Текст книги "Багряная песнь (СИ)"

Автор книги: Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Пока что – твердый и темный. Пока что – не испивший живой крови. Пока что – не вкусивший живой души.

Энгвар стоял посреди гигантской пещеры, с настоящей армией за спиной, мерцавшей сотнями алых глаз – мужчин, крыс, женщин и детей. Свод тонул в кровавом мраке, и майа вновь расхохотался, подзывая балрога.

Будто пьяница, что требует от жены выглянуть в окно.

– Эй, Лунгортин! Я не вижу тебя! Мы стоим тут, трусливая корова!

На этот раз балрог их услышал. Появился из расселины в глубине – огромная тень, едва ли не раза в два выше самого Энгвара, обдал жаром и запахом угля. Огненные глаза пламенели во тьме, как щели в горне.

Лунгортин усмехнулся – резкий и злой смешок, будто бы осыпалась каменная глыба.

– Аран Эндор узнает про твои глупости, Энгвар, и раздавит тебя, – низкий рокот его голоса отдался глубоким эхом.

«Да неужто?»

Энгвар услышал, как армия за спиной глумливо загоготала над словами Лунгортина, опьяненная силой и собственным бесстрашием.

«Не раздавит, Лунгортин. Ибо он слаб и не смог дать никому из тех, кто стоит со мной, всего, что они хотели бы. Они больше не червяки под его ногами. Они – армия».

– Как же он узнает, Лунгортин? – Энгвар говорил, и его голос терялся в эхе сотен глоток, что ревели и шептали то же самое – единые, будто пчелиный рой. – На его теле зреет опухоль, а он боится ее удалить!

Слова прокатились по пещере разноголосой волной, перемигиванием красных точек глаз в темноте.

Тело балрога очертилось во мраке сильнее – огненные прожилки зазмеились по рукам и плечам, по черным латам, выращенным из тела. Добела раскаленными полумесяцами сверкнули рога.

– Ты не знаешь его, Энгвар, – голос Лунгортина не резонировал с окружающей пещерой, звучал столь же ровно и естественно здесь, как рокот лавы. – Он бьет только один раз, зато наверняка. Что ты сделаешь со своей властью? Повесишь Тар-Майрона и напьешься его крови? Ты как был тупым ничтожеством, так и остался.

Энгвар ощерился, показав зубы, и вслед за ним оскалился каждый орк в армии.

– Ты сам – трусливая корова, Лунгортин. Сидишь здесь, пока я занял твой дом.

Балрог слегка пошевелился, пожимая плечами.

– Мне наплевать на твои игры, Энгвар. Мой дом – повсюду в этих жилах, – Лунгортин фыркнул. –Тангородримом ты подавишься. Кишка тонка. Machanaz узнает об этом, открутит твою тупую башку, и на том дело кончится.

Солдаты за спиной засвистели и загоготали.

– А может, ты сам попробуешь? – Энгвар развел руками и покачал венцом алых кристаллов на голове, выросших причудливой короной, наползающей на багрово сияющие глаза.

Они знали, что нужно успеть до того, как балрог призовет на помощь жар и лаву, которая может хлестнуть из бездны огненным фонтаном, оставив невредимым только Лунгортина. Выигрывали время трепом для лучников и солдат, не вооруженных ничем, кроме крюков и цепей.

Балрог набрал мощь, и стены пещеры сотряс низкий рык: темноту прорезала вспышка огненного света, громыхнувшая, будто эхо грозы. Щелкнул пламенный бич.

Чудовище, все время донимавшее их насмешками, бросилось атаковать, и они ждали именно этого – ярости, которая побудила бы Лунгортина уверовать, что он расправляется с дразнящими его ничтожествами, не имеющими представления о сражениях.

«Ты глупец, Лунгортин».

Энгвар почувствовал, как орки за его спиной бросились врассыпную, имитируя ужас и бегство. Побуждали погнаться за ними. Прикидывались лакомым куском для любого хищника.

Лунгортин заревел, с одного удара срезав с десяток орков и сотни крыс огненным бичом. Двинулся вперед, замахиваясь по новой: тяжело и размеренно, будто ожившая гора. Рванулся за беглецами, приблизился к огромному шипу каранглира, торчавшему посреди пещеры, что когда-то занимал.

Прямо в ловушку.

Мысли роя давно слились в одно: Энгвару не пришлось объяснять, как делать железные луки и хорошие стрелы из металла – орки подхватили его мысль и сделали их сами, начинили острия каранглиром, вырванным из крови бывших соратников, даже собственных детей и женщин.

Лунгортин увидел их слишком поздно: когда лучники уже оттянули тетивы к щекам.

Все решили доли секунд – на балрога обрушился целый шквал ядовитых красных выстрелов, и замах бича вышел неловким, увядшим на середине без инерции силы огромных рук.

Рев, исторгнутый огромной глоткой на этот раз, пропитался болью и гневом. Лунгортин принялся отряхивать и обламывать древки стрел, будто не понимая, почему в него стреляют, не осознавая, что делает лишь хуже.

Энгвар ощерился, глядя, как песня разъедает дух и тело балрога. Через разум, общий для всех, каждый услышал, как каранглир пропитывает музыку, влитую в духов при сотворении мира – меняет ее, лишает ритма, подчиняет себе исподволь.

Преображает и возносит, делая чем-то новым. Могущественным. Прекрасным.

«Вперед!»

Лунгортин бросился на лучников, но его удары стали столь неповоротливыми и неуклюжими, что лучники, за исключением лишь нескольких, разбежались. И продолжили осыпать балрога ядовитыми стрелами, которые вонзались в лицо, в шею, в плечи – везде, где могли достать. Одна из стрел попала в левый глаз, и огненный свет стал ярко-красным, а огромная тварь издала сладко мучительный вой непонимания и боли.

Энгвар сам возглавил вторую часть нападения-ловушки. По-кошачьи мягко принялся кружить вокруг балрога, раскручивая цепь с железным крюком. На острие, защищенный железной сеткой, был примотан шип каранглира, чтобы не расколоться от удара о плоть. Единственное оружие, опасное для майар, цепляющее дух так же крепко, как тело.

Они окружали Лунгортина с двух сторон, синхронные подвижные тени с крючьями. Энгвар чувствовал, как остальные повторяют его движения, набирают силу бросков, пока ослепший на один глаз балрог вопит от боли.

Крюки они швырнули одновременно со всех сторон. К силе их рук добавились те, кто прежде бежал, рассыпался по краям пещеры – без всяких команд и понуканий каждый из орков понимал, что делать.

Они зацепили его крючьями. А затем потянули балрога навстречу огромному шипу каранглира, пока еще спящего и прочного. Энгвар чувствовал, как огромная тварь рвется из рук, больше не чувствующих боли, но Лунгортин допустил ту же ошибку, что и Аран Эндор.

«Ты один. Нас сотни, тысячи. Крюков – десятки. Что ты можешь против силы тысяч? Что он может против силы тысяч?»

Он видел, как балрог уставился на шип единственным зрячим глазом, будто догадываясь, что его ждет. Заревел с такой яростью и болью, что пол под ногами дрогнул.

Лунгортин разорвал две цепи на руках, пошатнулся по инерции – и начал падать, потеряв равновесие.

«Да! Но ты скоро прозреешь и будешь видеть ясно. Обеими глазами, обещаю! Как мы все».

Огромный кроваво-багровый шип каранглира, пока еще спящего и прочного, пронзил сияющее тело Лунгортина насквозь, всадился под грудину и вышел со спины. Его кровь, сверкающая, как нутро гор, полилась из пасти, и гневный вой сорвался на бычий визг первобытного ужаса.

А Энгвар почувствовал, как это сознание, безгранично огромное, начинает биться в их руках – пока одичавшее и непокоренное, но уже ставшее частью армии, частью всего каранглира.

Невиданной силы сладкая душа, напитавшая своей кровью сердце горы, что связывалось с каждой крошечной мелодией в теле любого зараженного.

Каранглир получил свое – о, и не кого-то вроде него. Он заполучил дух балрога, которого они теперь смогли бы воссоздать заново. Восстановить по памяти. Разломать его кости, растереть в пыль прежний дух, переплавить в могучего ручного зверя. Продолжение их самих.

А первоначальную силу души Лунгортина они теперь могли разделить на всех, словно роскошное пиршество.

Гигантский кристалл заалел, поначалу несмело, будто робко принимая кровавое угощение, но ему потребовалось немного времени, чтобы грянуть пылающей вспышкой, озарившей солнцем всю пещеру. Лунгортин шевелился, но перестал реветь и выть – балрог изумленно качал гигантской рогатой головой, будто в поисках той боли, которую должен испытать, когда в его груди зияла дыра.

Энгвар ловко взобрался по пластам каранглира, наросшим вокруг шипа, и подобрался ближе к балрогу. Посмотрел в глаз, бывший незрячим, а теперь подернутый ярким алым сиянием – и улыбнулся.

– Ты слышишь ее, Лунгортин? Ты слышишь музыку?

«Созови их своей волей, потому что можешь. Даже крыс. И убей нас всех, без остатка. По-настоящему».

Мелькор старался не думать об изуродованной руке Майрона, хотя в памяти то и дело вставала эта потемневшая кожа и распухшие суставы, пульсирующие изнутри багряным светом. Будто там, в костях и мышцах, шевелилось что-то живое.

Тошнотворное зрелище, когда та же рука когда-то перебирала твои волосы и ласкала шею.

События последних нескольких суток казались ему бредовым сном, который начался в Фелуруше и не хотел заканчиваться. Где-то в его воображении существовала другая, правильная версия событий, когда он увидел тупых овец вместо обещанных Энгваром солдат, счел выходку майа шуткой идиота, после чего казнил на месте и вернулся к себе.

А потом государство под вулканами зажило бы своей жизнью – бесконечная вереница новых целей по подготовке к битве, которая наконец-то прорвет осаду. И скандалов, вносивших то экзотическую перчинку, когда сплетни напоминали пошлые в безвкусице и потрясающие в абсурдности истории, то удушливую вонь – в зависимости от виновников событий.

Вместо этого он теперь глотал пыль на главном форпосте перед Хабром. То ли пугал, то ли воодушевлял всех майар на этом дне своим присутствием: даже заставил Лангона изумленно выпучиться от обычного отсутствия брезгливости. Остался из любопытства и нежелания пускать на самотек все, что касалось каранглира: даже потребовал носить в его личную зону форпоста все эдикты.

«Можно подумать, я наделен исключительной свободой выбора».

Кроме того там, за воротами, все еще оставался Майрон. Он едва чувствовал его присутствие, но…

«Но пока он здесь – значит, не все потеряно».

Каменные валуны и ежи, собранные из железных прутьев, перекрывали дорогу, что пронизывала весь Ангбанд: тянулась через Хабр и спускалась в Фелуруш. Форпост возле Хабра оборудовали просто и наскоро: перекрытия на дороге, огороженные жилые места, создающие иллюзию личного пространства, и две железных вышки, где сидели караульные лучники.

И никаких орков. Только майар.

Он не думал, что история с одним никчемным кристаллом может обернуться непрекращающимся бредовым ужасом. Заражение и… гибель ли? – Лунгортина – ударила по его разуму, словно вопль в тишине. Балрог, обманутый Энгваром, ревел так, как может орать любой, кого в прямом смысле разрывают на части.

После, словно этого было мало, провалилась идея Майрона. Может быть, попробуй он раньше созвать зараженных, или не трать они время на выяснения, что задумал Энгвар, у него получилось бы. Но вместо этого…

Мелькор слишком хорошо помнил, что случилось, когда он привычно попытался прикрыть глаза и сосредоточиться на всех, кто жил под Тангородримом. Как он нащупывал нити их жизней – мужчины, женщины, дети, животные, чудовища – рой неясных разумов, закрытых друг от друга и совершенно беззащитных перед ним самим для любого приказа, если это потребуется.

Тогда он впервые почувствовал зараженных: то, чем они стали. Тех, кто напоминал угасшие угли во мраке – чудовищная плотная масса, связанная между собой, будто осиный рой, который обладал собственной музыкой. Не его мелодия творения, нет, но нечто столь искусно чуждое, что вводило в заблуждение майар, и не могло обмануть его. Он точно знал свои ноты.

И этот рой, закрытый извне, не слышал его. Он приказывал – и будто бы кричал из-за стекла. Пытался влить собственную силу – и та рассеивалась во мраке без отклика.

Даже Майрон не успел узнать худшее. Каранглир отсекал души орков и майар от его воли. Взращивал чудовище прямо на теле огромного государства, питаясь его силами. И змею следовало душить в зародыше.

«Но как сражаться с тем, чья сила возрастет с каждым зараженным?»

То, что Энгвара можно только убить, он понял с первым нападением на форпост. Когда из щелей, в обход дороги, хлынула целая орда зараженных орков – вперемешку мужчины и женщины, даже подростки.

Мелькор хорошо помнил, что тогда было.

Зараженные действовали единой ордой, которой кто-то командовал точно так же, как и он сам – командирами на поле боя. Они ударили с тыла, где никто не ожидал нападения, и застигли форпост врасплох. Не боялись ни боли, ни оружия, и продолжали идти вперед даже с отрубленными руками и стрелами в глазницах. Лезли, будто кто-то гнал их кнутом.

Майар ударились в панику – некоторые без доспехов, некоторые без оружия, некоторые боялись каранглира и думали, что их дни будут сочтены даже если подойти к зараженному.

Пришлось брать ситуацию в свои руки.

Он порадовался в тот день присутствию Ашатаруш как никогда: верхом, в Железном Венце, вооруженного Грондом, его просто не могли не заметить. Он скомандовал лучникам стрелять без остановки, пока не закончатся стрелы – и в первую очередь по крюконосцам.

Больше всего боялся, что его или Ашатаруш зацепят таким же крюком, как Лунгортина, потому что видел их в месиве перекошенных лиц – цепи, мелькающие алыми кругами, когда гарпунники раскручивали их для броска.

Он метался, уворачиваясь от крючьев, и выписывал галопом такие повороты, что в поло можно выпускать одного против команды – достаточно хладнокровно, чтобы жопа от седла не отлипала. И не затыкался ни на мгновение: кричал, требуя от майар поднимать поживее их задницы, высмеивал все, что мог увидеть в зараженных и Энгваре.

Заставлял их сделать то единственное, что порой отвлекало от паники даже его самого.

Начать издеваться над врагом.

На что Мелькор никогда не жаловался, так это на голос. Он знал, что каждый солдат и каждый лучник прекрасно его слышит.

«А если слышал еще и Энгвар – ушами этих тварей – только к лучшему».

Однажды Энгвар из Ангбанда

Хотел отомстить страшной карой Тар-Майрону,

Но весь был секрет

Что красный дублет

Не сошелся на Энгвара заднице!

Он смеялся, сочиняя эти нахальные стишки, пока сносил головы – и бил. Гронд, подпитанный силой заточенной в оружии живой души, раскалывал черепа, словно яйца. Пылал в его руке, излучая густое мертвенно-лиловое с прозеленью сияние, будто собираясь взорваться вспышками молний.

И майар форпоста начали давать отпор – песнями силы и оружием.

Его это не остановило. Ашатаруш даже разок встала на дыбы, позволяя ему покрасоваться и голосом, и красивым замахом Гронда, и затоптать очередного нападавшего.

Все тот же Энгвар из Ангбанда

Решил собрать себе армию,

Но шпион был к себе строг

И признаться не мог

Что завидует алому цвету плаща!

Ядовитая кровь, мерцающая красными кристаллами, пятнала Гронд и сапоги по колено. Ашатаруш храпела и роняла пену, они повалили несколько кожаных перегородок форпоста, уворачиваясь от крючьев, перепрыгнули через поваленный обеденный стол и затоптали зараженного вместе со стопкой эдиктов.

А потом он запел. Призвал молнии, сплел жар и холод – и пещеру перед форпостом озарили жгучие лиловые вспышки, вызванные чудовищным перепадом температур.

Тогда-то и выяснил это. Зараженные едва замечали песни силы майар, но от его песни они взвыли.

Буквально.

С первой вспышкой молнии и раскатами грома в замкнутой пещере нападающие начали хрипеть, падать на колени, кричать и раздирать себе головы – и их добивали.

А некоторые просто бежали.

Бой оказался куда короче, чем устранение последствий. С день они прибирали лагерь, ставили заслоны по периметру, вычищали зараженную кровь огнем и известью, отмывали Ашатаруш, сжигали окровавленную одежду и тела. Убирали трупы зараженных.

Он не занимался тяжелой ручной работой, но его присутствие вносило достаточно живости и организованности в дела майар. Кроме того, большинство запомнило его дурацкое скабрезное сочинительство пополам с убийством, поэтому смотрело теперь со странной смесью уважения, ошеломления, страха и неверия.

Мелькор до сих пор придирчиво оглядывал щетки кобылы, ее плечи и копыта, чтобы убедиться, что Ашатаруш осталась невредима.

Лангон говорил, что лошадь разнесла дверь собственного денника, укусила конюха, лягалась так, что задние копыта летали выше ушей – и успокоилась, лишь когда ее собрались привести сюда. Все дни Ашатаруш проявляла невиданное терпение, не лязгнув зубами ни на одного солдата в форпосте.

«Чудеса, да и только».

По большей части Аша фыркала, храпела, гугукала и шаталась за ним, словно огромная собака, которой нужно сунуть нос даже в карту шахтовых проходов. Мелькор полагал, что кобыла понимала происходящее на собственный лад и беспокоилась, если ее не окажется рядом в нужный момент.

Сейчас форпост жил своей жизнью. Лучники наблюдали, сидя на вершинах башен, кто-то затачивал оружие, но без доспехов и клинков майар больше не ходили. Он сам тоже перестал расставаться с Грондом – молот всегда тяготил пояс, вдетый в петлю.

Сегодня было неспокойно. Майар выглядели притихшими и настороженными. Нападений не случалось уже пару дней. Он подписывал эдикты, пытался ощупать разумы зараженных орков, чувствовал непривычные ярость и сопротивление – и занимался лошадью.

Когда Мелькор явился к наспех оборудованному деннику Ашатаруш, где та спала на мягком черном песке, кобыла топталась и похрапывала, переступая из угла в угол, будто не находя себе места. Увидев его, издала взбудораженное ржание и вскинулась, будто желая встать на дыбы.

– Эй, – он вытянул ладонь через ограду денника. Ашатаруш мгновенно ткнулась носом и шумно фыркнула, пачкая его перчатку. – Что с тобой такое?

Мелькор погладил кобылу по носу, пытаясь прислушаться к собственным ощущениям. Как бы странно то ни звучало, но своей лошади он порой доверял не меньше, чем шахтерским птицам.

«Что за…»

Он понял, почему Ашатаруш беспокоилась и топталась. Даже открыл денник и выпустил лошадь, если придется вновь сесть на нее.

Один из солдат, что нес заготовки для стрел в большой связке, остановился поблизости и уставился на него – глаза, видневшиеся из-под шлема, выглядели голубыми, как лед Хелькараксэ.

– Аран Эндор… – Мелькор покачал головой, обрывая обращение.

– Наизготовку, – он говорил громко и певуче, чтобы его было слышно по всему лагерю. – Что-то движется.

Он чувствовал это. Будто бы прямо под ними, где-то в недрах горы, копошилось огромное слепое пятно. Точно такое же, как раньше – среди пораженных болезнью орков.

«Но почему…»

Что-то огромное бурлило прямо рядом с ним. Приближалось.

Будто в ответ, Тангородрим под копытами Ашатаруш дрогнул, кобыла испуганно захрапела и подалась на свечку. Мелькор удержал ее за повод и сел верхом.

«На всякий случай».

Он беспокойно оглядывался, видя, как лучники берут оружие наизготовку, но…

Тангородрим дрогнул еще раз. Ашатуруш заржала, приподнявшись на дыбы, и издала почти человеческое беспокойное ржание, сравнимое с визгом и метнулась в сторону так, что он едва успел удержать равновесие.

Майар закричали, метнулись за его спину – скорее инстинктивно, чем сознательно.

Это не спасло их, когда скала прямо посреди лагеря просела и раскололась, выбрасывая наружу камни и пыль, словно маленький Тангородрим или кротовая нора, и в воздух ударил целый фонтан крыс.

«Как? Откуда их столько?»

Мелькор никогда не видел такого. Не мог даже вообразить. Но эти твари били из-под земли, словно грязь, тушки переворачивались в воздухе, бились друг о друга, верещали, бились хвостами и цеплялись голыми розовыми лапами. Их глаза горели красным, изуродованные и изломанные красной дрянью тела торчали из шкур, и он впервые в жизни не верил собственным глазам, глядя на это полчище.

Ему казалось, что такого количества крыс просто не могло водиться под Ангбандом. Ашатаруш испуганно заржала, не понимая, как выбираться из западни, где они оказались – на пустой полосе между Хабром и Фелурушем.

Ему оставалось только смотреть, как крысы заполонили все вокруг в мгновение ока, словно насекомые – он не успел даже взять первые ноты, когда твари погребли под собой тот десяток майар, что охраняли форпост. Они хлестали, словно ползучая слизь или битумная река, налипали на вышки с лучниками, на вещи, и просто погребали под собой майар, которые пытались отбиваться оружием или песней, но…

Но руки и языки им отгрызали прежде, чем они успевали ими воспользоваться.

В ушах остались только их визги боли и отчаянные вопли майар, которых крысы сжирали заживо вместе с духом, имевшим силу. Не оставляли ни капли: одни лишь обглоданные дочиста скелеты, рядом с которыми он больше не чувствовал даже присутствия майар, утративших плоть.

«Да что же это такое? Что это за твари, которые поедают тело вместе с душой?»

В тот момент последнее, что он делал – это думал. Скорее поддался инстинкту, собирая вокруг себя крупицы силы, что были в воздухе – и пещеру озарила ледяная вспышка молнии. Полчище рассыпалось, разбилось на кучи.

«Грязные твари!»

Он отпугнул их еще одной молнией, с треском разорвавшей пространство пещеры – и вновь крысы разбежались едва ли на мгновение, но так и не исчезли. Ашатаруш заржала и дернулась, поднимаясь на дыбы – так испуганно, что ему пришлось подвзять повод на длину едва ли локтя.

«Твою мать!»

Мелькор искал взглядом хоть какой-то выход, хоть маленькую лазейку, где можно проскакать, не натолкнувшись на полчище.

Ее не было. Крысы обступили его целым ковром, уставились сонмищем красных точек в почти полной темноте. А потом перемигнулись, выстроились – и глаза замерцали волной, будто они не собирались нападать.

Они смотрели, и Мелькор мог поклясться, что слышит, как полчище хихикает.

Он зарычал, собираясь смести их всех, метнуться вперед в броске последней отчаянной ярости, потому что его гнев уж точно был способен разметать стаю обыкновенных грызунов.

Но крысы, едва заметив, как Ашатаруш роет копытом землю, запищали и разбежались, будто волна.

Оставили его посреди ошметков уничтоженного за мгновения форпоста и белых скелетов, валяющихся на камнях.

========== Глава 4. Сольфериновая кровь. ==========

Те, кто трогал красный лириум или хотя бы подходил к нему, сообщают, что он им “поёт”. Эта песня постепенно сводит их с ума.

Кодекс – Dragon Age: Инквизиция.

Майрон до сих пор считал позорным собственное бегство из Фелуруша.

Он помнил, как вернулся с отрядом орков в город, чтобы закрыть его, прошел по невымощенной пыльной дороге, мимолетно удивляясь тишине и отсутствию обычной суеты.

Его рука болела все сильнее, и шепотки в голове становились все более назойливыми, будто кто-то день и ночь напевал привязчивую мелодию, которая так въелась в мозг, что еще чуть-чуть – и разобьешь голову о камни, лишь бы избавиться от нее. Лишь бы уничтожить ощущение, будто некто ползает прямо у тебя в голове, цепляясь за самые уязвимые мысли цепкими паучьими лапами с мелкими щетинистыми когтями.

Мерзко, как скрежет ножа по стеклу.

Тошнотворно, как таракан в глотке.

Его отряд вошел в город, и их разогнали словно детей.

Тогда-то они и узнали, что в Фелуруше не осталось ни одного здорового. Красные глаза зараженных точками сияли в полумраке пещеры, и он не решился рисковать.

Они пытались напасть, пытались убивать зараженных, но потом появился Лунгортин – или нечто, что им когда-то было. Управляемая Энгваром тварь напала на отряд, и всё превратилось в хаос – бежал он сам, бежали зараженные, еще сохраняющие разум. Бежали все, кто мог.

Они отступили за ворота и держали их до тех пор, пока не заперли, не завалили камнями и обломками. А затем остались в Хабре – последнем рубеже перед натиском каранглира.

«Нам вообще не стоило давать тебе имя. Ты – красная кристаллическая чума».

Костер из трупов чадил и вонял горелым мясом – уродливый момент, когда этот запах напоминал жареный, давно прошел. Майрон стоял перед костром на главной площади Хабра, весь окутанный больными дрожащими отблесками пламени, и отстраненно глядел на то, как огонь пожирает тела, а затем бессильно облизывает остатки кристаллов красной чумы.

Что-то изменилось, он это чувствовал. Песня стала назойливее и сильнее, и раз за разом звала его спуститься в Фелуруш, уговаривала оборвать бессмысленную пытку, которая пожирала тело, словно плещущийся по венам мучительный огонь – одновременно холодный и горячий одновременно, и колющий тело изнутри.

Каранглир пустил в нем корни, он это чувствовал. Держался, уже будто бы и не прилагая усилий, как бредущий в одном направлении мертвец.

«Раз он сказал, что этому нельзя верить – значит, нельзя».

Но оно… пело. Говорило, что если вытащить кристаллы из огня, если прикоснуться к ним, впустить в себя музыку, присоединиться к армии Фелуруша, боли не будет. Все кончится. Все будет хорошо, и он сможет найти лекарство, и каранглир станет безопасен для всей крепости, и не принесет мучений никому в Ангбанде.

Он пел, что будет служить. Ему, Мелькору, всем. Поможет в победе над нолдор. В установлении власти над миром. Станет средством наведения порядка. Помощью. Силой.

Надо только спуститься в Фелуруш.

«Нет!»

Майрон встряхнул головой, будто просыпаясь, и потер левой рукой переносицу.

«Твою мать».

Он и не заметил, как подошел к костру опасно близко. Еще чуть-чуть – и мог бы подпалить одежду.

Правая рука слушалась его все хуже. Висела вдоль тела, словно плетка. Пальцы, поросшие гребаным камнем, не сгибались. Распухший локоть горел от боли и пульсировал красным светом сквозь кожу в ритме сердцебиения: чума прогрызала сустав. Каждый день он, шипя и кусая кожаный сверток, обламывал кристаллы, выросшие за ночь.

Кроме него, из майар выжил тот, кто управлял Хабром. Он уже дважды называл свое имя, но Майрон опять не мог его вспомнить. Он многое не мог вспомнить – знания, раньше будто бы лежавшие на поверхности в его разуме, теперь потускнели и смешались в неразборчивое пятно за голосом роя зараженных. Каждый час проходил в пытке, будто бы все пространство вокруг заполняли сотни шепчущих ртов, готовых стереть его самое, поглотить и перемолоть.

Но он все еще помнил Мелькора. Начинал каждый день с того, что писал дату, собственное имя, время и зарисовывал его лицо – настолько, насколько помнил – и сравнивал с самым первым портретом. Рисовал яростно, будто пытался украсть у роя собственные воспоминания и оставить их только на бумаге. Старательно выводил фразу, что каранглир опасен и ему нельзя верить. Записывал все, что случилось, потому что осанвэ перестало звучать.

«Если ему останется только этот гребаный дневник, он хотя бы будет точно знать, когда я сошел с ума».

Но для ужасов этого города не хватило бы никакого дневника.

Если Фелуруш был дном, то Хабр – кривым убожеством. Город втиснулся перед шахтами как растянутая нора, где даже площадь не имела высокого, достойного для Ангбанда, потолка. Его можно было разглядеть, и он душно нависал над жителями.

Каждый день они обходили дома и вытаскивали всех, у кого были красные глаза. Некоторые все еще пытались прятать родственников и знакомых, и в особенности – детей, но они поступали одинаково.

Убивали и бросали в огонь. Младенцев, заросших каранглиром так, что их тела больше напоминали утыканные красными кристаллами камни. Мужчин с красными глазами, что отказывались помогать и нападали. Женщин, скрывавших родных.

Те, кто еще не заразился, прятались. Показывали через окна лица – если не было красных глаз, он их не трогал.

Выбора осталось немного. Выжившие цеплялись за него словно за символ, а он ничего не мог им дать, кроме надежды на обычную смерть – от клинка, а не обезумевшей глыбой кристаллов. Не теми, кто поможет Энгвару.

Зараза превратила Хабр в месиво, где исчезли даже границы между происхождением. Орки и майар умирали одинаково, орали одинаково, их тела горели в общих кострах. Некоторые исчезали, и он думал, что они уходят в Фелуруш теми дорогами, которых он не знал.

Майрон давно перестал есть, перестал отдыхать, перестал смотреться в зеркало.

Крысы шныряли по Хабру, как у себя дома, и даже подрыв крысиных нор не помогал. Твари ползали по городу, словно жирные стервятники.

Иногда он замирал, будто бы завороженный. Просто забывал, куда шел. Стоял, пялясь остекленевшими глазами на какофонию ужасов перед собой. На свалку тел перед убогими домами, что лучилась красным светом от кристаллов, раздувших тела. Каранглир искажал лица, и трупы валялись в ожидании огня, открыв рты в предсмертной агонии или застывшем навечно предсмертном ужасе, будто в унисон пытаясь позвать кого-то.

Если все закончится, он точно больше никогда не сможет носить красных камней. Не заставит себя.

Да. Если.

Он до сих пор верил? Или нет?

«Ты пойдешь за нами».

«Ты такой же, как мы».

– Господин.

Майрон вновь встряхнулся, пытаясь отрешиться от роя, пробивающего путь в его голову, и переключился на голос, обратившийся к нему.

– Господин. – Один из орков, кто еще сохранял рассудок, обратился к нему. Глаза у него покраснели, но наростов еще не было. – Он здесь. Он хочет с вами поговорить.

Майрон поначалу сморгнул и туповато уставился на орка. Голос охрип.

– Кто – он?

Орк покачал головой.

– Владыка.

«Зачем? Я же говорил тебе не приходить!»

У них все еще оставалась пограничная полоса перед форпостом. Хранители привозили им еду и обезболивающие, и Майрон до сих пор смеялся над этим. Мелькор проявлял извращенную – и невиданную для себя! – щедрость. Даже заботу, когда следовало бы утопить их в крови и развесить тела на воротах как предупреждение, чтобы никто не возвращался в Хабр и Фелуруш. Даже не приближался к ним.

Они заслужили не еду и лекарства. Все они в этом городе заслужили только безболезненную смерть.

«Чего ты хочешь? Во что еще веришь? Почему у тебя вообще осталась надежда, когда ты за все существование ни во что не верил?! Убей нас, закончи это!»

Мелькор стоял здесь, по обратную сторону заграждения форпоста. Прекрасный, как и всегда – невозмутимый и яркий, неправдоподобно аккуратный среди грязи. На этот раз – в черном, белом и золотом, как склоны вулканов в вечной мерзлоте. Кудрей не видно – стянуты в косу. Корона слепила Сильмариллами, и какая-то часть внутри по-звериному взвыла при виде самоцветов.

Руку скрутило такой болью, что Майрон непроизвольно вскрикнул и согнулся, прижав зараженную кисть к груди. Баюкал ее, словно это могло облегчить страдания.

Мелькор не пошевелился, пусть краем глаза он заметил, что лицо айну дернулось, будто от пощечины.

Майрон хрипло выдохнул, когда боль отступила, и устало посмотрел на Мелькора.

– Уходи отсюда. Тебе здесь нельзя быть.

Мелькор пожал плечами – коротко, раздраженно и резко.

– Я справлюсь без твоих советов. И я останусь здесь. Я кое-что выяснил, и теперь ты мне поможешь.