб после двух ударов по голове.

«Вот и хорошо».

– А знаешь, Энгвар, – он надеялся, что предатель его слышит. – Я сделаю из твоей души лекарство от заразы, которую ты принес – и ты должен гордиться этим. У тебя, правда, не останется ни разума, ни души, которые могут что-то чувствовать.

«Хватит. Пора заканчивать».

Мелькор остался перед ослепительно алым кристаллом, обжигающим взгляд. И впервые с того момента, как оказался в Фелуруше, прикоснулся к ядовитому каранглиру, преодолевая собственное отвращение.

Он заставил себя прислушаться, почувствовать нити, сплетающиеся от сердца к каждому заболевшему, в котором рос каранглир.

А затем выдохнул и начал петь.

Первая нота прозвучала осторожно и тихо, а Энгвар взвыл, чувствуя его намерения – теперь уже на собственной шкуре.

Он не желал тратить одни лишь собственные силы и собирался использовать Энгвара, словно резервуар – почву для диссонанса в том резонаторе, который майа вырастил из убитого балрога. Вытягивал из его души те ноты музыки, которые когда-то принадлежали тому существу, которым был Энгвар.

В конце концов, он ничего не умел, кроме как вносить Диссонанс в гармонию. Даже если нечто, с чем он работал, изначально обладало дисгармонией как естественным свойством.

Каранглир, раскинувшийся под Ангбандом чудовищной сетью, прислушался к его дару жадно. Поначалу он вел мелодию обманчиво легко и согласно с всепожирающим желанием кристалла поглощать и присоединять к себе, превращать в себя все, прорасти до корней мира, обратив в кусок красной мерзости даже сердце Арды и ее жилы, выбросить свои лапы в пустоту и заполнить ядом и ее.

Мелькор поймал его и зациклил ритм. Бесконечное желание расти, обращенное само на себя, стало ничем, закольцованным блужданием по кругу. Обманкой, которая кажется сама себе растущей – а на деле всегда ползет по кругу, кусая себя же за хвост.

Даже удивился, что его обман не встретил сопротивления.

«Мы обнаружили твое вмешательство, чужак».

Ему противостоял кто-то больший, чем простая песня каранглира. Кто-то больший и враждебный, кто обитал по другую сторону в огромном мире, откуда черпал силы каранглир.

И куда более умный, чем Энгвар и зараженный камень.

Он пел, чувствуя, как схлестывается с теми, другими, кто тоже умел менять песню, звучавшую в основах мира.

«Нет. Вы не сильнее. Вы не могли создать этот мир – вы всего лишь живете в нем».

Он чувствовал, как вспыхивает болью рука, как тело сопротивляется вмешательству и вторжению в разум, отвечая спазмами сведенных мышц – такими сильными, что хотелось кричать. Будто бы его ноги и руки заставили напрячься до окаменения и впрыснули в них боль, словно кислоту.

Вопли Энгвара, раздираемого между двумя песнями, слились с его музыкой.

Мелькор пел, утверждая свое единственное право власти над миром. Утверждая, что каранглир может и будет принадлежать ему, и будет изменен, как должно. Что нет такого чужака, который может вторгнуться в его мир, хозяйничать в его доме – и уйти безнаказанным. Что если нужно – он найдет тех, кто сопротивлялся ему, и сам посадит их на цепи.

Но он был один, а враждебных голосов – много. Он сопротивлялся им, но слабел. Они наседали на его песню, обнаруживая в ней изъян за изъяном, слабость за слабостью, обман за обманом, разгрызая ее на части массой, а не искусством.

А потом песня оборвалась так резко, будто кто-то закрыл дверь, из которой дуло, и его музыка по инерции хлынула всей силой на резонирующее сердце каранглира, раскалывая его, проходя через Энгвара. Майа забился в предсмертной конвульсии и заорал так, что охрип, когда ощутил, что воля его бывшего короля вымывает из него саму душу, рассеивая основу его мелодии по крови всех, кто еще был жив. Возвращает к исходному мотиву. Поворачивает вспять.

И гармония простого голоса, которым обладал камень без поддержки своих покровителей, сломалась.

Мелькор чувствовал, как волны его воли расходятся по камню, проникают в каждое зараженное тело, связанное с резонирующим сердцем – и красный кристалл окрашивается черно-золотым, изменяясь и оплывая, как янтарь.

Он обращал процессы. Где был рост – его не стало. Где было размытие границ – появилось разделение.

И музыка, которая до этого дня звучала в каранглире – стала такой, которую мог создать только он.

Майрон наконец-то нашел его. Зеркало стояло у изголовья старой шахты, в покосившейся раме, и металлически поскрипывало под порывами ветра.

Песня звенела в крови и костях, вторя каранглиру, так сильно, он задыхался. Она пыталась разорвать его, забирала все, что находила – жадно и кроваво, отыскав для него самую жестокую пытку, когда тело могло стерпеть любую боль ради цели.

Они разрушали его разум. Он даже не мог вспомнить собственное имя.

Помнил только то, что здесь делает.

Зеркало выглядело странно чистым. Ни следов помутнения, ни налета, которым подергивалось старое стекло. Высокое и узкое, оно словно трепетало и шептало, тем же голосом, что и в крови, и разрослось каранглиром, будто капли рубиновой крови. Опоры разрушились, и зеркало удерживалось криво, поскрипывая под порывами ветра и тонким свистом горной метели.

Он смотрел на него тусклым взглядом, который заволакивала красная пелена.

«Бей, и пусть оно просто упадет».

Он примерился. Ударил по сочленениям, которые удерживали раму в камне.

Первый раз промахнулся, второй раз – закричал от боли, когда настырная мразь попыталась отобрать знание, что за штука у него в руке, которой можно ударять.

«Пусть просто упадет! Бей! Ударь хотя бы раз!»

Один раз все же получилось. Сочленение держалось плохо, камень промерз – и когда металлическая петля, удерживающая раму, лопнула, опоры заскрипели, и высокое зеркало накренилось.

Он помог ему. Столкнул его с точки опоры.

И дверь, из которой изливалась песня каранглира, полетела в пропасть столь же легко, как игрушка.

Он уже не слышал, как зеркало разбилось. Просто обессиленно рухнул на колени и прикрыл глаза.