Текст книги "Багряная песнь (СИ)"

Автор книги: Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Если первому среди Валар, будь он хоть тысячу раз просто его мужчиной, не понравилась проклятая сияющая штуковина, потому что пыталась залезть в голову – значит, она была опасна. Даже для них.

Майрон глубоко вздохнул, оглядывая комнату вокруг. Энгвар продолжал на него пялиться с вежливо-внимательной ухмылочкой, которую он бы с удовольствием стер кулаком по зубам.

Орки, принявшие каранглир, сидели на кроватях, будто куклы. Все в одинаковых позах, все – молчаливые и окаменевшие, как немногие големы, которыми изредка управлял Мелькор. Последние не двигались, пока он не приказывал. Лежали и смотрели пустыми глазами в потолок месяцами, пока о них не вспомнят. Жили, но только телом.

Каранглир делал с орками то же самое. Или подобие этого.

Если не хуже.

– Может, ты и прав, – солгал он Энгвару. – Займись крысами. Я еще понаблюдаю за ними.

«Точнее, поищу, где ты наследил».

Смешок. Все такой же, будто резонирующий эхом в голове, как ледяная вода, от которой сводит зубы.

– Как скажете, Тар-Майрон.

Майрон внимательно проводил взглядом бывшего шпиона, снова облаченного в старый кожаный доспех из прошлой жизни. Наглое, почти кричащее заявление о несогласии с решением Мелькора.

«Даже двигается иначе. Раньше он бы не осмелился его надеть».

Он подозревал, что у Энгвара попросту прохудился разум от каранглира. Раньше он был другим – наглым и презрительным, но опасливым и холодным, как змея.

И было еще кое-что. Не только багряный огонь в зрачках, не только порывистые движения. Не только сквозящее самодовольством нахальство вседозволенности.

Майрон слышал его шепот. Слышал так, словно Энгвар пытался поделить с ним разум, но шептал тихо, едва слышно.

«Энгвар не хочет ничего. Он просто болен. Здесь нечего выяснять – надо убить его, пока не стало хуже. И искать лекарство».

Он пытался нащупать чужую песню в себе, но это оказалось слишком сложно – куда как сложнее, чем спеть новое фана. Несколько раз, у себя в комнате, он пытался обратиться в волка, в змею, изменить фана, но след всегда оставался прежним – все те же три красных точки на лапе или животе, следы укуса.

«И я тоже болен».

Он отказывался думать, что не сможет справиться с этой заразой. Вот так просто – и чтобы с ним что-то сделал обычный, чтоб его, камень?!

Нет.

Он даже не знал, как говорить об этом Мелькору. «Знаешь, душа моя, этот камень оказался убийственно заразен, так что я могу стать таким же, как Энгвар?»

«Нет. Такого не будет».

А еще этот пропавший орк, словно растворившийся в воздухе. Но если он не видел тела – может, его спрятали?

«Стоит посмотреть еще раз в мертвецкой и вскрыть его самому, если он мертв. Посмотреть, что этот каранглир делает с телом изнутри».

Мертвых в Фелуруше по обыкновению просто сбрасывали в лавовые расселины. Горы делали остальное, испепеляя кости и кожу, и даже металл. Но в лечебнице… да, целители часто вскрывали тела. Изучали мышцы и кости, болезни и последствия ранений.

«Значит, мертвецкая. Что ж, посмотрим».

Он покинул общую комнату, все еще раздумывая, как говорить с Мелькором об этой дряни, когда на него в пустом коридоре налетел еще один помощник Нэтрона. Врезался плечом в плечо с такой силой, что едва не свалил.

– Ты вообще смотришь, куда идешь?! – огрызнулся он на щуплого светловолосого майа с зелеными глазами без зрачков.

Тот отступил, примирительно подняв ладони, покачал головой и как будто сжался.

– Простите, господин. Простите.

И поспешно засеменил по своим делам, шепнув:

– Пояс.

«Что?»

Но майа как растворился – свернул за угол коридора так быстро, что осталось лишь нахмуриться и встряхнуть головой в недоумении среди серого коридора из гранита в огненных бликах ламп.

«Пояс, говоришь».

Майрон сунул пальцы между телом и широким ремнем, ощупывая себя по талии.

Острый край клочка пергамента застрял точно возле узлов его сабельных ножен. Пергамент выглядел засаленным, почерк – отвратительным, чернила слегка расплылись, будто майа писал в спешке и не успел их просушить.

«Мы не можем говорить при нем, господин. Он слышит. Проверьте подвал. Ключ под третьим камнем справа. Скажите Аран Эндор. Помогите нам. Помогите им».

– Твою мать, – он вздохнул и поморщился от очередной вспышки боли в руке.

Все выглядело еще более скверно, чем он думал.

«Подвал, а не мертвецкая. А я-то думал, что интереснее быть не может. Остается надеяться, что Энгвар достаточно увлечется крысами».

Ему повезло, что остальные майар остались с орками – и Нэтрон, и его помощники. Крутая лестница в подвал, темная и неприметная, зажалась в узком коридоре между мертвецкой и операционной.

«Посмотрим, что ты там прячешь, Энгвар».

Ламп внизу не было. В густой темноте, душной и теплой, горело лишь два тусклых факела.

Майрон выдохнул, чувствуя, как правую руку вновь свело колючей болью, куда сильнее прежнего. Шепот в голове усилился стократ, сдавил виски навязчивым вмешательством, словно что-то пыталось заглушить его собственные мысли, разбросать их по уголкам разума.

«Не дамся! Пошел вон!»

Он вцепился, словно утопающий, в то воспоминание, которое точно принадлежало ему. Мелькор, слегка улыбающийся, с распущенными волосами без украшений. Без короны, без верхней одежды.

«Он этому не поверил. Значит, и я – тоже. Третий камень слева».

В душной темноте Майрон ощупал теплые гранитные плиты на полу – пригнанные так плотно, что почти не ощущалось стыков. Пробежал пальцами по стене рядом с дверью. Надавил на каждую плиту, постучал костяшками пальцев, чтобы убедиться, что за ней нет полости. И, наконец, переместился к стене коридора, чутко вслушиваясь в любые звуки на лестнице. Он был бы не против зарубить Энгвара, если придется, но все зараженные…

«Ха. Вот оно».

Один из кирпичей выдал себя зазором, который он почувствовал на ощупь. Камень лежал неплотно, и за ним оказался медный ключ – тяжелый, грубый и потемневший от прикосновений.

В замке на двери он поворачивался громко и натужно.

Майрон невольно вздрогнул и замер, когда в окружающей черно-рыжей темноте из-за двери раздался хрипящий стон.

«Кто это?»

Дверь повернулась со скрипом.

В темноте подвала все заливал только один свет – красный. Отблески дробились на полу и стенах, заползали на низкий потолок.

Светились тела. Орки – или то, что когда-то ими было – все еще шевелились. Стонущие громоздкие фигуры, прикованные в железные колодки, они хныкали и стонали, рычали и ревели, беспрестанно скрежетали в агонизирующих конвульсиях о каменный пол, и все это сливалось в неразборчивую какофонию. Но камень поглощал звук, а металл был крепок.

«Проклятье. Вот чем это заканчивается. Вот куда деваются те, кого он заменяет».

Каранглир пророс сквозь них, торчал из рук и ног, плеч и шей, нарастал пластами на головы, погребая под собой носы и уши. Запечатывал рты, уничтожал голоса. То, что оставалось от тел, больше напоминало окровавленные огрызки, ошметки обнаженной вывернутой плоти.

Конвульсивно дергающееся мясо с содранной кожей, которую вспахал, словно землю, кристаллический паразит. Стенающие твари с лицами орков – оплывшими и заросшими.

В воздухе висел удушливо-медный гнилой запах крови.

Их глаза, красные светящиеся точки, все еще смотрели на него из багровой темноты.

Майрон так и стоял в дверях, первые мгновения тупо разглядывая находку. Из всех форм мерзости, что обитали под Тангородримом, эта оказалась новой. Даже выведение орков не шло ни в какое сравнение с этим.

Изменять живых – одно дело, но использовать их тела, как плодородную почву для гребаного камня, который пытается уничтожить разум?!

«Энгвар солгал. Кристаллы не просто изменяют. Они прорастают, и не только в крысах. Они прорастают… во всех».

Его едва не затошнило – не только от зрелища, но и от призрачной мысли, что он сейчас смотрит на собственную недалекую кончину.

Правая рука, будто уловив его мысль, вновь заныла.

«И от этого теперь искать лекарство?»

Мысль была горькой.

– Тар-Майрон? Господин? – голос из темноты прозвучал совсем слабо и очень близко.

Приглядевшись справа от себя, Майрон понял, что принятое им поначалу за груду тряпья оказалось орком – его рубашка и штаны оттопыривались бугристыми наростами, отчего голова выглядела непропорционально мелкой на огромном раздутом теле.

Глядя на обезумевших чудовищ, и догадываться не пришлось, что это за наросты.

Каранглир.

– Ты еще говоришь? – коротко поинтересовался он.

Орк, уже старый по меркам этого народа, сидел прикованным к стене за обе руки, как другие чудовища в подвале. Его глаза горели, как и у остальных, а голос порождал странное эхо, будто он говорил не один.

Точь-в-точь, как у Энгвара.

«Это тот самый. Тот, которого я видел раньше, в лечебнице. Энгвару пора отрубить голову».

Он присел рядом с ним на корточки, на всякий случай положив ладони на рукояти сабель.

Голос орка звучал слабо, словно в бреду, но все же он говорил.

«Почему?»

– Я недавно тут. Я был там, на площади. Видел вас и… Владыку, – он хрипло выдохнул, перекатывая подбородок по груди, и не поднимал голову. – Вы ничего не знаете. Ни-че-го. Мы все умираем тут. – Орк затих, и когда Майрон уже пошевелился, чтобы ткнуть его, поднял голову и продолжил. – Он бросает нас сюда. Те, в ком уже много красного. Во мне – много, – орк наконец-то посмотрел ему в глаза. – Он добывает его не из шахты. Он… добывает его… из нас. Я говорю. Да. Это… недолго.

Майрон бессознательно потер укушенную руку. Укус болел и звенел, словно затекшая конечность. Орк странно, хрипло спросил его:

– Не крыса? Не этим, красным?

Он сглотнул.

– Почему ты спрашиваешь?

Пленник покачал головой. Уронил ее на грудь, перекатывая подбородок, и теперь его бормотание стало окончательно напоминать сумятицу бредящего.

– Нет лекарства. Не спастись. Станете, как мы. Рано или поздно. Оно уже поет вам, да? Тихо так. Потом громче.

А потом орк засмеялся – обреченно и страшно. Улыбнулся, блеснув в красном полумраке грязными зубами.

– Станете… как мы. Как они. Нет лекарства. Нет лекарства, – он сорвался на хриплый вопль и затрясся, будто в лихорадке. – Нет! Мы все мертвы! Все мертвы! Он следит!

«Да. Вы все мертвы. И Энгвар теперь – тоже».

Больше всего на свете ему хотелось выскочить из этого подвала так, словно кто-то ошпарил ему задницу кипятком.

Вместо этого Майрон достал клинки, блеснувшие теплым желтоватым отсветом.

«Для вас уже одно лекарство. Сталь».

Он уже собирался закончить это грязное дело и пойти прочь, за Энгваром, но услышал шаги на лестнице.

«Энгвар. Конечно же».

Он прижался спиной к дверному косяку, весь превратившись в слух. Эхо здесь было слабым, но он по-волчьи чуял малейшие колебания воздуха, которые создавало чужое движение.

– Я смотрю, ты быстро нашел мой маленький тайник, Майрон, – голос Энгвара звучал насмешливо.

«Как мы осмелели-то».

Он слышал и чувствовал, что охотник был шагах в двадцати. И молчал.

«Я знаю, что ты определишь по голосу, где я. Обойдешься».

Он задержал дыхание.

– Надеюсь, тебе понравился этот подвал, потому что здесь ты и останешься.

Десять шагов.

«Кто быстрее, тот и останется, ушлепок».

Три.

Майрон развернулся, как пружина, одним прыжком преодолевая расстояние между собой и Энгваром.

Охотнику не хватило ровно доли секунды и второй сабли, чтобы отразить его размашистый удар: правая рука отбила чужой клинок, левая – срубила голову.

Отравленная кровь хлынула в темноте фонтаном. Разъяренный вопль ударил в виски болью, и правую руку скрутило иглами спазма так, что Майрон взвыл и выронил клинок.

Тело Энгвара нелепо покачнулось и рухнуло сначала на колени, а затем плашмя, на пол.

Майа встряхнул головой, глядя на тело у собственных ног.

«И это все? Вот это – все? Теперь только поиски лекарства, как бы тяжело оно ни было?»

Он выдохнул, разминая больную руку, и плюнул на труп Энгвара. Как бы то ни было, майа, которому он отрубил голову своей рукой и саблями, которые могли поразить не только тело, но и дух – должен был прийти конец.

А после – забрал голову, чтобы вышвырнуть ее в лаву Фелуруша.

Гребаное белье никак не отстирывалось. Агнешка сделала с ним все, что могла, и уж собиралась плюнуть. Зачем вообще стирать кроме как чтобы не совсем уж воняло, если все равно измажут на отвале так, словно тролли обосрали?

Восемь орчат возились поблизости, во внутреннем дворе между ее домом и соседским – дрались, гоготали, и наконец Агнешка заметила, как они собрались потешиться, забросав выстиранное белье жирной угольной грязью, которая была в городе повсюду. Не первый раз уже!

«Вот же мелкие сучата!»

Она схватила мокрое полотенце и яростно пошла навстречу детям, намереваясь отходить всех по головам и спинам. Закричала:

– А ну пошли вон! Никакого проку, только жрете!

Кого-то, кажется, костлявого сына соседки она все же хлестнула по голой спине – щедро, аж кожа потемнела! Будет знать!

– Вон отсюда, я сказала! – она выловила из стайки мальчишек одного из своих и резко дернула на себя, отвесив подзатыльник. – А ты в дом пошел! Пошел, давай! И вы все тоже!

– Че ты орешь?! – огрызнулся старший из детей.

Она замахнулась на сына кулаком, и тот отшатнулся.

– Я тебе сейчас башку проломлю! В дом! Грибы чистить и пол чтоб вымыли! Я одна за вас должна все делать?

Угрожающе орать она всегда умела – только слюна летит.

Мальчишки, недовольно ворча, покосились по-волчьи желтыми глазами Лагдуша, и ушли домой. Орчиха выдохнула, посмотрела им в спины несколько мгновений, уперев в бока тяжелые кулаки, и покачала головой, собираясь вновь приняться за стирку.

Закончить ей и в этот раз не дали – только отжав большую простынь, она почувствовала жгучий болезненный укол в голой лодыжке. И, вскрикнув, дернула ногой – пнула жирную черную крысу со светящимися красными глазами. Крыса сдавленно пискнула и плюхнулась на пузо, после чего убежала, сверкнув темно-кровавым кристаллическим гребнем вдоль позвоночника.

– Ах ты, погань!

Агнешка поморщилась и, вздохнув, посмотрела на ногу. На коже остался треугольный след зубов – три точки, которые сочились густой черной кровью.

«Глубоко кусается, дрянь!»

В доме раздались голоса, затем звук затрещины и обиженный мальчиший рев. Лагдуш вышел на глиняное крыльцо двора, откинув кожаный полог. Смотрел хмуро – глаза у него после смены были заспанные. Отдыхал, видимо.

– Что орешь, баба? – недовольно поинтересовался он, зевнув.

Агнешка только фыркнула, сморщив широкий оливковый нос, и оскалила желтые клыки.

– Я ору? Крысы эти вонючие. Развелось как грязи! Вон, смотри как кусают! – она ткнула себе в ногу.

Лагдуш хрипло заворчал, отирая заспанные глаза.

– Да не ори ты так! Ну, кусают. И нас в шахтах кусают, чего тут орать теперь?

Дети, а потом и эта проклятая крыса, так взвинтили Агнешку, что она бы и мужику своему морду набила, если бы у Лагдуша не был кулак покрепче.

– Это ты так говоришь! – Ангешка только отмахнулась от него полотенцем и обвиняюще ткнула пальцем в темный угол двора, где была глубокая щель между двумя скальными валунами. – Ты посмотри на них, все паршивые от этого красного камня! Я вон слышала, всю семью Огриды покусали! Всех кусают!

Лагдуш, раздетый по пояс, наморщился и почесал пузо. Зевнул.

– Ну и что? – орк развел руками. – Красные или не красные – одно, крысы. Я жрать пошел. Стирай, дура.

– Сам дурак! – рявкнула Агнешка ему в спину. И зло выплеснула воду из таза.

Шахту заливал прозрачный алый свет, дробившийся водянистыми бликами на стенах.

Тар-Майрон был глупцом, решив, что теперь, когда на стороне Энгвара каранглир, можно убить его, отрезав голову своей волшебной игрушечной сабелькой.

Он лишил его всего лишь части тела – но не разума. Силы оболочки – но не силы каранглира, все еще кипящей в крови.

И уж точно не силы духа, связанной теперь с силой сотен за спиной, кто причастился к новой музыке камня.

Они были им, а он – ими.

Энгвар дождался, когда недалекий сопляк успокоится, вышвырнет голову, и заставил тело встать. Конечно, они оттащили его в мертвецкую и, конечно, Нэтрон думал, что так просто сможет вскрыть его.

О, они заставили повизжать и его, и его учеников, когда они разгрызали тела и влили в их горло раскаленный каранглир, чтобы выжег нутро до оплавленного мяса.

А теперь он пришел сюда, коронованный вместо несчастной головы пламенеющей мощью камня, связанной с его духом. Красное пламя рвалось из его шеи, и фэа – дух – не осязала, но видела и слышала все. Он желал напитаться, насытиться, как хищник на охоте, почувствовать эту силу, звенящую в костях и зубах, как вторая музыка творения.

Каранглир разрастался, насыщаясь кровью. Он рос под местом, где все искали исцеления, он рос в шахте. Там, в городе, наращивали силу орки. Но во тьме рудников ютились те, кто сновали во мраке во множестве, особенно в Фелуруше и Хабре. Незаметные, они несли с собой мощь каранглира, и через них, пророков нового мира, звучала песня.

Крысы, дети шахт. Они стали его главными помощниками. Они заполнили свои норы, соединились с братьями и сестрами, уже вкусившими сладости певучего минерала, и стали куда большим, чем обычные звери.

В шахте вокруг они заполнили все. Они пищали, сверкая красными глазами в полумраке, окровавленные черные шкурки и голые хвосты извивались в ярких отсветах шарлаховых кристаллов как черви. Испачканные кровью носы и крысиные зубы вонзались в тела сородичей, кто уже не мог двигаться из-за распиравших их кристаллов, плодились, и на смену погибшим приходили новые.

«Нет, вы не узнаете о моей армии. Ни ты, Тар-Майрон, ни Аран Эндор, что отверг всех нас, раз прислал именно тебя».

Энгвар опустился на колени прямо среди крысиного месива и любовно протянул им руки. Боль распирала фана, будто бы тело казалось слишком тесным для каранглира, который лез изнутри колючими осколками, кипел бурлящим потоком. И вместе с тем – сладкая, экстатически великолепная сила, несравнимая ни с чем!

Вседозволенность. Всемогущество.

«Мы большее, чем ты. Мы – множество. Мы – рой. Мы – больше, чем одиночка, даже и обуздавший самоцветы эльфов из-за моря».

Энгвар глубоко выдохнул, чувствуя, как крысы бегают по его ногам и коленям, взбираются по рукам и плечам – но не кусают.

«Я знаю тебя, Аран Эндор. Ты – и твой прихвостень – все вы хотите уничтожить эту песню, потому что боитесь ее. Я видел твой страх через твоего слугу – правду говорят, что ты труслив, раз боишься всего нового, что тебе неподвластно! Ты желал войны – и ты получишь войну!»

Они все стали охотниками и уверовали только в одну истину – слабый не должен править.

Тот, кто боится нового, и тот, кто его отвергает – слаб.

А значит, недостоин.

========== Глава 3. Ализариновый крик. ==========

Я видел, как происходит трансформация. Ужасно смотреть, как меняются лица твоих солдат, понимать, что они могут не вспомнить тебя на следующий день; это как меч в грудь. Но те, кто сумеет пройти через это, станут почти неуязвимы. […] Напоминай им, чтобы они распространяли лириум. Он растет от одного нашего прикосновения.

Наш маг говорит, что он намного сильней синего. По его словам, это как кружка для эля, полная бренди. Спустя две ночи он сошел с ума: орал и пускал пену изо рта. Пришлось запереть его в сарае.

Кодекс – Dragon Age: Инквизиция.

Мелькор сидел спиной к нему за рабочим столом – похоже, читал очередной эдикт. Картина, знакомая до боли: лампы подсвечивали золотом его точеный профиль. Крупные распущенные кудри, подколотые с висков, змеились по спине.

Все – в ярких теплых мазках разноцветного света. От витражных дверей на балкон и Сильмариллов в железном венце на подставке.

Майрон потянул это мгновение. Запомнил секунду, пока они еще были живы.

– Иди сюда, – голос Мелькора прозвучал ворчливо. Он взмахнул рукой, повел плечами, распахивая воротник рубашки пошире. – Будешь пропадать – решу, что ты трус, обманщик и лицемер, – Мелькор склонил голову к плечу привычным жестом, их жестом. Требовал оставить на шее или щеке приветственный поцелуй.

«Нет».

Майрон не шелохнулся, глядя на него: такого красивого, что в груди стискивало. Даже колючий шепот в крови как будто взял паузу, пока он смотрел на Мелькора: простого и теплого, слишком похожего в этот момент не на одно из начал целого мира, а на обычного живого мужчину.

– Посмотри на меня, – он заговорил тихо.

Мелькор раздраженно встряхнул кистью, распространяя аромат духов, холодный и плотный, как благовония и кожа на морозе. Отложил в сторону перо с чернильницей.

– Посмотрю я потом. Я скучал по твоим губам, так что поцелуй меня, а потом говори что хоч…

Слова оборвались на середине, когда айну обернулся и наконец-то увидел выражение его лица и поднятую руку без перчатки. Взгляд черных глаз встревоженно скользнул по ладони и лицу.

– Что случилось?

Он слышал беспокойное недоумение в голосе Мелькора, когда тот поднялся из-за тяжелого резного стола, сделал шаг навстречу.

И остановился, когда Майрон отступил и жестом показал не приближаться.

Страх до сих пор стискивал майа изнутри. Сам вид изуродованной руки казался ошибкой, нелепой случайностью, но худшее, что он мог сделать – обременить своим ужасом и гневом еще и Мелькора. Поэтому следовало говорить спокойно.

Времени на страх у них не осталось.

– Не подходи ко мне. Не обнимай, не прикасайся и тем более не целуй. Я не должен был приходить, но не решился сказать гонцу.

Он видел, как ожесточился взгляд Мелькора, как окаменело его лицо.

– Что именно ты не решился сказать? – голос зазвенел с металлической резкостью.

Майрон покачал головой и подтянул рукав повыше.

– Вот это, – он повернул руку так, чтобы Мелькор увидел их, крошечные красные наросты в месте крысиного укуса. Тонкие иглы кристаллов, проросшие между большим и указательным пальцем – еще твердые в живом теле.

Вены на внутренней стороне его предплечья потемнели и набухли – будто кто-то очертил их кистью по золоту кожи. Глаза еще не покраснели, но он знал, что и это случится скоро. И если дойдет до худшего – он хотел принять смерть не от чужой руки. По крайней мере, попросить о милости убийства до того, как превратится в безумное чудище.

Если бы болезнь каранглира можно было обезглавить так же просто, как предателя…

– Видишь?

Руку свело пульсацией боли, и Майрон с шипением выдавил воздух между зубов. Мелькор смотрел на него, напряженный и – этого он мог даже не спрашивать – напуганный. То выражение лица, которое слишком легко истолковать как брезгливую надменность, но он читал страх по широко раскрытым черным глазам и губам, упрямо сжатым в тонкую ниточку.

Майрон сглотнул, и сам слышал, как хрипло и чуждо звучит его голос в этой прекрасной комнате, обставленной роскошно и мягко.

Он пытался думать только о необходимом. Не чувствовать, давить животную панику, которая все еще по-звериному бесновалась в каком-то уголке его души.

– Послушай меня. Я убил Энгвара. Бросил его голову в расселину. Но каранглир… – он покачал головой, заставляя себя произнести отвратительную правду. – Это не минерал, это болезнь. Передается через кровь, через укусы крыс. Думаю, что и через воздух, если вдохнешь пыль. Я закрою Фелуруш и Хабр. Послежу, чтобы никто не вышел. Постараюсь уничтожить все, что найду, пока еще буду в своем уме.

«Вот и все».

Он не видел другого выхода и объяснял это Мелькору холодными, жесткими, нарочито короткими фразами. Они имели дело с болезнями раньше, и правило было общим – изолировать зараженных, сжигать тела, уничтожать источники заразы. И даже если бы погибли два города в глубине – у всех остальных, у армии, у Мелькора, у майар с верхних уровней – останется шанс.

Он сам бы убил всех, не раздумывая. Сразу.

Но Мелькор аж вскинулся в ответ на его слова – оскалился, сверкнул глазами, стиснул пальцы на локтях скрещенных рук.

– Что это значит? – голос айну прозвучал резко и требовательно. – Вот это твое – «в своем уме»?

Майрон примирительно поднял раскрытые ладони, медленно сморгнув.

«Мы ждали».

«Мы спали».

«Нет. Пошли прочь».

Он не знал, как объяснить Мелькору это чувство кипящей в крови отравы. Размытого разума, будто бы шепчущие за стенами твари пытаются занять твой дом и перестроить его под себя. Грызут и терзают, скребутся в дверь, колотят в нее.

«Да и не нужно. Он без этого понял раньше всех, что эта гадость съедает тебя не с тела, но с разума».

Они, стоявшие за дверью, теперь прислушивались к каждому его слову – и они же наказывали за попытки противиться, за нежелание стать таким же. Слиться с их проклятым роем. Голову жалило навязчивым гулом, густой вибрацией, заглушающей любую здравую мысль. Низкие текучие ноты без ритма.

– Когда оно в твоей крови, ты сходишь с ума. Оно общается. Обещает тебе все. Такую силу, о какой ты и не мечтал, – Майрон тяжело вздохнул, потирая виски пока еще здоровой рукой, но это не избавило от путаницы в мыслях и боли. – И… стирает тебя. В порошок. Все, чем ты был. А потом растет из тебя, пока не умрешь. Разрывает изнутри. Я слышу эту песню у себя в разуме. Шепот за закрытой дверью, который скребется ко мне. Мы… они… они и есть каранглир. Один разум. Одна кровь. В голове… все противится, когда я говорю, что этот камень нужно уничтожить. Я помню только твои слова, что ты ему не верил. Значит, так и было правильно.

Мелькор зашипел сквозь зубы и принялся отрывисто расхаживать по комнате взад-вперед. Глаза у него разгорелись огнем от ярости.

«Прости меня».

Все же при виде него – такого – у него осталось, чему болеть. Осталось, за что чувствовать себя… даже и виноватым.

Майрон встряхнул головой, когда виски снова сдавило вспышкой гудящей боли, а рассудок скрутило темнотой: воющим шквалом дикого хохота и звериного рева.

«Оставьте меня в покое! Я вам не принадлежу!»

Краем глаза он успел заметить, как Мелькор сделал к нему шаг, приподняв руку – и тут же отступил, словно одернув себя, что не должен прикасаться.

«Молодец. Все правильно».

Тьма в рассудке слегка отступила, и он постарался этим воспользоваться – будто пробежать через поле, пока лучники готовятся дать следующий залп, поэтому заговорил отрывисто и быстро, отбрасывая всякую сентиментальность. Сосредотачивался на самом важном, что должен услышать Мелькор, пока в разум не вернулась ревущая свора.

– Я должен попросить тебя об одном, – на этот раз голос звучал твердо. Он смотрел Мелькору в глаза, золотые от злости. – Созови их своей волей, потому что можешь. Даже крыс. И убей нас всех, без остатка. По-настоящему. Эта болезнь, эта скверна – поражает дух. Меняй фана – все равно останется. Меня убей последним. Сам. Когда убедишься, что больше не осталось ничего и никого.

Мелькор как окаменел, слушая его – даже не моргал, не шевелился. Просто смотрел, будто змея перед броском, напрягся всем телом. Как бывало за секунду до того, как он мог выплеснуть такие потоки гнева, что смели бы города. И выплюнул, броско и холодно, одно-единственное слово:

– Нет.

Майрон не стал подавлять вздох.

«Конечно, он упрямится. Чего я ждал?»

– Да, – прозвучало металлически непреклонно. – Я не верю в исцеление. Не вижу пути. Поэтому убей нас всех, без остатка. Что делать с майар – знаешь. Запрети всем заходить в Хабр и Фелуруш, и на территории поблизости. Закрой рудники. И что бы ни случилось – не смей трогать каранглир. Ты обязан остаться здоровым.

Он не дрогнул и не удивился, когда все накопленное Мелькором за время их разговора рвануло с силой лавины. Мелькор чеканил слова с такой вызывающей яростью, что будь они материальны – оставили бы выжженные следы даже на камне.

– Я понял, Майрон. Хочешь залечь на дно, в дыру, отползти умирать, как обреченный, пока я разгребаю все, что тут произошло?! Вот этого?

Он ничего ему не ответил. Только чуть-чуть улыбнулся.

«Не сердись, душа моя».

И увидел, как Мелькор будто бы разом растерял весь гнев. Сдулся. Прикрыл глаза, массируя их кончиками пальцев. Опустил руки в нерешительности, и Майрон вновь поймал взглядом это его оборванное на середине, такое привычное движение – первый шаг навстречу перед объятиями.

Он не торопил его.

Мелькор обхватил себя ладонями за локти, задумчиво куснул губу. Походил взад-вперед, между постелью и рабочим столом, бездумно глядя по сторонам тем взглядом, когда ничего не видишь, слишком сосредоточенный на собственных мыслях.

А когда выдохнул, повернулся к нему и заговорил, голос звучал убийственно спокойно.

– Хорошо. Возвращайся и делай то, что должен. А я сделаю то, что должен. Но умрешь – сам тебя достану из небытия, чтобы убить.

В огромной пещере под Фелурушем было темно. Единственный свет, пронзительно-багряный, как красные звезды, они принесли с собой.

Они были уверены, что балрог никуда не делся. Остальные жили дальше и глубже, или наверняка покинули свои расселины, торопясь пожаловаться королю, но самый упрямый, Лунгортин – остался.

Энгвар чувствовал его присутствие. Чужак в их владениях, огромная сладкая жизнь, дышащая такой мощью, что ее высвобождение подарило бы каранглиру невиданные доселе скорость расти и власть поглощать. Они бы разрезали его фэа на маленькие кусочки, пропитали им кристалл, а затем собрали обратно, прекрасное чучело в оболочке балрога.

Средоточие мощи, способной одолеть и… нет, больше не Аран Эндор.

Мелькора.

Он заставил себя и всех остальных назвать его по имени. Покатать на языках эту сладкую простоту, упиться тем, как умалилось значение одной-единственной личности, когда с нее срывают все огромные прозвища и пышные титулы, и остается только имя.

– Лунго-ортин! – Энгвар раскинул руки, оплетенные ализариновыми пластами кристаллов, и насмешливо позвал майа.

Как Лунгортин любил смеяться над ним в былое время! Они все видели и слышали это!

«Ты не устоишь перед нами. Не устоишь же?»

Они больше не боялись балрога. Не боялись ничего, потому что переполнились силой, способной свергать не только королей, но и поставить на колени целый мир.

«Целый мир, полный песни. Целый мир, принадлежащий нам».

Каранглир помог восстановить фана не за дни, но за считанные часы. И пусть голова стала лишь подобием прежней, пусть глаза видели мир в красном зареве, пусть волосы превратились в кристаллические наросты – Энгвар не просто остался здесь, но даже преуспел.

Тар-Майрон полагал, что смог казнить его, и тем подарил самый лакомый кусок в их маленькой гонке – время.

И они решили воспользоваться этим.

«Да».

Раньше никто не хотел оказаться в обиталище балрога, потому что боялся его жара и темноты, такой густой, что парализует душу и разум. Но сейчас им всем, армии Энгвара, его братьям и детям, требовалось пространство.

Агарглиру, его алой песне, тоже требовалось пространство, и он собирался его получить. Он уже отобрал дом балрога, принеся сюда кровь и крыс, и красную мелодию: там, где раньше воздух трепетал от нестерпимого лавового жара, теперь выросли чарующие кристаллы, и самый большой высился среди остальных, блистательно ярких, будто трон.